Читать книгу: «Паучиха. Книга I. Вера», страница 9

– А у меня есть изъяны в свечении?

– Да. Презрение. Тебе следует научиться диагностировать себя. Только не пользуйся зеркалом: оно отражает то, что ты хочешь видеть.

– Что мне делать, чтобы избавиться от презрения?

– Следи за мыслями и чувствами. Не осуждай людей: у каждого были свои причины не достигнуть совершенства. Есть и практики для чистки свечения. Прежде всего – молитва. Но ты не умеешь молиться. Затем боль. И, самое простое, физическая монотонная работа. Лучше не направленная на результат. Один святой проводил свои дни за перекладыванием с места на место поленницы.

– Физической работы в деревне будет с избытком.

– Кстати, вот тебе домашнее задание. Когда вернёшься, разберись, почему деревня – не место для реализации твоих способностей.

Исгар направился в сторону остановки:

– Пора. А вечером давай развлечёмся. Ты любишь театр?

– Театр? Последний раз в детстве была.

– Прекрасно. Откроешь его для себя заново. И соседку свою пригласи, она будет рада.

В Александрийском давали «Чайку». Исгар взял билету в ложу. Вера ничему уже не удивлялась, а вот Ира повизгивала от восторга и изумления.

Перед выступлением демон прошептал:

– Верочка, обрати внимание на сценические эмоции и свечения актёров. Если не хватает мастерства, приходится вживаться в роль, изменять под неё свою душу.

Год назад они с Павлом читали «Чайку». Тогда пьеса не впечатлила Веру, но сейчас, под воздействием актёрской игры, раскрывалась по-новому. Финальный монолог Нины потряс до глубины души.

«Это же про меня. Кто-то свыше увидел и от скуки смял мою судьбу, словно фантик. Оставалось только терпеть, нести свой крест. Лишь потеряв всё, похоронив в себе наивную девочку, я начинаю жить по-настоящему».

Актриса произносила реплики с надрывом, граничащим с безумием. Её свечение при этом оставалось светлым и безмятежным.

После спектакля Вера не могла унять слёз. Ира удивилась:

– Верка, ты что? Там же всё не взаправду!

Исгар сделал свой ход:

– Ирочка, Вера слишком утомилась за день. Давайте отправим её в гостиницу на такси, а сами прогуляемся и посмотрим на разведение мостов.

«Хитрый лис», – улыбнулась сквозь слёзы Вера.

Глава 13. Прощание

Вернувшись в Новый Бор, Вера присматривалась к односельчанам. На первый взгляд казалось, что своим свечением они мало отличаются от ленинградцев: те же вспышки агрессии, жадности, презрения. Но вскоре заметила, как быстро стирается всё плохое. Маленький мир посёлка создал идеальные условия для сохранения равновесия. Нередко случались конфликты. Выплеснув злобу, ненавистники быстро мирились, потому как жить с обидой было невыносимо. Маятники жителей села тикали исправно.

По мере того как Вера проникалась пониманием к соседям, из её свечения уходили пятна презрения. На мрачные мысли не осталось ни времени, ни сил: без Павла все заботы по хозяйству легли на её плечи. С приходом зимы огород и заготовки сменились на учебники. Да и Наденька требовала внимания. Помня о женщине в церкви, Вера старалась свободные минуты проводить с дочерью.

К следующему лету Вера получила аттестат о среднем образовании. Первый шаг к обучению в ВУЗе был преодолён. У неё оставался год, чтобы подготовиться к поступлению.

Павел больше не появлялся. Серьёзных операций, правда, не случалось. Или его душа обрела наконец покой? Вера старалась не думать об этом, чтобы не сформировать просьбу, за которую придётся расплачиваться.

В конце лета сорок девятого в больницу пришли немцы. За четыре года жизни в селе Вера впервые столкнулась с ними так близко. За помощью те обращались в крайнем случае, и Раиса старалась оградить фронтовичку от встреч с недавним врагом. Но на этот раз потребовалось Верино умение: молодой немец повредил руку на лесопилке. Таких ран она не видела с войны: диск пилы взрезал ткани предплечья до кости, из-под лоскутов кожи торчали обрывки мышц и сухожилий.

– Раиса, тут врач нужен. Что я могу? Зашить – зашью, но подвижность может не вернуться. Отправляй в Усть-Цильму.

