Читать книгу: «Сибирский кокон», страница 5

Школа. День.

Аркадий Степанович, директор школы, бывший фронтовик, сидел в своём небольшом, заваленном книгами кабинете. На столе перед ним, Людмилой Петровной, которую он срочно вызвал, и Еленой Матвеевной, учительницей литературы (которую он привлек как человека с острым умом, наблюдательностью и нестандартным мышлением), лежала тонкая папка с архивными данными проекта «Метеор», копии страниц из дневника Морозова-старшего, которые Аркадий Степанович сумел незаметно скопировать на заброшенной военной базе, и несколько ярко-синих кристаллов, принесенных недавно Аней и Иваном.

– В 1953-м году у геологов и военных, работавших с этими… "синими камнями", – сказал директор, указывая на мерцающие кристаллы, – были зафиксированы очень странные симптомы: временная дезориентация, слуховые и зрительные галлюцинации, резкое изменение состава крови, апатия, сменяющаяся приступами немотивированной агрессии. Вот, смотрите, – он ткнул пальцем в пожелтевший машинописный отчет с грифом "Сов. секретно", – "Объекты исследования (кристаллы внеземного происхождения) при длительном контакте или при попытке механического воздействия вызывают у персонала повышенную утомляемость, нервное возбуждение, а в некоторых случаях – временную потерю памяти и изменение личности. Рекомендуется ограничить время работы с ними до минимума и использовать защитные свинцовые экраны и специальные кварцевые перчатки". Они тогда совершенно не понимали, с чем имеют дело. Списали все на "неизвестное проникающее излучение высокой интенсивности".

Елена Матвеевна, которая до этого внимательно листала дневник своей дальней родственницы Лиды Соколовой, найденный ею в школьном архиве, и сравнивала его с выдержками из отчетов «Метеора», внезапно замерла на одной из строчек, написанных детским, неуверенным почерком: "Клетки их тел теряют свою привычную структуру, они словно растворяются в этом синем свете, становятся частью его…"

Она подняла на присутствующих полные ужаса глаза. Ее пронзила ледяная дрожь узнавания. Не просто совпадение слов, а возвращение того самого, давно забытого чувства – иррационального, пророческого ужаса, который она испытывала, когда писала похожие строки в юности. Словно старое, полузабытое заклинание, брошенное в шутку, вдруг обрело плоть и кровь, и она оказалась в его центре.

Ее охватил не научный интерес, а липкий, иррациональный страх. Словно старое, забытое пророчество, которое она сама когда-то написала, теперь сбывалось на ее глазах, и это делало ее не сторонним наблюдателем, а частью этого кошмара.

Людмила Петровна посмотрела на нее своим пронзительным, изучающим взглядом врача: "Поэзия или пророчество, Елена Матвеевна? Или просто… коллективное бессознательное, уловившее слабое эхо тех давних, страшных событий, которое теперь, с новой силой, прорывается в нашу реальность?"

СТО Николая. Вечер.

Гараж СТО пропитался едким запахом мазута, перегара и липкого, животного страха. Николай, бывший афганец, сжимая в руке тяжелый гаечный ключ, как дубину, напряженно прислушивался к низкому, вибрирующему гулу, который, казалось, доносился из-под самой земли, из глубин его импровизированного бункера. Стрелка старого армейского компаса, лежавшего на верстаке, бешено завертелась, словно пойманная в невидимый водоворот.

– Чёртов «Метеор» … – он с силой швырнул гаечный ключ в стену, оставив глубокую вмятину на выцветшем советском плакате «Слава труду!» – Ты реально думаешь, это инопланетяне, Лис? Или просто наши военные опять какую-то дрянь испытывают, а на нас плюют?

Лис, который как раз пытался незаметно стащить пачку дефицитных болтов из ящика с инструментами, цинично усмехнулся. Его глаза хищно блеснули в полумраке гаража.

– А ты думаешь, земное так светится, хозяин? – Он кивнул на пробирку с образцом крови Бородача, которую Людмила Петровна оставила на столе после осмотра раны Николая, чтобы передать ее утром в больницу для более детального анализа. В густеющих сумерках кровь в пробирке пульсировала отчетливым, зловещим синим светом, как крошечное, бьющееся сердце какого-то инопланетного существа.

