160 шагов до тебя

Я вошла в “зефирный рай”, положила самоучитель около кассового аппарата и осмотрелась. Мой взгляд привлек бабушкин чепец на вешалке рядом с зеркалом. Я сняла очки, надела его, расправила волосы и посмотрела на свое отражение. Мы действительно очень похожи с бабулей. Вот только, пожалуй, надо перестать есть столько сладкого и выше поднять голову. Как бабушка! Я выпрямилась, подняла подбородок и…

В этот момент я услышала, как дверь кондитерской брякнула колокольчиком, и в нее вошли двое молодых людей. Они напевали что-то знакомое до приятной дрожи в теле. Я спряталась за прилавок, наблюдая за вошедшими.

Первый был не очень высоким, с черными пружинами волос, одуванчиком обрамляющих узкое лицо. Когда он подошел ближе, я обратила внимание, что у него орлиный нос и белая ниточка шрама над верхней губой.

Второй был на полголовы выше товарища, с тёмно-каштановыми густыми волосами до широких плеч, обтянутых белой рубашкой, в темно-синих джинсах. О Боже! Этого не может быть! Кажется, он сошел прямо со сцены Сан-Ремо! И это его песня!

Они что-то говорили, но я мало чего понимала. В замешательстве искала очки, словно они могли мне как-то сейчас помочь! Вместо того, чтобы поискать в самоучителе подходящую фразу, в голове предательски крутилась песня, которую они напевали:

 
“Че’рти амо’ри нон фини’сконо
Фа’нно дей жири’ имме’нси
Э’ пой рито’рнано…”^[20]
 

Черный одуванчик снова что-то проскрипел другу. Я подумала, что это могло быть нечто типа: «Похоже, наша Сандра сбросила лет сорок. Интересно, что она скурила?».

– Энцо, – слетело с тонких губ сгоревшего одуванчика, и он скривил рот в улыбке.

– Леонардо, – дружелюбно улыбнулся второй и протянул мне руку. Такая теплая, большая ладонь, а свет из сине-бирюзовых глаз зелеными амурами ныряет прямо в мое сердце, рассыпаясь щекоткой в животе. Похоже, они перестарались со стрелами, потому что в этот момент на кухне послышались грохот и женское оханье.

1995 год, кафе “И фрари делле лодже^[21]”, Тоскана, Италия

– Фасолина, я сейчас расплачусь! – Глаза Энн стали влажными. – Нельзя в моем возрасте становиться сентиментальной! Дьявол побери! Кажется, линзу потеряла.

– Ты тоже носишь очки? – удивилась я. Выходит, все-таки какой-то изъян у Аньки все же есть!

– Люди, которые хотят все контролировать, часто не замечают, что происходит у них под носом. – Она что-то поискала в сумочке, повесила ее на плечо и встала. – Когда я вернусь, хочу продолжения истории. Всегда завидовала твоему умению безбашенно влюбляться.

По возвращении из туалетной комнаты, Энн села на место, по-хозяйски разлила вино по фужерам, взяла свой в руки и, развалившись на диванчике, лениво попивая, промолвила:

– Не томи! Случилась ли между вами история?

Глава 8. Первые шаги с Лео

Май, 1985 год, Тоскана, Италия

Когда подхожу к площади Святого Франциска, сердце стучит барабаном. Еще бы! В послеобеденное время там встречаются влюбленные парочки. В спешке бросают шлемы от скутеров, садятся лицом друг к другу посреди площади и целуются долго и нежно. Бесстыдно упиваются друг другом. Я представляю себя среди них. С тем, кто несколько месяцев назад вошел в кондитерскую. Но меня там нет. И не будет, потому что расстояние между нами еще так велико! Не знаю, встретимся ли мы когда-нибудь и случится ли наш первый поцелуй. Надо бы посекретничать с Беатой, спросить у неё, есть ли у Леонардо девушка. Только мне стыдно делиться с ней своими чувствами.

Беата родом откуда-то из Сицилии, но уже много лет живет в нашем городе, Прато, и помогает Сандре с тех самых пор, когда кондитерская еще только родилась в бабушкиной голове. Я поначалу обращалась к ней на “вы”, но она разъяснила мне, что для Италии это плохой тон и некоторые люди, особенно пожилые, могут даже обидеться.

