Читать книгу: «Пусть она вернется», страница 2

3

Еще с самого исчезновения матери мне часто казалось, особенно в первые годы, что я вижу ее в толпе. Обычно это длилось всего пару секунд. Мое тело дрожало от предчувствия. Чаще всего это была чья-то спина на улице, в очереди в кассу магазина, на рынке у прилавка с цветами, скрючившийся силуэт бездомной женщины возле булочной. Ведь казалось возможным все, что угодно. Она могла быть в любом месте. Однако моя надежда гасла всякий раз, как я встречалась взглядом с вероятной кандидаткой.

Иногда я ощущала болезненный укол, наталкиваясь на ее отражение в зеркалах. «Мы с тобой как точные копии, ты моя мини-версия», – говорила мать с восторгом. Я на самом деле ужасно на нее похожа – тот же нос с горбинкой, те же густые каштановые волосы. Я унаследовала ее пухлые губы, миндалевидные глаза и даже крошечные мочки ушей. Единственное, что у нас было разным – это цвет глаз, поскольку в генетической лотерее я выиграла зеленые радужки отца.

Но на этот раз я видела не себя или незнакомку. Я бы легко отдала руку на отсечение, что на экране было лицо моей матери.

Губы Тимоте движутся, но я напрасно пытаюсь сосредоточиться на его лице, я слышу только ужасный гул в ушах. Как будто рой пчел орудует там отбойными молотками.

Пятнадцать лет назад полиция не нашла достаточно доказательств, чтобы открыть дело, и быстренько пришла к заключению, что моя мать уехала по собственному желанию. Но мы с папой так и не смогли в это поверить. По крайней мере, в первые месяцы. Мой отец, решив во что бы то ни стало выяснить, что случилось, ради нашей семьи, особенно после отказа судьи возбудить дело, обратился в благотворительную ассоциацию по поиску пропавших. Он развешивал объявления о пропаже везде, где только мог.

Это занимало не только его рабочее время, но и все свободные часы. Папа приходил на работу с единственной целью – расклеить фотографии жены и номера телефона на задние стекла сдаваемых в аренду автомобилей. Ему казалось, что чем больше машин будут ехать с этими наклейками, тем больше шансов найти ее. Это все должно было закончиться головокружительным сюжетом о воссоединении на телевидении, типа тех, что показывают в разных популярных телешоу. Но не вышло.

– Марго, не пугай меня, – встревожился Тимоте. – Моргни, скажи хоть что-нибудь! Позвать врача? Папу?

При упоминании об отце я нахожу в себе силы покачать головой. Только не папу. После стольких лет метаний между надеждой и горем, после сплетен и косых взглядов он наконец-то обрел относительный покой, и я не хочу его нарушать.

– Можно мне воды…

Тим тут же бросается в кухню и приносит мне пластиковый стаканчик с водой. Он боится, что у меня будет нервный срыв и я запущу стаканом в стену? Должно быть, у меня совсем безумный вид. Я благодарно киваю и делаю несколько глотков, стараясь привести мысли в порядок. Что же я чувствую, в конце концов? Обиду? Страх? Ненависть? Все вместе по чуть-чуть. Если бы эмоции имели цвет, то чувство, которое я ощущаю, было бы темно-коричневым. Смесь красного гнева, желтой надежды и черной обиды. Вдобавок темно-коричневый явно не самый симпатичный цвет.

На несколько бесконечных секунд в моем домике воцаряется тишина.

У меня такое ощущение, будто я застряла в стиральной машине. Режим тщательной стирки, температура шестьдесят градусов. Замачивание, отжимание. Центрифуга прижимает меня к дивану.

– Как ты себя чувствуешь? Что с тобой?

