Читать книгу: «Пассажир декабря. Повесть о любви и психотерапии», страница 2

Отель

Пирогов очнулся, и я вместе с ним в мятежной голове героя. Положение горизонтальное, полумрак. Душновато, слышен шум дождя за окном, но окна не видно за плотными шторами. Такие могучие шторы бывают только в отелях. По мелким признакам я и понимаю обычно, куда судьба затащила Пирогова. Действительно, серая реальность прорисовалась типовым номером: стеклянный столик, телефон, кровать, шкаф, зеркало. Пирогов встал, зажег лампу, подошел к зеркалу. Тип с исхудавшим лицом, не лишенным, впрочем, искры интеллекта и привлекательности, таращился пронзительным взглядом. Кто он, этот Пирогов? Фигура стройная, немного женственная, белая шелковая рубашечка, нижнего белья, впрочем, не наблюдается. Странно, где бы оно? Похищено силами мирового зла. В кровати нет, в ванне тоже. В чемодане – журнал Esquire, бутылка «Грей гусятины», чешуйчатая рыбья куртка и три заграничных паспорта. Все.

Темно-синие брюки из тончайшей шерсти скомканы на полу, рядом стоят изящные лакированные ботинки на небольшом каблучке. Надо бы отхлебнуть из бутылки и поспать. На улицу рано, там вроде дождь. Посмотрев в экран телефона и затвердив могучим интеллектом дату и время, Пирогов отключился, а я перешел тонкую границу наблюдения сна наяву и сна внутри сна Пирогова. Однообразно, скажу я вам.

Очнувшись повторно в полумраке номера, Пирогов потянул рукой смартфон. Устройство намекало: прошло двое суток. Бутылка «Грей гусятины» подтверждала данные аппарата: осталось на донышке. Вот и поспали. За окном слышен всё такой же шум дождя. Отодвигаю вместе с Пироговым штору – окна нет. Глухая стена, в верху решетка вентиляции. В мире иллюзий даже окна исчезают без предупреждения. Надеваю брюки, приглаживаю рубашечку, поправляю взлохматившуюся прическу, плетусь в холл отеля.

Стеклянные стены холла сигнализируют недвусмысленно – ярчайшее солнце и никакого ливня. Шум воды издает мощный фонтан в фойе. Сюрпризик восприятия. Легкой скользящей походкой подхожу с Пироговым к дежурному. Вспоминаю английский.

– Номерок не приглянулся, родной, – говорю на правильном языке.

– Почему же? – интересуется клерк.

– Окон не наблюдаю, в натуре, – сообщает Пирогов вместо меня.

– Сейчас проверим… А, ну да, ну да, – клерк смотрит на Пирогова как на сумасшедшего: испуганно, но в то же время как-то странно заискивающе, – мы вас временно поселили в транзитный номер для персонала, пока готовили люкс. Вы должны были переехать в день приезда, но мы вас не беспокоили по вашей же просьбе.

Переезжаю в люкс – вид на океан. Погода шепчет. Но Пирогова неудержимо тянет в бар. Да и вообще, откуда такая депресуха у Пирогова? Даже нижнего белья нет. Если я Пирогов, с чего ему пребывать в черной меланхолии? Надо бы прояснить вопросик, когда останемся наедине с мерзавцем.

Повторная ревизия оранжевого чемодана дала положительный результат: в скрытом кармашке в пакетике завернуты пляжные шорты странного покроя, больше похожи на женские, резиновые гламурные тапочки, обтягивающая тонкая маечка с надписью блестками: «Hello World!» и рекламка: «Частная психиатрическая клиника „Океан“, погрузитесь в меня прямо сейчас, телефон».

Фото сногсшибательной дамы в строгом костюме, устроившейся кокетливо на подоконнике в луче света. Стройное колено в чулочке прижато к подбородку. Трогательно и пронзительно-детский взгляд черных, как кожа дельфина, глаз сквозь очки. А что? Мне определенно по вкусу эта дама. Я как будто давно ее знаю или недавно видел. После бара можно погрузиться в один из океанов – либо за окном, либо в рекламе.

