Читать книгу: «Хроники Драгомира. Книга 5. Там свет погаснет навсегда», страница 4

5

– Я первый!

– Нет, я!

– Я старше! А значит, я первый!

– А я девочка! Папа говорит, что ты должен уступать мне.

– Вообще-то, я должен быть первым. Я все-таки ее хранитель!

– А мы ее дети!

Луна, которая так и не смогла сомкнуть глаза, натянуто улыбнулась. Повернувшись, она посмотрела на проснувшегося Эгирина. Он смешно щурил глаза, спасаясь от настырного солнечного луча.

Милая картина на мгновение прогнала тревогу из сердца. Потянувшись к мужу, Луна уткнулась в плечо и прошептала:

– Надо открыть дверь. Иначе эти маленькие монстры там все разнесут.

– Луна, как тебе не стыдно называть самых чудесных детей на свете монстрами? – хитро улыбнувшись, протянул Эгирин.

Луна счастливо рассмеялась.

– Кто бы говорил! – И уже в полный голос прокричала: – Заходите, мы вас слышим.

За дверью все стихло, но всего на секунду. Через секунду тишина взорвалась радостными воплями, от которых даже заложило уши.

– Мамочка, с днем рождения!

– С днем рождения, мамуля!

– Самая лучшая в мире подопечная, с праздником!

Смех Луны потонул во всеобщем хаосе. Растрепанные двойняшки уже запрыгнули на кровать и устроили веселую возню, яростно споря, кто первый обнимет именинницу. В солнечных лучах закружились пылинки, перья, смех и безудержное веселье. Луна залюбовалась, глядя на детей. Две жизнерадостные мордашки с улыбками до ушей, очаровательными ямочками на щечках и задорно подпрыгивающими кудряшками не давали ни единого шанса остаться равнодушными. Близнецов в Драгомире любили все, и с легкостью прощали им их проделки. Тем более Пиритти и Пироппо уже давно не проказничали, и Драгомиру не хватало встряски. С появлением близнецов все вернулось на круги своя. И если от огненных братьев доставалось в основном Гарнетусу, то от шалостей непоседливых Олива и Касси вздыхали все драгомирцы. В изобретательности двойняшки превзошли и братьев, и Алекса с Анитой.

Прижав к себе детей, Луна уткнулась носом в макушки, с наслаждением вдыхая чистый запах.

– Вот же непоседы, – с любовью проворчала она.

– Мы поедем сегодня в Кристаллиум? – тут же заныли дети.

– И в Сафайрин?

– Ну конечно, – улыбнулась Луна. – Мы не меняем традиции.

День рождения Луны стал практически государственным праздником в Драгомире, и поэтому она на правах главной спасительницы в свой день обязательно посещала все петрамиумы, чтобы благодарные жители могли лично поздравить ее. Луна не любила все эти церемонии, до сих пор стесняясь и краснея от всеобщего внимания и обожания, но положение героини обязывало. Поэтому девушка ежегодно выполняла заведенный ритуал. Со временем он ей даже начал нравиться. Ведь таким образом можно хоть на несколько часов отвлечься от дурных мыслей.

– Мы полетим на Лунфиче, – затараторили дети. – А папа пусть возьмет лунфилет.

– А может, мы все полетим на лунфилете? – тут же заныл Фиччик. – Ведь он такой большой, у него такие чудесные крылья и огромный шар… – вкрадчиво продолжил он, уставившись на детей глазами змея-искусителя.

Луна улыбнулась, наблюдая за усилиями ленивого хранителя. Тот, видя, что подопечная разгадала его хитрые маневры, начал усиленно моргать ей, призывая на помощь. И он так старался, что со стороны это напоминало нервный тик, а не многозначительное подмигивание. Выпученный правый глаз интенсивно подергивался, а левый косил попеременно то вправо, то влево. Даже вечно торчащие уши включились в этот процесс – они так дрожали от усердия, что зазвенели адуляры, украшающие кисточки.

Луна чуть не рассмеялась в голос, но, встретившись с этим умоляющим взглядом, сжалилась и сказала:

– Я тоже за лунфилет. Там будет мороженое и другие сладости. А если будете хорошо себя вести, папа даст вам порулить.