Мой друг пытается заставить меня говорить, но мне хотелось, чтобы он догадался сам. Может быть, мне показалось и это воображение разыгралось накануне роковой годовщины. Картинка должна заменить слова, и я включаю перемотку. В замедленном темпе проплывают грандиозные панорамы, толпы радостных туристов, лазурные морские волны, улочки очаровательной деревеньки. Когда камера заглядывает в полную книг часовню, я замедляю видео, и мы видим там еще и выставку живописи. Наши глаза впиваются в экран, я нажимаю на паузу. Кровь, тоже темно-коричневая, бежит по моим жилам быстрее, бьется в висках и в запястьях. И я пожираю взглядом картину на экране – на ней изображена моя мать.

Цвет волос немного другой, кожа посмуглела, лицо похудело. Но это не ошибка. Я не могу ошибаться. Не на этот раз.

– Вау… Теперь понятно, – замечает Тимоте, явно тоже потрясенный увиденным.

Никаких «ты уверена» или «ну похожа, да». Он ее узнал, как и я. Мы некоторое время молчим. Когда я вновь решаюсь заговорить, то с трудом узнаю собственный голос.

– Корсика, серьезно? – выдавливаю я с горечью.

Это одно из немногих мест, где никто никогда не видел мою мать. А нам звонили. Люди видели ее в Париже, Марселе, Нанте или Ницце, в поезде или на перроне вокзала. В нескольких местах одновременно, я даже задавалась порой вопросом, не клонировали ли ее. Но ни разу на Корсике.

Мой лучший друг смыкает челюсти, и я вижу, как он пытается сделать бодрый вид.

– Это же только картина, может, ее там никогда и не было.

– Ну и вообще, может, это вовсе не она, – пытаюсь я убедить саму себя, прежде чем снова взглянуть на экран.

Тим секунду колеблется, однако природная непосредственность берет верх.

– Марго, я понимаю, ты не хочешь о ней говорить и все это в прошлом… Но если бы вдруг ты получила возможность проверить, то захотела бы ты?

Я откидываю голову на спинку дивана. После долгих лет жизни без матери, будто ее никогда и не существовало, говорить о ней вслух кажется чем-то противоестественным. Но я все-таки отвечаю:

– Я ведь уже задавала себе этот вопрос миллиард раз, но ответа так и не нашла. Сначала я думала, что да. Желание знать, что случилось, помогало мне в самом начале. Когда мы вообще не знали… ты помнишь.

Тим подбадривает меня улыбкой.

– Тогда я могла бы сочинить полсотни разных историй о том, что с ней случилось и почему мы не смогли ее найти, – замечаю я с горечью, вспомнив бессонные ночи, которые я провела, уставившись в потолок. – Будь уверен, кто-то из «Нетфликс» уже бы нанял меня писать сценарии, если бы получили расшифровку моего мозга.

– В каком жанре?

– Например, она случайно упала в овраг и потеряла память, но, увидев меня, сразу все вспомнила. Или после похищения смогла освободиться от цепей, влекомая одним лишь желанием меня увидеть. Или суперсекретная миссия тайного агента не позволила ей попрощаться со мной, но она думала только обо мне в бункере на другом краю света. Мать всегда была благороднейшей личностью в моих фантазиях и всегда стремилась вернуться ко мне.

Тимоте подсаживается поближе ко мне, и его тепло меня успокаивает.

– Ты никогда об этом не рассказывала… – бормочет он.

Я стараюсь разрядить атмосферу шуткой.

– О, это продлилось всего сто сорок восемь дней…

На его лице недоумение. Шутка не удалась.

Вплоть до того сто сорок восьмого дня я отмечала отсутствие матери на листочке, пряча его под учебниками. Четыре прямых палочки, пятая диагональю перечеркивает первые четыре. Как если бы я оказалась на необитаемом острове. «Исчез один лишь человек – и мир стал безлюден», – писал Ламартин¹, и его цитата казалась мне вдохновленной моей семейной историей.

– Сто сорок восемь дней?

– Пока не пришли из ассоциации.