– Вера, нельзя им в Усть-Цильму без конвоя.

– Да куда ему бежать? С такой кровопотерей…

– Вер, ты не понимаешь?

И правда, в Усть-Цильме хватало и фронтовиков, и семей, потерявших близких на войне. К немцам там не привыкли. Парня разорвут на подступах к больнице.

Вера пыталась справиться с волнением и всматривалась в лицо раненого. Молодой, лет двадцати пяти. На войну попал совсем мальчишкой. В свечении смирение, боль и страх, никакой агрессии. Тёплое пятнышко любви. Мать? Невеста, оставленная в Германии?

– Переведите ему, что я могу не спасти руку.

Старший из немцев передал её слова. Парень кивнул.

– Рай, подготовь его к операции. Дай мне минут десять собраться.

Пугала не столько сама операция, а помощь недавнему врагу. Есть ли у врагов срок давности? Скольких успел убить этот мальчишка, прежде чем попал в плен?

Переодевшись, Вера вошла в операционную и почувствовала тепло на плечах. Павел пришёл снова.

Вера не помнила, как прошла операция. Муж управлял её руками, а она млела в его близости.

«Паш, если я выучусь на хирурга, ты будешь со мной в Ленинграде?»

«Нет. Мне нельзя здесь долго».

«Ты ещё придёшь?»

«Не знаю. Не грусти. У тебя есть Наденька».

«А ты?»

«А я был. И ни о чём не жалею».

Время сделалось ощутимым и вязким. Каждая минута приближала расставание.

Павел ушёл не прощаясь. Вот у виска чувствовалось тепло его губ, а теперь – холодок. Операция закончилась.

Вера закрылась в сестринской, опустилась на табурет и просидела в оцепенении несколько часов. Казалось, что от малейшего движения исчезнут крохи последнего тепла любимого.

В дверь постучала Раиса:

– Вер, ты там живая?

– Да, Рай.

– Я отлучусь на пару часов. Присмотришь за немцем? У него температура поднимается. Сделай пенициллин через час.

– Хорошо.

Немец то ли спал, то ли бредил. Худое бледное лицо в капельках пота. Больничная пижама мокрая на груди. Он был один в палате, да и в больнице тоже.

Вера присела на соседнюю койку, пытаясь вернуть ощущение присутствия Павла. Она не сразу заметила светлый силуэт в дверях на фоне тёмного коридора. Вскрикнула от неожиданности. Привидение вошло в палату:

– Вера Алексеевна, не пугайтесь, это я, Лара.

– Что случилось? Ты заболела? – Лара была дочерью ссыльных, родилась уже здесь. Сколько ей? Лет восемнадцать? Вера посмотрела свечение девушки: страх, обида, мучение. А в груди – любовь. И ещё сияние внизу живота. Чистое и светлое. Беременность?

Лара присела перед Верой:

– Я здорова. Можно мне побыть с Дитрихом?

– Ты?.. Ты с ним? Это его ребёнок?!

Девушка вспыхнула:

– Да! Я люблю его!

– Лара, он фашист!

– Вы ничего не знаете! Он не хотел воевать. И не стал бы. Его в плен взяли прежде, чем он в бой попал.

– Это он так сказал?

– Я ему верю. Вера Алексеевна, пожалуйста! Мне нельзя домой. Я своим всё рассказала, пусть успокоятся. Я помогу вам. Хотите, полы помою?

– Ладно, оставайся. Через полчаса ему укол сделаю и за дочкой пойду. Хуже станет – зови. Скоро Раиса придёт.

Утром в больницу прибежала мать Лары. Дитрих пришёл в себя. Женщина на чём свет стоит крыла немчуру, но потребовала жениться, как только он сможет подняться.

Через две недели Веру пригласили на свадьбу. Дитрих с рукой на перевязи ещё пошатывался от слабости и сиял от счастья.

Подбежала радостная Лара:

– Вера Алексеевна, вы не представляете, как я вам благодарна. Мы уже решили, как ребёнок вырастет, отправим его на хирурга учиться.

«Вот и смена Павлу зреет», – подумала грустно.

