Читать книгу: «Альфа. Невеста для монстра», страница 3

Глава 6

АВРОРА

Я очнулась от тьмы, которая была не просто темнотой – а состоянием души. Медленно, как треснувший лёд по весне, в сознание возвращалась боль. Не та, что пронзает тело, а та, что выворачивает внутренности и заставляет сердце биться в окровавленной клетке из рёбер, как подыхающая птица.

Первое, что я почувствовала – холод камня под щекой. Второе – тяжесть цепи на щиколотке, впившейся в кожу, как змея в добычу. А третье… третье было хуже всего. Ощущение, что моё тело больше не принадлежит мне. Словно кто-то выкрал изнутри всё, что делало меня собой, и оставил только оболочку – для своего удовольствия, для своего торжества.

Я не знала, сколько прошло времени. Дни и ночи слились в один сплошной кошмар, как размытая акварель на мокром полотне. Но я знала, чьи руки держали кисть, раскрашивая мою жизнь в оттенки ада.

Ромео.

Он не приходил с того момента, как швырнул меня на холодный пол этого подвала. Возможно, хотел, чтобы я сгнила здесь от голода и жажды. Или чтобы я сломалась раньше, чем он соизволит явиться. Я лежала, свернувшись калачиком, как побитый щенок, и считала удары сердца – просто чтобы знать, что оно всё ещё бьётся, хотя, может быть, лучше бы перестало.

Дверь открылась беззвучно, как рана. В подвал хлынул свет – резкий, безжалостный, вспарывающий тьму. Я зажмурилась, инстинктивно отползая к стене, будто она могла защитить. Глупо. В мире, где сильные пожирают слабых, стены – всего лишь декорация к спектаклю насилия.

– Она очнулась, – произнёс чей-то голос. Не Ромео. Другой. Низкий, хриплый, как наждачная бумага по свежей ране.

В подвал вошли трое. Двое мужчин и одна женщина. Не просто люди – хищники в человеческой коже. Я видела это по их походке, по тому, как они принюхивались, по тому, как их глаза оценивали меня – не как личность, а как добычу, которая по какой-то причине ещё не съедена, но уже помечена.

Женщина была высокой, с идеальной осанкой, словно её позвоночник был выкован из стали. Её рыжие волосы пылали в скудном свете, как костёр, в котором сгорело моё будущее. Она смотрела на меня так, как смотрят на таракана, которого ещё не решили – раздавить или позволить пожить для развлечения.

– Это она? – спросила она, не обращаясь ко мне. Словно я была вещью, неспособной отвечать. – Та самая дочь Веласкеса? Я думала, она будет… внушительнее.

– Разочарована, Кайра? – усмехнулся один из мужчин, массивный, с шрамом, пересекавшим его правую бровь.

– Просто удивлена, – она пожала плечами с той небрежной грацией, что бывает у прирождённых убийц. – Ромео обычно питает слабость к более… особенным игрушкам.

Они говорили так, будто меня здесь не было. Или словно я была мебелью, о которой спорят новые хозяева – стоит ли оставить или выбросить на помойку. Я сжалась, но заставила себя не отводить взгляд. Если смерть придёт – пусть смотрит мне в глаза.

Второй мужчина шагнул ближе. Старше. Седые виски, глаза цвета застывшего янтаря, в которых плескалась древняя мудрость и еще более древняя жестокость. Он наклонился, и я инстинктивно отпрянула – так кролик отшатывается от змеи.

– Николо, – представился он, и его голос был странно мягким для человека с таким взглядом. – Я принёс тебе одежду и воду. Ромео приказал, чтобы ты была… презентабельной.

Он положил перед собой сверток. В нём была простая белая сорочка и тёмные брюки. Ничего изысканного – одежда раба, не гостя. Рядом – бутылка воды и кусок хлеба. Не еда – подачка.

– Зачем? – мой голос прозвучал хрипло, как старая пластинка. – Зачем всё это?

