Читать книгу: «Последний Хранитель Многомирья. Книга третья. Возвращение», страница 3

«Лалань» выдохнул Хомиш и снова закричал во весь голос, сквозь непроглядную пургу «Лапочка».

Следуя его зову, за спиной шмякнулось что-то теплое. Это что-то ойкнуло голосом муфлишки. И их понесло.

Глава 6. Не всякая радость сверкает

Норны, сбившись стайками, кружились и были особливо шумны. Это то редкое, что не изменилось в Многомирье.

После нападения Черного Хобота больше всего свезло этим круглым, пушистым комочкам с крохотными хоботками, прозрачными легкими крыльями и цепкими лапками.

Домашнему скоту и птицам свезло куда меньше. Крупных тяжёлых глифов и длинношеих каняк уцелело по пальцам двух лапок сосчитать. А про муфлей так и смолчу, чтобы не расплакаться.

Ты спросишь меня мой дорогой читатель, чем же живёт в такую пору мир, что привык пробуждаться и засыпать в радости? Тем, что искал и находил живых.

Если раньше в деревне утра начинались с дымка над каждым жилищем и ароматов сладкой выпечки, то теперь они начинались с возгласов: «вот так радость, я нашёл соседа»; «живой, живой, вот так радость»; «все сюда, к нам муфли другой деревни».

Иногда находились живыми или пребывали целые семьи и это было чуть ли не праздником.

Да, да, мой дорогой читатель, радость можно отыскать даже в самые морочные времена. Пусть улыбки от таких находок не светятся лучезарным светом. Не заставляют смеяться и танцевать кафуфлю. Но существа Многомирья находили эти поводы новым видом счастья.

Норны в такие моменты, по своему обыкновению, щетинили тушки и кувыркались, надеясь поймать сверкающую пыльцу. Куда там? Не та это радость, чтобы переливаться.

Переливается предвкушение светлого и легкого, а пыльца радости морочных времён тяжела и не ярка.

Каждый найденный под развалинами или где-то вдали от жилищ муфель и был доброй новостью. Для того норны сбивались в стаи и жужжали, и лепетали, и носились по Многомирью. Благодаря их старанию каких только муфлей не было теперь в деревне Больших Пней.

И в этот день ожидалось прибавление. Норны уже успели с утра оповестить: «Муфли идут. С одной стороны из деревни Кривой осины, с другой идут муфли из деревни Рыбаков».

Мамуша Фло, ожидала идущих, сидя на ступенях храма Радости. За её спиной возвышались его руины. Крепкие стены выстояли, но на месте, где раньше блистательно и горделиво переливалась витражная куполообразная крыша – был провал. Вместо окон зияли тёмные дыры, а разбитая дверь из казьминного дерева, вся в шрамах и резах, была молчалива, лишь тягостно вздыхала в спину сидящей муфлишки.

Сгорбленная фигура Фло Габинс выглядела жалко на фоне рухнувшего былого величия. Она и сама была как мрачная часть разрушенных жилищ, как надломанная часть храма, как разбитый яркий купол, как рухнувший и погасшие храмовые напольные семисвечники.

Дверь из казьминного дерева и хотела бы что-то сказать своей храмовнице, но не могла. Дверь просто делала вид, что спит, иногда тяжело приоткрывая правый глаз и проверяя, здесь ли еще страдалица. Но что там дверь… Все осторожно нынче разговаривали с мамушей Фло. Деревенские увидели ее сидящей на храмовой площади лишь несколько дней назад. До того затворницей она сиднем просиживала в своём жилище. Спросишь, мой дорогой читатель, за сколько ж дней? Кто ж их считает в такие времена, те дни.

Никто тех дней не считал.

Ночами она плакала, вечерами готовила на всю деревню, а днем все же

муфли захаживали к ней по надобности сами. А надобности в такую пору были у всех, вот только Фло Габинс и ее стряпня не могли нынче никому помочь, как и своей утрате. И это было ещё одной непереносимой тягостью, ползущей, что ядовитый змеекус, по израненным улочкам деревни.

Сегодня муфлей на площади оказалось много большего обычного.

Изредка Фло Габинс молчаливо кивала проходившим мимо знакомым и малознакомым. Но ни один сегодня ещё не осмеливался с ней заговорить, хоть и день с самого утра был таким солнечным, что все худые вести последних времен казались дурманом.

