Читать книгу: «Кибердемоны 2. Сонгоку», страница 4

2.4

Точки и линии.

– Ошибаетесь, молодой человек. Меня зовут Мастер Кандзи.

– Октябрь тридцать четвертого. Вы пришли вместе с моим отцом. От вас обоих пахло водкой и солёными грибами. Мама была недовольна: она не любит незнакомцев. Но пыталась скрыть недовольство ради отца. Она накормила вас ужином: курица с цветной капустой, запеченная в духовке и салат из огурцов. Вы были одеты в длинный непромокаемый плащ, недорогой коричневый костюм и такую же шляпу, как сейчас. Мы с Платоном тогда еще смеялись: забавный головной убор, как пирожок. На улице вас долго продержали под дождём: патруль изучал документы иностранного гостя. Отец возмущался по этому поводу, а вы его успокаивали. Говорили, что в Токио сейчас тоже не продохнешь от патрулей.

– Какой подарок ты получил?

Вид нелепой шляпы-канотье, будто вышедшей из позапрошлого века, сдвинул в памяти Мирона целый пласт воспоминаний.

– Деревянный волчок. И вы подарили его не мне, а Платону. А меня учили старой еврейской считалочке: – Из двух Камней складываются два Дома, из трёх Камней складываются шесть Домов, из четырех Камней складываются двадцать четыре Дома… Из семи Камней складываются пять тысяч сорок Домов…

– А далее и впредь ступай и мысли о том, что уста не рекут и чему уши не внемлют, – закончил за него старец.

– Потом я узнал, что это – расчёт факториала, – кивнул Мирон. – Стало любопытно, что за такие Дома и Камни…

– Если бы в имени Бога было восемь букв, вариантов бы вышло сорок тысяч, а если десять – три миллиона шестьсот тысяч… – старец рассмеялся, а затем, подступив к Мирону вплотную, взял его за рукав. – Пойдём, – сказал он. – Я неуютно себя чувствую на открытом воздухе.

Подхватив другой рукой погремушку-судзу, он потряс ею, прислушался к затухающим звукам и шагнул за кумирню.

Мирон моргнул, не поверив своим глазам: профессор пропал. Только что был здесь, но сделал шаг – и исчез. Будто его стёрли гигантским ластиком.

– Ну где ты? – голова и плечо старца высунулись из пустоты. – Поторапливайся. Наверняка тебя засекли и уже начали искать.

Мирон подошел к профессору вплотную. Вокруг него воздух вибрировал и тёк, как над раскалённым солнцем асфальтом. Схватив за лацкан куртки, старец дернул его к себе и Мирон понял, что стоят они в каком-то шлюзе-переходнике, образованном прозрачной плёнкой.

– Ну, что смотришь? – старик нетерпеливо махнул рукой. – Обыкновенное Не-поле. Идём.

– Это какая-то разновидность стэллс-ткани? – спросил Мирон, топая за профессором по узкому коридору из плёнки.

– Да нет, тут другой принцип, – отмахнулся старик. – Хотя ткань – тоже моё изобретение – здесь она была бы неудобна. Обязательно кто-нибудь наткнётся случайно. Вездесущие дети или собаки… А нам это не нужно. Так что я придумал, как создавать стэллс-эффект просто в воздухе. Натяжением молекул.

– Ясно… – старик говорил таким тоном, будто Мирон должен был его понимать. Но не понимал. – Вы не очень-то удивились, когда меня увидели, – сказал он, когда старикан подошел к двери, прорезанной в сплошном металле стены. Именно прорезанной: казалось, кусок стены просто выпилили лазерным резаком, снабдили ручкой и петлями и позволили время от времени открываться.

– Ждал чего-то подобного все последние дни, – пожал плечами профессор.

Кроме белых волос и тёмного цвета лица в нём ничего не выдавало старика. Руки были гладкими, с аккуратно подстриженными ногтями, плечи под пиджаком широкими и только чуть сутулыми, да и выше Мирона он был на целую голову. Будто вовсе и не японец.

– Ждали? Почему?

– Потому что точки и линии наконец-то соединились.

Мирон всё больше запутывался. Какие точки? Какие линии?

Изнутри стена была не ржавой, а цвета металлик – покрашена краской против ржавчины. Посыпанные белым песком дорожки, фигурно подстриженные кусты и очень красивые, будто скульптурно вылепленные сосны были как бы продолжением парка снаружи. Только вот вишневые деревья здесь стояли в цвету.

Наверное, те самые сакуры, – подумал Мирон, проходя под усыпанной бело-розовыми цветками дорожке.