– Ты здесь не для вопросов, девочка, – женщина по имени Кайра сделала шаг вперёд, и что-то в её движении заставило меня инстинктивно сжаться. Она была не просто агрессивна – она была опасна той особой опасностью, что исходит от существ, наслаждающихся чужой болью. – Ты здесь, потому что твоя кровь принадлежит нам. Твой клан убивал наших веками. А теперь пришёл наш черёд.

Я видела, как что-то мелькнуло в её глазах – на долю секунды они стали золотыми, нечеловеческими, и клыки удлинились. Не полное превращение – предупреждение.

– Достаточно, Кайра, – резко сказал Николо. – Ты забываешься. Только Ромео решает, что с ней делать.

Кайра отступила, но в её взгляде плескалась ненависть. Я поняла, что она ждёт – ждёт момента, когда сможет разорвать меня на части. И лишь приказ её альфы удерживает её от этого.

– Переоденься, – Николо положил сверток рядом со мной. – У тебя пять минут. Потом я вернусь.

Они вышли, оставив дверь приоткрытой – не из уважения к приватности, а чтобы я знала: бежать некуда. И как бы в подтверждение этой мысли, я услышала тяжёлые шаги – кто-то встал на страже.

Руки дрожали, когда я развернула сверток. Сорочка была простой, но чистой. После дней в изорванном свадебном платье даже это казалось роскошью. Я переоделась, обливаясь слезами стыда. Моё тело было покрыто синяками, следами чужих пальцев, тёмными метками насилия. Каждое движение отзывалось болью – не только физической. Болью унижения, страха, потери.

Когда Николо вернулся, я стояла, обхватив себя руками, будто пытаясь удержаться от распада на части. Старый волк – теперь я знала, что они не люди, а оборотни – окинул меня оценивающим взглядом и кивнул:

– Следуй правилам, и, возможно, выживешь, – сказал он почти с сочувствием. – Первое: не говори, пока к тебе не обратятся. Второе: никогда не смотри в глаза доминантным членам стаи. Третье: ты здесь никто – ниже последнего омеги. Помни это.

Он достал из кармана ошейник – тонкий, но прочный, с выгравированной на нём руной. Я отшатнулась, но цепь натянулась, и я едва не упала.

– Это не обсуждается, – отрезал он. – Ошейник или смерть. Выбирай.

Я опустила голову, позволяя ему надеть это унизительное украшение. Металл был холодным, как приговор. Николо защёлкнул замок и отступил.

– Теперь ты официально собственность Ромео Мортеллиса, – сказал он. – А теперь запомни главное правило: только он может касаться тебя. Только он может говорить с тобой. Только он решает, живёшь ты или умираешь. Нарушишь – и даже я не смогу тебя защитить.

– Почему вы делаете это? – прошептала я, не в силах сдержаться. – Я никогда не причиняла вам вреда. Я даже не знала о вас до…

Удар пришёлся по щеке – не сильный, но унизительный. Глаза Николо сверкнули золотом.

– Правило первое, – напомнил он. – Не говори, пока не спросят. И не лги. Ты Веласкес. Этого достаточно.

Я сжала зубы, чувствуя, как внутри поднимается волна гнева – последний оплот моего достоинства. Но гнев здесь – роскошь для тех, у кого есть клыки. У меня их не было.

– Ромео ждёт тебя, – сказал Николо, отстёгивая цепь от кольца в стене, но оставляя её на моей ноге. – Идём. И молись своим богам, чтобы он был сегодня в хорошем настроении.

Он потянул за цепь, как за поводок, и мне ничего не оставалось, кроме как последовать за ним, спотыкаясь на подгибающихся ногах. Мы поднялись по каменным ступеням, каждая из которых была как ступенька эшафота. Холод подвала сменился теплом верхних помещений, но в моей душе становилось всё холоднее.

Я впервые увидела логово оборотней при свете дня. Старинный особняк, похожий на крепость из камня и дерева. Огромные окна, тяжёлая мебель, головы убитых животных на стенах. И повсюду – члены клана Мортеллис.

Они смотрели на меня, когда мы проходили мимо. В их глазах я видела всё: презрение, любопытство, голод, ненависть. Никто не проявлял сочувствия. Для них я была просто мясом, которое почему-то ещё не съели.