– Правда-правда? – загорелись близнецы, тут же повиснув на Эгирине.

– Конечно! Но с одним условием! – хитро ответил тот.

– С каким? – тут же понурились близнецы.

«Хоть бы не уборка в комнате, хоть бы не уборка», – одновременно пронеслось в их головах.

– Сначала вы… как следует…

«Ну вот… Точно уборка… А у нас там ужас-ужас-ужас», – сами того не подозревая, близнецы мысленно повторили излюбленную фразу Аниты и Алекса, по всей видимости, доставшуюся им по наследству вместе с характером и склонностью к шалостям.

– Вы как следует… – Эгирин, глядя на вытянувшиеся лица детей, тянул время и в душе умирал от смеха. – Поцелуете нас с мамой!

– А-а, вот оно что!

Неприкрытое облегчение появилось на лицах детей. Тут же они устроили веселую кучу-малу, из которой кое-как выбрался запыхавшийся Фиччик.

– Стар я уже стал, – пожаловался он хранителям близнецов, прыгающим на подушках.

Взяв с туалетного столика забытую кем-то из детей конфету, он зашуршал оберткой и, умилившись, уставился на дрожавшую кровать с подлетающими подушками и одеялами.

Через час чисто вымытые близнецы уже сидели в обеденной зале, нетерпеливо болтая ногами в ожидании праздничного завтрака. Постепенно комната заполнялась ближайшими родственниками, спешившими поздравить именинницу. Из Кристаллиума прилетела Криолина в расшитом драгоценными бусинами небесно-голубом платье. При помощи легких, как перышко, воздушных помощниц она с ворчанием усаживалась на высокий стул, пытаясь расправить все складки на богатом наряде. Празднично одетые Алекс и Нефи с улыбкой смотрели, как запыхавшаяся правительница старается скрыть досаду. В этот момент она напоминала близнецов, которые точно с таким же выражением недовольства на лицах каждое утро торопливо застегивали сандалии или завязывали пояса, с трудом сдерживая нетерпение. Что поделать – дети взяли от всех родственников понемногу.

Чуть в стороне от Криолины пристроились Азурит и Иолита – бабушка и дедушка Луны. В честь такого события они выбрались из дома-раковины. Азурит и Иолита так сильно любили океан, что не хотели уезжать с побережья даже на час. И только день рождения любимой внучки заставил их покинуть обожаемый Сафайрин. Кроме того, они стеснялись людей, предпочитая их обществу спокойную, размеренную жизнь в водных глубинах.

Анита и Гелиодор, оставшиеся в Манибионе на ночь, тоже торопливо заняли места за столом, где уже сидел Реальгар, вставший чуть свет. Ему не давал покоя дневник Жадеиды, и теперь он, как и Луна, с нетерпением ждал завершения этого дня. Анита положила руку сыну на плечо, утешающе сжав его.

Алекс, проследив за ними взглядом, поморщился.

– Ну что ты, Реальгар, в самом деле? – с досадой произнес он. – Вчера я прочел дневник и не нашел ничего подозрительного.

– Как же, ничего подозрительного, дядя? Жадеида не вела его целых полгода. Что она делала? Чем занималась в этот период? Я прямо чувствую, что-то произошло! И вряд ли это «что-то» хорошее.

– Ты преувеличиваешь. Вспомни, Луна нам не раз рассказывала, и Анита тоже, – Алекс взглянул на сестру в поисках поддержки, – Жадеида в то время плохо выглядела, Луна вообще подумала, что ведьма при смерти. Видимо, она болела. Поэтому нам и удалось так долго держать купол. А стоило ей окрепнуть, как она вновь взялась за записи.

– Если верить очевидцам, Жадеиду не один раз видели в таком состоянии. Жить рядом с черной магией нелегко, она постоянно тянет силы, – запальчиво возразил Реальгар. – Но это не мешало ей записывать жизнь. И Эгирин со мной согласен.

– Не забывай, что она человек. У любого человека есть предел. Скорее всего, в этот момент ее силы были на исходе. И хватит спорить! – Александрит все больше раздражался из-за такого упрямства племянника. – Прошло немало времени. Если бы что-то, как ты говоришь, произошло, мы бы об этом уже знали.