– Поколдовали немного с генами, – махнул рукой профессор на невысказанный вопрос Мирона. – Приятно, когда цветение продолжается не четыре дня, а пару месяцев, правда? И пчёлам нравится…

Только сейчас Мирон услышал равномерное гудение. Будто за облаками шел грузовой стратоплан. Крепкие тельца патрулировали соцветия, как крошечные дроны. Пчёлы… Последний рой видели в природе пятнадцать лет назад.

– Тоже поколдовали с генами? – спросил Мирон, разглядывая мохнатых, полосато-корчиневых летунов. При виде насекомых его накрыл священный трепет.

– Пока что экспериментируем, – отмахнулся профессор. – Феромоновый ограничитель не позволяет им вылетать за пределы монастыря. – Как только добьёмся устойчивости особей к циклическим парабенам, выпустим на волю.

Трудились в парке не только пчёлы. Тут и там Мирон замечал согнутые спины, обтянутые коричневыми рубахами, и склоненные треугольные бамбуковые шляпы. Монахи – раз монастырь, значит должны быть и монахи, правильно? – занимались разнообразными делами. Кто-то граблями подправлял ровные чёрные борозды в саду камней, кто-то подметал опавшие лепестки, кто-то ковырялся в земле – рядом с небесной красоты прудиком располагались вполне прозаические грядки с кочанами зеленой еще капусты и накрытые плёнкой купола теплиц.

Откуда-то издалека ветер принёс кудахтанье кур и запахи птичьего двора.

– У нас тут всё своё, – махнул на теплицы профессор. – Петрушка там разная, огурчики-помидорчики… Пруды с карпами – люблю, знаешь ли, отведать жареной рыбки вечерком… Ты пробовал когда-нибудь жареного с корнями лотоса карпа?

– Не приходилось.

– Угощу. Сегодня же вечером и зажарим… Жаровня у меня старинная, каменная. Рыба получается – объеденье.

Говорил профессор, сладко жмурясь, как довольный жизнью кот.

– Вообще-то у меня мало времени, – робко напомнил Мирон.

Масштабы монастыря его потрясли. Считалось, самая большая ценность в Японии – это земля. Громадными зданиями-ульями были застроены даже крошечные рукотворные островки в Токийском заливе. А здесь гектары площади использовались под огород. Если посчитать налоги, каждый монах должен быть миллионером.

– Что время? – пожал плечами профессор. – Волны на песке… Впрочем ты прав. Рыбу отложим до лучших времен. А сейчас не желаешь ли выпить чашечку хорошего кофе?

– Убейте, если я когда-нибудь откажусь. Потому что это буду уже не я.

Сам монастырь – деревянное здание пятнадцатого века, с галереями, крытыми переходами и выгнутыми крышами над множеством башенок, был окружен современными коттеджами в европейском стиле, с громадными раздвижными окнами, открытыми верандами и небольшими бассейнами с пронзительно-синей водой.

Профессор жил в одном из таких коттеджей.

– Основной дом содержится как музей, – пояснял он, ведя Мирона по тропинке из белоснежного песка. – Всякие там старинные мечи, шелковые кимоно ручной работы и ширмы из рисовой бумаги, расписанные самим Кавагучи.

– Но посторонних вы сюда не пускаете?

– Ага. Правда, здорово? Эту землю, еще во времена Реставрации, подарил моему прапрадеду новоиспеченный император Мэйдзи, за особые, как ты понимаешь, заслуги… А законы в Японии обратной силы не имеют. Так что, пока я сам не захочу, этой землей никто больше пользоваться не может.

– А как же налоги?

– Я запатентовал официально пару-тройку изобретений. Вот с них деньги на оплату и идут.

– Значит, всё здесь принадлежит вам?

– Можно сказать и так, – удовлетворённо захихикал старик. Зубы у него были ровные, белые и на вид – совершенно искусственные. – Но так уж заведено: всё кому-то должно принадлежать, – а потом нахмурился. – Если б не упрямство твоего отца – вы с братом росли бы здесь.

– Вы знаете, что его убили?

– Я приезжал тогда, чтобы лично уговорить его перебраться в Японию. Его исследования приближались к концу и в Москве оставаться было опасно. Но он не послушался.

– И умер, – кивнул Мирон. – А наша с братом жизнь покатилась ко всем чертям. Пришлось переехать в вонючую халупу, мать начала пить, завела любовника… – Вы знаете, кто это сделал?

– Нет, к сожалению, не знаю, – покачал головой профессор. – Меня не пустили даже на похороны…

– Я хочу во всём разобраться, – сказал Мирон. – Слышите? Я найду того, кто его убил.