Я заметила иерархию сразу – по тому, как они расступались перед Николо, как одни склоняли головы, а другие лишь слегка кивали. Беты стояли прямо, с гордо поднятой головой, но не смели смотреть прямо в глаза Николо. Омеги жались к стенам, опустив взгляд, словно боясь привлечь внимание.

И над всем этим незримо витал он – Ромео Мортеллис, альфа над альфами, чьё присутствие ощущалось даже там, где его не было. Я чувствовала его запах – терпкий, властный, опасный. Запах хищника, отметившего свою территорию.

Николо привёл меня в большую комнату, похожую на кабинет. Массивный стол из тёмного дерева. Книги в старинных переплётах. Камин, в котором танцевало пламя, словно насмехаясь над холодом моего страха. И он – Ромео. Стоял у окна, спиной ко мне, высокий, широкоплечий, с тёмными волосами, собранными в низкий хвост.

– Привёл её, как ты приказал, – Николо склонил голову, хотя Ромео даже не обернулся.

– Оставь нас, – голос Ромео был тихим, но в нём звучала сила, способная ломать кости и волю.

Когда дверь за Николо закрылась, я осталась наедине с чудовищем, которое разрушило мою жизнь. Он всё ещё стоял ко мне спиной, словно я не заслуживала даже его взгляда.

– Правила, – наконец произнёс он, не оборачиваясь. – Ты будешь жить по моим правилам, Аврора Веласкес. И если хоть одно нарушишь – пожалеешь, что я не убил тебя в тот день в церкви.

Моё имя в его устах звучало как ругательство. Как оскорбление. Он наконец повернулся, и я увидела его лицо – красивое той опасной красотой, что свойственна хищникам. Безупречные черты, которые могли бы принадлежать ангелу, если бы не глаза – тёмные, бездонные, как колодцы, в которых утонула вся человечность.

– Не говори без разрешения, – он начал перечислять, медленно приближаясь ко мне. – Не смотри в глаза никому из клана, кроме меня. Не пытайся бежать. Не сопротивляйся. Не плачь, если я этого не приказал. Твоё тело, твой разум, твоя душа – всё принадлежит мне. Ты понимаешь?

Я стояла, опустив глаза, как мне велел Николо, но чувствовала его взгляд – тяжёлый, прожигающий, как раскалённое железо. Мне хотелось кричать. Хотелось плюнуть ему в лицо. Хотелось умереть. Но вместо этого я едва заметно кивнула.

– Я не слышу, – его голос стал опасно мягким.

– Да, – выдавила я, глотая слёзы. – Я понимаю.

– "Да, альфа", – поправил он, подходя вплотную.

Слова застряли в горле. Это было уже не просто унижение – это было требование отречься от себя, признать его власть не только над телом, но и над волей.

– Я… не могу, – прошептала я.

Его рука метнулась молниеносно – схватила меня за горло, приподнимая над полом так, что ноги едва касались земли. Я захрипела, цепляясь за его запястье, чувствуя, как лёгкие горят от недостатка воздуха.

– Можешь, – прошипел он, и его глаза на мгновение полыхнули золотом. – И будешь. Или я сломаю тебе шею и отправлю твоему отцу по частям. Начиная с глаз.

Он разжал пальцы, и я рухнула на пол, жадно хватая воздух. Перед глазами плясали чёрные точки. В горле стояли слёзы и желчь.

– Да, – прохрипела я, – альфа.

Каждое слово было как глоток кислоты. Каждый вдох – как предательство всего, во что я верила. Но инстинкт выживания сильнее гордости. Он всегда сильнее.

Ромео улыбнулся – без тепла, без радости. Улыбка хищника, показывающего добыче, что зубы всё ещё остры.

– Хорошая девочка, – сказал он, и эта похвала была хуже любого оскорбления. – А теперь скажи мне, Аврора Веласкес, почему я не должен убивать тебя прямо сейчас? Почему я должен кормить дочь человека, убившего мою семью?