Николай мрачно нахмурился. Он вспомнил, как тот синий кристалл, который несколько дней назад принесла Аня, на мгновение ярко вспыхнул у самого входа в его подземный бункер, когда она проходила мимо. Где-то в тайге, за рекой, отчаянно и протяжно завыл ветер, и стрелка компаса на верстаке, которая до этого вела себя относительно спокойно, вдруг резко качнулась и замерла, указывая точно на север – туда, где, по слухам, упал "огненный змей" и где находилась проклятая Зона 12-К.

Глава 20: «Бунт Серого»

Лесопилка. Вечер.

Ржавые, щербатые пилы висели на стенах заброшенного цеха №3, словно зловещие трофеи давно забытой войны. В самом дальнем углу, на грязном матрасе, метался в бреду Костястый. Его рана на плече, несмотря на все попытки Лиса ее обработать, загноилась и распухла. Он стонал, выкрикивая бессвязные слова, а от него исходил тяжелый запах лихорадки. Его страдания были постоянным, молчаливым укором для всех, кто находился в цехе – напоминанием о провале и слабости.

В углу цеха, отдельно от всех, сидел Серый. Он подобрал этот странный нож у обломков вертолета, привлеченный его неестественной чернотой. В последние ночи он почти не спал. Держа холодный металл в руке, он начинал слышать тот самый низкий, давящий на мозг гул, который сводил с ума городскую электронику. Нож стал его единственным собеседником, и его ледяной шепот обещал силу, которой у него никогда не было. Раздражительность Серого переросла в холодную, расчетливую ярость, направленную на всех, кто казался ему слабым, особенно на Ивана с его идеями о союзе.

С тех пор, как он взял этот нож в руки, что-то неуловимо изменилось в нем самом. Ему стали сниться странные, тревожные, но одновременно притягательные сны о холодных, мертвых звездах, о безграничной власти и о тенях с когтями, что скользили по земле, неся разрушение. Иногда, в гнетущей тишине ночи, ему казалось, что нож тихонько шепчет ему на ухо, говорит на незнакомом, но интуитивно понятном языке, обещая невероятную силу и безраздельную власть тем, кто не боится ее взять, кто готов переступить через все. Иван со своей проклятой шаманкой и их бредовыми идеями о союзе с "Тенями" казался ему теперь слабым, никчемным и смешным. Настоящая сила была здесь, в его руке, в этом холодном, поющем металле.

Серый, правая рука Ивана, разливал мутный самогон по щербатым жестяным кружкам, его уродливый шрам от уха до подбородка подрагивал в неровном свете костра, как живой. В его глазах, обычно просто злых и настороженных, сегодня горел какой-то новый, лихорадочный, почти безумный блеск, а движения стали резче, увереннее, словно он нащупал новую, темную опору или услышал какой-то внутренний, властный зов. Огонь костра, сложенного из гнилых паллет, отбрасывал на закопченные стены цеха пляшущие тени, похожие на когтистые лапы хищников.

– Опять жрем одну гнилую картошку, – зло сплюнул Дым. – А Иван наши последние консервы этим лесным отдал. Зачем? Чтобы его шаманка ему спасибо сказала?

Бизон, морщась от боли в колене, мрачно кивнул.

– Мои обезболивающие кончаются. Я просил Ивана наехать на аптеку, взять что нужно. Он отказал. Сказал, 'не время для грабежей'. А когда будет время? Когда я сдохну?

Эта волна глухого недовольства была именно тем, что нужно было Серому.

– Иван ведёт нас к гибели, – его голос прозвучал хрипло, как скрип несмазанной ржавой двери, но в нем слышалась новая, пугающая сила. – Он делится нашей едой с этими шаманами! Он забыл о своей стае ради этой лесной ведьмы! Он отдал им наши последние бинты, когда у Костястого рана гноится! Отдал им тушенку, когда мы жрем одну гнилую картошку! Мы здесь гнием от голода и холода, мерзнем в этой дыре, а он играет в благородство с врагами!

Он с силой швырнул свой нож в грубо сколоченный стол. Клинок, тот самый, с лезвием из черного, холодного металла и острыми, как бритва, краями, который он подобрал у обломков вертолета и который, казалось, нашептывал ему что-то на своем, понятном только ему языке, воткнулся точно рядом с потрепанной фотографией Ивана, пробив на снимке оба глаза. Серый чувствовал, как от этого металла исходит странная, холодная, но притягательная сила, делающая его самого сильнее и злее.