Профессор только печально кивнул.

Мирон смотрел, как падают бело-розовые лепестки, и вспоминал совсем другую метель, сквозь которую падала его любимая девушка…

– После его смерти вы продолжили исследования? – спросил он.

– Да как тебе сказать… – старик пожал плечами и остановился на веранде, перед входом в коттедж. Ветер тронул вереницу стеклянных шаров-колокольчиков, раздался нежный мелодичный звон. – Основным разработчиком той идеи был твой отец, я просто помогал ему с некоторыми вычислениями… Так что нет, ту идею я развивать не стал – отвлёкся на другие дела. Ну проходи, гостем будешь, – он распахнул дверь.

Коттедж профессора состоял из большой гостиной, нескольких комнат – во всяком случае, дверей Мирон насчитал штук пять, а так же большой кухни с низким деревянным столом, сделанным из круглого спила дерева, и множеством шкафчиков.

– Люблю, знаешь ли, готовить, – комментировал старик, включая газовую – неслыханная древность! – плиту и выставляя на конфорку металлический сосуд с узким горлом и длинной ручкой.

– Мелета, – позвал Мирон. Он только что спохватился: не слышал голоса в голове с тех пор, как оказался за стенами монастыря.

Программа не ответила.

Наверное, они экранируют сигналы… – подумал Мирон и успокоился. Даже приятно некоторое время побыть наедине с собственными мыслями.

Кофе был наконец-то хорошим. Слишком густым и крепким на вкус Мирона, но настоящим, а не той бурдой из жженой яичной скорлупы, что продавали на улицах Токио.

– У нас в Японии принято пить чай, – будто подслушал его мысли профессор. – Сенча, Банча, Ходзича… А вот кофе варить не умеют, – он поджал губы, словно считал неумение варить кофе самым большим недостатком цивилизации.

– У вас получилось очень вкусно, – похвалил Мирон, отпивая из низенькой глиняной чашечки. После нескольких глотков на языке образовался устойчивый привкус раскаленного ила, зато в животе разлилось благодатное тепло и наконец-то начала работать голова. – Вы сказали, что ожидали чего-то подобного, поэтому и встречали меня у кумирни.

Говорить не хотелось. Хотелось тихо сидеть здесь, за низеньким столиком, грея ноги в тёплой яме, на дне которой тлеет ароматными углями каменная жаровня, любоваться цветущими сакурами, прихлёбывать густой сладкий кофе и решительно ни о чём не думать.

К сожалению, конструкт с Платоном холодил живот, не давая забыть о самом главном.

– Сошлись точки и линии, – кивнул профессор, вновь произнеся загадочную фразу.

– Точки и линии? – переспросил Мирон.

– Узловые точки и направляющие линии, – охотно, но всё так же туманно пояснил старик. Увидев непонимающий взгляд Мирона, он улыбнулся. – Сейчас я тебе объясню…

Взяв лист толстой бумаги – Мирон еще подумал, что её кто-то сделал своими руками – старик согнул его о диагонали. Затем – еще несколько раз. Получился журавлик оригами. Развернув лист, профессор разгладил его крупными руками на столе.

– Видишь? – он ткнул пальцем в бумагу. – Я согнул лист определенным образом, и на нём остались линии и узловые точки, в которых эти линии сходятся. Если сделать из этого листа что-то другое, например, собаку – точки и линии будут совсем другими.

– И что вы увидели в точках и линиях нашей реальности? – спросил Мирон.

– Пока еще не знаю, – пожал плечами профессор. – Но явственно ощущаю: они встали определенным, отличным от других, образом. Каким – надеюсь, мы разузнаем вместе.

– А как вы их, эти точки, вычислили? – спросил Мирон.

– Это было несложно. Я же тебе говорил: я люблю статистику. Перепись населения, учёт имущества граждан, доходы и расходы, на что тратят и когда… Демография… Факторный и компонентный анализ больших групп, выявление закономерностей – в общем, я научился слушать биение пульса Вселенной. По крайней мере той, в которой существует человечество. И понял, что ему – человечеству – грозит опасность.

Сказал он это таким обыкновенным, спокойным голосом, что Мирон сначала даже не испугался.

– Человечеству всегда грозит какая-нибудь опасность, – осторожно ответил он, – Вирусы, инфоинтоксикация… глупость, наконец.

– Здесь опасность совершенно иного рода, – профессор долил в свою крошечную чашку из турки. Мирон отказался: после двух порций сердце и так трепыхалось где-то в горле. – Опасность закуклиться в самих себя, стагнировать не на уровне технологий или духовно, а чисто физически.