В марте пятидесятого Лара родила здорового мальчика. Вера собирала приданное малышу: перестирала и перегладила Наденькины пелёнки, распашонки, собрала соски и бутылочки. Посмотрела на детскую кроватку. Перед рождением дочки Павел заказал её у краснодеревщика. Погладила бортик, где тонкая резьба из листьев, цветов и птиц складывалась в замысловатый узор. Надюшка выросла, люлька стала тесной, но расстаться с памятью о муже было тяжело. В Ленинград с собой не повезёшь, придётся оставить. Лучше сейчас отдать Ларе.

Сердце сжималось при мысли о расставании с Новым Бором. Пять лет Вера с нетерпением ждала этого момента, но теперь вместо радости испытала тоску. Жители села стали ей родными. Ленинград же встретит неизвестностью и одиночеством.

Вместе с люлькой придётся оставить другие тяжёлые вещи. Дорога на пароходе и в поезде с трёхлетним ребёнком и без лишнего груза будет нелёгкой. И надо наконец раздать одежду Павла.

Вера вспомнила, как односельчане помогали им обустроиться.

«Дитриху нечего и надеяться на такое участие. На него ещё долго будут смотреть как на врага. Может, права Лара, не успел он никого убить. Мальчишку не спрашивали, когда в диктаторской стране призвали на войну. Они с Павлом одного роста, одежда придётся впору».

Из вещей мужа Вера оставила награды, блокнот с записями, две военных фотографии и часы. Вещи поместились в коробке из-под конфет. Туда же отправилась перьевая ручка бабушки.

Впервые не делались заготовки на зиму. Пошла морошка, за ней – грибы. Вера ходила на сбор вместе с Зиной, но больше чтобы попрощаться с лесом и болотами.

Накануне отъезда в гости пришло чуть не всё село. Дом не вместил всех. Стол поставили во дворе, на пустом огороде. Вера испугалась, что приготовленного угощения не хватит, но с пустыми руками никто не являлся.

Под конец посиделок Зина прослезилась:

– Верка, ну что тебе там одной? Оставалась бы. В Ленинграде даже остановиться негде. Квартиру не сразу ж дадут.

– Сниму пока комнату, а там видно будет. Надо ехать. Мне учиться нужно, время то идёт, двадцать семь на днях.

Об истинной причине переезда Вера сказать не могла.

Утром в последний раз навестили могилу Павла и сели на пароход. Вера стояла на палубе и смотрела на тундру, стараясь надёжнее сохранить в памяти северный пейзаж, в котором уже пестрели краски ранней заполярной осени. Вспомнилось, каким унылым показался этот край пять лет назад.

За поворотом реки открылось место, где погиб Павел. На берегу махал рукой светящийся силуэт. Вера подхватила дочь на руки:

– Надюша, смотри, там папа! Помаши ему!

– Где? Я не вижу.

– Не важно. Всё равно помаши.

Глава 14. Ленинград

Сдав вещи в камеру хранения на вокзале, Вера отправилась в жилищную комиссию, где пять лет назад Павел встал в очередь на получение жилья.

Дама средних лет долго перекладывала документы и справки, копалась в своих папках, задумчиво проговаривая по слогам: «Го-рю-нов… Го-рю-нов…» Затем попросила Веру подождать в коридоре, а сама отправилась в архив. Вернулась минут через двадцать, открыла кабинет и резким жестом велела Вере войти:

– Почему вы не сказали, что муж погиб не на рабочем месте?

– Так он же оленевода спасать поехал.

– Оленевод прописан в Ненецком автономном округе. Его спасение не входило в обязанности хирурга больницы села Новый Бор Усть-Цилемского района Коми АССР.

– Вы думаете, о чём говорите? Это крайний север. Новоборская больница – ближайшая от стойбища. Если бы Павел не поехал, человек бы умер!

– Но в результате умер ваш муж. – Дама зачитала: – Причина смерти – несоблюдение правил безопасности в условиях пониженных температур и ограниченной видимости в районе Крайнего севера. Смерть наступила в нерабочее время и по обстоятельствам, не связанными с выполнением должностных обязанностей. Решение комиссии: отказать в предоставлении фондового жилья.

– Что?.. Как отказать? Я же отработала положенный срок…

– Вы, гражданка, медсестра. Поехали по собственной инициативе. Договор заключали с вашим мужем, хирургом. Ничем не могу помочь.

– И куда я теперь с ребёнком?! – Голос дрожал от слёз. Вера до боли прикусила губы, чтобы не разрыдаться.