– Тогда почему сама ко мне на “вы” обращаешься?

– Потому, что я уже слишком стара, чтобы переучиваться. И потом, я очень вас с бабушкой люблю! Вы мне больше, чем родные, – твердо, но с нежностью ответила она.

– И я тебя!

У меня больше не было родителей, но зато появились сразу две бабушки, причем такие разные.

Беата замечательная! Когда она передвигается, очень похожа на пончик, плавающий в кипящем масле. На темных, всегда собранных в объемный пучок волосах, по белой пряди с обеих сторон, а лучистые оливковые глаза проникают в самое твое нутро.

– Так что ты там делала в то воскресенье? Шпионила? – испытываю ее я, в надежде получить ответ.

– Нет, ей Богу, синьорина, – Беата продолжает помешивать деревянной лопаткой почти готовый заварной крем. – Когда ваша бабушка мне позвонила, у меня не было сил даже с кровати подняться! – Она ловко добавляла продукты маленькими, полными руками в тестомесилку и морщила лицо, словно ей лимон в рот положили. – Но как я могу ей отказать? Ну-ка, бросайте сюда апельсиновую цедру, – указала она на оранжевую массу в прозрачной миске.

– Как ты оказалась внутри при закрытых дверях? – недоумевала я, выполняя ее просьбу.

– Ну, есть у меня свой секретный ход, – и чуть тише добавила: – Нелегальный.

– Ничего себе! Я об этом даже не знала. Это где?

Беата не обратила внимания на мой вопрос, продолжив монолог:

– Присела отдохнуть, да так и уснула. Вот за этим самым столом, – указала она на металлический стол у стены, где стояли комбайн, электросито, над ним на полке расположились кастрюли, плошки, миски и другой инвентарь. – Пока молодой Массакра не напугал меня. Ну и мерзкий же у него голосок!

– И что же такого он сказал Леонардо?

– А это я уже бабушке вашей доложила. Все до последнего слова.

– Не скажешь, значит?

– Вот научилась говорить на мою голову! – по ее выражению лица я поняла, что она мне ничего не собирается рассказывать.

Тем не менее, за эти пять месяцев случилось не только это. Я похудела на четыре килограмма, что легко объяснить моим плотным графиком. Сытные обеды пришлось заменить перекусами на ногах: в “зефирном рае” торговля шла бойко, и бабушке не хватало рабочих рук. Она даже взяла в помощники Пабло, эмигранта из Бразилии, правда, приходил он к нам лишь по выходным. А после работы я бежала на вечерние курсы по итальянскому языку.

Бабуля использовала испытанную веками стратегию: она бросила меня, как котенка в пучину непонятных слов и жестов и хладнокровно смотрела, как я плачу от того, что ничегошеньки не понимаю! Тем не менее, с каждым разом я все увереннее и увереннее выплывала на берег: отрывки слов все чаще стали складываться в певучие фразы и выражения. Я даже научилась дополнять их пословицами. Моим достижением стало поступление на факультет иностранных языков после успешно сданного теста для иностранцев.

Еще у меня отросли волосы до талии, а лицо загорело так, что даже круглая оправа очков с толстыми линзами стали не в состоянии “затмить мой васильковый взгляд”, как цитировала Беата Марко, моего воздыхателя. Но я-то мечтала о Лео. А с ним мы прошли всего два шага.

Зато каких шага! Ибо Лео – наш сосед, и синьора Рита, которая ведет утренние беседы из окна с Сандрой, это его бабушка. Она типичная итальянка с темными волнистыми волосами, бордово-коричневыми, как две спелые черешни, глазами и большим прямым носом. Лео такой красавчик явно не в нее, а в деда Алекса, бабушкиного друга, который все еще продолжает дарить ей букеты шикарных роз по пятницам. Вот только по воскресеньям он перестал к нам приходить. А вдруг их встречи теперь стали тайными? Могу себе представить! Интересно, какая бабушка с ним наедине: нежная или все также над ним подтрунивает и ругается, когда речь заходит о политике?

Второй шаг навстречу друг другу мы с Леонардо сделали месяц назад. Тогда я осмелилась остановиться и посмотреть на него. Ах, эти малахитовые глаза! Они снова и снова заставляли меня млеть. Как бы хотелось узнать, что означает этот его долгий взгляд? Он действительно снова рад меня видеть или всего лишь по-соседски дружелюбен? Жалко, что со мной рядом нет Аньки. Она бы мигом придумала какую-нибудь теорию о том, как он ко мне относится.