– Не соглашусь, – Реальгар упрямо мотнул головой. – Вся эта ситуация… И предчувствия Луны. Они так и не заканчиваются. Не к добру это.

– Твоя сестра заразила тебя своими страхами. Молодой ты еще и поэтому впечатлительный.

– Ничего я не впечатлительный, – тут же вспылил Реальгар, покраснев до кончиков ушей.

– Прекращаем разговор, – вмешался Гелиодор. – Твой дядя прав. К чему ворошить прошлое? Луне только этих переживаний не хватало. И без этого она измучена. И это понятно. Она прошла через немало испытаний, нет ничего удивительного в том, что ей везде чудится неладное. Но ты-то? Должен трезво смотреть на вещи. Неужели мы будем бояться мертвой ведьмы? Что же мы за воины тогда?

Реальгар покраснел еще больше и сначала хотел возразить, но, поймав умоляющий взгляд мамы, замолчал. К тому же хлопнувшая дверь лишила его шанса продолжить разговор. В обеденную залу вошел Эгирин. Он уже успел проверить опыт в лаборатории и сейчас торопился. Сняв преподавательскую мантию, подошел к семье.

– Она спускается, – переводя дыхание, сказал Эгирин, тем самым поставив окончательную точку в споре.

Услышав скрип двери, он быстро дал знак музыкантам. Те тут же схватили инструменты. Двери распахнулись, и в комнату вошла Луна. Увидев родных, с любовью смотрящих на нее, она тут же залилась румянцем, став удивительно похожей на Реальгара, чьи щеки еще до сих пор горели.

Только дедушка Азурит и бабушка Иолита, смущенно переминающиеся с ноги на ногу, могли понять ее. Даже в окружении близких ей было неловко от такого всеобщего внимания. Видя, что жена смутилась, Эгирин тут же подхватил ее под руку и быстро повел к столу.

– С днем рождения!

– С днем рождения! – посыпалось со всех сторон.

Сердечно поблагодарив родных, Луна, кивнув поварам, села за стол. Праздничный завтрак начался.

*** Двадцать лет назад.

Проломившись через колючие кусты, Гноючка замер. Картина, открывшаяся его взору, ошеломляла, сбивала с толку и пугала. Чувствуя, что лоб покрыла липкая испарина, Гноючка с тревогой огляделся. То, куда он попал, сложно было назвать лесом. Непроходимые дебри, чащоба, заросли, бурелом, лесной лабиринт – более подходящие названия. Гноючке, как бывшему жителю Смарагдиуса, не к лицу бояться каких-то деревьев, но и он ощутил непреодолимое желание убраться куда подальше. Да что там он? И самые знаменитые смарагдианские маги дрогнули бы, увидев перед собой это беспорядочное нагромождение деревьев. Это был не тихий и мирный лес, дышащий покоем и умиротворением, а передовая линия фронта. Здесь шла настоящая война за жизнь, и бои не прекращались ни на секунду.

Жадеида, создавая этот лес, перестаралась. Сажая растения, она хотела, чтобы лес вырос густым и опасным, но сделала его по-настоящему непроходимым. Саженцев было так много, что они вступили в отчаянную схватку за место под солнцем. А ускоренный при помощи магии рост еще больше ожесточил их. Так и тянулись вверх огромные деревья, опутанные гибкими и прочными плетями кустарников, карабкающихся вслед за ними. Плети были увенчаны колючками, которые по размеру и толщине напоминали портняжные иглы. Эти колючки с силой вонзались в кору деревьев, причиняя им невыносимые страдания. В безнадежной попытке вытолкнуть иглу дерево наращивало вокруг нее толстые пласты коры. Но это не помогало – игла вонзалась так глубоко, что никакие силы не могли бы вытащить ее. Так и образовывались огромные бугристые наросты, навсегда изуродовавшие дерево. Оно кривилось, гнулось, но упорно росло, продираясь сквозь заросли, все больше опутывавшие его. «Украшенные» шишками и буграми деревья стали страшными и похожими на чудовищ. Постоянный скрип, больше напоминающий стон, пугал еще сильнее.