Норны шмыгали мимо застывшей фигуры храмовницы. Они, в отличие от муфлей не так стеснительны. И они не щадили мамушиных ушей.

– В нашу деревню идут муфли. Опять идут. Видела, видела, как с запада движется обоз, – поджав хоботок трещала норна Юби.

– И я, и я видела. С севера, видела, идут. Вот вот будут здесь, – вращала хоботком норна Рох.

Храмовница, что без движения смотрела на остатки своей деревни вдруг поменялась. Глаза её ожили. Мамуша Фло поглядела именно в том направлении, куда только, что указала лапкой норна Рох.

– Не было ли среди них Хомиша? – обратилась к норнам мамуша Фло. Голос её изменился, как и вся храмовница. Голова стала белой белой, что вершины вечно снежных гор. Волосы не возвышались торжественной причёской с водруженной затейливой шляпкой. Они были заправлены за уши и безвольно лежали по спине и плечам. Сладкая рыхлость всего её тела исчезла, фигура и лапки больше напоминали стебли иссохшего дерева. А голос немного потрескивал и стал грубоват.

Знаешь ли, мой дорогой читатель, как меняет нас горе. Непоправимо и неузнаваемо. Оно оставляет своё вечное клеймо на фигуре, горловых связках, волосах, щеках и шкурках. Оно прилипает, пробирается внутрь и несётся чёрной жижей по венам с кровью.

Клеймо горя невидимо, но оно угадывается в каждом кого коснулось.

– Первым делом спрашивала, – начало было отчёт о поисках норна Юби. – Всенепременно, спрашивала. И даже посчитала важным уточнить дважды.

– И я уточняла, – спешно перебила её норна Рох. – И у других норн уточняла. И про Афи спрашивала, как велела нам наша достопочтимая храмовница. Нет среди идущих Хомиша. И другие норны не встречали Хомиша и Афи не встречалась никому и нигде. Только незнакомые муфли. Со всех сторон в нашу деревню движутся. Да. Словно у нас тут медиком намазано. Самим есть нечего.

– Не трекотать тут, – встала со ступеней мамуша во весь рост и даже притопнула.

Норны испуганно хмыкнули, поджали хоботки и разлетелись. Фло Габинс обернулась на дверь из казьминного дерева. Глаза той были закрыты, большой деревянный рот скривился в болезненной гримасе.

Мамуша неуверенно дотронулась до шершавой её поверхности, дошла пальцами до глубокого разлома, провела по нему, дотронулась до осколков, что торчали прямо у уголка деревянного рта, вытащила острые их грани и утерла одинокую слезу.

Она что-то шептала слышно только себе, и исследовала пораненные двери. И вдруг издала странный звук, схожий с мычанием. Потом повторила снова и снова. Это было схоже с песней, но без слов. Длинные бесконечные гулкие протяжные звуки «оааа-оааооооо-аооооооо-ооооооаааоаааао-ааааааааоааааоооо-ааа» сливались в бесконечный стон, идущий из самой глубины муфликовой души.

Глаза Фло Габинс были закрыты, а тело качалось в такт этой мрачной песне, что затягивала, словно гадь болотная или песчаное чудище с гипнотизирующими глазами.

– Что за стенания такие? – прервал монотонное пение старческий голос. Мамуша оборвала пение и открыла глаза. Дедуша Пасечник давно уже сидел на три ступени ниже и слушал.

– Зачем столько жил? – кряхтел старый муфель. – Разве ж затем, чтобы уши мои слыхивали такую печаль?

– Не песня, то, дедуша, – едва тронула улыбка иссохшие губы муфлишки и мамуша Фло, неторопливо спустившись по ступеням, присела рядом. – Плач это. Не песня.

– Верно толдонишь. Не песня это, – согласился Дедуша и кашлянул в кулак, глядя как промакивает краем фартука глаза и щеки Фло Габинс. – Какбы ж песня она от сердца, да на радость. А это скорбь скребётся. Каждым словечком царапает. – Дедуша положил лапку на плечо почтенной муфлишки и протянул чистый платок. – Вытри солёные и не вой таких песен мамуша Фло.

Храмовница кивнула отрицательно головой и отвела протянутую лапу древнего муфля.

– Слёз не осталось. А не плакать не можно. Вот и голосом плачу.

