Читать книгу: «Свечи Апокалипсиса», страница 5

Владелец дома (с усилием):

– А потом?

Я (уверенно):

– Потом я их могу выбросить. Но в общую мусорку. Если я их выброшу в нашу мусорку, Селин решит, что я тайком работаю в «Заре».

В бутик заходят два нарядных хасида.

Торжественно:

– Здравствуйте! Вы еврейка?

Я (услужливо, с некоторой печалью в голосе):

– На ноль целых четыре десятых процента.

Хасиды:

– Что?

Я:

– Еврейка на ноль целых четыре десятых процента. Увы. Я ожидала большего.

Хасиды:

– Это как?

Я:

– Ну, 23andme. Сама не знаю как. Родители тоже не дают никакой информации. Я была уверена, что во мне намного больше еврейской крови. Это не считается вообще, да?

Хасиды:

– Извините.

Уходят.

Я так и знала, что этого недостаточно.

#какиеизнихдлиннее

Селин попросила заменить ее на часик, и это золотой часик.

Заходит белый мужчина в белой рубашке:

– Я пришел купить длинные свечи. У вас есть две разновидности, и мне нужны те, что длиннее.

Я (радостно):

– Вот они все тут. В этих двух отсеках слева – вот этих, видите? – лежат все наши длинные свечи. Все, что осталось. Но их тут довольно много. Остальные в остальных отсеках – короткие.

Мужчина (смотрит на длинные свечи, переводит взгляд на короткие, вынимает одну):

– Это короткая? Или это длинная?

Я (уже не так радостно):

– Это короткая. Длинные в двух отсеках слева.

Мужчина (смотрит):

– Это все длинные, что есть? Или есть еще длинные? Вот эти (вынимает одну из свечей справа) у вас длинные?

Я (упавшим голосом):

– Это короткая. Эти короткие. Длинные лежат только в этих двух отсеках слева исключительно, и все. Все, что справа, – они короткие.

Мужчина (утвердительно):

– Ясно. А такие же, как у меня в руке, только длинные, у вас есть?

Я:

– Нет, длинные только в этих двух отсеках слева, там весь выбор.

Мужчина:

– А среди них есть цвет, который я держу в руке?

Я:

– Нет, среди них только те цвета, которые вы видите.

Мужчина:

– Мне нужен только такой бледный цвет. Остальные не нужны.

Я:

– У нас такого цвета есть свечи повыше, конусовидные! Свечи системы Факел! Смотрите, они вроде бы ничего такие!

Мужчина:

– Нет, мне такие не нужны. Они слишком маленькие. Мне нужны были большие.

Отходит к духам и очень яростно нюхает духи, резко срывая колпачки.

Я:

– Не такие уж они и маленькие, эти конусовидные свечи. Вполне ничего. И цвет есть нужный. Нормальные свечи, все с ними в порядке.

Мужчина (агрессивно нюхая духи):

– Да, давайте.

Пауза. Мужчина все еще нюхает духи. Так проходит минут пять.

Я:

– Извините, пожалуйста. Вы покупаете шесть свечек-конусов?

Мужчина:

– Нет, мне они не нужны.

Я:

– Вы просто сказали: да, давайте. Давайте – что?

Мужчина:

– Я сказал: «ДА, ДАВАЙТЕ» в смысле «НЕТ, Я НЕ БЕРУ ЭТИ СВЕЧИ, ОНИ МНЕ НЕ НУЖНЫ».

Ок.

(Записываю в свой мысленный словарик «yes, let’s do that» равно «no, I’m not taking any of these».)

Зашли вчера в бар со свечными коллегами (нас мало, и мы редко видимся – в бутике обычно находится только один человек, – поэтому для общения нужно иногда ходить в бар).

У меня через месяц выйдет книга «Земля случайных чисел», меня распирает от восторга, показываю нашему пиар-специалисту Матильде обложку.

Матильда, как здесь положено, спрашивает, сама ли я это все написала, я в ответ отвечаю, что да, все сама, и уточняю:

– Это короткие рассказы. Science Fiction с нотками сюрреализма!

– А между тем, – отмечает Матильда, – не прекрасно ли было бы написать книгу, состоящую исключительно из твоих диалогов с этими безумными покупателями! Как думаешь?