Пирогов натягивает шортики, сексуальную маечку и спускается в бар. В баре весело. Тяжеловесная расфуфыренная мамаша придавливает пудовой силиконовой грудью мраморную стойку. Зубы акулы, косметика прочными, несмываемыми слоями скрывает истину. Пасынок-недоумок суетится рядом и канючит ломающимся баском: «Ма-а-ам, ма-ам, мам!». Выпиваем по две-три. Мамаша отрыгивает из себя истории нелегкого быта гламурной акулы-одиночки. Пирогову стыдно: делиться-то нечем, кроме фантазии могучего интеллекта. Но он больше молчит. После шестой от мамаши поступает вопрос с некоторой даже долей сочувствия в голосе.

– Отчего вы так молчаливы, отчего грустите?

– Точно не помню, но предполагаю натурально классику жанра: проблемы с семьей, алкоголизм, психоз, бизнесу капут, диссоциативная фуга, – пояснил я вместо Пирогова, тронутый вниманием.

– Диссоциативная фуга? А что это?

– Когда забываешь напрочь, кто ты, придумываешь себе ложную личность, а она потом раздваивается, – уточняю я, гордясь энциклопедической эрудицией.

– То-то я смотрю, вы странно разговариваете. А кстати, кто вы?

– Пассажир декабря, – отвечаю я, пока Пирогов смакует напиток.

– Оригинально! Слушайте, не парьтесь, летим ко мне в Эмираты, у меня там куча недвижимости, поживете полгодика, развеетесь.

– Нет, я уж лучше назад в Москву, в психиатрическую клинику «Океан».

– А что, стоящая клиника?

– Не в курсе пока, но реклама больно заманчивая. Завтра позвоню.

На круглый стулик к стойке подгружается новый объект – полненькая жизнерадостная блондинка Евгения в тесноватом купальнике, впившемся в нежную кожу так глубоко, что его надо высверливать взглядом из впадин. Заказывает мартини.

– Представляете, – говорит она, – когда мой муж Руслан летел сюда, он умудрился влезть в самолет в одних трусах и носках, еще полотенце повесил, через плечо.

– Ну и что? – говорит мрачно Пирогов. – Вот я просыпаюсь после перелета, смотрю, а на мне нет нижнего белья, и где оно потерялось – тайна. И полотенца тоже нет.

После седьмой разговор закономерным образом сворачивает на философию. Все заказывают текилы с кристаллами соли по краю рюмочек.

– А как вы думаете, инопланетяне существуют? – интересуется Евгения пьяным голосом.

– Натурально, милочка, существуют, даже не сомневайтесь, – отвечает уверенно Пирогов.

– Да? Я что-то ни разу не видела ни одного, ну не считая этих гуманоидов из мэрии. Где же они существуют? – настаивает Евгения.

– Мало ли, кто что не видел. Один мой знакомый не видел вампиров в попонах, а их полно на улицах, стоит только выехать без прав – мгновенно присосутся к венам и начнут пить кровь. Инопланетяне, впрочем, проживают там же, где и всё остальное. В вашей очаровательной головке, милочка, – поясняет Пирогов.

– Ну, так нечестно. Пусть они существуют в природе, в материи, – не унимается Евгения.

– А ваша головка чем же не годится? Это что – не природа, не материя? Уверяю вас, там самая природа и есть. Да и материя эта – сплошной обман. Матрица вероятностей. Вы, впрочем, квантовую механику когда в последний раз изучали? – иронизирует Пирогов.

– Мой Алешенька изучает, – вмешивается мамаша, поскрипывая силиконом. Она тычет невероятно длинным наманикюренными ногтем в пасынка, – Алешенька, расскажи нам, что вы там сейчас проходите в колледже.