– Что же вы все в Ленинград едете? Устройтесь в области, там с жильём попроще.

– Мне в институт поступать надо! Почему я, коренная ленинградка, должна ехать в область?! – Вера сорвалась на крик.

Ожидавшая в коридоре Наденька, услышав голос матери, приоткрыла дверь.

– Подождите! – крикнула женщина, но увидав детское испуганное личико, вдруг осеклась. Помолчала, порылась в ящике стола и

заговорила полушёпотом: – Сделайте вот что. Это адрес старушки, она сдаёт комнату приезжим. Остановитесь пока у неё. А здесь адрес больницы. Там требуется ночная медсестра. Предоставляют комнату в общежитии. В институтское с ребёнком всё равно не поселят. Хоть какой-то выход.

Вера спешно поблагодарила, вытерла слёзы, подхватила Надюшу и отправилась по указанному адресу.

С устройством на работу, как и обещала дама, проблем не возникло. На ставку ночной дежурной медсестры детской травматологии желающих не было. Через неделю выдали ордер на комнату. Вера побежала смотреть новое жильё.

Общежитие размещалось в полуподвальном этаже жилого дома. Похоже, раньше в здесь были кладовки, но из-за проблемы с жильём ненужную роскошь отняли.

Комната в девять квадратов пахла холодной сыростью. Из обстановки: кровать-полуторка, шкаф, печка и стол под окном, выходящим во двор-колодец. По стенам ползли разводы плесени.

В конце августа Вера сдавала зачёты для поступления на третий курс. Надю приходилось оставлять одну в общежитии: мест в детских садах не было, очередь выстроилась на год вперёд.

Комната приобретала жилой вид. Стены пришлось обработать от плесени хлоркой и покрасить. На полу появился яркий коврик, над столом – Наденькины рисунки. Не хватало только дневного света. Солнце никогда не касалось дна колодца. Оконце под потолком комнаты со стороны двора было вровень с асфальтом. Надя развлекалась тем, что разглядывала изредка проходящими мимо ноги.

Не было спасения и от подвальной сырости. Приходилось и летом топить печку, чтобы просушить комнату.

Вера брала дочь с собой в больницу. Иногда Надя спала на свободной кровати в палате с другими детьми, но чаще Вера стелила ей на кушетке в сестринской.

Работа оказалась хлопотной. Маленькие пациенты требовали постоянного внимания. Нянечек и сестёр не хватало. Хорошо хоть руководство в тяжёлых случаях разрешало мамам оставаться в отделении и ухаживать за детьми.

В середине сентября небо затянуло тучами и полил дождь. Вера вышла из учебного корпуса и, прикрывая голову папкой с конспектами, поспешила к остановке. Вдруг над ней раскрылся зонт. Она подняла глаза:

– Исгар?

Они не виделись два года. После месяца ленинградского одиночества демон казался родным.

–Ты пришёл спасти меня от дождя?

– Дождь – не главная твоя беда.

Внутренности сжало холодом.

– Надя? Что с ней?!

– Не кричи. Она в порядке. Сидит за столом в вашей каморке и рисует неведомого зверя.

Они остановились посреди тротуара, на них то и дело натыкались бегущие от дождя прохожие. Демон взял Веру под руку:

– Пойдём, объясню по дороге. Твой долг создал в Ирие энергетическую брешь, которая требует уплаты или подкормки для отсрочки. После смерти мужа ты неплохо снабжала её эмоциями. Но в последний год не можешь удовлетворить аппетиты дыры.

– Мне продолжать скорбеть?

– Не говори ерунды. Ты не расплатишься за жизнь слезами. Через месяц-другой потребуется незамедлительная уплата, а в таких случаях забирается жизнь кого-то из близких.

– Жизнь Наденьки… Исгар, что я должна сделать?

– Поставлять эмоции Ирию. Ты работаешь с маленькими калеками?

– Да. То есть… Это дети, больные дети!

– Это детали, не меняющие сути. Ты видишь их матерей?

– Некоторых постоянно. Но их немного, родители приходят днём, а я работаю по ночам.

– Нам и этого хватит. Ты должна заставить близких платить за избавление любимого чада от боли.

– Как?

– Мать или отец должны совершить преодоление. Это могут быть страх или стыд. Не надо жертв, всего лишь сильные чувства.

– Как я заставлю родителей делась что-то нелепое? Меня примут за сумасшедшую!