Гноючка глубоко вздохнул, решительно отвел от лица узловатую ветку, практически лишенную листьев, и сделал первый шаг. И в ту же секунду присел на корточки, забыв про больную ногу. Дерево, почувствовав прикосновение чужака, громко завопило. Впрочем, вопль вскоре сменил скрип, который заглушил надсадный кашель. Дерево содрогалось в мучительных спазмах, отчаянно размахивая ветвями. Гноючке пришлось лечь на землю. Прикрывая собой сверток, он в страхе накрыл голову руками. Сверху сыпались сухие листья, колючки и отборная брань. Все еще кашляя, дерево не щадило голосовых связок, разными словами ругая чужака, посмевшего его потревожить.

Гноючка дрожащей рукой вытер пот. Дождавшись, когда дерево замолчит, он осторожно встал на колени, потом выпрямился и застыл, следя за тем, как поведет себя разозленное дерево. Оно не двигалось, но Гноючка чувствовал злобный взгляд. Постояв пару минут, он решился. Пригнувшись, прошмыгнул под ветками, стараясь не коснуться ни одной из них. Дерево настороженно проводило его взглядом, но промолчало. Гноючка перевел дыхание и точно так же крадучись и согнувшись почти до земли, миновал второе дерево. И оно проследило за ним, злобно поскрипывая на ветру. Преодолев таким образом несколько деревьев и продвинувшись всего на пару метров вглубь леса, Гноючка застонал. Все, дальше пути нет. Только непроходимая чаща. Оглянувшись в поисках хоть какого-то прохода, он нахмурился и достал загнутый мачете, хищно блеснувший острозаточенным лезвием в лучах тусклого солнца. Деревья тут же замерли.

– Если вы не пропустите меня, то я буду вынужден причинить вам боль! – решительно прокричал Гноючка, подняв мачете над головой.

Деревья заскрипели, застонали, но не сдвинулись ни на шаг. Они начали горестно потрясать ветвями, показывая, что не могут толком шевельнуться из-за кустарников и лиан, впившихся в них.

Гноючка прошептал:

– Тогда простите. У меня нет другого выхода.

Он решительно взмахнул ножом и ударил по сплетенной из ветвей стене.

И что тут началось!

На него обрушился целый хор голосов, состоящий из воплей, проклятий и стонов. Деревья кричали так громко, что заложило уши, и к воплям добавился противный тоненький писк. Гноючка, невзирая на поднятый шум, упорно махал мачете, прорубая себе дорогу. Чем дальше он шел, тем громче становились вопли. Остановившись на мгновение, он заткнул уши кусочками ткани, оторванной от рубашки. Еще один лоскут обвязал вокруг лба, чтобы защитить воспалившиеся от пота глаза. Перехватив сверток и проверив прочность узлов, которыми он был привязан к груди, Гноючка вновь взялся за мачете. Обозленные деревья отбивались изо всех сил. Они лезли ветвями в лицо, норовили вцепиться в глаза, хватали за ноги, руки, мешая идти. Периодически силы оставляли калеку, и он, хрипло дыша, опускался на землю, чтобы дать отдых больной ноге. Но тут в схватку вступали корни. Они так и норовили опутать ноги, чтобы Гноючка не смог встать. Перерубая корни, он был вынужден подниматься и идти дальше, чувствуя, как силы оставляют его.

Чем дальше шел Гноючка, тем темнее становилось в лесу. Кроны переплелись так густо, что ни один солнечный луч не мог проникнуть сквозь плотную преграду. Казалось, что на лес опустилась черная дымка, придавшая искривленным деревьям еще более зловещий вид. Гноючка в страхе осмотрелся. Надо торопиться, а как идти, когда ничего не видно? А что, если он застрянет в этом лесу?

Тяжелые мысли вновь завладели им, забирая последние силы.

Гиацинт…

Как быстро он нацепил на себя наряд главаря. Гноючка никогда не любил этого двуличного викариума. Видеть, как он заискивает перед Жадеидой, а затем командует войсками противника, было выше его сил. Он-то знал, кем на самом деле является викариум. И знал, что при любом удобном случае он предаст их всех и не поморщится, как в свое время предал лучшего друга Гелиодора и весь Драгомир в придачу.