Я думаю, что я подавилась своим коктейлем. Но нет, нет, нет, конечно же, это просто синхронистичность.

Женщина средних лет, которая пришла в магазин с двумя сыновьями позднего подросткового студенческого возраста, слишком унюхалась свечами и просит баночку с зернышками кофе. Приношу баночку и забываю ее унести, она осталась стоять на прилавке.

После этого три человека подряд сделали следующее: зашли в магазин, восхитились тем, как тут прекрасно пахнет, подняли баночку с зернышками кофе, понюхали ее и восторженно сказали: «Ммммм!»

Да, это клевый колумбийский кофе, пацаны.

Представительный мужчина с пакетом дружественного и соперничающего с нами бренда.

– Я хочу понюхать новую свечку «Пчелка». Это она?

…

– Ужасно пахнет. Я думал, она будет пахнуть медом. И, знаете, пчелиным воском, вот как прямо свежий воск вынули из улья.

…

– Ну, вот как у вас в пресс-релизе сказано. Вообще не то. Я думал, она будет пахнуть как, понимаете, медовая сота! Видели такое когда-нибудь? Соты видели вообще?

…

– Ужасно. Ужасная свеча. Пахнет чем угодно, только не медом, не пчелкой, не ульем. Зачем было такую делать, если она не пахнет тем, чем заявлено?

…

– До свидания. Я зашел, получается, совершенно зря. В ваших пресс-релизах написана полная чушь. Свечка пахнет не тем.

Да, чувак, у тебя всю жизнь были неправильные пчелы, и они делали для тебя неправильный мед.

Бутик открывается в 12:00, это написано на двери. Сейчас 11:45 – я не включаю свет и в полутьме вожусь на бэкстейдже, выбрасываю в мусорный пакет лепестки увядших пионов с витрины и завариваю чай. В магазин ломится невысокий парень с таким лицом, как будто он только что снялся в тайном девятом сезоне «Игры престолов».

Наваливается на дверь. Ничего не выходит, она заперта. Снова наваливается, дергает. Не выходит, дверь заперта. Ждет. Дергает еще раз. Возможно, ему кажется, что в какой-то момент закрытая дверь превратится в открытую. Это выглядит довольно интересно. Так деревенская утренняя муха назойливо садится на спящего человека: ой, он не умер случайно? А, нет. Ой, может быть, теперь уже умер? А нет, еще не умер. Ну, может сейчас умер наконец? А, черт. Ну, а теперь?

Я смотрю на парня, показываю ему руками: закрыто! откроется в полдень!

Парень смотрит на меня, кивает, изо всех сил наваливается на дверь. Дергает. Она не поддается. Бьет плечом. Я мотаю головой и показываю знаками: уходи. Парень еще пару раз бьет дверь. Все гремит и трясется.

Я понимаю, что он сейчас выбьет дверь, и, оценив риски (по улице ходят люди, работает камера), открываю ему.

– Что вам нужно?

Парень (недружелюбно):

– У вас закрыто?

Я:

– Безусловно, это выглядит как закрыто. Написано, что закрыто и откроется в двенадцать, а также закрыта дверь. Вам нужна какая-то срочная помощь?

Парень:

– Вы просто скажите, закрыто ли у вас.

Я:

– Даже если бы я ничего не сказала, тут же очевидно, что закрыто – на магазине написано, что он закрыт, и дверь закрыта.

Парень:

– Но вы же открыли мне.

Я:

– Я подумала, что у вас что-то дико срочное. Что-то стряслось. Что-то стряслось?

Парень:

– Нет, ничего. Так у вас закрыто?

Я:

– Да! Мы открываемся в двенадцать, дверь закрыта, следовательно, у нас закрыто. Я вам открыла, потому что вы очень страшно ломились в дверь. Вы что-то хотели срочно купить? Скажите, в чем дело-то?

Парень:

– Ни в чем. Просто скажите нормально, открыто у вас или нет.

Пара вежливых туристов, мужчина в шляпе и женщина с красивой сединой.

– Скажите, у вас есть маленькие свечи?

– Нет. Только эти. Это самый маленький размер.

– А еще меньше? Такого… ну… ритуального размера.

– Нет, таких нет. Этот размер – самый маленький.

– Хорошо. А сколько стоит большая свеча?

– Большая – семьсот.

– ВОТ ЭТА – СЕМЬСОТ?!