Дым, один из самых отмороженных «Волков», вертя в руках свою верную, заправленную ворованным бензином зажигалку "Zippo", плотоядно усмехнулся, обнажая гнилые зубы:

– Я всегда за хороший огонь. Сожжём и его, и этих шаманов к чертовой матери. Иван запретил мне "очищать" те вонючие склады у старого речного порта – говорит, опасно, там военные что-то хранили. А я чую – там сила, которую можно взять! И много чего горючего!

Бизон, бывший спортсмен, сидевший в углу и морщившийся от боли в своем искалеченном, перевязанном грязным бинтом колене, мрачно кивнул, его лицо было искажено от постоянной боли и злости:

– Хватит слушать этого мальчишку! Пора брать власть в свои руки. У меня лекарства кончаются, жрать почти нечего, а он все о "высоких материях" да о "союзе" с этой своей шаманкой толкует! Нам нужна сила, а не сказки!

Тени на стене сомкнулись над ними, будто соглашаясь с их словами и благословляя их на бунт.

Река Колымажка. Ночь.

Полная луна пряталась за тяжелыми, свинцовыми тучами, но древние символы на опорах старого, прогнившего моста, оставленные, по словам Ани, ее предками для защиты от злых духов, светились слабым, призрачным синим светом, едва заметным в окружающей тьме. Иван стоял у расшатанных перил, сжимая в руке амулет Ани – коготь рыси на медной проволоке с вплетенными в нее синими нитями. Она дала ему его "для защиты и понимания", когда он отправлялся на эту опасную встречу, которую назначил Серый. Медный коготь неприятно впивался в ладонь, напоминая о ее предостерегающих словах: «Они ближе, чем ты думаешь. И враг может оказаться там, где его совсем не ждешь, даже в твоей собственной стае».

Из густой темноты, окутавшей противоположный, "волчий" берег, молча вышли Серый, Дым и еще трое «Волков», их лица были скрыты глубоко натянутыми на глаза капюшонами, но в руках у каждого угрожающе блестели самодельные ножи или заточенные концы арматурных прутьев.

– Ты проиграл, Иван, – рыкнул Серый, выступая вперёд. Его голос звучал грубее, ниже и увереннее обычного, а в его позе чувствовалась новая, пугающая животная сила. – Ты променял свою стаю на лесных крыс и их ведьму! Пока мы жрем последнюю банку тушенки, ты отдаешь им наши припасы! Пока Костястый гниет от раны, ты слушаешь сказки про духов! Ты больше не вожак, ты – их ручная собачонка!

Иван медленно повернулся, его лицо на мгновение исказила гримаса нескрываемой боли и ярости – предательство тех, кого он все еще считал своей стаей, било сильнее любого физического удара. Он молча указал на реку. Рыба, серебристая и словно слепая, продолжала плыть против течения, время от времени с глухим стуком разбиваясь о прибрежные камни. Символы на мосту, оставленные, по словам Ани, ее предками для защиты от зла, слабо пульсировали в тусклом, потустороннем свете.

– Они уже здесь, Серый. И если мы не объединимся, нас сожрут. Всех. Без разбора. Наших и ваших.

Дым злобно, истерично засмеялся, поджигая конец просмоленной пеньковой верёвки, которую он держал в руке, намереваясь использовать ее как факел или удавку:

—Хватит кормить нас этой шаманской лабудой! Мы хотим реальной власти и реальной силы, а не твоих пустых обещаний!

Снег предательски хрустнул под ногами Совы, когда она, следуя за Аней и Орланом, бесшумно пробиралась через густые прибрежные заросли ивняка. Аня настояла на том, чтобы присутствовать на этой встрече, хоть и на безопасном расстоянии – она чувствовала своим шаманским чутьем, что назревает что-то очень недоброе, и не могла оставить Ивана одного.

– Предатель! – голос Ани, усиленный гневом и тревогой, прозвучал неожиданно громко и чисто в ночной тишине, когда она увидела направленное на Ивана оружие и поняла, что это не просто разговор.

Орлан, не дожидаясь отдельной команды, плавно, как тень, выпустил стрелу. Она со свистом прорезала морозный воздух и вонзилась в толстую обледеневшую сосну в сантиметре от головы Серого, заставив его инстинктивно отпрянуть и грязно выругаться.

– Твои сказки нам до смерти надоели! – прохрипел Серый и бросился на Ивана. Его движения были яростными, но рваными, неуверенными, словно тело еще не привыкло к новой, темной силе. Иван, действуя на чистых инстинктах, не атаковал в ответ, а уходил с линии удара, парируя, пытаясь выбить нож, а не ранить. Серый нанес второй удар – короткий, змеиный выпад ножом. Лезвие со свистом вспороло воздух в сантиметре от лица Ивана.