– Ну, ма-а-ам, ма-ам, мам! Ма-а-ам! – мычит снова пасынок, пуская слюни по подбородку.

День изливается в бокалы. Вечер подкрадывался на цыпочках. На океан тащиться поздновато, в номер – рановато. Звонкий смех блондинки смешивается со ржанием силиконовой мамаши и нудением семнадцатилетнего пасынка. Под конец вечера соседи по стойке косятся на Пирогова испуганными глазами. Видимо, он сказал что-то не то, я уже не контролирую.

Меланхолия не отпускает Пирогова. Вместе с «Грей гусем» булькает внутри Пирогова болотистое, вонючее чувство, что он потерял всё на свете, начиная с самого себя. Одиноко ему без себя, скажу я вам, и присутствие внутреннего свидетеля его трагедии в виде Пассажира декабря пока не очень вдохновляет беднягу.

Фея

Я иду по бульвару, и на меня оборачиваются люди. Наверное, сильное биополе чувствуется на расстоянии. Я красивая женщина и люблю одеваться со вкусом. Я могу хотеть, могу не хотеть что угодно. Любить или ненавидеть по собственному выбору, фея нового поколения. Фея – психиатр. Мария из пластилина, принимающая любую заданную форму по заказу клиента и создающая геометрию доверчивой личности пациента по своему образу и подобию. Я иду и напеваю песенку, услышанную в детстве по радио:

 
Я леплю из пластилина —
Пластилин нежней, чем глина.
Я леплю из пластилина
Кукол, клоунов, собак.
Если кукла выйдет плохо,
Назову её Дурёха,
Если клоун выйдет плохо,
Назову его Дурак.²
 

В действительности мне глубоко безразлично, кто вылепился. Главное, чтобы возникла зависимость от терапевтической помощи. Мои куклы-пациенты хромают на обе ножки и получают от меня невидимые психиатрические костылики для поддержки трясущихся от страха душ. Без регулярных сеансов они попадают из окон своих роскошных квартирок от когнитивного диссонанса. А сеансы приносят доход. Так устроен мир. Клиент может догадываться обо всем, но в каждый момент времени перевешивает его иллюзорное стремление обрести внутренний комфорт, насытится моим несуществующим теплом – теплом нарисованного в воображении домашнего очага.

В личных отношениях я деспотична. Я манипулирую партнером, требую от него максимума отдачи эмоций, душевной энергии и, конечно, положительного потока финансов. Взамен я не отдаю ничего. Мне и дать-то нечего, кроме пустоты, даже если бы я сильно желала этого. Ничто не мешает мне требовать внимания, подарков, помощи, исполнения капризов. Я веду себя как заурядная женщина, только более эгоцентричная. Но с клиентом всё иначе. Меня должны считать идеалом, отдающим всю себя для блага больного так, как он захочет. Любая фальшь будет отмечена, я обязана не кривить душой ни грамма. Быть открытой, как книга, благожелательной, как мать, и привязанной, как любящая жена. Это не просто, но мне удается.

Я угадываю стремления своих пациентов, предоставляю им то, чего именно им не хватает в данный момент. У всех по-разному, индивидуально, но, мне кажется, у меня отлично получается. Знание о клиенте, о его страхах, конфликтах, тайных желаниях появляются во мне из глубины, я их не ищу и даже и не думаю об этом специально. Просто возникает чувство будто бы присутствия цели рядом, появляется возбуждение, как у охотничьей собаки на запах дичи, и я выжидаю. Потом озарение происходит, и я бросаюсь на жертву, как пантера. Иногда приходится долго, неделями, месяцами выжидать, выслушивать бессмысленный словесный поток, маскироваться, прятаться за фразами, но в конечном итоге клиент раскрывается, и я ныряю в образовавшуюся брешь.