– Нет, конечно. Это же самый маленький размер. Я думала, вы имели в виду вот ту огромную размером с дом на верхней полке.

– Нет, мы имели в виду ЭТУ БОЛЬШУЮ по сравнению с ТЕМИ МАЛЕНЬКИМИ, которых у вас НЕТ!

Пора мне пересмотреть свой английский.

Воскресенье началось свежо – когда я вышла в туалет (в самом бутике туалета нет, он находится за соседней дверью, в подъезде жилого дома, где первый этаж делят наш бутик и итальянская пошивочная модных рубашек), я обнаружила, что с потолка в подъезде льет вода. Не течет, нет. Именно льет, как небольшой водопад. Вода коричневая, неприятная, тленная. На мне были новые босоножки из нежнейшей черной кожи, и я тут же расхотела куда-то бежать неуклюже. Поэтому я стояла и смотрела, как с потолка льет вода (действительно, смотреть на это можно бесконечно). Тут же собрались кое-какие жильцы, итальянский старик-рубашечник, его внук – молодой отец с крошечным младенцем; еще одна дама с младенцем плюс веселая украинская портниха в вышиванке – все стоят и смотрят.

Тут я поняла, что вода разливается и подступает к хранилищу, где лежат наши свечи на сумму где-то 60–70 тысяч долларов.

– Друзья, – сказала я. – Давайте вызовем кого-то, кто починит это. Это же дизастер у нас тут.

– Лендлорд уехал на три недели, – с некоей окончательностью в интонировании сказал старик-рубашечник.

Действительно, я вспомнила, что лендлорд, который недавно наблюдал за мной через видеокамеру, уехал. Перед отъездом он угрюмо попросил меня поливать незабудки и анютины глазки в чугунных вазах у входа в подъезд: по его интонации было понятно, что, если незабудки сдохнут, нам поднимут аренду где-то в два раза. Лендлорд сам как вода – хлипкий, мутный, похожий на Ганнибала Лектера, с жидким изменчивым лицом.

– Так позвоните ему! – закричала я. – Тут же сейчас затопит наше хранилище. И ваши рубашки тоже. У вас же там есть ценное – ну, ткани…

Старик посмотрел на меня с безразличием. Видимо, ткани были застрахованы, как и его жизнь, на которую на моих глазах начал зариться алчный подъездный Нептун.

– Он уехал во Францию. И он недоступен, – сказала девушка с увесистым младенцем через плечо, – это в моей квартире прорвало.

– Позвоните в какую-то службу?

– Мы не можем, – объяснила девушка. – Все должен решать лендлорд. Это он должен звонить. Это его ответственность.

– Но нам же жопа!

– Да, нам жопа, – сказала девушка. – Мы с Марио пошли гулять. Все равно ничего сделать нельзя.

Я спустилась в подвал, притащила оттуда несколько ведер, сняла босоножки и по щиколотку в коричневой воде начала расставлять ведра под водопады. Старик-рубашечник смотрел на меня с интересом, сантиметр в его руке развернулся и удивленной змейкой пополз вниз. Было понятно, что я выгляжу для них всех как идиот и бурундучок-спасатель.

– У нас тут хранилище! – объяснила я. – Если туда дойдет вода, будет апокалипсис! Мы должны вызвать сантехника, понимаете? С потолка течет вода, вы это понимаете?

– Нам некому звонить, потому что звонить должен лендлорд, а он во Франции, – укоризненно сказал старик, покачал головой и ушел измерять воротничок клиенту. Хотела бы я знать, что он скажет, когда воротничок клиента скроется под ручьями коричневых потолочных вод.

Я вернулась в бутик, залпом съела четыре пирожных (у нас там стоял парадный ящик пирожных для покупателей, которых все равно не было) и вся на глюкозном подъеме позвонила Селин.

– Я не хочу тебя пугать, – начала я (никогда не начинайте так разговор), – но все, что я дальше скажу, будет выглядеть очень зловеще. В общем, тут типично нью-йорскская история. Прорвало трубу. В подъезде с потолка хлещет вода. Подъезд затопило. Лендлорд уехал во Францию и отключил телефон. Никто не звонит ни в какую службу, потому что ни один сантехник не будет вламываться в дом без разрешения лендлорда. Жильцы ушли гулять. Рубашечная мастерская донт гив э фак. Все вокруг донт гив э фак. А я бегаю всюду с ведрами, и на меня смотрят как на сумасшедшую. Но я всего лишь хочу спасти наше хранилище свечей. Вода грязная. Я в стрессе. Лендлорд выел мне все мозги, чтобы я заботилась о его незабудках, но вот о жильцах он не позаботился. Давай ты приедешь и мы ляжем в воду и умрем (или я сказала что-то другое).