– Придумаешь. Я пока объясню, как должна проходить передачи энергии.

Рассыпав по бумажным кулёчкам травы из аптечных упаковок, на которые Исгар поставил незримые метки Ирия, Вера отправилась на работу.

После отбоя в процедурную заглянула одна из мам, Валя Нефёдова:

– Вер, Сашка уснуть не может. Нога болит.

Сашка лежал на вытяжке.

«Только не торопиться. Отказывать, пока других вариантов не останется».

– Валь, я час назад ему спазмолитик с анальгетиком сделала. Проветри палату, сказку ему расскажи. Отвлечётся и уснёт.

– Не хочет он сказку. Плачет.

– От укола тоже плакать будет. У него доза предельная. Он лежачий. Осложнение на сердце и лёгкие может быть.

– Вер, ну сделай что-нибудь. Мучается пацан. Ты же сама понимаешь, как тяжело ему сейчас. – Валя посмотрела на Верину искалеченную ногу. – Я бы сама с радостью его боль на себя взяла…

Вера жестом велела ей замолчать и сделала вид, будто что-то вспомнила:

– У меня с собой есть травяной сбор, от болей в колене ношу, крутит в дождь…

– Да толку с той травы, как мёртвому припарка…

– Подожди, это северные растения. Там люди без лекарств и врачей живут. Да и не верят они в современную медицину. Если чего случится – обращаются к шаманам-целителям. Этому рецепту чуть не тысяча лет. Травы пропитывают смелостью, которая изгоняет боль.

– Это как?

– Надо преодолеть страх или стыд, или ещё чего трудное, а траву в это время в руке или у груди держать. Потом заварить и поить больного.

– Так я за сына боюсь. Как мне этот страх побороть?

– Выбери что-то простое. С чем каждый день сталкиваешься. Я козу боялась. В сарай к ней зайти не могла. Муж у неё убирал, соседка доила. Однажды я руку кипятком ошпарила, аж до мяса. Ни в какие заговоры и знахарские обряды не верила. Сама ведь городская, отец атеист. Но тут прижало. Взяла тогда траву и пошла к козе. Сначала морду через загородку погладила, потом переборола страх и зашла в загон. После заварила траву, выпила – всё как рукой сняло.

Валя задумалась. Лицо побледнело. В свечении появились дрожащие тени.

«Так, она нашла, чего боится. Хорошо».

– Кажется, знаю. Давай траву.

Вера принесла из сестринской один из заготовленных кулёчков. Валя спрятала сбор за пазуху и заспешила по длинному коридору, шлёпая тапками. Минут через десять из кладовки с уборочным инвентарём раздался грохот и визг.

«Что она творит? Детей разбудит. Сама хороша, надо ж было спросить, чего эта трепетная мать преодолевать собралась».

Заплаканная Валя сидела на полу среди вёдер и швабр. По её рукам ползал здоровый паук.

– Вер, хватит или ещё подержать? – проговорила она дрожащим голосом.

Вера улыбнулась:

– Достаточно. Отпускай зверя и заваривай сбор. Чайная ложка на стакан кипятка. Выдержи двадцать минут и давай своему парню по полстакана утром и вечером.

«Умница», – раздался в голове голос Исгара.

Перед утренними процедурами вновь прибежала Валя:

– Вер, ты не представляешь! Сашка всю ночь спал, да так крепко! Можно, я Соне для дочки травы дам?

– Нет! Ты о своём сыне думала, когда смелость сбору давала. Соня для дочери должна свой страх преодолеть.

– У тебя есть ещё?

Если дать Вале ещё один кулёчек, она может заподозрит чего-нибудь. Вера не стала рисковать:

– Дома есть. Завтра вечером принесу, как на смену выйду.

– До завтра долго ждать. – Из-за угла выглянула Соня. – Можно, я до дома вас провожу? Вы бы сразу и отдали.

– Хорошо, пойдём вместе. Только боритесь со своими страхами потише, а то мне от старшей влетит.

Соня замахала руками:

– Да я всего-то темноты боюсь. Меня Валя в подвале на полчасика закроет. Буду сидеть тихо, как мышка.

«Сарафанное радио заработало. Не так уж и сложно оказалось».