– Фриму твоевойному нравится такая мамуша? – спрятал платок дедуша в лёгкую холщовую сумку. Он пытался заглянуть в глаза собеседницы, но мамуша вновь смотрела в никуда. Она словно телом была здесь – на храмовых ступенях, под ярким солнцем нового цветолетья и в деревне Больших пней, но мысли и душа её были где-то далеко.

– Не спрашивала я у него, – ответила мамуша, по-прежнему не глядя на сидящего рядом. – У Фрима много дел и новая жизнь. Его отпустило горе. И то славно. У него сердце с жёнушкой Кавой. Их милостью и живу. Они отныне моя отрада.

– А Хомишу Габинсу и Фио Габинсу понравилась бы такая мамуша?

Муфлишка вздрогнула и её мысли вернулись в тело. Она глянула на старика после некоторого молчания.

– Спросила б, да не можно.

– А деревне Больших пней нужна такая староста? А храму Радости нужна такая храмовница?

Мамуша молчала и дедуша ответил за неё.

– Не нужна ни живым, ни ушедшим. Ни деревне не Многомирью не нужна твоя слабость. Всем нужна твоя силы. Не песчанка ты горемычная, чтобы петь песню печали. Хватит печали и слёз в разрушенных жилищах. Глянь сколько гнёзд навили. Эх! Раньше за храмом и над каждым жилищем радованки гнездились. Что за времена? Куда ни глянь – птицы беды множатся. Гонять их надоть.

Словно соглашаясь со словами дедуши Пасечника за спинами сидящих чихнула дверь из казьминного дерева.

– Наши храмы? – вырвалось у Мамуши и она оглянулась назад. Глаза двери смотрели на нее со скорбью.

– Храмы, – продолжила она и грудь ее вздыбилась, и опала. – Храмы, как и самые высокие деревья нашего мира. Сломаны и сравнялись с землей.

В печальный разговор ворвалась суетливая норна Рох.

Она только что не влетела в ухо храмовницы с криком: «Пришли, пришли. Муфли пришли!»

Мамуша Фло отмахнулась от норны и увидела, как на площадь медленно вышел обоз.

Глава 7.

Дедуша Пасечник вытянул шею, но остался сидеть на месте. Храмовница же встала во весь рост. Она опять отмахнулась от норны, что кружила вокруг непокрытой головы, и, приложив лапку ко лбу, прищурилась.

Обоз двигался, сотрясая воздух. Колеса телег скрипели, сами телеги брынчали и гремели.

Дыхание храмовницы участилось, муфлишка засуетилась и спустилась на три ступени вниз. Так было и в позапрошлый вечер, когда в деревню Больших пней пришли пешком пара муфлей, за ними прибыли ещё. Всех приютили.

В каждом входящем в деревню муфле Фло Габинс высматривала Хомиша и каждого расспрашивала о сынуше и Афи.

Другая бы кто, может, и отчаялась уж, но не мамуша Фло. Она была уверенна, Хомиш её живой, просто заплутавший.

И вот новая надежда шумно двигалась по выщербленной храмовой площади.

Телеги подпрыгивали на камнях площади. Сердце Фло Габинс ухало. Муфли, сидевшие и лежащие на телегах болтались и поругивались, но с любопытством и удивлением разглядывали деревню Больших пней или то, что от неё осталось. По мере приближения к ступеням храма, муфли на телегах, вставали и поправляли помятую одёжу и растрёпанные волосы.

Каняки, что везли незнакомцев, едва переставляли ноги, но не оттого, что груз был тяжёл. Длинные шеи их еле держали головы. Впалые бока, запавшие глаза, грязная шерсть, весь вид каняк вызывал желание поскорее их покормить и отмыть. Такое же чувство вызывали незнакомцы.

Первую в обозе каняку вёл за уздцы высокий бородач с мясистым носом. Поседевшая борода его была знатной и перекрывала всю грудь и ниспадала до кожаного ремня. Мягкий ветерок трепал ее и такие же, как и мамуши Фло, всклокоченные волосы, лежащие по спине. Муфель был могучий и широкий в плечах.

На каняке, что тяжко ступала за тянувшим её за поводья бородачом, сидела верхом молодая муфлишка. Ее длинные ноги прижимали худые бока животного.

Мамуша Фло спустилась к незнакомцам ещё на ступень. Дедуша Пасечник последовал за ней и встал слева от мамуши.