В этот самый момент Бизон, который до этого угрюмо молчал, внезапно сделал шаг вперёд, загораживая Ивана. Прежде чем сделать шаг, он на долю секунды встретился взглядом с Иваном – и в этом взгляде не было страха, а было молчаливое, мужское понимание. Его невероятно мощные ручищи, словно тиски, сомкнулись на горле Серого.

– Я не с тобой, Серый, – прорычал Бизон, его голос был низок и грозен, как рык медведя. – Я всю свою жизнь учился биться по правилам. За команду. За победу. А это, – он кивнул в сторону темной, замерзшей реки, – это не драка за район. Это война. На выживание. Я видел, как Иван ищет выход для всех, даже для этих лесных. А ты… ты ищешь только повод для бойни. Я больше не пойду за тем, кто ведет нас на убой.

Серый захрипел, его глаза вылезли из орбит, он царапал когтями мощные руки Бизона, но тот держал его мертвой хваткой. Кровь закапала на снег из-под ногтей Серого, окрашивая его в ржавый, нехороший цвет. Дым и остальные приспешники Серого, увидев такую неожиданную и яростную развязку, растерянно замерли, не решаясь вмешаться и опасаясь попасть под горячую руку Бизона.

Штаб «Волков». Утро следующего дня.

В промозглом цеху пахло гарью от догоревшего костра, запекшейся кровью и горьким запахом предательства. Иван сидел на ящике из-под патронов, Аня молча и сосредоточенно перевязывала ему неглубокую, но болезненную рану на плече, полученную в короткой, яростной стычке после того, как Бизон, наконец, отпустил полузадушенного Серого. Серый, связанный по рукам и ногам прочной веревкой и с кляпом из грязной тряпки во рту, сидел, прислоненный к одному из опорных столбов, и испепелял их взглядом, полным неукротимой ненависти и обещания мести.

Иван медленно подошел к нему, вытащил кляп.

– Ты спас их… этих своих лесных крыс… но погубишь нас всех, – прохрипел Серый, сплевывая на пол кровь и слюну. – Эти твари из тайги, эти духи… они сожрут всех! А ты лижешь задницу этой шаманке!

Иван молча, без единого слова, поднялся, взял со стола тот самый черный нож, который Серый ранее вонзил в его фотографию, и с силой бросил его к ногам связанного бунтовщика. Лезвие с глухим стуком и дребезгом воткнулось в грязный деревянный пол, продолжая вибрировать.

– Уходи, – его голос был пугающе спокоен, но в этой спокойности чувствовалась ледяная ярость, горечь и окончательное решение. – И, если вернёшься в Колымажск – убью. Без колебаний. Ты больше не "Волк". Ты – шакал, который жрет своих.

Сова, прячась в тени у входа в цех, почти неслышно прошептала не Ивану, а Ане, стоявшей рядом и наблюдавшей за этой тяжелой сценой с непроницаемым лицом: "Он вернётся, Аня. И он будет не один. Злоба, обида и эта… новая сила, что в нем проснулась, – это страшное сочетание. А он теперь знает все наши слабые места. И он пойдет за этой силой дальше, в самую тьму."

За мутным, разбитым окном цеха пронзительно каркнула ворона, ее глаза на мгновение блеснули неестественным, лихорадочным желтым светом. Серый, дождавшись, когда Иван отвернется, чтобы переговорить с Бизоном, с яростью начал действовать. Он извернулся, прижимаясь спиной к острому, зазубренному краю ржавой металлической балки, о которую его прислонили. Стиснув зубы от боли, он начал остервенело тереть веревки об острый металл. Старая, подгнившая пенька поддавалась медленно. Он чувствовал, как металл режет не только веревки, но и кожу на его запястьях, но ярость и унижение придавали ему сил. Наконец, одна из прядей лопнула, затем вторая. Рванув из последних сил, он освободил руки. Он схватил свой черный нож, который все еще дрожал в полу, и, как темная, быстрая тень, метнулся к полуразрушенному выходу, скрывшись в утреннем, промозглом тумане, который уже начал окутывать тайгу. Его следы на подмерзшей земле вели не к городу, а на север – туда, где над дальними сопками уже несколько дней висело то самое зловещее, пульсирующее зелёное зарево, от которого недавно сошел с ума старый компас Петровича.