На следующий день Веру ждали уже три матери во главе с Валей, которая затараторила с порога:

– Вера, ты не представляешь! У Сашки температура больше не поднимается, ест хорошо и спал спокойно. У тебя есть ещё трава? У Лили дочь из-за шеи глотать не может и дышит с трудом. А у Майиной – открытый перелом, сегодня поступила.

Вера сокрушённо покачала головой:

– Так и знала, что всем разболтаешь.

– Вер, ну как не помочь-то? Страдают же малыши.

– Принесла я сбор. Сейчас переоденусь и дам. Только не шумите.

До отбоя разобрали все пять кулёчков. Утром благодарили и просили ещё. Исгар был доволен.

В следующее дежурство в процедурную заглянула Лиля:

– Вер, Мике не помогло. Два дня из пипетки в ротик капаю. Никаких изменений. Может, неправильно делаю?

Дочери Лили было два с половиной года. Упав с лестницы в подъезде, девчушка сломала руку и повредила шею. Из-за спазма и отёка не могла глотать.

В свечении матери преодоления не было. Но присутствовали подавленность и страх.

– Что ты делала?

– Перебегала рельсы перед трамваем.

– Лиля, ты не боишься трамвая. Это было глупо и опасно! Ты пыталась себя напугать, а на самом деле бежала от настоящего страха. Подумай, что тебя гнетёт изо дня в день.

– Тут и думать нечего. Свекровь. Не пара я для её сына.

– Та-ак… Рассказывай!

– Мы с ним в институте познакомились. Я из Череповца, жила в общежитии, а он ленинградец, у них с матерью квартира двухкомнатная. Но я-то не за квартиру, а за человека замуж выходила.

Вера кивнула, давая понять, что не сомневается в сказанном.

– После свадьбы к нему переехала. Сначала жили хорошо. Свекровь – само радушие. Всё изменилось, когда я в декрет ушла. Тогда она истинное лицо и показала. Пока муж на работе, как только меня не называла: и шалава подзаборная, и курва помойная. А при сыне – то деточка я, то доченька. Пыталась как-то Вовке пожаловаться, так мать такую истерику на его вопросы закатила, что я же виноватой и осталась, наговариваю.

Лиля вздохнула и замолчала, будто собираясь с силами. Вера терпеливо ждала.

– Я привыкла всё сносить и не спорить. Но когда Мика начала говорить, свекровь забеспокоилась. То дочь пальчиком на меня покажет: «Курва», то скажет: «Бабуля кричит». Муж удивляется, а мать опять в слёзы, дескать, я ребёнка учу гадостям. Однажды дочка сказала: «Бабуля в суп плюнула». Муж задумался. На следующий день я стирала в ванной, Мика рядом на стульчике сидела. Отвернулась на минуту, как слышу её крик. Выбежала, дверь в парадную открыта, на площадке уже свекровь стоит. А дочка лежит пролётом ниже, без сознания и в крови.

Лиля всхлипнула и опять замолчала. Вера подала ей стакан воды.

– Мне тогда не до выяснения было. После Вовка сказал, что, по словам матери, я не смотрела за дочкой, а она сама входную дверь открыла и… Вер, что мне делать? Драться с ней?

Что ей ответить? Вера чувствовала, что не в праве подсказывать.

– Не знаю. Но свой страх ты нашла. Решай сама.

Лиля вернула пустой стакан и молча вышла.

Следом за ней заглянула Марьяна, которая взяла сбор два дня назад.

– У тебя тоже не получилось? – забеспокоилась Вера.

– Я ещё не пробовала. Посоветоваться хотела.

– Давай, выкладывай.

– У меня не совсем страх. Скорее, стыд. И не знаю, правильно ли делаю, что хочу от него избавиться.

В свечении просматривалась мёртвая зона. Подобная была и у Веры после изнасилования. Но у Марьяны отвергнутый сегмент пустил отростки, заплёл и подавил здоровую сущность.

Слова давались ей с трудом. Вера подбодрила:

– Я не собираюсь тебя осуждать. Нам надо разобраться в твоих проблемах, чтобы помочь сыну.

Упоминание о сыне придало Марьяне смелости:

– Я в станице росла. Половина жителей – казаки, другая – цыгане. Мне лет двенадцать было, когда цыганята зазвали в поле жеребёнка посмотреть. Я ж, глупая доверчивая девчонка, и пошла с ними. Только за станицу вышли, как они повалили меня на землю, раздели догола и убежали.