Гиацинт давно бы избавился и от Жадеиды, но ждал, когда она захватит Драгомир. Идти войной без нее не мог. Причина проста – Гиацинт боялся. Боялся, потому что был настоящим трусом. Даже его новый помощник Карнеол и то оказался храбрее «блистательного» викариума. Война затягивалась, Жадеиде никак не удавалось добиться желаемого, и Гиацинт с каждым годом становился все неприятнее и омерзительнее. Долгое ожидание и притворство сделали его характер еще более невыносимым. Но Жадеида ничего не замечала. На все попытки Гноючки открыть ей правду всегда отмахивалась.

– Ты ревнуешь, – говорила она и прогоняла калеку прочь.

Гноючка усмехнулся. О какой ревности могла идти речь? Он давно знал, что у него нет ни единого шанса. Он понимал, кем стал, и видел, в кого превратилась Жадеида. Только слепая преданность и любовь к Эгирину, который стал ему как сын, держали его рядом с ведьмой, да и вообще в этом мире.

Взмах мачете, вспышка света, удар – еще один взмах. Ветки ломались и падали под ноги, злобно шипя, словно змеи. Корни все так же пытались ухватиться за тяжелые ботинки, заляпанные грязью. Но Гноючка ничего не видел и не слышал. Он шел вперед, не давая себе ни минуты на отдых, а перед глазами стояло лицо. Лицо Гиацинта, главного врага. Он не должен узнать тайну. Никогда.

Уходя без предупреждения, Гноючка рисковал. Если Гиацинт узнает, то верному помощнику Жадеиды несдобровать. Викариум не терпел неповиновения, и наказание могло быть страшным.

Гноючка тут же вспомнил, как Гиацинт, скрываясь за маской, наказывал провинившихся стражников. Стоило тем допустить хотя бы малейшую оплошность, как грозный викариум в развевающемся плаще был тут как тут. Властным голосом он зачитывал коленопреклоненному стражнику приговор и в ту же секунду исполнял его. Его длинный огненный кнут обрушивался на плечи и спину провинившегося. Ведьме несколько раз приходилось вмешиваться, иначе не на шутку разошедшийся викариум мог бы забить несчастного до смерти. Не то чтобы Жадеида жалела стражников, она больше переживала, что книги останутся без «еды».

Поэтому Гноючка надеялся, что военному викариуму сейчас не до несчастного калеки. Он, скорее всего, занят разрушением замка Жадеиды и отловом стражников. Территория петрамиума Отверженных была огромной, и нужен не один день, чтобы тщательно обыскать ее. А там Гноючка успеет вернуться, и никто ничего не узнает.

Прижав к себе сверток, Гноючка улыбнулся.

Пусть Гиацинт узнает о его исчезновении.

Пусть.

Эту тайну он унесет с собой в мир забвения, и ни единая душа никогда не узнает о том, что он сделал.

Потому что так было надо. Так было правильно.

Воодушевившись, Гноючка еще быстрее замахал ножом.

6

Луна усадила детей и пристегнула их ремнями, что являлось вынужденной мерой, иначе близнецы бы вывалились из лунфилета. Затем махнула рукой Эгирину и Реальгару, занявшим места пилотов.

– Ну что? Полетели?! – воскликнула она, легко порхая вокруг величественного воздушного корабля.

– Да-а-а! – скрежет крыльев лунфилета заглушил хор восторженных голосов.

Поднявшись в небо, двойняшки залюбовались мамой. Что ни говори, а воздушный дар потрясал больше всех остальных даров Эссантии. Видеть, как человек с невероятной легкостью взмывает ввысь, а затем непринужденно летает, пронизывая облака, было невероятным чудом. Олив и Касси знали, что у них не будет воздушного дара, и даже немного грустили. Но утешали себя тем, что у них есть Лунфич, на котором всегда можно покататься, правда, если того вовремя вытащить из кухни. Кроме того, растения дети все же любили чуточку больше, а уж тот факт, что они будут настоящими целителями, заставлял их сердца замирать в тревожно-радостном ожидании.

Эгирин помахал рукой собравшимся зевакам и направил лунфилет в Смарагдиус. Его решили посетить первым, чтобы прихватить с собой Сентарию, Аметрина и их очаровательную дочурку Аксинию. Аметрин с раннего утра был там – проверял караулы. Сентария, конечно же, увязалась за ним, чтобы еще раз побывать в любимой Флорессии.