Обоз остановился в нескольких шагах от первой ступени, ведущей к храму.

– Норны слухи носят, что в этой деревне могут найти приют пострадальцы, – прокричала довольно лихо сидевшая на скотине муфлишка и вытянула шею. Левый глаз её немного косил и был другого цвета, нежели правый.

– Эка выскочка! Дай старший скажет, – перебил её бородатый муфель и, приложив правую лапу к левой стороне своей груди, обратился к храмовнице, что стояла на пять ступеней выше пришлых гостей. – Мамуша Фло? Верно? – просипел он.

Крупность его поразила дедушу Пасечника и Фло Габинс. Они переглянулись, и мамуша Фло согласно кивнула головой незнакомцу.

– Приветствуем, добрые муфли, – крикнул переглянувшимся с телеги незнакомый сморщенный муфель. – Тяжко нам в пути пришлось. Где б воды испить и на ночлег бы нам.

Бородач согласно крякнул и повторно склонил голову перед Фло Габинс и Пасечником. Те молчали и внимательно всматривались в лица незнакомцев.

Словно испугавшись, что им могут отказать, разноглазая муфлишка засуетилась и, не спешиваясь с каняки, показала на обоз.

– Гляньте на нас, – она ткнула лапой на бородача, на себя и на всех, кто разместился в телегах. – Не спали мы, не мылись и не грелись столько ночей, что пальцев на наших лапах не хватит.

– И не ели целый последний день пути. Найдется ли еда в деревне Больших пней для скитальцев? Вспомните законы добрых муфлей, – подхватил её мольбу голос бородача.

Мамуша Фло спустилась ещё на ступень. Её глаза смотрели поверх головы высокого муфля и впивались в каждого прибывшего незнакомца и незнакомку. Бородач ждал, когда она снова взглянет на него. Когда Фло Габинс, вздохнув, обратила внимание на него, он отпустил вожжи, приказал молодой выскочке лапой молчать и подошёл вплотную к первой ступени.

– Простите нам нашу нечистоту и вероломство, – теперь уже весь муфель согнулся в неглубоком поклоне. – Да и запах, видно, от нас идёт, как от великантеров. Никого такой тяжкий путь не украсит. А нас ещё и почитания лишил. Прощения просим. Здравия вам, храмовница!

Глаза бородатого обратились к дедушке Пасечнику.

– И вам, седой житель деревни Больших Пней, здравия.

Дедуша Пасечник кивнул, и бородач вернулся взглядом к Храмовнице.

– Я Вака Элькаш, – муфель хлопнул себя по груди. – Это моя дочуша Бусля, – показал он на егозу, что сидела на каняке. – А в обозе все, кто остался от нашей славной деревни.

– Здравия нынче дороже любой монеты. Благодарствуем. С чем пожаловали? – в ответ приложила к груди лапку мамуша Фло и спустилась, встав рядом с Вакой. Теперь храмовница глядела на него снизу вверх. Вака Элькаш на полторы, а то и две головы был выше её. Да и выше любого муфля.

– Пришли к вам. Норны слух принесли, что у вас тут много жилищ выстояло и муфлей уцелело. Или дома у вас были крепче иных. Или Чёрный Хобот на излёте сил к вам прилетел. Или защита Хранителя вас спасла. Нам так не свезло. Лишь моя пивальня устояла. Да и муфли вот все, что уцелели. В обратно нам нашу деревню не поднять. Примите ли?

На площади стали собираться жители деревни Больших пней. Норны вмиг разнесли по жилищам, что снова появились беженцы.

Муфли же, что пришли в обозе, стали сползать с телег. Лежнем лежали лишь совсем немощные и старые.

Мамуша Фло неторопливо обходила телеги.

– Откуда вы, страдальцы? – решил спросить Пасечник у Ваки.

– Из деревни Кривой осины.

– Эко дело. Эко дело. Хорошая деревня была, – покачал старик головой в дырявой шляпе.

– Была, – не скрывая горечи, подтвердил Вака.

– Не клони голову так низко, – мамуша Фло дотронулась бережно и мягко до лапы Ваки, что прижимала сердце. Она вернулась, обойдя всех незнакомцев. – Приняли уж столько, – продолжила муфлишка. – Никого не выгнали. И вас накормим, согреем и жилище подберём. Ваша храмовница уцелела ли?