Заметив Верино потрясение, пояснила:

– Нет, меня не тронули. Они лишь посмеяться хотели. Батя с кем-то из их отцов повздорил, вот они и отомстили. До ночи я тогда в поле сидела. Как стемнело, стала домой огородами пробираться. А по станице быстро слух разнёсся, что я с цыганами ушла. Отец уже с дрыном ждал. И высек меня, голую, во дворе, на глазах у братьев и соседей.

– За что?!

– За то, что семью опозорила. После мне в станице жизни уже не было. Окончила семь классов и уехала в Воронеж, в ремесленное поступила. Потом война всё перемешала. В эвакуации замуж вышла, с мужем в Ленинград перебрались. Станицу немцы танками с землёй сравняли, а срам мой так и живёт. В баню не могу пойти. Мужу отдаюсь, только укрывшись до подбородка.

Марьяна достала из кармана халата кулёчек:

– Вер, я вот что решила: завтра натурщицей к художникам пойду. Нагая буду позировать. Только не знаю, правильно ли это? Может, я заслужила свой стыд, а сейчас, думая, что сына спасаю, в ещё больший грех себя толкаю.

Вера не могла сдержать возмущения:

– Ты же дитём была! За что с тобой так?! Марьяна, я сама не знаю, как будет правильно. Делай, как чувствуешь.

Перевалило за полночь, когда Вера прикорнула на кушетке рядом с Надюшкой. Надо бы поспать три-четыре часа перед занятиями. Но рассказанное женщинами не шло из головы.

«Что за дикость творится в мире? Мне самой досталось от жизни, но Яшка, фашисты, даже советская система были врагами. Марьяну изувечил родной отец, а Мику чуть не убила бабушка. Обидно, что я не могу показать её вину. Людям не рассказать о том, что вижу в свечении».

Прибежав на очередную смену, Вера столкнулась в холле с Лилей. Та говорила с мужем.

– Лиля, прощайтесь! Время посещений окончено. Сейчас закрою вход.

Лиля кивнула, а минут через десять пришла в процедурную. Вера готовилась к вечерней раздаче лекарств.

– Вера, мне тебе столько всего рассказать надо. Вчера поехала к свекрови. Вовка на работе в это время был. Дверь открываю, а у самой коленки от страха дрожат. Не представляла даже, что скажу ей. Фёдоровна на кухне копошилась. Борщ только сварила. Возле плиты на столике – пол-литровая банка с солью. Я её целиком в борщ и опрокинула.

– Зачем?

– А шут меня знает. С чего-то надо было разговор начинать. Она как заорёт: «Чеканутая! Вот вернётся Вовчик, расскажу ему, что ты тут творишь!» А я в ответ её же словами: «Да кто тебе поверит? Я в больнице при дочке неотлучно». Она даже заикаться начала: «Курва… Шалава подзаборная…» У меня и страх пропал: «Ещё раз свой поганый рот откроешь – я друзей своих подзаборных позову, чтоб ноги тебе переломали». Она и села от испуга. Я бегом в больницу, сбор заваривать.

Лилино свечение стало светлым, игривым. Подавленность исчезла.

– Весь вечер из пипетки по капельке давала. А утром Мика заговорила и кушать попросила! Отёк за ночь спал! Вовка после работы к нам примчался. Спрашивает: «Доченька, как же ты упала?» А Мика ему: «Меня бабуля с лесенки толкнула». У мужа желваки заходили. Дочь мне передал и убежал.

– Он дел не натворил?

– Нет. Вещи только наши собрал и к другу перевёз. У того родители на дачу перебрались, комната свободная в квартире. Поживём пока там, а после Вовке общежитие или малосемейку от завода выделят.

Вера расчувствовалась, обняла Лилю:

– Как же я за тебя рада. И за Мику.

– Вер, вчера мальчик новенький поступил, тяжёлый. Можно, я мать к тебе отправлю?

– Не торопись. Сначала я сама на него посмотрю.

Вера достала стопку листов с назначениями. Карта нового пациента лежала сверху.

«Ловягин Валентин, семь лет… Компрессионный перелом позвоночника… Ушиб спинного мозга, без разрывов… Перелом костей таза… М-да, не повезло пареньку. Мать: Ловягина Лора Эдуардовна, 1922 года рождения».