– Пришли видео, – решительно сказала Селин. – Я отправлю его в Париж нашим начальникам Антуану и Франсуа, и пусть они там друг с другом разбираются. Сделай как бы фильм про воду.

Я сняла и прислала Селин фильм про воду. Это был немножко фильм про Нью-Йорк и безразличие. Мой магистерский тезис и его презентация отчасти строилась вокруг хайдеггеровского indifference to being, и вот сейчас я наконец-то наблюдала это своими глазами: indifference, indifference. Все нами озвученное рано или поздно прольется на нас коричневым дождем. Amber rain is beautiful but wrong.

Я съела еще штук пять пирожных и поняла, что еще полчаса – и откупорю бутылку вдовы Клико (тут ее называют «вэ-вэ»), которая непонятно что делает у нас в холодильнике.

Ко мне в бутик заглянул рубашечный дед и помахал рукой.

– Ты можешь проплывать в туалет, если тебе надо, через нашу мастерскую! Подъезд уже затопило!

– Кто-нибудь позвонил хоть куда-нибудь?

– НИКТО НИКУДА НЕ ЗВОНИЛ, ЛЕНДЛОРД ВО ФРАНЦИИ! – напомнил мне дед и вышел во дворик, присев на нашу скамеечку.

Вокруг скамеечки кипела веселая итальянская уличная жизнь, типичная для Нолиты, – ко внуку, молодому отцу, на работу пришла жена, молодая мать, они по очереди кормили розового итальянского младенчика из бутылочки (возможно, бутылочки с вдовой Клико), потом прибежали подружки жены с раскладными пляжными стульчиками, достали дымящий сухим льдом лимонад и пузырьковое розовое вино из хрусткой льдистой сумки для пикника. Ах, лето на Елизаветинской улице в Сохо под томными сетчатыми липами, как ты прекрасно и недосягаемо! Я возвращаюсь в бутик, включаю кондиционер, выключаю кондиционер, съедаю еще три пирожных, выхожу в подъезд, хватаю ведра и выливаю мрачные воды в унитаз. С улицы на меня странно смотрят.

– Пожалуйста, – говорю я молодому отцу. – Потоп как бы прямо у вашей двери. Давайте вы раз в пятнадцать минут будете выносить ведро. Вам же ближе.

Молодой отец улыбается, вокруг его лучистых глаз летают маленькие, сахарные липовые мушки. Лето, жара, сиеста. Хохот, сладкий лимонад, уличный пикник. Похоже, катастрофа происходит только в моем мире. Крошечный коричневый ручеек сбегает по ступенькам подъезда и бежит по направлению к лендлордовым незабудкам: можно и не поливать.

Ближе к вечеру объявился супруг дамы со второго этажа, финансист, в прошлом сантехник – он довольно быстро перекрыл воду и наделал дырочек в потолке, через которые вытекло все, что не вытекло раньше. Под дырчатый и страшно трипофобный новый потолок он подставил гигантский мусорный контейнер.

– Нормально все, видите! – бодрым рабочим голосом объявил он. – Будем жить!

– Что сказал лендлорд? – спросила я. – Это же надо как-то чинить…

– ЛЕНДЛОРД ВО ФРАНЦИИ! – захохотал финансист, в прошлом сантехник. – МЫ ВСЁ САМИ.

В эту секунду я осмыслила эгрегор супермена как одну из американских добродетелей. Вот он, супермен. Это обычный простой человек, который вдруг берет на себя функцию ОТВЕТСТВЕННОСТИ и мгновенно преображается, взмывая в золотистый закат. Никто не хочет ни за что отвечать. Это, кстати, важная штука про Нью-Йорк, как мне кажется – тут каждый отвечает только за то, к чему он прикреплен как функция. Если начать хотя бы мысленно отвечать за все остальное, мгновенно невротизируешься (и становишься как я). Поэтому никто ни за что не отвечает даже перед лицом глобальной катастрофы (ну вот, я начала писать о том, как устроен Нью-Йорк, и явно же вру! недостоверное наблюдение! неточность!).