Я помню, как нас переполнила надежда, а затем сокрушило потрясение, случившееся после. Поначалу волонтерка из Ассоциации по поиску пропавших уговаривала нас теми же фразами, что и полиция: «По французским законам любой взрослый гражданин в здравом уме имеет полное право исчезнуть, а также, если его найдут, отказаться сообщать свое местоположение родственникам». Мне эти заготовленные заранее фразы казались полной абракадаброй. Это же не про нас, это нас не касается? Это же просто такая формулировка? Увы, все оказалось иначе. Закончив свою обязательную часть монолога, она немедленно и резко сорвала утешительную повязку с глаз. Кто-то из ассоциации встретился с моей матерью. Она была жива, здорова, в своем уме, хотя и очень удивлена тем, что ее допрашивали. По словам волонтерки, она сбежала не потому, что «разлюбила» семью, а из-за инстинкта самосохранения. Получалось, что она больше не хотела нас видеть, потому что это было «слишком болезненно для нее». Как будто нам-то это было раз плюнуть, мы-то все это время в носу ковырялись, не зная, чем еще заняться.

– И тогда ты прекратила? – вырывает меня из моих мыслей Тим.

Мне требуется пара секунд, чтобы вспомнить, о чем шла речь. Хочу ли я проверить, действительно ли это она, узнать, где она живет? Ведь за прошедшие пятнадцать лет мать так ни разу и не дала о себе знать.

– Да. В тот день я решила полностью и навсегда вычеркнуть ее из жизни. Волонтерка пыталась нас уговорить подождать, вдруг мать передумает, надо якобы оставить дверь открытой, такие ситуации встречаются, ведь именно женщины в семьях склонны к подобному. Но все было напрасно, я перестала ее воспринимать. Я глубоко зарыла все надежды и сомнения. Будущее в форме вопросительного знака казалось слишком болезненным. То, что мать имела право так просто вычеркнуть нас из своей жизни, при том, что у нас не было никаких прав, кроме как продолжать верить, выглядело бесчеловечным.

После визита волонтерки атмосфера у нас дома изменилась. Ее признание дало начало новой эпохе. Наступили времена, когда после всех переживаний нам осталось только гадать, вернется ли она однажды или мы не увидим ее больше никогда. Это был период упадка, уныния и бесконечных раздумий: что же мы такое совершили, чтобы она захотела сбежать? Мать бросила нас или повседневность, ставшую невыносимой? Хранила ли она какие-то секреты, которые нельзя разглашать, или просто не могла больше нас выносить? Этот период оказался еще хуже предыдущего. Мои оптимистичные утопические сценарии превратились в кошмары, в которых при встрече со мной моя мать, так и не узнав меня, удалялась куда-то вместе с новым семейством.

Хочу ли я пережить подобное в реальности? Нет. Тысячу раз нет.

– Но найдя ее, ты могла бы получить объяснения, – слабо противится Тимоте, будто читая мои мысли.

И он не ошибается. Опыт пятнадцати прошедших лет подсказывает мне, что больше всего на свете я не люблю неведение. Огромные списки вопросов без ответов. Жить в слепоте. А вдруг путешествие по следам портрета с выставки на Корсике могло бы помочь мне узнать правду и обрести наконец покой?

Я поднимаю глаза на Тима, и шепчу:

– Вот чего я хочу на день рождения.

– Чего?

– Правды.

19 февраля 2009 года

Я сижу на парапете, болтая ногами, и, устремив взгляд к горизонту, любуюсь небом – оно играет последними зимними красками в свете погружающегося в волны моря. И вдруг я ощущаю ее в себе, в самой глубине, ту полноту бытия, за которой я так долго гналась. Я нашла свое место. Другого выхода в конечном итоге просто не было. Здесь и сейчас я ощущаю себя полностью собой.

Дрожь пробегает у меня по спине.

Наконец-то я поняла, где мое место.