В глазах рослого муфля Ваки Элькаша сверкнула слеза благодарности, ноздри и без того крупного носа раздулись, покраснели, и мягкая улыбка озарила большое рыхлое лицо.

– Вот благодарствуйте, муфли добросердечные, – он склонился перед храмовницей, положил большую ладонь на плечо Пасечника. Голос его приободрился. – Верно норны трекотали, что мамуша Фло – самая добрая муфлишка из всех наидобрейших муфлишек. Наша храмовница спит вон на телеге, слаба она, едва дышит, но, хвала Хранителю, жива.

– Хвала Хранителю, – сложила лапки мамуша Фло. – И ваша храмовница уцелела. Чудо. Где ж поселить вас? – она глянула на дедушу Пасечника, тот стоял рядом и почёсывал голову под соломенной шляпой. – Жилищ восстановили немного, да и то худо-бедно. Печи плохо топят пока. Печников нет.

– А-а-а-а, ко мне давайте, – махнул лапой Пасечник. – У меня никого пока. Разместим. Соседские два дома без хозяев поостались. И там можно. Там поселим.

– Там печей нет, да и окна не устояли, – сокрушённо хлопнула по своим бокам мамуша Фло. – И такому знатно-высокому муфлю будет ли там вольготно?

– Вольготно! Вольготно! – спешно схватился за предложение бородатый Вака. – Главно, стены есть. Нам переночевать, а поутру придумаем. Я рослый, силы во мне звездаллион. Не по моему хотению, но придется строиться самому. Мало какое жилище меня легко вместит. Но это дело порешаемое. Сейчас бы отдохнуть нам.

– Двигайся за мной, Вака. И обоз свой двигай, – поманил за собой уже подавшийся вперед Пасечник. – Айда, покажу. В тех стенах добрые муфли жили. А где добро жило, там всё добром проросло. Стены согреют.

– Норны трещат, что ещё муфли идут, – спохватилась мамуша Фло.

– Так чего? – вставил словцо Вака Элькаш. – Вы есть. Мы есть. Лапы у нас целы. Головы на местах. Полезными вам будем. Задаром хлеб не станем есть. У нас и каняки есть, и лап вот сколько. Всё в вашем распоряжении. Только покормите да согрейте.

– Каняки – это славно. Каняки в деревне нужны. – пробормотал Пасечник, похлапывая животину, что стояла ближе к нему. Пегая скотина стояла понуро.

– Ладно, идите с дедушей. Думать буду, а завтра и решим. – наконец произнесла мамуша Фло, не отпуская взглядом бородача Ваку.

Егозливая разноглазая муфлишка, что терпеливо молчала, наконец свистнула, прижала своими длинными ногами бока худой каняки, и обоз медленно тронулся за Пасечником.

Зеваки, что собрались на площади поглазеть на новых муфлей, двинулись за обозом.

Вака Элькаш встал самым последним в своём немногочисленном остатке когда-то доброй и шумной деревни.

Мамуша Фло смотрела всем уходящим в спину, как вдруг ноги сами ее понесли, и она догнала рослого муфля. Её иссохшая лапка, что ухватила бородатого за рукав суконной рубахи, дрожала и, как за спасительную веточку, крепко держала незнакомца.

– Скажи, добрый муфель Вака, не видел ли в пути или не слышал о потерявшемся муфле? – Фло Габинс заглянула прямо в глаза бородача. – Ямочка на подбородке у него. А сердце, что сердце скоропрыга, трусливо, но доброта его, что крылья большого глифа, необъятна. Это сынуша мой Хомиш. Малуня мой младшенький. Ищу его везде. Черный Хобот как на нашу деревню налетел, так многое унёс. Куда унёс, одному Хранителю ведомо. Вот и Хомиша моего куда-то забросило, может. Он, может, заплутал. Может, в вашу деревню? Не видал?

– Хомиш, говоришь? – задумался на мгновенье Вака Элькаш. Мамуша сжала лапки и задержала дыхание, но рослый бородач помотал головой. – Прости, добрая храмовница Фло. Не упомню. Много мы видели в пути. Но о Хомише твоём ничего не слышал я. Мы можем вам рассказать, что видели и знаем. С нами норны, может, они что-то больше расскажут.