Перепутала все цифры в финальном отчете, пришла домой с пакетом тайской еды. Дома было ужасно жарко и по квартире летал огромный, замедленный, серовато-графитный круглый овод диаметром с мое запястье. Как будто мы с оводом поменялись биологическими скоростями: я – быстрая, жужжащая и сверхскоростная, а он – медленный, вязкий, тяжелый, как в кошмарном сне неторопливо летящий сквозь напряжение и электричество воздуха мне прямо в слезу янтаря, прямо в глазную прохладу.

Хорошо, что у этой подмены есть и некоторые очевидные плюсы, но я не могу сейчас об этом.

Пришла на работу спустя несколько дней, а наш трипофобный дырчатый потолок – обвалился. Не в самом магазинчике, конечно, а в примыкающем подъезде, где туалет и склад. Видимо, вся течь осталась внутри дома и со временем потолок размок и упал с утра прямо в коридор. Где-то три квадратных метра потолка упало и всюду рассыпалось красивыми слоями, и при взгляде вверх даже стало понятно, как устроены дома в Сохо.

Селин написала, что хочет приехать немножко перебрать склад, и поинтересовалась, капает ли все еще водичка с потолка.

Я ответила: «Нет, уже не капает, потому что упал сам потолок».

Селин – человек железной выдержки, ее ничем невозможно вывести из себя. Но тут она впервые за те полтора года, что я ее знаю, написала: OMG!

Мы разбирали завалы в подъезде, рубашечные мастера снова смотрели на нас с легкой оторопью и брезгливостью – потолок упал в полуметре от входа в их мастерскую, где швейные феечки меланхолично пристрачивали оборочку к рукаву. Но им пофиг – лендлорд во Франции, на Лазурном Берегу, в Ницце!

Нам немного помог глухонемой темнокожий старик, который иногда убирается в коридорах дома (может, он и не глухонемой, а просто ненавидит нас и не хочет с нами общаться, я его отлично понимаю и не обижаюсь), а после этого сидит на крыльце с огромным косяком и задумчиво курит какой-то забористый стафф, от чего у меня потом панические приступы. Старик уложил обломки в черные пакеты и выволок их на улицу. Подумав, положил сверху табличку рубашечной мастерской о том, что у них скидки. Веселые прохожие тут же насыпали поверх этой инсталляции банановых кожурок, корочек от пиццы и пластиковых стаканов, прилетели эти круглые серые медленные мухи, которых я ненавижу, началась какая-то отдельная жизнь, точнее, послесмерть потолка.

В магазин между тем постоянно прибегают веселые студенты и спрашивают:

– Вы знаете, что про ваши свечи говорил в своей выпускной речи для одного из университетов сам Дэвид Седарис?

Дэвид Седарис – один из любимых нью-йоркских писателей, его добродушные смешные эссе публикуются почти в каждом номере «Нью-Йоркера». Мы с Селин и Матильдой проверяем информацию: это правда!

Решаем прислать Дэвиду Седарису несколько свечек бесплатно в благодарность. Пока их не размочило бесконечным потопом.

Cелин призналась, что скоро уедет обратно в Париж насовсем и что у бутика будет другой менеджер. Какой – пока непонятно. Компания находится в поисках нового кандидата.

– Я бы тебя порекомендовала, но ты же писатель, – говорит Селин. – Я сама понимаю, что ты не хотела бы такую работу. Я за пять лет тут чуть с ума не сошла с этими клиентами. Хорошо, что ты иногда у меня перехватываешь этот ад. Хорошо, что ты работаешь тут только три дня в неделю. Иначе ты бы умом двинулась. Я уже почти двинулась. Господи, как хорошо, что мы уезжаем! Приезжай потом к нам в гости в Париж!

По поводу отъезда Селин решили разобрать бэкстейдж, который слегка захламился.