Я подняла глаза, не в силах сдержаться:

– Почему?.. – мой голос дрожал. – Если ты всё решил, зачем спрашивать? Если я заслуживаю смерти за грехи отца, почему ты просто не убьёшь меня?

В его глазах мелькнуло что-то… странное. Не гнев. Что-то более глубокое. Более тёмное.

– Потому что смерть – это милосердие, – ответил он. – А ты его не заслуживаешь. Никто из вас не заслуживает.

Он отвернулся, подошёл к столу, на котором лежали какие-то бумаги, фотографии. Я увидела, как он берёт одну из них, всматривается, и его пальцы слегка дрожат. А потом резко швыряет её в сторону – она падает у моих ног, и я вижу… семью. Мужчину, женщину и маленького мальчика. Они улыбаются. Счастливые. Живые. И я понимаю, что смотрю на Ромео в детстве, на его родителей.

– Они верили в мир, – сказал он тихо. – Они верили, что клан Веласкес сдержит слово. Что договор будет соблюдён. Что серебро не коснётся нашей крови. Глупцы…

Я молчала, не зная, что ответить. Не понимая, о чём он говорит. Какой договор? Какое серебро? Мой отец никогда не упоминал о Мортеллисах, кроме как о врагах, диких зверях, которых нужно истребить.

– Ты не знаешь, – он посмотрел на меня с холодной усмешкой. – Конечно, не знаешь. Виктор никогда бы не рассказал своей драгоценной дочери, что за зверь прячется под его человеческой кожей. Что он сделал с моей семьёй. С моей женой. С моим нерождённым ребёнком.

Что-то внутри меня оборвалось. Я знала, что мой отец суров. Знала, что он безжалостен к врагам. Но услышать это… от Ромео, от того, кто видел ужас своими глазами…

– Я не верю, – прошептала я. – Мой отец не стал бы… не стал бы убивать женщину… ребёнка…

Его смех был страшнее крика. Сухой. Мёртвый. Как осенние листья под ногами.

– Не стал бы? – он подошёл ко мне, рывком поднял на ноги, заставляя смотреть себе в глаза. – Тогда объясни мне, почему я нашёл свою беременную жену с дырой в животе? Почему моя мать лежала с перерезанным горлом? Почему мой отец был прибит к полу серебряным колом?!

Его голос сорвался на рык, глаза вспыхнули золотом, а из-под кожи проступила частичная трансформация – черты заострились, клыки удлинились. Я задрожала, инстинктивно отшатнувшись, но его хватка была как стальной капкан.

– Я… не знаю, – выдохнула я. – Клянусь, я не знаю…

– Поэтому ты здесь, – его голос снова стал тихим, почти нежным, и от этого ещё более пугающим. – Чтобы узнать. Чтобы почувствовать. Чтобы твой отец знал, что его дочь испытывает то же, что испытала моя семья. Каждый. Грёбаный. День.

Он отпустил меня так резко, что я упала на колени. Моё сердце колотилось как безумное, в ушах шумело, а в горле стоял крик, который я не смела выпустить.

– Ты спрашиваешь, почему я держу тебя здесь, – продолжил он. – Потому что ты – моя месть, Аврора Веласкес. Ты – моё напоминание вашему клану, что долги всегда платят. И ты будешь платить за отца. За деда. За всех, кто носит вашу кровь.

Он повернулся к окну, словно мой вид вдруг стал невыносим:

– Теперь иди. Николо покажет тебе твоё место. Скоро ты познакомишься с остальной стаей. Пусть видят, что дочь великого охотника теперь ничтожнее последней омеги.

Я поднялась на дрожащих ногах, чувствуя, как мир вокруг меня разваливается на куски. Всё, что я знала, всё, во что верила, рушилось с каждым словом Ромео. А вместе с этим рушилась и надежда на спасение. Ведь если он прав, если мой отец действительно совершил эти зверства… кто придёт меня спасать? И заслуживаю ли я спасения?