Все мои блуждания имели на самом деле одну-единственную цель – эту деревеньку на краю обрыва над морем. Этот благословенный уголок, где просто бродить – уже искусство наслаждаться жизнью. Здесь время течет с другой скоростью. Оно не мчится со скоростью секундной стрелки. Его можно ощутить на рассвете, когда солнце выплывает из-за гор, и на закате, когда оно тонет в море. Времена года задают ритм. Летом время растягивается, а зимой, когда кустарник поглощают сумерки, тихо сжимается. Но здесь оно со всеми дружит, успокаивает, утешает, примиряет. Время способно залечить мои раны, исцелить мое прошлое и меня саму.

Когда я приехала сюда пять месяцев назад, то была как пазл, который я все пыталась собрать когда-то. Развалившаяся на тысячу кусочков. Я была никем. И вот я полностью восстановилась.

Благодарить за это я должна Лину – она помогла мне найти себя.

Только она, и только в этом месте обладала способностью меня собрать.

Я слепо доверяла ей с того раза, когда она очень давно спасла меня впервые. С тех пор только Лина способна восстановить стену между мной и моими страданиями. Этот дар связал нас самыми прочными нитями, которые невозможно порвать. Это сильнее любого общения.

Конечно, после стольких лет нам понадобилось некоторое время, чтобы вновь привыкнуть друг к другу, но нам это удалось.

Она встретила меня в огромном доме, угнездившемся в самой верхней части острова, и мы делим его с Жероминой, пожилой женщиной с обветренным лицом. Она зовет ее Бабуля. Она взяла все в свои руки, освободив меня от забот и трудностей. Как сегодня утром, когда неизвестно откуда взявшаяся женщина требовала у меня объяснений по поводу исчезновения. Я впала в ступор, но Лина успокоила и вместо меня ответила на все вопросы. Она меня защитила. И будет защищать всегда, она обещала.

И вот результат – я возродилась. Ушли мучительные мигрени, приковывавшие меня к кровати, груз, давивший на плечи и сжимавший сердце, растворился.

У меня такое чувство, что я сбежала от призраков, гнавшихся за мной по платформе на вокзале, и села в поезд в направлении новой жизни – какая же пришла легкость!

Я чувствую полный покой.

Каждый день я иду куда глаза глядят. Рву цветы, вдыхаю ароматы, впитываю красоту. Здесь никого – за целый день я встречаюсь лишь с собственной тенью.

Красота острова создает вдохновение. Я рисую, пишу ручкой и маслом, вырезаю, клею. Творю.

Не надо больше принимать решения, волноваться о прошлом и будущем. Лина занимается всем тем, что убивало меня. Мне больше не надо заботиться о том, что обо мне подумают. Она всем управляет. А мне надо только быть самой собой, и это свобода. Чудо.

Надо же, достаточно было приехать сюда, чтобы начать жить.

4

Звонок телефона грубо лишает меня последних жалких минуток сна, которые я пыталась урвать у бессонной ночи. На экране светится фото моей сестры. Я резко провожу пальцем по экрану, и мой живот сжимается от тревоги.

– Селия, ты в порядке?

– А что-то случилось? – бурчит она с беззаботностью подростка.

– Сейчас восемь утра. Ты разве не должна сидеть в классе?

– Учитель математики в отъезде, из наших никто не приехал. А ты как?

Мне сразу легче дышать, но в мозгу выскакивает новый повод для стресса. Я вдруг вспоминаю вчерашний вечер с Тимом.

– Нет. Да. Я…

– У тебя такой голос, случилось что?

– Я забронировала два билета на Корсику, – я вздрагиваю, внезапно осознав нелепость ситуации.

Селия изумляется так громко, что у меня дрожат барабанные перепонки.

– Что? Клево! А с кем едешь?

– С Тимом… Летим послезавтра. Я написала в мое агентство, что меня не будет две недели.

– И отлично! Здорово, что ты на это решилась, ты ведь даже носки выбираешь тысячу лет…

– На самом деле не надо было так спешить.

– Как так вообще вышло? Ты была пьяная?

– Да нет, но… я не подумала, как следует. Внезапно поняла, что мне это очень необходимо, но это была ошибка.

– Да почему? Разве отпуск – это плохо?

– Ну это не совсем то, что ты думаешь.