Обнаружили захиревший ящик восковых камей в коробочках – все с запахами, которые уже неактуальны. Выбрасывать на помойку восковые парфюмерные камеи с профилем Мадам Де Помпадур – непростительная практика, поэтому мы придумали гостеприимно выставить наружу антикварный столик, поставить на него гигантский венецианского стекла фирменный стакан из-под свечи формата Интермеццо и подарочно наполнить его восковыми камеями «Звездочка» (надо сказать, они и правда пахнут бальзамом «Звездочка», что удивительно), также разложив рядом буклеты и зажжа (зажжа под хвост попала! моя русский расслоение!) свечу в качестве заманухи – небось пойдет покупатель!

И пусть покупателей в последние дни очень мало, восковые камеи имеют успех – только что над ними зависли две азиатские девочки и колдовали там около пятнадцати минут, долго что-то выбирая тонкими длинными пальцами. Когда я вышла, я увидела, что они забрали почти все камеи – оставили только те, у которых были мятые коробочки. Мне-то что, я новых насыплю.

Вообще, ощущение сейчас такое, как будто мы кормим птичек. Ой, ой, сейчас синички прилетят.

Три туристки, все – в очках, уже 10 минут копаются в восковых камеях, нюхают каждую из них, выбирают. Я не знаю, стоит ли мне выйти и сказать, что все камеи одинаковые.

Одна женщина заходит и спрашивает:

– Это бесплатно?

Я:

– Да, бесплатно.

Счастливая, возвращается наружу. Продолжают выбирать. Забрали где-то половину.

Хороший прохладный летний день, плюс 23, тихие комарики вьются у ног, клиент из Пенсильвании в гневе присылает нам обратно белую свечку «Тоскана», требуя, чтобы ему ее обменяли на другую такую же, потому что эта не пахнет совсем; я засовываю в бракованную свечку нос, чуть ли не задыхаюсь от запаха тубероз и ванили и пишу Селин сообщение:

«Я понимаю, что это звучит как одна из серий „Доктора Хауса“, и в целом мне невероятно жаль, но у меня есть небезосновательное подозрение, что у нашего клиента из Пенсильвании – опухоль мозга».

Вот, вот мое предназначение, вот что я умею: диагностировать опухоль мозга по возвратам.

Надеюсь, в арт-резиденции, которую я недавно выиграла, мне назначат домик, где жил и творил Оливер Сакс⁴.

Cуббота, много туристов. Заходит девушка, хватает новые свечи-столбики «Шестое чувство» (они видят мертвых людей), потирает пальцами, с интересом нюхает пальцы.

Я:

– Извините, пожалуйста, это не ароматические свечи, а декоративные.

Девушка (задумчиво):

– А почему тогда они черные?

Даже не знаю, что сказать.

Пришла Селин, притащила в холщовом мешке каких-то мирровых и оливковых кустов, чтобы посадить их в нашу мини-клумбу вокруг дерева.

– Ты же знаешь, Селин, что вечером на оградку клумбы кто-то обязательно сядет толстой жопой, – вздохнула я. – И уничтожит оливковый куст, который ты только что посадила. И бросит в клумбу сраную бутылку из-под виски «Дикая Индюшка». Это происходило уже раз пять этим летом.

– Да, – сказала Селин. – Но это не значит, что я не должна сажать оливковый куст. Все cошли с ума и ведут себя как сволочи, одна я буду сажать оливковый куст, понимаешь? Я уеду, а оливковый куст будет расти. Пока его кто-нибудь не уничтожит.

Ее руки были в земле. В коридоре соседнего подъезда молдавские рабочие приделывали к верхним сводам помещения новый потолок. Я подивилась: новенький потолок был мягким, как зефир, и тек на пол куда-то мимо рук молдавских рабочих. Кое-как затвердив потолок (в подъезде кисловато пахло зубными врачами и новенькими пломбами), они вдвоем пошли купаться в туалетную комнату, как-то умудрившись принять совместный душ из крошечной раковины.

Тем временем звонок:

– Здравствуйте. Я недавно прилетел из Парижа. Я там купил вашу свечу «Прекрасная маркиза». Я живу в Калифорнии. И свеча мне не понравилась. И я хочу обменять ее по почте в вашем магазине в Нью-Йорке на ту, которая мне понравится. Только вы мне ее должны выслать на мой итальянский адрес.

Вот это я понимаю – think globally.

Выкладывать наружу бесплатные камеи оказалось интересным занятием. Если выложить разные камеи – люди очень долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Если выложить одинаковые – люди не менее долго выбирают, какую именно бесплатную камею они хотят взять. Потом понимают, что все камеи одинаковые, – и тогда с облегчением берут не меньше трех. В случае разных камей берут только ту, которую выбрали.