Через некоторое время Луна заметила, что на борту лунфилета стало подозрительно тихо. Подлетев поближе, она вопросительно уставилась на притихших детей. Взгляд переместился на Фиччика, и изумление в глазах сменилось пониманием. Она тут же сообразила, что произошло.

Взлетев на борт, ушастый хранитель незамедлительно направился к огромной подушке, приготовленной специально для него. Деловито прощупал бока, оценил мягкость, втянул носом свежайший аромат, исходивший от трав, набитых внутрь подушки, и, решив, что все подходит для его величественной персоны, тут же растянулся на ней во весь рост. При этом он успел полусонно пробубнить:

– Тому, кто будет мешать мне спать, не видеть самого вкусного мороженого до следующего праздника.

Дети, приготовившиеся провести время с пользой (с их точки зрения), то есть визжать от удовольствия, горланить песни или охать и ахать, заметно приуныли. Они хотели получить максимум эмоций от полета, но теперь, когда перед носом замаячила перспектива получения вкуснейшего мороженого, которое умел делать только Фиччик, они не знали, что и выбрать. Благодаря врожденному кулинарному чутью хитрец давно научился создавать настоящие шедевры, смешивая в одной креманке разные виды мороженого, добавляя к нему шоколадную крошку, печенье, бисквиты, ягоды, фрукты, сладкие и кислые сиропы, и даже сыр и соль. Полученное лакомство гарантированно отправляло вкусовые рецепторы в блаженный обморок. И Фиччик знал, что больше никто не может превзойти его способности, и, конечно же, не стеснялся этим пользоваться. Вот и сейчас, решив поспать, Фиччик всего одной фразой заставил детей молча сидеть, вытянувшись по струнке.

– Ах ты негодник! – хитро сощурившись, Луна начала подкрадываться к хранителю, который уже храпел, выводя любимые замысловатые мелодии, высокохудожественно присвистывая носом в такт каждой ноте.

– Подъем! – гаркнула она.

Фиччика как ветром сдуло с подушки. Толком не проснувшись, он сделал пару странных сальто в воздухе, три раза перекувыркнувшись сначала вперед, а потом назад. Затем завис, отчаянно протирая глаза, а после и вовсе закрутился на месте, как волчок, пытаясь вытряхнуть звон из уха, в которое так нелюбезно гаркнула его вообще-то уже взрослая (если не сказать солидная) подопечная.

– Ты чего? – возмущенно завопил он.

– Мы тут решили, – Луна, ни капли не смутившись мыслям хранителя о своем солидном возрасте (которые были живо написаны на его недовольной мордочке), вкрадчиво зашептала, подмигивая детям:

– Что ты немного… кхм-кхм… как бы помягче сказать… совсем чуточку, – и развела руки в стороны, показывая, что «чуточка» не такая уж и маленькая, – потолстел.

– Что??? – Фиччик от возмущения потерял весь словарный запас. – Это ж надо же?! Кто? Я? Что сделал? Потолстел? Я-я-я-а-а-а?

Последнее «Я-я-я-а-а-а» могло бы выйти так, как задумывалось изначально. Если бы Фиччик вовремя остановился, ограничившись тремя и даже четырьмя буквами. Но этого он делать не умел. Поэтому начал возмущенно и грозно, а затем, когда воздуха стало не хватать, был вынужден перейти на визг. Закончил и вовсе фальцетом, от которого немного заложило уши. Дети развеселились еще больше. Даже Эгирин и Реальгар уже сдержанно посмеивались, глядя на игру, которую затеяла «солидная» (со слов Фиччика) волшебница.

– Да-да! Ты! – заявила Луна.

Она закружила вокруг бедолаги. Тот немного дрожал от праведного гнева.

– Мне кажется, что даже в образе Лунфича ты не сможешь догнать меня. И это, – Луна с трудом сдержала смех, – несмотря на то, что я в несколько раз меньше.

– Я не смогу? Да я! Я! Я! – Фиччик тут же превратился в Лунфича и грозно раскинул огромные крылья, целиком закрыв солнце.

Дети, уже не сдерживаясь, смеялись. Ведь, несмотря на изрядно подросшую морду, на ней все еще явственно проступало обиженное выражение Фиччика. И грозный оскал был не таким уж и страшным, хотя Лунфич старался изо всех сил. Даже уши встали торчком.