– А что я думаю? – спрашивает Селия. – Погоди-ка… неужели вы с Тимом наконец вместе?

Я ощущаю небольшой укол в области сердца. Раньше, до того как моя мать пропала, я была уверена, что наша дружба превратится в любовь из сказок про фей и принцесс. Но после того рокового дня, когда на мои плечи легли все эти тревоги и заботы, я отодвинула в сторону все юношеские мечты и больше так и не осмелилась в них признаться. И только моя сестра верит, что мы когда-нибудь будем вместе.

– Посмотрим! Ладно. Я тебе сказала, но обещай, что ничего не скажешь папе, пока я его не подготовлю, о’кей?

Сестра клянется, прижав руку к груди, пока я пытаюсь найти подходящие слова.

– Вчера я видела по телевизору одну передачу, кажется, она может помочь напасть на след мамы.

Я вижу, как ее охватывает беспокойство, а ее глаза темнеют.

– Селия?

– Да, слушаю тебя, – бормочет она сквозь зубы.

– Что ты об этом думаешь?

– Честно? Да ничего я не думаю. Это ты с ней жила. А я ее вообще не знаю. Моей мамой стала ты. Если даже ты ее найдешь, мне нечего ей сказать. Для меня она просто фотка, которую забыли в альбоме.

Я закрываю глаза и считаю про себя. Раз, два, три. Что это со мной, в самом деле? С нашей семьей все в порядке. Мы нашли равновесие, пережили горе и, по крайней мере снаружи, выглядим нормально. А эта передача растоптала и поставила под сомнение с таким трудом достигнутое благополучие.

Моя сестра видит, что я расстроилась, и говорит с нежностью:

– Ну прости, я не хотела, чтобы тебе было плохо. Если ты хочешь провести расследование или что-то типа того, давай. О нас с папой не волнуйся, о’кей?

Я сглатываю, не в силах понять, что дальше делать.

– Не извиняйся. Я увлеклась… И в полном ступоре.

На ее очаровательной мордашке расцветает улыбка – как правило, это значит, что у нее родилась идея.

– А ты карту вытянула?

На прошлый Новый год сестра подарила мне набор начинающего оракула «Оракул счастливых дней».

Достаточно вытянуть карту, и ты получишь утешение и поддержку. Я думала, что коробка будет пылиться на полке, однако, вопреки всем ожиданиям, мне понравилось ежедневно предсказывать самой себе будущее. А еще я отправляю прогноз на день рано утром сестре в WhatsApp вместо приветствия. Конечно, это все полная ерунда, но мне плевать. Это словно ежедневое печенье с предсказанием.

– Еще нет, – отвечаю я, заходя на кухню. Прислонив телефон к шаткой опоре в виде чашки, я вытаскиваю карту наугад.

– Ну и?

Я зачитываю надпись:

– «Погружение в прошлое иногда помогает улучшить настоящее».

Мое дыхание прерывается, а сестра восклицает:

– Видишь, это знак! Карты НИКОГДА не ошибаются! А еще ты сможешь побыть наедине с Тимом. Кто знает, вдруг вы наконец поймете, что созданы друг для друга.

– Не говори ерунду, – решительно возражаю я.

– Ну, давай, дай мне помечтать, – настаивает сестренка. – Пляжный песок, сияющий день, признание в любви… Как романтично! Но мне сдается, что папу надо предупредить, что ты уезжаешь. Как ты собираешься ему сказать?

– Не знаю.

После разговора с сестрой я еще пару минут думаю над ее вопросом, когда внезапно получаю смс от Тима: «Ты мне нужна. В 14 в кафе?»

Хотя тон послания самый обычный, я ощущаю в экономии слов некую непривычную серьезность. Остается только ломать голову, что ему понадобилось мне сказать? Вчера, купив во внезапном порыве, больше похожем на помешательство, билеты на самолет, мы обговорили все дела, которые нужно было уладить, какие расследования провести, в какие места съездить. Нам удалось найти адрес выставки в деревне под названием Лури и даже список художников, чьи работы там были выставлены, – место находилось на мысе Корсика. Это уточнение убедило нас, что расследование надо вести в той части острова. Что еще Тим мог обнаружить? Имеет ли это отношение к путешествию? У меня скрутило желудок. Тем не менее я отвечаю бодрым эмоджи, чтобы не выдавать беспокойства.