Звонки

Настойчивая вибрация смартфона вырывает сознание Пирогова из черноты. Он открывает слипшиеся глаза, и я начинаю наблюдать. Так-так: могучие шторы, зеркало, столик. Огромный постер с закатом, камышом и песком. Такие вешают в люксах, мать их. Пирогов уже жадно глотает минералку и хватает нервной тонкой рукой вибрирующий аппарат, пока тот не спрыгнул с тумбочки. На экране имя – Юля.

– Алло, – хрипит Пирогов.

– Ты где? – стервозный, визгливый женский голос.

– Здесь…

– Ты улетел?

– Куда? – удивляется Пирогов.

– На Тенерифе, идиот! – снова голос срывается на визг.

– Думаю, да, но сейчас проверю.

Пирогов встает с кровати, раскрывает шторы. Я вижу солнце, океан, гребешки волн, фантастический пляж из черного вулканического песка, искрящегося на солнце, как снег. Серфер катится по волне в сторону скал. Кто эта Юля? Она явно знает Пирогова, а он ни бельмеса. И спросить ее неудобно. Паршивенько.

– Ты что застыл, слонопотам? – голос скатывается на истерику. – Ты не один? С кем ты там? С кем ты улетел? У тебя было два билета, я видела.

– С женой, – отвечает Пирогов, прикинув мощным интеллектом безубыточный ход.

– Завязывай пить, енот! Она мне звонила три дня назад.

– Кто?

– Жена!

– Чья?

– Твоя, дебил. Устроила истерику, что ты ей изменяешь и не только со мной, как оказалось.

– Да, а с кем еще? – удивился я искренне.

– С Лидией, твоей новой плоской мразью, – голос в трубке готов расплакаться.

– Ну, ну, успокойся, это вряд ли правда, – сказал я неуверенно.

– Почему у тебя такой странный голос?

– Какой?

– Как не твой, ты сколько дней пьешь, имбецил?

– Кстати, ты забыла паспорт у меня в кармане, – врет Пирогов, чтобы увести беседу в сторону от неприятной темы.

– Какой паспорт?

– Заграничный.

– Я ничего не забыла, мой паспорт у меня. Как бы я сейчас была в Паттайе, по-твоему? Идиот! Чей у тебя паспорт? С кем ты улетел, кретин?

– Один, не волнуйся так.

– Ты врешь, ты никогда не летаешь один! Это она, опять она…

– Кто?

– Лидия, эта особь, эта пакость с небес, – голос в трубке готов расплакаться.

– Ее тут нет, и паспорт не ее. Какая-то Мария Бах, ты не знаешь, кто это?

– Завязывай пить, идиот! Это твоя жена. Ну ты допился! Я тебя люблю, козла. Пока. Лечись. Целую.

В трубке уже гудки. Мария – жена Пирогова? Не припомню такого. Сейчас не это важно. Надо сказать Пирогову, чтобы нашел зубную щетку перед тем, как он докарабкается в бар. Снова истошно вибрирует смартфон. На экране имя – Николай. Пирогов снимает трубку.

– Ну, ты как? – приятный мужской голос, насыщенный баритон.

– Не очень…

– Колись, с кем ты там? Я, между прочем, волнуюсь!

– Ну, с Юлей, – отвечает Пирогов, а сам думает, с чего бы этому Николаю волноваться за Пирогова.

– Что ты несешь! Она в Паттайе сейчас с ребенком!

– Ну хорошо, не волнуйся!

– Завязывай пить! Я переживаю, между прочем, не спал три ночи, дрянь!

– Ну успокойся…

– Я чувствую, тут не обошлось без Олега…

– Какого еще Олега?

– Не придуривайся! Твоего знаменитого психиатрического Олега! Клянись, что он тут ни при чем!

– Клянусь!

– Завязывай пить, дрянь!

Короткие гудки. Вот и поговорили. Нижнего белья по-прежнему нет, и зубной щетки не появилось. Мировые силы зла не отрыгивают проглоченные аксессуары из своей пасти. Пирогов натягивает сексуальные женские шортики и маечку. Я смотрю в зеркало на симпатичное, исхудавшее лицо Пирогова с искрой интеллекта в глазах. Он мне начинает нравиться. Снова навязчивая вибрация смартфона. На экране надпись – Океан.