Сегодня мы снова с ним встретились. Лео улыбался, как торжествующий Амур. Как-то пару месяцев назад мы ходили с бабушкой в галерею Уфицци, где при виде портрета Караваджо, она заявила: “Это единственный мужчина, который в те века умел улыбаться. А все редкие вещи становятся жемчужинами”. Ни один мужчина в мире не обладал такой исключительной улыбкой!

Кажется, зеленые амуры вовсе не собирались пронзать меня стрелами, и я даже подозревала, что Лео рад, что дистанция между нами сократилась на два шага. По тому, как он бережно обнимал сборник нот, я поняла, что он возвращался с репетиции.

– Привет, Ассоль. Как дела?

Какой же он хорошенький! Хотела бы я смотреть на него вечно!

– Хорошо. Как ты? – Я уже открыла рот, чтобы продолжить, но смущение блокировало языковой навык, освоенный за этот год. Ну как такое возможно!

“Что-то там про соседей было?”:

– Сья’мо вичи’ни^[22], – замялась я, ибо дальше не помнила ни слова! Зато на ум приходили бабушкины слова, сказанные этим утром: «Теряет тот, кто признается первым», но при этом внутри меня до чертиков будоражил его взгляд!

Лео пришел мне на помощь и доброжелательно закончил фразу:

– …но так редко видимся, – мы засмеялись.

Мне так хотелось сказать, как я безумно рада каждый раз его видеть! Он будто прочитал мои мысли:

– Я тоже рад видеть тебя, – его глаза искрились теплым светом. – Прости за тот случай в кондитерской. Кажется, мы тебя порядком напугали.

– Забудь! Это дало мне стимул учить итальянский. – “Ого! Кажется, начинаю оттаивать! Выходит, мне просто не нужно бояться, когда я говорю!”

– Я хочу познакомить тебя с местным изобразительным искусством. Ты любишь картины?

– Рисовать не умею, а вот смотреть на то, как это делают другие, мне нравится.

– Как мой дед! – засмеялся он открытой улыбкой.

Потом добавил:

– Просто в преторианском дворце выставка художников Возрождения. Женские образы. Можем сходить, – Лео так смотрел на меня, будто уже прочел, как я стараюсь скрыть свою к нему симпатию. И что от его слов мне хочется прыгать солнечным зайцем и орать на всю улицу «Да!».

Я сделала паузу, справляясь с избытком чувств, чтобы казаться как можно равнодушнее:

– Не знаю. У меня совсем мало времени…

Я была в восторге не столько от неожиданно льющейся с моих губ речи, сколько от его приглашения. Счастье разливалось в животе приятной щекоткой: “У-ху! Ты только позови! И зачем я тут выделываюсь?”

– Может, завтра во второй половине дня?

– Встретимся у дворца или зайдешь в кондитерскую?

– Завтра снова репетиция… – Он сделал паузу. – Я сам зайду. Около пяти?

И снова задержал на мне взгляд. Я улыбнулась, вкладывая в улыбку весь женский шарм, что мне удалось накопить до сих пор, и легкой походкой направилась к дому.

* * *

Уже не первую ночь мне снится он – старик, похожий на чучело, в грязной, поношенной одежде, пахнущей смесью мокрого козла и перегара. Я слышу шарканье его ботинок по раскаленному асфальту. Вижу, как из дырявых носков торчат грязные пальцы, а под ногами разливается коричнево-зеленая жижа. Его истеричный, глухой смех, обнажает отвратительный беззубый рот, в котором пузырится белая слюна:

– Ну не могу! Умора! Какая же ты умора! Одна… Ты снова одна.

Он делает еще шаг навстречу мне. Потом еще… и еще…

Я просыпаюсь. Вот и в это утро. Что он от меня хочет? Я села на кровати и оглянулась. Уф! Сон, слава богу, что это всего лишь сон. Срочно смыть его водой! Может, наконец, освобожусь от этого кошмара навсегда?

Я нырнула в душ. Закончив с туалетом, я задержалась перед шкафом, размышляя, чтобы мне сегодня надеть. Сандра уже гремела на кухне. Запах кофе вместе с дымом бабушкиной «Тосканы» облетал дом.