Мужчина подходит к ряду с тремя десятками ароматических свечей, смотрит на этикетку одной из них, переворачивает. Я называю таких клиентов «перевертоц»: они всегда все переворачивают. Нюхает свечку. Смотрит на этикетку второй, переворачивает ее. Потом берет свечку и переворачивает. Так он переворачивает буквально каждую этикетку. На обратной стороне каждой этикетки – пустота. Нигде ничего нет.

В конце концов он заглядывает под каждую свечу и переворачивает каждую этикетку. Больше переворачивать нечего.

С болью на лице задает вопрос:

– А сколько стоят эти вот зеленые свечи?

Да ладно, вот еще можно канделябры попереворачивать, рекомендую.

Жизнь начала подсовывать совершенно нелепо, плохо прописанные сценарии: скажем, у входа в магазинчик встречаются азиатская девушка и белый дедушка в соломенной шляпе, похожий на старика Хоттабыча, – видимо, они давно знакомы: спрашивают друг друга, как дела, а потом начинается плохо прописанный диалог. Я подрабатываю сценаристкой, и у меня бы такой диалог не приняли точно.

– Почему вы в вышиванке, это же украинская национальная одежда, и вот шляпа украинская на вас, и пояс, вы украинец?

– Да, я этнический украинец и вот сейчас понял, что мне надо это подчеркивать, вот и хожу в вышиванке.

– Вы понимаете русский? (Девушка спрашивает это на чистейшем русском.) Так мы, получается, на русском можем с вами разговаривать, с ума сойти, правда?

– Не совсем хорошо понимаю, немножко разговариваю, но с акцентом. (Дедушка отвечает это на чудовищном русском.) Я совсем недавно начал учить русский и украинский.

– У вас отлично получается! (Уже на английском.)

– Выходит, твое имя – Камилла – на самом деле другое, ведь это не русское имя?

– Да, на самом деле меня зовут Катерина, но я всегда представляюсь Камиллой, ведь никто не выговорит Катерина.

– Но раз уж я учу русский, я вполне могу выговаривать Катерина, смотри вот: Катерина! Давай я теперь тебя буду называть Катериной, хорошо?

– Конечно!

– Пока, Катерина, хорошего дня!

В магазин со свечками пришел Говорливый Балканец – выглядел он как персонаж раннего Кустурицы: загорелый, подкопченный, весь в золотых цепочках и с золотым зубом; возможно, это какое-то ментальное порождение румынских рабочих с соседней стройки: они периодически сваливаются с лесов, звучно матерясь по-русски, и сидят на нашей скамеечке, перезваниваясь с тетушками и женами. Балканец был говорлив, вел пространные беседы о парфюмерии на очень плохом английском, возможно, это был small talk (хорошо тратить деньги на хорошие дорогие вещи, правда? я вот обставил квартиру и обязательно куплю в нее приятные комнатные духи! да, свеча стоит немало, но зато это же «маеш вещь», да! реально же вещь! а эту стекляшку вы тоже продаете? а что это за стекляшка? а когда вы ее продаете, вы ее как именно заворачиваете и во что? а свечка, когда вы ее продаете, она в коробке? а как выглядит коробка? а я не люблю резкие запахи, вы же понимаете, как это, когда резкий запах – ну вот не нравится, а нравятся помягче, поспокойнее. легенький такой чтобы запах, деликатный. вот не такой, чтобы цветами резко, а поспокойнее. да, трудно сейчас выбрать запах), но через сорок минут я в какой-то горячке поняла, что это, наверное, цыган из стереотипов – и он, раз уж является порождением стереотипов, будет меня грабить. Мне стало интересно, как именно он собирается это делать – может быть, просто застрелит меня за кассой? Вот было бы клево! Правда, в нашей кассе всегда ровно триста долларов – какая-то глупая сумма, чтобы за нее умирать. Может быть, я ему просто сразу отдам деньги – и все?

Параллельно со мной вели ожесточенную переписку коллеги из разных уголков Нью-Йорка и Парижа – оплатите инвойс! пришлите прейскурант!