– Это как?

– Всё идёт к тому, что тела станут просто не нужны, – пояснил старик. – Уже сейчас миллионы людей проводят в Ваннах большую часть времени. Не выходят из дому ни на работу ни на прогулки, не дышат свежим воздухом, даже не едят – современные биогели снабжают тела всем необходимым. Осталось сделать последний шаг: навсегда избавиться от физических оболочек.

– И почему вы считаете, что это плохо? – конструкт давил на рёбра и кости таза, сидеть с ящиком, привязанным к пузу было чертовски неудобно, но Мирон не спешил доставать Платона из укрытия.

– Остановится прогресс, – развел руками старик. – Человечество развивалось благодаря тому, что некой обезьяне пришло в голову взять в руки палку. Создать оружие, затем – орудия труда… Если палку держать будет нечем, человек перестанет эволюционировать. То есть, совершенствоваться.

– Хотите сказать, палка – это всё, что отделяет нас от дикости?

– Именно, – кивнул профессор. – Сейчас я поясню… – он встал, направился к древнему холодильнику и стал вынимать из него продукты. – От сэндвича не откажешься? – спросил он, не поворачиваясь.

– Не откажусь, – Мирон с интересом наблюдал за действиями старика. Тот же делал всё неторопливо, со вкусом и расстановкой.

Сначала достал деревянную доску. Положил на неё кусок ветчины, взял острый нож и отрезал несколько розовых полупрозрачных пластов мяса. Затем, другим ножом, нарезал щедрыми ломтями хлеб, настрогал кружочками огурец и помидор, помыл под краном несколько нежно-зеленых листиков салата… Мирон смотрел, затаив дыхание на то, как из совершенно разрозненных продуктов старик собирает сэндвич: сначала – хлеб, намазанный толстым слоем горчицы, на него – ветчина, овощи, салат… Разрезает квадратную башню на два аккуратных треугольника, кладёт на тарелку и придвигает к гостю.

– Десять лет не видел, как кто-то готовит, – вырвалось у Мирона. – Привык получать еду запакованной в пластик… – и тут же кивнул, затем улыбнулся. – Я понял, – сказал он. – Это наглядный пример. Я давненько не видел, как готовят, но всё же помню, что приготовление пищи – определенный процесс. Новое поколение детей, выросших на линиях доставки, знать не знает, что бутерброд изначально был отдельными ингредиентами. Или горячая пицца. Или замороженный обед…

– Началось всё примерно тридцать лет назад, когда человечество разогнали по домам в страхе перед заражением вирусами, – кивнул профессор. – И сначала это казалось отличной идеей: все сидят в Интернете, там же работают и развлекаются… Контакты сведены к минимуму, а значит – не будет эпидемий. Экономика рухнула, затем переварила и выплюнула новую модель общества. Разобщенного, индивидуального, зацикленного на себе… За людей стали работать дроны. И вот результат: дети не знают, откуда берется бутерброд. Точнее, у них своё знание: бутерброд выпадает из раструба лилипайпа. Ведь так?

– Ну да… – Мирон снова пожал плечами. – А нафига париться-то?

– Предположим, – старик откусил огромный кусок своего сэндвича, Мирон последовал его примеру. И понял, что жуёт что-то необыкновенно свежее и вкусное. Такое, чего он ни разу не пробовал. – Только предположим, что Линии доставки перестанут работать. Кончится энергия и все дроны попадают на землю бесполезным хламом. Где люди возьмут еду?

– Ну… неверное в магазинах. Вылезут из квартир и пройдутся до ближайшего супермаркета.

– А как еда попадает в супермаркет? Её тоже доставляют дроны! И гидропонные фермы, где выращивают злаки и заводы клонирования белка тоже обслуживают дроны. Новые поколения не знают, что это значит: подоить корову, чтобы получить молоко.

Мирон невольно передернулся. Для него образ молока, получаемого из вымени живого существа тоже выглядел не слишком аппетитно.

– Говорят, количество продукции ферм в пять раз превышает потребности населения всей планеты на данный момент.

– Да, но если фермы остановятся, еда довольно быстро закончится.

– Хорошо, я понял вашу мысль… – Мирон пальцем подобрал последние крошки хлеба с тарелки и отправил в рот. – Но если останется чистый разум, еда будет попросту не нужна! Человечество наконец-то станет независимым от… всего, – он оглядел кухню с акварельками золотых рыбок на стенах, с белыми занавесками и трогательными полосатыми ковриками на дощатом полу. – От еды, от домов, одежды, предметов роскоши… Оно сможет сосредоточиться на других задачах!