Я была почти у двери, когда его голос остановил меня:

– И, Аврора, – он произнёс моё имя так, словно пробовал его на вкус, – не пытайся найти здесь друзей или союзников. В этом доме тебя все ненавидят. Каждый волк, от альфы до омеги, с радостью вырвет тебе горло, если я позволю. Помни об этом.

Дверь за мной закрылась, и я осталась наедине с Николо, который ждал в коридоре. В его глазах я увидела не ненависть – скорее усталость и что-то похожее на сожаление. Но не сочувствие. Никогда – сочувствие.

– Идём, – сказал он, дёргая цепь. – Пора познакомиться с остальными.

Когда мы шли по коридорам особняка, я смотрела на роскошь вокруг: мраморные полы, старинные картины, хрустальные люстры – и думала о том, что нет клетки страшнее, чем та, что выстлана шёлком. Я задыхалась не от недостатка воздуха, а от избытка страха. Я тонула не в воде, а в чужой ненависти. И я понимала, что самое страшное ещё впереди.

Потому что Ромео Мортеллис только начал свою месть. И я была лишь первой кровавой страницей в этой книге возмездия.

Когда Ромео ушёл, я думала, что останусь одна до утра. Но не прошло и часа, как дверь снова открылась. На пороге стояла женщина – не Исабель, другая. Ниже ростом, с тёмными волосами, собранными в тугой узел, и лицом, которое, казалось, никогда не знало улыбки.

– Идём, – сказала она без приветствия. – Альфа приказал привести тебя в порядок.

Я медленно поднялась с кровати, не понимая, что происходит. Очередная пытка? Новое унижение? Женщина закатила глаза, видя моё замешательство:

– Ты воняешь, – объяснила она грубо. – Кровью, потом и страхом. А у нас острое обоняние. Альфа сказал, что если ты будешь так пахнуть ещё день, кто-нибудь из молодых волков не выдержит и перегрызёт тебе горло просто от раздражения.

Она бросила мне тонкое полотенце и сменную одежду – такую же простую сорочку, как та, что была на мне, только чистую.

– Пять минут на душ. Не больше.

Я машинально взяла вещи, чувствуя странную оторопь. Конечно, я знала, что они оборотни. Моя семья веками охотилась на таких, как они. Отец говорил о них как о животных, опасных, диких существах, не заслуживающих жизни среди людей. Но я никогда не участвовала в охоте. Никогда не видела оборотня вблизи. До сегодняшнего дня.

– Я не сбегу, – сказала я тихо, когда женщина грубо схватила меня за локоть, выводя из комнаты. – Мне некуда идти.

– Не мне ты должна это говорить, – отрезала она. – И не за побег тебя стоит бояться. А за то, что тебя могут разорвать просто потому, что ты – Веласкес.

Я молчала, пока мы шли по коридору. Здесь было тихо – большинство обитателей логова, видимо, отправились спать или ушли на ночную охоту. Только изредка я замечала жёлтые глаза, сверкавшие из тёмных углов – стражи, следившие за каждым моим шагом.

– Ты знала, кто мы такие? – вдруг спросила женщина, когда мы подошли к неприметной двери в конце коридора. – До того, как Ромео забрал тебя?

Я кивнула:

– Знала. Мой отец – охотник. Глава клана охотников, – я сглотнула комок в горле. – Он рассказывал о… вас. О ликанах.

– И что же он рассказывал? – в её голосе зазвенел металл.

– Что вы опасны, – я не стала лгать. Какой смысл? – Что вы убиваете людей. Что вы не можете контролировать свою звериную сущность.

Женщина издала короткий, лающий смешок:

– А что ещё мог рассказать человек, руки которого по локоть в крови наших детей?

Я вздрогнула. Снова эти обвинения. Снова эта история, которую я не знала.

– Я не понимаю, – сказала я тихо. – Мой отец никогда не упоминал о… детях. О семьях. Он говорил только о взрослых особях, представляющих угрозу.

Женщина остановилась и развернула меня к себе, заглядывая в глаза. В полутьме коридора её лицо казалось вырезанным из камня:

– Ты правда не знаешь, что сделал твой отец? Что сделал клан Веласкес?