– Это мы сейчас посмотрим, кто кого! – завопил он. – Только чур не пользоваться силой рубина. Так будет нечестно!

Еще раз взмахнув крыльями, он с силой оттолкнулся, и его массивное тело стрелой унеслось ввысь, пронзая облака. Белоснежная гладкая шерсть заискрилась в солнечных лучах, а перепончатые крылья окрасились во все цвета летнего неба.

Луна, полюбовавшись величественным и безумно красивым хранителем, взмахнула рукой, призывая ветер.

– Да я тебя и без нее обгоню! – смеясь, выкрикнула она.

Ухватившись за воздушный поток, она тут же помчалась вслед за Лунфичем. Длинные распущенные волосы, покрытые адулярами, заблестели так ярко, что дети невольно прикрыли глаза.

– Вот оно – настоящее волшебство! – восхищенно зашептали они и притихли, наблюдая за шуточным поединком одной из самых могущественных волшебниц и уникального во всех смыслах хранителя.

Тем временем Лунфич легко обогнал Луну, ведь в Драгомире нет никого быстрее, чем он. Разогнавшись, он мог перегнать самый свирепый ветер, если этого хотел. Из-за чрезмерной лени хотел он редко, а уж если по правде – то совсем никогда. Но сейчас, горя желанием доказать подопечной, что он по-прежнему в великолепной форме, старался изо всех сил. И, конечно же, Луна не смогла соперничать с мощью хранителя. Покружив немного в небе, дав родным насладиться великолепным зрелищем, она изящно приземлилась на одну из скамеек лунфилета. Откинув тяжелые волосы, Луна, широко улыбаясь, с любовью смотрела на Лунфича, который завис в паре метров от воздушного корабля и пытался тайком восстановить сбившееся дыхание. При этом он снова забыл о своих гигантских размерах. Сопением Лунфич распугал не только птиц, обожавших сопровождать лунфилет, но и отправил пару облаков путешествовать совсем в другом направлении, всего лишь шумно выдохнув в их сторону. Украдкой взглянув на компанию, он понял, что его тайна раскрыта. Теперь бессмысленно делать вид, что совсем не устал. Быстро превратившись в Фиччика, он без сил повалился на подушку.

– Ах! – театрально воскликнул он.

– И не начинай, – зашумели дети и вместе с хранителями устроили веселую игру, вовлекая в нее и возмущенного Фиччика.

Луна подошла к Эгирину и положила ему руку на плечо. Тот щурился, прикрывая глаза от солнца. Видеть Луну такой счастливой было мечтой всей его жизни. А она, разрумянившаяся после быстрой гонки и развеселившаяся от зрелища, развернувшегося перед глазами, сейчас была счастлива. До тех пор, пока Реальгар, решивший крутануть штурвал, чтобы скорректировать курс, не привстал с места. Неуклюже повернувшись, он задел рукой сумку, из которой прямо под ноги Луне выпал дневник Жадеиды.

Эгирин тут же побледнел. Он сделал быстрое движение рукой, намереваясь схватить блокнот, но Луна его опередила. Подняв дневник, она пролистала страницы, разглядывая многочисленные закладки, и удивленно посмотрела на Реальгара. Улыбка тут же исчезла с лица, словно ее никогда и не было, а в глазах появилось хорошо знакомое выражение страха.

– Зачем тебе дневник Жадеиды?

Реальгару вдруг показалось, что солнце померкло и на Драгомир опустились сумерки.

*** Двадцать лет назад.

Тряпка на лбу насквозь промокла, прилипнув к коже. Пот лил градом, разъедая воспаленные, лишенные ресниц глаза. Гноючка часто моргал, чтобы хоть немного уменьшить боль. Вместе с потом по изможденному лицу стекали крупные слезы, смывая соль. Но легче не становилось. Лишь нечеловеческое упрямство и сверток в руках толкали его вперед. Постоянно сверяясь с картой, он упорно шел по указанному пути. И вот, когда чащоба стала непролазной и силы почти оставили его, он почувствовал дыхание ветра на лице. Остановился и вскрикнул от радости охрипшим от усталости голосом. В непроходимых зарослях появился просвет. Именно оттуда и тянуло свежестью, так приятно охладившей кожу. Достав из ушей куски ткани, Гноючка прислушался. Сквозь уставшие вопли деревьев до него донесся рокот перекатывающихся камней и плеск воды.