Лапка Фло Габинс упала беспомощно, и взгляд почернел. Ничто из этого не ускользнуло от бородатого муфля.

– Знаю, что значит потерять самое дорогое, – глядел в спины удаляющимся Вака. – Не горюй, добрая Фло Габинс. Хоть и уцелела моя Бусля, – он указал головой на сидящую на самой первой каняке долговязую муфлишку, что оглядывалась на них и махала папуше лапкой. – Но я потерял мою дорогую жёнушку.

Мамуша Фло ойкнула, и лапки её сложились крест-накрест на груди.

– Я буду вспоминать, – заверил её бородач. – Обещаюсь! Путников много мы встречали и добрых, и недобрых. Всё, что вспомню, расскажу. А сейчас отдохнуть бы нам.

И Вака Элькаш кинулся догонять обоз.

Глава 8.Большая беда всегда общая

В новое утро деревня Больших пней, все её норны и гости проснулась от оглушительного незнакомого звука и последующих за ним воплей. Встревоженные муфли выскакивали из жилищ и смотрели вверх. Но редкие ранние облака мирно покоились на небесах и равнодушно плыли по направлению к бесцветной горе.

Деревенские жители разводили лапами, кутались и было пытались вернуться в кровати, но звук и вопли повторились снова. Голос, что вещал на всю округу был довольно противный и с металлическим звоном, словно кто-то верещал из медного таза.

«Каждый муфель просыпайся, на площади перед храмом собирайся» -оглашал странный, скрежещущий голос всю деревню. Этот голос проникал в каждое окно, каждую дверь и в каждую расщелинку. Едва проснувшиеся муфли тёрли уши и пытались расспросить таких же недоумевающих соседей. Но никто не понимал кто их созывает и что произошло.

Деревенские, поругиваясь, начали стягиваться к храму.

Десятки муфлей двигались по каменистым мостовым в центр деревни. Кто-то возмущался, кто-то пытался по дороге всё же узнать причину такого раннего переполоха, кто-то зевал и молча двигался в потоке.

Норны сновали туда-сюда и при встрече, как и деревенские, пытались выяснить, не знает ли кто, что за напасть? Все сошлись во мнении, что ясности нет, кто или что их побудило соскочить с кроватей.

На мощёной круглой площади, стоя на крыльце разрушенного храма в ожидании стояли Фрим и Фло Габинсы.

Фрим держал у рта трубу от патефона и продолжал будоражить деревню.

– Каждый муфель просыпайся, на площади перед храмом собирайся, – кричал он, и начищенная до блеска из желтоватого металла труба преображала его голос добавляя те самые припротивные звяньгающие ноты.

Фрим был горд своим новым изобретением и тем, как ловко он удумал огласить всю деревню и использовать храмовый патифон.

Улочки деревни не были полностью расчищены и то здесь, то там ещё мёртвыми грудами возвышались завалы из поломанных Чёрным Хоботом стволов, скамеек, крыш, остатков заборов и хозяйственных построек. Деревенские жители пробирались сквозь них.

Наконец площадь заполнилась и тихо гудела. По воздуху плыли паутины пауков-вышивальщиков. Взошедшее яркое солнце освещало стены, землю, мостовые и деревья вокруг дивным бело жёлтым тёплым светом, но утренний ветер ещё был прохладным и порывистым. Все кутались в пледы, одеяла, наспех накинутую одежу и ожидали.

Фло Габинс увидела, как к храмовой лестнице пробирается бородатый рослый муфель, что прибыл вчера и молча ответила кивком на его вскинутую лапу.

Он приблизился и смотрел на неё, словно что-то наконец мог ответить на вчерашний вопрос.

Фрим было поднёс трубу ко рту, но мамуша остановила его лапку на полувзмахе.

– Фрим, довольно уж. Все, кто мог спозаранку подняться перед нами. Опусти свой прибор.

– Этот прибор, мамуша имеет название, – провозгласил Фрим. Ему не терпелось похвастаться своей находчивостью.

– И название я удумал. Логично, когда всё с названием.

Мамуша согласно кивнула, лишь добавила, чтобы он был краток. И Фрим, сделал попытку поправить лупатые очки на думательной своей шапочке, как в былые времена, но едва подняв правую лапу вспомнил – нет больше на его голове ничего. И отмахнувшись от старой привычки, как от назойливого насекомого, уже обратился к большому собранию, поднеся трубу ко рту.

