Читать книгу: «Простые элементы», страница 3

Родители последовали совету скучного завуча и записали меня в художественный кружок, в котором я, кстати, так и не прижился. Педагог прямым текстом через два месяца объявила, что талантов у этого ребёнка нет никаких, кроме непоседливости, и попросила больше никогда не приходить и за кисти не браться. Я был рад. Всё равно на занятиях скучал, выслушивая то, что давно прочитал в книгах, и марал бумагу, прикидываясь пятилеткой. Семейный лагерь раскололся надвое, и дебаты о моём будущем не прекращались вплоть до Нового года, а потом сами собой сошли на нет.

Зато моё рвение к творчеству только возросло. До летних каникул в стенах школы появились следующие рисунки: голая геометрическая женщина в мужском туалете на втором этаже; растерзанная лань, составленная из трагично-алых кругов на парте в кабинете биологии; чёрно-белая абстракция, символизирующая тотальную ненависть к школьной столовой, оттого и изображённая на её задней двери; и финальный аккорд разноцветных аляпистых пятен, призванный внести радость от скорого конца учебного года на недавно выбеленной стене школьного торца, выходящего на оживлённую улицу.

Мама кричала чуть ли не до припадков каждый раз, когда раздавался звонок от классного руководителя или администрации. Отец сурово качал головой и угрожающе сжимал кулаки. Приезжали обе бабушки по очереди, чтобы провожать меня от дома до школы и обратно, а потом сторожить под дверью комнаты. А рисунки всё равно появлялись. Я ехидно улыбался на уроках рисования, подмигивая одноклассникам, с нетерпением ждавших новую выходку, – я стал местной звездой. Только вот моя тайная любовь, моя муза – Агата Вилорьевна – становилась строже и уже не проявляла ко мне столь желанного внимания.

Любовь свою к ней я забросил после шестого класса, когда уроки рисования сменились уроками труда. Интересы мужской моей части тоже переменились: теперь я с любопытством поглядывал на ровесниц, рисовал их так, как видел, за что регулярно получал обидные обзывательства и даже пощёчины. Но меня они скорее веселили, чем заставляли злиться. Я знал, что девчонки эти глуповаты и ничего не понимают в настоящем искусстве. Себя-то я считал чуть ли не экспертом: после уроков ходил в читальный зал ближайшей библиотеки, усаживался в дальнем углу и штудировал книги с художественными альбомами, делал наброски и доводил до ума дома всё за тем же столом у окна.

Прогуливать школу вошло в привычку: даже если не я уродовал стены бессмысленными граффити, то подозрение падало на меня; учителя авансом готовы были поставить двойку за поведение, а не за знание. Так что даже не нужно было заморачиваться – самым простым решением сворачивал я в соседние дворы вместо того, чтобы идти на уроки. Сидел в подвалах, пропитанных влажным, плесневым смрадом, марал бумагу, вылезал на свет божий и отправлялся на те занятия, которые считал нужным посещать.