Легче сказать, чем сделать. Утро заканчивается прокручиванием миллиона сценариев в голове.

Наступает обеденное время. По понедельникам папа не работает, и разогревает к обеду оставшиеся с выходных угощения. Я стучу в дверь и тут же открываю ее. Наши привычки уже давно сложились. Я знаю, где он и чем занят.

Прежде чем переступить порог кабинета отца, я секунду наблюдаю за ним. Он поглощен своим новым пазлом и даже не заметил, как я вошла. Это увлечение помогает ему не падать духом. Когда-то он посмеивался над мамой, которая дарила ему всё новые наборы, но после ее ухода папа погрузился в них со страстью. Наверное, ему казалось, что если сложить все детали пейзажа, то решение придет само собой. Жена вернется, если правильно сложить разбитый на тысячи осколков кусок райского пляжа. Так лихой директор фирмы превратился в депрессивного пазломана.

Он поднял очки на макушку, вокруг которой топорщатся остатки волос. Запущенная борода отросла: папа никогда ее не брил, считая, что и так красивый, и волосы его давно скорее ближе к цвету соли, чем перца. Он начал выглядеть на свой возраст, на пятьдесят два года. При этом выражение лица, наоборот, больше подошло бы ученику начальной школы, старающемуся написать свое имя, не перепутав ни одной буквы. Забавно угадывать все его движения заранее. Я бы деньги поставила, что он проведет рукой по всем деталям, шевеля пальцами и будто притягивая нужный кусочек. Победа. Но это было несложно. Я знаю все о его привычках, манере двигаться, его заиканиях. Как ему нравится снимать ботинки, приходя с работы. Как он сжимает и разжимает губы, прежде чем что-то сказать. Как он цокает языком, когда размышляет.

Я знаю все подробности, поскольку именно я заботилась о папе и все его слабости и уязвимости были у меня перед глазами. Мы узнаем людей только после плотного общения со всеми сторонами их личности. И если кто и страдал, то это именно он.

Помимо груза вины и горя, отцу пришлось вынести все районные сплетни, которые немедленно усадили его на скамью подсудимых. Мы не могли выйти из дома, чтобы за нами не следовали любопытные и осуждающие перешептывания. Взгляды, которыми все смотрели на нас с сестрой, переполняли сочувствие и жалость. «Бедные малышки» – так нас звали отныне. А мой отец, услыхав очередную сплетню, стискивал зубы.

Слухи превращались в досужие разговоры, проникали в отношения, раздувались и искажались. В основе лежала распространенная уверенность, что мамы просто так не исчезают, что мама где-то тут, совсем рядом. В шести футах под землей в укромном уголке нашего сада, среди мусорных завалов, в старой морозилке – версия зависела от рассказчика. Ни одна из них не была ни на чем основана и, конечно, была совершенно бездоказательна, но так устроены люди. Я смогла понять это только позже, когда взглянула на ситуацию со стороны. Когда женщина растворяется где-то в природе, ее партнер немедленно становится мишенью всех указательных пальцев в округе, и в большинстве ситуаций вполне справедливо. Тех, кто готов был поверить, что мой отец был исключением, было совсем немного. Презумпция невиновности хороша в теории, но отнюдь не в крошечном городишке, где ты у всех на виду. Эти переживания заставили нас замкнуться в себе, отказаться от общения со многими, оставив вблизи только тех людей, на которых можно было положиться. Я тоже стала подозрительной, почти дикой. И даже сегодня мне очень трудно доверять людям.

Несмотря ни на что, мы с отцом и сестрой остались очень близки. Вместе мы будто шли в темноте, стремясь найти выключатель и получить немного света.