Достала из шкафа свое любимое бирюзовое платье, в тон к его глазам! Провела по шелку рукой. Все говорят, что это мой цвет. Я приложила платье к груди и посмотрелась в зеркало: да, ему точно понравится.

Подвела глаза, накрасила губы красным блеском. Впервые в жизни! Снова посмотрелась в зеркало, укладывая проборы то налево, то направо. Собрала волосы в пучок, завернула на макушке. Не-а! Просто расчесала волосы и слизала блеск с губ языком, достала маленький пузырек с надписью “Слезы розы” только вчера приобретенный на заработанные в кондитерской деньги парфюм. Он напоминал мне запах жасмина после весенней грозы. Вот только сегодня с утра мне кажется, что слезы ангела это не к добру. Бабушка стукнула дверью. Она часто уходила раньше меня.

Я выпила кофе, нетерпеливо откусывая круассан и набивая им рот. Ну-у-у! Опаздываю! А бабушка этого очень не любит.

Глава 9. Что означает “поставить бидон”?

Колокола Святого Франциска пробили восьмой удар, когда я вошла в кондитерскую. Сандра уже стояла за прилавком, Беата гремела на кухне чем-то металлическим.

– Куда это ты так вырядилась? – бабушка оглядела меня с головы до ног.

Смутившись, я направилась в раздевалку:

– Ты же сама говорила, что нужно быть всегда в порядке.

– Хм. И кто же он? Уж не Энцо ли?

– Вот уж! – вспылила я. – Разве моим парнем может быть Энцо? Леонардо в музей позвал.

– Леонардо? – она делает вид, что не знает, кого я имею в виду. Наверное, шутит.

– Ну, сосед наш, Де Анджелис.

Беата выплыла из кухни с подносами в руках:

– Бедный парень! Пока его родители разберутся, что делать с их непутевым браком, так он и будет мотаться: то Африка, то Швейцария, то дед с бабкой. – Она поставила поднос в холодильник и ухмыльнулась, – Не то, что Энцо, всегда с Алексом, как нитка с иголкой.

– Беата болеет за Энцо! – ехидно воскликнула я.

– Ничего подобного! – огрызнулась Беата.

Но бабушка нервно захлопнула крышку холодильника и резко ответила:

– Почему вы, итальянцы с юга, так любите навешивать ярлыки? Ты ведь сама из тех мест! Знаешь, каково тут молодым парням с юга?

Бабушкина помощница вздохнула и уже спокойно произнесла:

– Я знаю Риту. Она хорошая женщина. Я знаю Алекса. А вот кто такой Дуччо, дед этого Энцо…

Но, прочитав негодование на бабушкином лице, тут же замолчала.

Когда Сандра исчезла на кухне, Беата торопливо прошептала:

– Пусть бабушка сама об этом расскажет. Это, в конце концов, не моя тайна. Смотрите только, синьорина, берегите свое сердце. Вижу, как девки вокруг него вьются. Лучше бы дали шанс Марко. Он не меньше Энцо за вами ухлестывает. Я бы за него вышла…

– Могу поспорить, что он похож на твоего Джованни! – дерзко ответила я, но потом спасовала, ибо слышала, что она вдова с самой молодости. Чмокнула Беату, чтобы польстить – Ты мне так и не рассказала, где вы встретились.

Но вместо ответа она отвернулась, сгорбилась и принялась громко скрести лопаткой по дну кастрюли.

Я посмотрела на часы – восемь тридцать. Сколько еще ждать до четырех!

Беата мешала крем так усердно, словно хотела растопить в нем ледяные кубики мыслей. Потом встрепенулась, подняла голову и, посмотрев через белое деревянное окошко на улицу, весело кивнула. На другой стороне дороги, подперев столб, стоял молоденький полицейский и листал блокнот.

– А вот и он, легок на помине. Только не забудьте знак ему дать, как работу закончите.

Я посмотрела туда, куда кивнула Беата. У Марко была внешность, при виде которой мамы обычно говорят своим дочкам: “Сразу видно, какой он хороший. Выходи за него”. Подойдя к двери, я помахала Марко рукой. Он оживился, поправил мундир, заулыбался, показывая на часы. Покачала головой. Нет, на это у меня сегодня не найдется времени, ибо теперь я девушка Леонардо, и с сегодняшнего дня все мое свободное время будет только для него.