– Алло, – произносит Пирогов уже с испугом.

– Наш вчерашний разговор оказался для меня неожиданно тяжёлым. Во время него я ещё держалась, а потом нет. Провалилась, до сих пор мне нехорошо. Вы ударили по больному, видимо, и я на миг засомневалась в себе, хотя это было нельзя. Это не профессионально. Так сходят с ума. Вы изливали на меня столько ненависти, вы хотели как можно больнее меня задеть.

– Да? – удивляемся мы одновременно с Пироговым.

– В каком-то смысле да. Вы не понимаете, что в отношениях двое. Вы не замечаете во мне женщину.

– Странно… – Пирогов недоумевает, женщин-то он уж всегда замечал.

– В отношениях беспокоятся друг о друге, а вы ни разу не поинтересовались, как я себя чувствую. Значит, я отсутствую для вас как личность. Меня нет в вашей системе координат. Может быть, я для вас как нависающая с неба гигантская плохая мать с крылышками. Но прогресс несомненен: вы наконец выплеснули ведро тех помоев, которые, видимо, вас затопляют изнутри, ненависти к женщинам. Конечно, виноваты ваши чувства к матери, причем очень архаичные, в них много накопившейся обиды. Сейчас вам должно стать лучше именно из-за этого. Количество агрессии внутри вас снизилось, часть ее излилась на меня. Именно эта ненависть запускала ваш процесс саморазрушения…

– Пока не лучше…

– Не знаю, каков мой предел выдержки с вами. Вчера я, похоже, его достигла. Я живой человек, женщина прежде всего, со своими чувствами и возможностями. Пока я решила, что наши отношения продолжатся, но возможно, я переоцениваю свои силы, тогда они немедленно закончатся.

– Мне жаль…

– Пока я не могу испытывать к вам сочувствия. Внутри стало очень пусто. Надо мне самой теперь прийти в себя. Вы вчера пытались лишить меня наиважнейшей для меня опоры – уверенности в себе как в профессионале. Это то, в чем я была убеждена, что меня поддерживало и делало возможным выдерживать депрессии моих клиентов. Но я на миг поверила в ваши слова. Теперь внутри всё дергается, а у меня сегодня полный рабочий день… Ясное дело, что всё это мой внутренний процесс, и я вас не обвиняю. Просто я прислушиваюсь к себе. Насколько я готова вас выдерживать. Да, надеюсь, что да, но я не совсем уверена.

– Может, я могу вам как-то помочь психологически?

– Не иронизируйте, и сейчас давайте на этом закончим. Я обещаю вас не бросать и не обижаться. Вы же обещайте не чувствовать вины. Иначе всё бесполезно. Ваша ненависть снова накопится из-за этого. Обещайте: никакого чувства вины! Иначе мои страдания бессмысленны. Мне бы этого не хотелось.

– Даже не волнуйтесь на этот счет, никакой вины…

– Да, и протрезвейте уже. В пьяном виде я больше с вами не хочу общаться. Сам факт возникновения наших отношений важен, несомненно. Но я пока не уверена, что они на данный момент существуют. Пока мои чувства как женщины вас вовсе не интересуют. Так ведь?

– Ну, как вам сказать…

– До свидания. У меня скоро работа. Постарайтесь воспользоваться моментом и перестать пить.

Короткие гудки. Вот это сюрприз! Оказывается, Пирогов вчера нырнул в океан и наговорил там целую речь. Но не это сейчас важно. Требуется купить зубную щетку до того, как Пирогов добрался в бар. Без нее никак. Три утренних звонка плюс три паспорта. Как это называется? Любовный треугольник? Надо льстить Пирогову – это называется психоз! Пирогов любит лишь «Грей гуся», возможно маму, как утверждает психиатр, а я… не люблю я Пирогова. Мне внутри него одиноко.