И я боюсь, что мои слова вновь сгустят тьму.

Папа поднимает голову от пазла, и его лицо озаряет нежная улыбка, когда он видит меня в дверном проеме. Меня накрывает теплая волна любви.

– Как ты, малыш? Уже полдень?

– Да, но не беспокойся, я поздно завтракала и пока не хочу есть.

– Супер, тогда я продолжу.

– А что ты собираешь?

– Озеро Анси². Это так красиво, я покажу, когда закончу.

– А ты там бывал когда-нибудь?

Папа колеблется. Это могло остаться незамеченным, но в его секундном замешательстве скрывается печаль. Мы никуда не выезжали из дома с тех пор, когда я была подростком. В нашей жизни было много нежных и милых событий, мы много смеялись и радовались и совсем не собирались всю оставшуюся жизнь прожить в тоске. Да у нас и не было такой возможности – Селия была прирожденным клоуном и постоянно разряжала атмосферу, веселя всех. Наш отец изобрел для нас другую действительность. Когда сестра была еще совсем девочкой, они провели все лето в палаточном лагере в нашем же саду. Но все остальное время он оставался пленником дома. «А вдруг?» – повторял он постоянно. Папа никогда не уточнял, что имел в виду, но я знала, о чем он говорил. Вдруг зазвонит телефон. И вдруг она вернется. Чтобы не сойти с ума, он стал страстным поклонником пазлов и приверженцем «а вдруг». Однажды, возможно, отец осознал, что пора остановиться, однако привычка стала настолько сильной, что отказаться было уже труднее, чем продолжать.

– Я бы очень хотел, но увы, никогда не был. Но скоро я повешу картину в гостиной и буду любоваться видом каждый день!

Мне становится особенно больно, когда я понимаю, что все места, в которых отец хотел бы побывать, он видел разбитыми на кусочки и собирал их из картона. Я спешу скорее сменить тему.

– А вообще как дела у фанатов пазлов?

Он внезапно краснеет.

– Все хорошо. Только я не смогу поужинать с тобой в четверг. Карин пригласила меня к себе на ужин, она собирается испечь гигантскую пиццу. Но если ты против, я все отменю.

Мне это снится, или он похож на школьника, который идет на первое свидание?

Восемь лет назад, когда у Селии в школе устраивали внеклассные часы, он принес в школу гору коробок с пазлами и провел с ее одноклассниками несколько занятий, показав преимущества подобных игр. Учителю это очень понравилось, и он предложил отцу создать клуб. С тех пор около десятка фанатов собираются каждый вторник и четверг в зале, предоставленном мэрией. Но на этом они не остановились. Ребята раздобыли на блошином рынке огромный пазл, мастодонта из тридцати тысяч кусочков и еще несколько других с изображением диких животных. Все собранные полотна вместе будут длиной около шести метров. Они не стали собирать его, уединившись в своем углу, а позвали школьников и жителей дома престарелых заняться этим всем вместе. Этот амбициозный коллективный проект требует тщательной подготовки, и ею занялась Карин, разведенная пятидесятилетняя женщина, вступившая в их клуб несколько месяцев назад. Она вложила много усилий в проект, и это явно радует моего отца по нескольким причинам.

Папа никогда не встречался с кем-то другим. То ли он ждал жену, то ли ему было настолько стыдно и он ощущал себя таким виноватым, что не мог подумать о ком-то другом. В любом случае всем новым женщинам немедленно сообщали: супруга этого мужчины сбежала, берегитесь! Но Карин, похоже, лишь посмеялась над всеми сплетниками, во всяком случае слухи вдруг прекратились. Очевидно, что я всем сердцем желаю папе наконец обрести счастье.

Я замолкаю, осознав, что если сейчас расскажу ему о матери и о моем решении отправиться на поиски, то это может свести на нет все достигнутые результаты. Станет ли он ужинать с Карин, если я сообщу ему о своем открытии и планах? Нет. Определенно, это плохая идея.