Около двенадцати Беата собиралась уходить, ибо выпечка была уже готова, рабочее место убрано, инвентарь накрыт белым полотенцем с кружевом. Она сняла резиновые пантофли^[23], надела поношенные, серой кожи лодочки и, стягивая чепец, сказала:

– Ну, я пошла. Конечно, синьорина, какая мне разница, кто это будет – Энцо, Лео или Марко. У Данте, между прочим, в девять уже Беатриче была. А в ваши-то годы жениха уже положено иметь, – с этими словами она поцеловала меня в лоб, обдав запахом кислого теста, ванили и лаванды.

– Не переживай, я его уже нашла! – приблизилась я к ней, поправляя свернувшийся улиткой воротничок блузки.

Беата тревожно помотала головой, махнула рукой и поплыла к выходу.

В одиннадцать зашли работники банка. В костюмах, с галстуками. У женщин были аккуратные прически – волосок к волоску. Бабушка сама сделала им кофе, я же раскладывала заказанные круассаны и булочки на блюдца, подносила их к столикам и принимала новые заказы.

К этому моменту я усвоила, что кофе надо уметь пить. Мое внимание привлек темноволосый мужчина с красным галстуком вокруг бычьей шеи. Он отпил кофе, затем вальяжно пригубил воды, видимо, чтобы во рту не вязало, и обратился к бабушке:

– Жизнь – всего лишь молния, а кофе – это момент безвременья, в котором и есть смысл нашего бытия.

Мне показалось ужасной скукотой выслушивать нравоучения этих дядек с толстыми шеями. Как бабушка только выносит их рассказы о том, кто сколько зарабатывает и как ест или пьет? Лучше бы он поведал, как итальянцы умеют любить!

Колокол башни собора Святого Франциска пробил двенадцать. Еще четыре часа и в этой двери, куда только что вошел комиссар, появится Лео. Улыбнется. Смутится, увидев Сандру. Снова улыбнется. Она спросит, как его дела, как поживают бабушка и дедушка, передаст им привет. Пишет ли отец из Америки и как его медицинская карьера.

Комиссар все в том же светлом плаще с шикарными усами и иссиня-черными, будто бархатными, волосами, приблизился к бабушке и поцеловал ей руку:

– Сандра, дорогая, очень рад!

– Комиссар, что-то вы давненько у нас не бывали. Двойной эспрессо и круассан с горьким шоколадом для самого брутального мужчины Тосканы?

Он уставился на бабулю, будто не услышал ее вопроса и сказал, словно спел:

– Сандра, твоя красота неподвластна годам! – он снова поцеловал ей руку.

Видел бы Алекс эту сцену – приревновал бы бабулю по-черному! Вот кто настоящий Дон Жуан! Жаль, что Беата его не застала. Был бы еще один повод похихикать над ее комментариями.

– Ба, я отлучусь перекусить, – бросила я, складывая чашки и блюдца в посудомойку.

– Это ваша внучка? Ничего себе! Воздух Италии пошел ей на пользу! – Он поклонился мне. – Бабушка, держи ее на коротком поводке, пока ее не украл какой-нибудь знойный итальянец!

Десять минут второго. Пора готовиться к полднику. В это время наша кондитерская из зефирного рая превращается в птичий базар, где голоса школьников перебивает чириканье мамочек, торопящихся рассказать подругам о самых горячих новостях.

Мы с бабушкой фаршируем пончики заварным и рисовым кремом. Запах апельсиновой цедры и ванили щекочет нос и разжигает аппетит. Не волнуйся я так о долгожданном свидании, уже бы отвлеклась на кофе со сладким пирожком. Но мне надо успеть все сделать до прихода Леонардо: выдраить полы на кухне, убрать в холодильнике, помыть подносы, сложить посуду в посудомойку. Собрать мусор. Вытереть столики. Уф! Кажется, ничего не забыла.

Я посмотрела на часы: четыре пятнадцать. Меньше часа до встречи. Взяла жидкость для стекол. Мельком бросила взгляд в зеркало и поправила волосы. Я слышала, как колотится мое сердце. Тук-тук. Перевела взгляд на улицу. Мимо снова прошел Марко, пристально всматриваясь в наши окна. Но вместо того, чтобы помахать ему, я сделала вид, что не замечаю, усердно протирая столики.