Я покачала головой, чувствуя, как внутри разрастается странное, тревожное чувство. Что-то большее, чем страх. Что-то похожее на предчувствие ужасной правды.

– Тогда тебе предстоит многое узнать, – сказала она после паузы. – И я не завидую тебе, когда ты это узнаешь.

Она толкнула дверь, за которой оказалась небольшая ванная комната. Старая, но чистая. Душевая кабина, унитаз, раковина. Никаких излишеств, никаких зеркал – видимо, чтобы нельзя было разбить и использовать осколки как оружие.

– Пять минут, – повторила женщина. – Я буду ждать за дверью. Попытаешься что-нибудь выкинуть – пожалеешь.

Она вышла, закрыв за собой дверь, но не запирая её. Я стояла посреди ванной, дрожа от холода и напряжения, и не могла поверить, что мне предоставили такую… человеческую роскошь, как возможность помыться.

Я быстро сбросила грязную сорочку, морщась от боли в ушибленных местах. Моё тело было картой насилия, которому я подверглась: синяки на рёбрах, ссадины на коленях, тёмные отметины на шее, где Ромео сжимал мне горло. И кровь – запёкшаяся, тёмная, въевшаяся в кожу. Моя и моего жениха, смешавшаяся в тот момент, когда пуля оборвала его жизнь.

Я включила воду, и она хлынула – ледяная сначала, потом постепенно теплеющая. Я шагнула под струи, не дожидаясь, пока они станут горячими. Холод обжёг кожу, но я не отстранилась. Эта боль была… очищающей. Настоящей. Моей.

Я стояла под душем, чувствуя, как вода смывает грязь последних дней. Как уносит с собой кровь, пот, слёзы. Но не могла смыть память. Не могла смыть ужас. Не могла смыть осознание того, что моя жизнь закончилась в тот момент, когда Ромео Мортеллис вошёл в церковь и произнёс моё имя.

На полке стоял простой кусок мыла – без запаха, без цвета. Я намылила тело, стараясь не задевать самые болезненные участки. Каждое прикосновение к синякам заставляло вздрагивать. Каждое прикосновение к царапинам – шипеть от боли. Но я продолжала, методично очищая себя, как будто могла смыть не только грязь, но и само чувство беспомощности.

Я мыла волосы, когда дверь распахнулась. Без стука. Без предупреждения. Я вскрикнула, пытаясь прикрыться, но вместо женщины-охранницы в проёме стоял он. Ромео. Его взгляд скользнул по моему обнажённому телу – не с вожделением, а с холодным интересом, как смотрят на лабораторный образец.

– Пять минут прошли, – сказал он ровно.

Я застыла, парализованная стыдом и страхом. Вода продолжала струиться по телу, смывая мыльную пену, но мне казалось, что она не может смыть его взгляд – тяжёлый, оценивающий, пронизывающий.

– Я… почти закончила, – выдавила я, глотая непрошеные слёзы.

Он кивнул, но не вышел. Просто стоял, наблюдая, как я дрожащими руками пытаюсь смыть остатки мыла с волос. Это было хуже пытки – стоять обнажённой перед человеком, разрушившим мою жизнь. Перед хищником, который видел меня не женщиной – добычей.

– Я знаю, что ты не охотилась на нас, – вдруг сказал он, и его голос звучал почти задумчиво. – Я знаю, что ты никогда не держала в руках серебряную пулю. Не стреляла в волка. Не убивала нас.

Я замерла, не понимая, к чему он клонит:

– Тогда почему? – прошептала я. – Почему я здесь?

Ромео улыбнулся – без тепла, без радости. Улыбка, от которой по спине пробежал холодок:

– Потому что ты – самое ценное, что есть у твоего отца. Его гордость. Его наследие. Его маленькая принцесса, которую он хотел выдать замуж за сына главного охотника, чтобы укрепить свою власть.

Он шагнул в ванную, и я инстинктивно отступила, прижимаясь спиной к холодной плитке. Вода продолжала литься, но теперь я её почти не чувствовала. Всё моё внимание, всё моё существо было сосредоточено на мужчине, стоявшем передо мной.