«Неужели река!» – обрадовался он.

Сделав пару шагов к свету и звуку, Гноючка торопливо перерубил очередную толстую ветвь, сплошь усеянную колючками, и вышел на большую поляну, которую по краю огибала своенравная говорливая река. В искрящейся водной пыли, поднятой рекой, шумно переваливающейся через каменистые пороги, радостно сверкало солнце. Ослепнув от яркого света, Гноючка не заметил большой узловатый корень, который исподтишка подсунул ему под ноги озлобившийся куст. Споткнулся, упал и придавил сверток. И тут же вскочил на ноги. Страшная боль судорогой исказила его лицо, но до крови закусив губу, он начал лихорадочно разворачивать тряпки. Сердце чуть не остановилось от страха. Только поняв, что все в порядке, позволил себе с облегчением выдохнуть.

Но радоваться было рано.

Осмотревшись, Гноючка наконец-то увидел то, что искал.

Посреди поляны росло старое дом-дерево, перекошенное от груза проблем и забот. Это дерево разительно отличалось от упитанных домов-деревьев смарагдианцев с крепкой корой и густой кроной. Те деревья так и лучились здоровьем и жизнелюбием. Они были счастливы жить вместе с людьми, обожали детские развлечения, услужливо подставляя ветви для качелей, гамаков и веревочных лестниц. Наслаждаясь ролью няньки, дома-деревья бдительно присматривали за малышами. Могли прихватить особо расшалившегося ребенка за шиворот и призвать его к порядку, нравоучительно качая узловатой веткой-пальцем прямо перед носом нарушителя спокойствия или подхватить малыша, слетевшего с качели. Создавали тенек над хозяйкой, которую разморило от жары во время работы в огороде. Подавали инструмент хозяину, когда тот чинил прохудившийся забор. Они были центром смарагдианской семьи и гордились этой ролью.

Это же дом-дерево выглядело таким потерянным и заброшенным, что у Гноючки выступили непрошеные слезы.

«Оставить ценную ношу тут? Да как можно? Здесь легко сойти с ума от тоски и печали», – со страхом подумал он.

Искривленное от боли, покрытое потемневшей и потрескавшейся корой, в трещинах которой застыли янтарные слезы, дерево вызывало жалость. Ветви, практически лишенные листьев, печально обвисли до земли. Никаких террас в кроне, веревочных лестниц, смотровых площадок для любителей ночного неба здесь не было. Даже окна в коре были тусклыми, темными и грязными, из-за чего дерево выглядело еще более унылым и печальным.

Рядом с домом-деревом, как и у всех смарагдианцев, обожающих возиться в земле, располагался небольшой участок, огороженный забором. Гноючка привстал на цыпочки, заглянул во двор и протянул:

– Да-а-а…

Огород был таким же тоскливым, как и дом. Вместо богатых смарагдианских грядок, на которых буйно росли овощи, отсвечивая на солнце блестящими боками, он увидел заросли травы. Из них торчала засохшая ботва. В углу забора примостились чахлые кусты не то смородины, не то крыжовника. Гноючка даже не смог определить, что именно там росло. Лишь одинокая груша, притаившаяся в противоположном углу огорода, еще была жива. Но под тяжестью плодов ее ветви согнулись до земли. Если плоды не собрать, то дерево погибнет. Еще немного, и ветви не выдержат, они попросту сломаются, как хрупкие прутья. И тогда картина, царившая вокруг, станет еще безрадостней.

Гноючка смотрел и никак не мог прийти в себя. Даже он, за бесконечно долгие годы кошмара не утратил любви ко всему живому, и уж если бы ушел от Жадеиды, то точно не стал жить вот так. Ведь он смарагдианец. А этим все сказано. Что же случилось с людьми, живущими здесь, вдали от войны и черной магии? Что же так ожесточило их, что они обозлились на святое – на природу? Что толкнуло их на то, чтобы загубить все вокруг себя? Совсем не это ожидал увидеть Гноючка.