– Муфли, не сердитесь, что рано вас поднял мой новый прибор. Он называется «громыхало».

Фрим поднял трубу, сверкнувшую на солнце, и окинул глазами площадь.

Из толпы муфлей стали раздаваться одиночные шепотки: «Чего стряслось», «С чего спозаранку нас подняли», «Говорили бы уж, в чём причина, не тревожили б».

Фрим покашлял в трубу и тут его глаза встретились с глазами Кавы, что подошла одной из последних, но пробралась, как и Вака Элькаш, к самым ступеням храма. Она широко улыбалась и глаз не сводила со своего избранника. Глаза Фрима засверкали ярче, чем сверкало его «громыхало».

И он продолжил, выпятив грудь.

– В громыхало мы теперь будем оповещать обо всём и собирать собрания. Прошу всех, кому он нужен обращаться. Всякому этот прибор для дела дам.

Фрим повторно поднял своё изобретение. Муфли перестали негодовать и одобрительно закивали.

– Так, а сегодня чего всех собрали? – выкрикнул звонкий голос из плотной толпы. Головы муфлей покрутились в поисках выскочки, но к первому выкрикнувшему добавились новые теперь уже громкие голоса «Да, что ж молчите?» «Шибче молвите, не томите»

Все уставились теперь на Фло Габинс. Мамуша спустилась на несколько ступеней вниз, чтобы быть слышнее. Ей не хотелось брать громыхало, что протягивал Фрим. И она заговорила своим голосом так громко, как могла.

– Фрим всех собрал по делам важным, –неторопливо повела свой рассказ мамуша Фло. – Не спала я всю ночь, добрые муфли.

Фрим в это время тоже спустился и присел на ступень, бережно положив на колени своё изобретение.

– К нам пришли уже муфли из деревни Кривой Осины, – вещала Фло Габинс глядя поверх голов. Всех выше стоял рослый вчерашний бородач муфель. – Из деревни Кузнецов, из деревни Мшистых камней, из деревни Ткачей и Рыбаков. Только трём деревням свезло и их храмовницы выжили. Храмовница деревни Кузнецов здесь? – спросила муфлишка и замерла в ожидании ответа.

Из толпы выкрикнули: «Больна храмовница деревни Кузнецов. Лежит. Выживет ли не ведаем».

Мамуша склонила голову.

– Береги её Хранитель! – сложила она лапки и продолжила. – Прошу подняться ко мне храмовницу Жоли. Также вчера пришли муфли из деревни Кривой осины.

– Мы это! – поднял лапу Вака Элькаш. Что было и без надобности для такого верзилы. – Мы не одни к вам пришли. Норны трекочут, что ещё и ещё идут со всех сторон Многомирья.

– Всех приветим. Где ж ваша Храмовница? – спросила Фло Габинс.

– Наша храмовница плоха, но жить будет.

– Тогда поднимись к нам, ты Вака Элькаш, – попросила мамуша Фло и бородатый росляк охотно поднялся и встал рядом с муфлишкой. Мамуша кивнула ему ещё раз и вновь обратилась к площади. Лапки её сжались, шея напряглась. Волосы были стянуты тёмной лентой, и сама она похудевшая и осунувшаяся стояла, что натянутый канат.

– Можно всем и молчать до поры. Молчать, сбиваться в жилищах и горевать. Но, добрые муфли, не по нам это. Не наша это беда. Это беда общая.

Площадь гудела.

– Хочу, чтобы ты храмовница Жоли и ты Вака Элькаш, – мамуша Фло положила свою лапу на грудь. – Расскажите, что случилось с вашими деревнями.

Храмовница в очках, белом платочке, повязанном под крупным подбородком и в жёлтой юбке, чем-то схожая с Фло Габинс, извинилась за слабый голос и шёпотом заговорила.

Её было не слышно и Фрим повторил в громыхало слово в слово, что сказала храмовница. Закончил такими словами:

«Храмовница Жоли извиняется. Но пока тяжело ей говорить. Когда на их деревню напал Чёрный Хобот, достопочтимой муфлишке передавило горло и голос её ещё слаб. Но она благодарна мамуше Оливе за то, что та приютила их и каждому в деревне Больших пней за доброту и пропитание.»

Местные муфли приложили лапки туда, где бъётся муфликовое сердце.