«Селин, – написала я Селин. – Мне пришел какой-то инвойс, который хер знает вообще как оплачивать. Я не могу в него вчитаться, потому что в магазине уже почти час какой-то говорливый человек цыганской внешности, прости меня за р-понятие, которое просится здесь как мой определитель, потому что я ромского человека называю цыганом. Но пойми! Я нервничаю! У меня началась паранойя, хотя ты, конечно, будешь смеяться. Тут явно что-то не так. Может быть, он подаст на нас в суд за что-нибудь, как недавно подали на нас в суд бухарские евреи-колясочники из Квинса, которые на самом деле только притворились инвалидами? Пытаюсь понять, за что тут можно судиться. Может, за то, что я не уделяю ему внимания – он целый час задает тупые вопросы и требует постоянно с ним общаться, но я отвечаю на кучу писем и на телефонные звонки, а еще я делаю посылки. Ну, или он просто собирается меня убить, тогда я на всякий случай прощаюсь с тобой, хорошего тебе возвращения домой в Париж».

– А вот это зачем вы используете? – цыганский барон уже катился ко мне, будто на колесиках, с медными канделябрами на паучьих тонких лапках.

Мне тут же пришло письмо с еще одним инвойсом, а также письмо из редакции местного районного журнала «Нолита, огонь моих чресел», сообщившее, что ко мне вот-вот придут за восковым Наполеоном для фотосъемки и чтобы я тщательно упаковала Наполеона, иначе в тридцатиградусную жару бедняга распадется на плесень и на липовый мед (и распадется же, это не метафора).

– Простите, пожалуйста, – сказала я цыгану. – Я тут вообще одна в магазине (черт, зачем я это сказала! теперь он точно будет меня грабить!), и я работаю за троих. Я отвечаю за посылки. Я отвечаю за телефонные звонки. Я отвечаю на письма, которые приходят менеджеру, потому что у нее сегодня выходной. И я не могу решительно совсем уделять вам столько внимания, сколько вам нужно. Я прошу прощения, что не целиком с вами весь этот час (вдруг он таки решит судиться, потому что в магазине все такие невнимательные и грубые?), но тут просто вал работы и я одна на всех. Вот прямо сейчас ко мне придут люди из редакции журнала, и я должна подготовить им Наполеона – поэтому я отвлекусь сейчас и буду паковать Наполеона, а они придут вот-вот. Люди придут. С минуты на минуту. Придут люди, понимаете?

(Уходи, если ты собрался меня грабить, вот люди же придут сейчас.)

Я даже взяла воскового Наполеона с полочки и начала им жестикулировать. Вы когда-нибудь жестикулировали Наполеоном?

– Не волнуйтесь, – сказал Говорливый Балканец. – Вы прекрасно ко мне отнеслись и уделили мне внимание, которого я даже не заслужил. Мне вообще мало кто в этом городе уделял столько внимания, сколько вы в этот час. Да и что уж. И в жизни мне тоже внимания мало кто уделял столько, вот как вы. Все люди одиноки, умирают одни, рождаются одни, все преходяще. Внимание, слово доброе, кошке приятно. Вы добрая женщина и всяких прочих женщин добрей точно, а в мире без доброты плохо, тревожно, одиноко, одиноко без доброты. Нигде и никто ко мне не относился хорошо и гонения всюду. Время и теплота, уделенные вами в мою сторону, не забудутся мной никогда, как я могу обвинить вас, вы хороший человек, я понимаю, вы добрый человек и порядочный, просто у вас много работы и вы очень устали, вы же правда так устали от всего?

Я положила Наполеона на спину и начала медленно-медленно бинтовать ему шею рулоном бумажных полотенец, как будто у Наполеона из сонной артерии медленно-медленно хлещет жидкий воск.

Только после этого Говорливый Балканец растворился, и в магазин пришла восхитительно глупая девица-интерн, которая сказала, что ей надо что-то забрать не знаю что. Я вручила ей перебинтованного Наполеона, и девица с Наполеоном убежали.

Мужчина в очках в футболке с надписью «Орегон».

– Здравствуйте. Я турист, и я ничего тут у вас не понимаю. Подскажите мне, где тут какой-нибудь суперкрутой ресторан. Просто офигенный! Чтобы там была не слишком изысканная, но отличная еда. Чтобы вот сесть – и отдохнуть. И чтобы запомнилось, что я был в крутом ресторане.