Четыре тридцать. В кондитерскую подтягиваются шумные мамы с детишками. Даже лучше. Полный аврал поможет мне отвлечься до его прихода. Пятьдесят съеденных пончиков, двадцать пять чашек кофе, двадцать бутылочек сока и пять стаканов воды, выпитых за полчаса.

В пять десять начинаю нервничать. Мне не нравятся парни, которые опаздывают на свидание. В прострации смотрю, как бабушка прикрепляет бирки на торты, проверяет температуру в холодильниках, что-то записывает. Потом кладет за ухо карандаш, задерживает на нем руку. Вряд ли бабушка узнает, что точно также делала и мама, если я когда-нибудь ей об этом не расскажу.

– Будем потихоньку сворачиваться. Без десяти шесть. Эти два подноса можно убрать в холодильник. Посчитай упаковку, – бросает она мне, тоже периодически поглядывая на входную дверь.

Потом бурчит себе под нос:

– Табак его знает, почему он не пришел.

Шесть. Этого не может быть! В этот час моя последняя надежда находилась за дверью, которую так никто и не открыл. Я снова посмотрела на улицу. Мимо прошла парочка пенсионеров, держась за руки, а за ними – галдящие школьники.

Пока я убирала подносы в холодильник, бабушка пыталась оправдать Леонардо:

– Это, конечно, называется “поставить тебе бидон”, но ведь могло произойти что угодно.

Ага! Хотела выучить итальянский – вот и лови! Фраза “поставить бидон”, что означает не прийти на свидание. Заруби себе на носу, Ассоль. Но ведь можно же учить итальянский не таким жестоким способом!

Обида обожгла нутро и вот-вот собиралась вылиться наружу крокодильими слезами. Я глубоко задышала, чтобы справиться с ними. Вспомнила похожий случай с мамой: когда она пообещала сходить со мной в театр, а потом, нарядившись в праздничное платье, уехала с папой куда-то на такси. Уже столько лет прошло, мамы больше нет, а обида осталась. Надо учиться с легкостью принимать любые жизненные ситуации. Но как?

Я наклонилась, чтобы разложить упаковку для выпечки под прилавком, сглатывая слезы.

Брякнула входная дверь. Сейчас я поднимусь и увижу его виноватую улыбку. И мои страдания как рукой снимет!

– Динь-динь! – голос сверху заставил меня поднять голову.

Я замерла под прилавком с бумажной тарой в руках.

Увы! Это оказался не он. Энцо, закадычный друг Леонардо. Его кудрявые волосы, обычно обрамляющие лицо одуванчиком, на этот раз были тщательно уложены гелем, а белая майка освежала темную кожу, из-за которой мальчишки дали ему прозвище Мавр.

– Энцо, ты не жениться собрался? – Я не смогла разобрать в тоне бабушки, подтрунивала она над ним или восторгалась. – Табак знает, что в тебе сегодня изменилось! – приоткрыла рот бабушка.

Он какое-то время не сводил с меня глаз, наблюдая за каждым моим движением:

– Соль, а почему бы тебе не пойти со мной в кино?

– Я не хочу в кино, – холодно ответила я, продолжая перекладывать бумажную тару. – Мы с Леонардо в музей собирались.

– Так почему он за тобой не зашел? Давай я тебя туда отведу!

Я поправила очки, чтобы он не заметил застывшую слезу. Поднялась и растерянно оглянулась по сторонам, думая, какую выдумать причину, чтобы не идти.

Сандра закрыла кассу на ключ, и, окинув взглядом смущенную меня, сощурилась:

– Иди! Жизнь – это не только работа и учеба.

– Ну, бабушка! Ты же знаешь!

– О, да! Именно поэтому: иди. Только не забудь, что любая карета в двенадцать превращается в тыкву! – пошутила она.

– Мы не заставим тебя волноваться! – Энцо радостно заторопился к двери, открыл ее и пропустил меня вперед.

Я еще раз посмотрела, не приближается ли Леонардо. Что ж, любимый, сегодня ты потерял первое очко. Мама оказалась права: за настоящего мужчину всегда говорят его поступки. Ну, и где же они?