– Никак иначе и быть не могло, – Фло Габинс решила ответила за каждого муфля своей деревни. – Пусть времена морочные. И пусть Чёрный Хобот может отнять жизнь и жилище у муфлей, но добрые законы муфлей никто отменить не может. А по законам мулей, муфель муфлю всегда в помощь.

Следующим вступил Вака Элькаш. Фрим было протянул ему трубу, но бородачу не нужно было громыхало. Слышно его зычный голос было отовсюду. Муфли не дыша слушали о том, как в пути их обоз встретил бродячих лесных муфлей.

– Теперь-то непонять что за муфли, – рассказывал Вака Элькаш. – Всех беда безликими сделала, но лишь посмотрели они на нас, а мы на них и разошлись. Решили, что это те, что раньше бесцветными стали. Только злобы от них не было. Лишь печаль. Да и мы уже, сказать верно будет – почти и не отличаемся от них.

Воздух площади гулко вздохнул и Вака Элькаш продолжил.

– Не гневайтесь, но ещё одну дурную весть принесли мы. Норны лесные трекотали, что в леса вернулись ведмеди.

Мамуша прижала лапкой рот. Муфли прижали уши и переговаривались.

«Мало нам Чёрного Хобота, новая напасть», «Ведмедей испокон века не бывало в Многомирье», «Сгинем, все сгинем», «Кого не удавил Чёрный Хобот теперь ведмеди удавят».

– Откуда ж они на наши головы? – обратилась мамуша к Вака Элькашу. – Не упомнишь, добрый муфель Вака?

– Помню. Норны трекотали ещё. Битва была в Загорье. Великая битва. Наша деревня все знают, недалеко стояла от Великих гор. Пока Черный Хобот не снёс ее. В тот день мы искали раненых и живых. Небо вмиг потемнело и тени схватились в небесах. Мы посовались, кто куда в ужасе, что вновь Чёрный Хобот. Но на утро норны принесли вести. Великантеры с ведмедями сражались.

Храмовница Жоли закивала головой и попыталась тоже что-то добавить, но лишь залепетала и за неё из толпы закричал дородный муфель: «И мы видали. Нам из деревни Мшистых камней всё видать было. Не лукавит муфель Вака. И мы видали».

Общий шум заглушил его.

– И норны упоминали, что там были и муфли, – склонился Вака уже к самой Фло Габинс.

Колени мамуши подкосились. Она еле сдержалась. Фрим, заметив, что мамуша качнулась, бросил трубу и подскочил. Мамуша Фло опёрлась о старшего сынушу и не отнимая лапы от трепещущей груди, тихо спросила, заглядывая прямо в глаза бородачу.

– Норны не упоминали, но вспомнил я о чём ты спрашивала. Был у нас муфель по имени Хомиш, задолго до битвы был.– А не упомнишь ли, не припоминали норны имя Хомиш?

Мамуша глянула на Фрима. Он взял лапку мамуши в свою и тихо погладил. Папуша Вака вновь оборотился на площадь, что немного стихла и громко продолжил.

– Ещё норны донесли, что нет больше ни одной деревни целой. Все, кто не сгинул под налётами Чёрного Хобота, остались без крова, без скотины и без пропитания. Полей радостецветов тоже не осталось. Мало кому радость такая досталась как выжить.

– Радость ли? – выкрикнул снова кто-то из толпы. На этот раз на голос не оборотился никто. Все глаза были направлены на Ваку Элькаша и Фло Габинс.

Муфли, что гудели и егозили до этого, вдруг замерли и будто дышать перестали. Они как вдруг именно в этот момент осознали всю необъятность их беды. До сей поры казалось, что беда есть, но она лишь беда каждого единичного муфля и ничья больше. Но вот сейчас всем до самых шпор стало очевидно – беда пришла не размером с их муфлевое сердечко и даже не размером с их жилище и соседнюю деревню, а размером во всё Многомирье.

Летающие до того паутины словно растворились в воздухе. Норны втянули хоботки, уселись, кто где и даже не стрекотали крыльями. Птицы замолкли. Кусты перестали шелестеть. Морочная тишина, что тяжелое покрывало накрыло площадь.

– Что за радость видеть такое? – скривил рот Рыжик Роу. Его рыжая, коротко стриженная и перевязанная через правый глаз голова постоянно крутилась во все стороны.