– До первого хищника, проникшего в Плюс, – профессор выдержал паузу и драматически добавил: – Что, кстати сказать, уже произошло.

Мирон так увлёкся спором, что и забыл, с чего всё началось. Настроение резко упало.

– Значит, вы уже знаете о Призраках, – сказал он угрюмо.

Иногда Мирону снился такой сон: Ванна сломалась и не выпускает его наружу. Он барахтается, ворочается в быстро застывающем биогеле, в темноте, совершенно один, и не может открыть крышку. Гель становится всё гуще, всё холоднее, и наконец он тонет в нём с головой и – задыхается. Вот и сейчас казалось, что он барахтается в скользкой и холодной субстанции и никак не может выбраться…

– Мы зовём их Сонгоку, – сказал профессор. – Но сути это не меняет. Если человечество переселится в Плюс, не научившись защищаться и выживать в чисто энергетическом пространстве, его ждет гибель. Полное поглощение чуждыми существами, а значит – разрушение цивилизации на базовом уровне. Не просто возвращение в одичалое состояние, а фактическая смерть. С другой стороны: если оно прямо сейчас побежит из виртуального пространства в реальный мир – его ждет крах экономики. Голод, эпидемии и гражданская война. Понимаешь, о чем я?

– Нужно сперва научиться жить в реальности, а потом уже отказываться от Нирваны.

– У нас по всему миру раскиданы такие вот монастыри, – старик указал за окно. – Там люди учатся возделывать огороды, пасти скот, ткать примитивные ткани… Варить мыло, в конце концов. И даже гнать самогон.

Мирон вспомнил длинные ряды спальников на полу Московской подземки. Полумёртвые зомби, ушедшие в Нирвану навсегда…

– Проблема в том, что людей слишком много, – сказал он. – И они не знают, чем себя занять. Экзистенциальный кризис: осознание собственной полнейшей и окончательной ненужности.

– Если они освоят нормальный людской труд – создавать пищу, одежду, предметы быта – всем дело найдётся, – сказал старик, вновь кивая на окно. Туда, где под накрапывающим дождиком трудились монахи.

– А почему вы решили, что эти… существа в Плюсе – непременно хищники? – спросил Мирон. – Возможно они – порождение системы и не несут никакого вреда.

– Законное допущение, – согласился профессор. – Но мой личный опыт говорит, что любое чужеродное существо – изначально хищник. Пока оно не изучено, его надо опасаться. А лучше всего – научиться защищаться от него, а уж потом начинать изучать. Тем более, что в данном случае мой опыт подтверждается историческим опытом цивилизации. Призраки опасны.

– В первую очередь потому, что мы не знаем, что это такое, – вставил Мирон.

– Да, и это тоже… Но самое главное – потому, что они вредят людям, спящим в Нирване.

– Эту байку я уже слышал, – кивнул Мирон. – Собственно, Платон об этом все уши прожужжал. И по этой причине я здесь, у вас. Он обещал, что вы поможете разобраться.

– Конечно помогу, – кивнул профессор и поднялся, чтобы отнести тарелки в раковину. – Только есть одна проблема: я не знаю, как к ним подобраться, к этим Призракам. Они всячески избегают контакта.

Мирон подумал, что с ним-то Призраки контактируют во всю, но решил пока об этом не говорить.

Старик открыл кран и принялся не спеша мыть посуду.

– Конечно, было бы неплохо сыграть с ними на одном поле, – продолжил он рассуждения. – Проникнуть в Плюс не как пользователь Ванны, а… как бы это сказать… Стать полноправным обитателем электронного пространства. Понюхать своим собственным носом, чем живут эти Призраки.

Вытирая руки вафельным полотенцем, он вернулся к столу.

Мирон вздохнул и расстегнул куртку. Задрал майку, морщась, отодрал скотч и вытащил из-за пазухи модуль. Положил на стол, между собой и профессором. Он сильно рисковал, показывая старику конструкт.

Многие, как он понял, охотятся за ним, и если узнают, что Мирон принёс Платона сюда – не побоятся разобрать монастырь до последнего брёвнышка, разрушив идиллический мир трудолюбивых монахов до основания. Для Карамазова их железная стена – что заборчик из пуха. Сдует, и не заметит.

Но выхода не было. Не рассказав, что они уже сделали, невозможно будет двигаться дальше.

– А вот тут, – сказал он, присоединяя провод коннектора к розетке на стене – я вам смогу помочь.

– Привет, аллигатор, – сказал он вслух. Но ответа не получил. Конструкт был мёртв.