– И теперь ты моя, – сказал он тихо. – Не потому что ты виновна. А потому что он любит тебя так же сильно, как я любил свою семью.

Он протянул руку, и я зажмурилась, ожидая удара. Но его пальцы лишь отвели прядь мокрых волос с моего лица – почти нежно, почти по-человечески. А потом скользнули ниже, к шее, где бился пульс – быстрый, испуганный, как у загнанного кролика.

– Ты боишься меня, – сказал он, и это был не вопрос. – Правильно. Бойся. Потому что я сделаю всё, чтобы Виктор Веласкес чувствовал то же, что чувствовал я, когда держал тело своей беременной жены.

Его пальцы на мгновение сжались на моём горле – не до удушья, но достаточно, чтобы я почувствовала его силу. А потом он отпустил меня и вышел, бросив через плечо:

– Вытирайся и одевайся. Через минуту Лина отведёт тебя обратно в комнату.

Когда дверь за ним закрылась, я рухнула на пол душевой кабины, давясь рыданиями. Вода смешивалась со слезами, уносила их в сток, но не могла унести страх, поселившийся внутри. Страх и что-то ещё – тревожное, болезненное осознание того, что за ненавистью Ромео стоит не просто жестокость. За ней стоит такая же боль, как та, что сейчас разрывала моё сердце.

Я знала об оборотнях с детства. Знала, что они существуют, что они опасны, что они враги. Но никогда не задумывалась о том, что у них тоже есть семьи. Дети. Любимые. Что они могут чувствовать так же глубоко, как люди. Что они могут страдать… как я сейчас.

Это не оправдывало Ромео. Ничто не могло оправдать то, что он сделал со мной, с моим женихом, с моим кланом. Но это заставляло меня задуматься: что, если всё, что я знала о войне между охотниками и оборотнями, было ложью? Что, если мой отец… не был героем, каким я его считала?

Женщина по имени Лина постучала в дверь, выводя меня из оцепенения:

– Время вышло, охотница.

Я поспешно вытерлась, натянула чистую сорочку на всё ещё влажное тело и вышла. Лина окинула меня оценивающим взглядом и кивнула:

– Так лучше. По крайней мере, ты больше не воняешь кровью.

Мы молча вернулись в мою комнату. Перед тем как запереть дверь, Лина внезапно сказала:

– Если хочешь выжить здесь, девочка, забудь всё, что твой отец рассказывал тебе о нас. Всё это ложь. Как и то, что он рассказывал о себе.

Я смотрела на неё, не понимая, почему она говорит мне это. Почему даёт совет, который может помочь мне выжить. Но она лишь покачала головой, словно читая мои мысли:

– Не думай, что мне жаль тебя. Я бы с радостью перегрызла тебе горло, если бы Ромео позволил. Я потеряла троих детей из-за твоего клана. Троих.

И с этими словами она захлопнула дверь, оставив меня в темноте – с чистым телом, мокрыми волосами и душой, полной вопросов, на которые я боялась получить ответы.

Я легла на узкую кровать, свернувшись калачиком, и закрыла глаза. Но сон не шёл. Перед глазами стояло лицо Ромео в тот момент, когда он говорил о своей беременной жене. В его глазах была такая боль, такая чистая, незамутнённая агония, что на миг мне захотелось протянуть руку и коснуться его – не из жалости, а из странного, иррационального желания разделить эту боль. Почувствовать её. Понять.

Но в следующее мгновение я вспомнила, как он убил моего жениха. Как приказал своим волкам растерзать моих соклановцев. Как смотрел на меня – не как на человека, а как на орудие мести.

И я поняла: в этой войне нет невинных. Ни среди охотников, ни среди оборотней. Есть только жертвы. И я была лишь одной из них – пешкой в игре, начавшейся задолго до моего рождения. Игре, правила которой я только начинала постигать.

Я засыпала с этой мыслью, чувствуя, как по щеке катится слеза – последняя на сегодня. Но не последняя в этой истории, которая только начиналась.