Читать книгу: «Витязь в тигровой шкуре», страница 3

СКАЗ 5
ТАРИЭЛЯ ПЕРВЫЙ РАССКАЗ О СЕБЕ, АВТАНДИЛУ ПОВЕДАННЫЙ

 
"Я хочу, чтоб со вниманьем ты в рассказанное вник,
В то, что я едва заставлю выговаривать язык.
От которой стал безумен, безутешен, бледнолик,
Та вдали, а я, скорбящий, кровью плачущий, поник.
 
 
Всем известно, что царило в Индостане семь царей,
Парсадан шесть царств индийских сделал вотчиной своей;
Был царящий над царями всех богаче и щедрей,
Станом – лев, а ликом – солнце, побеждал других вождей.
 
 
Был седьмым царем отец мой, устрашитель вражьих стран.
Не таясь, вступал в сраженье мой родитель Саридан.
В царство враг войти боялся, был он ждан или неждан,
И охотой услаждался царь, удачей осиян.
 
 
Но свобода надоела, стало сердце тосковать,
Он сказал: "Врагов привык я отражать и поражать,
Отовсюду их отбросил, и велик мой пир опять.
Что ж, отправлюсь наше царство Парсадану передать!"
 
 
И тогда же к Парсадану он гонца послать велел,
Поручил сказать: "Ты целым Индостаном овладел;
Силу сердца твоего я днесь изведать захотел,
Пусть же верной службы слава мне достанется в удел!"
 
 
Парсадан веселый молвил: "Пусть на пир все поспешат",
Саридану весть отправил: "Славлю бога многократ,
Ибо, в Индии мне равный, царь ко мне явиться рад.
Приезжай, тебя я встречу, как родитель и как брат!"
 
 
Амирбарством и уделом был отец мой наделен;
Там амиром-спасаларом амирбару быть – закон.
В этой должности высокой славы всей достигнул он.
Амирбар царю подобен, только цезарства лишен.
 
 
Царь с отцом моим достойным обращался, как с ровнёй,
Говорил: "Тебе подобных нет в державе ни в одной".
Шел он в бой, – с мольбой о мире шли враги наперебой.
С ним настолько я не сходен, сколь со мною кто иной.
 
 
Были царь с женой бездетны, труден был их жизни путь,
Неутешно горевали, и в тоске сжималась грудь.
День пришел, и я родился – день несчастный проклят будь!
Царь сказал: "Взращу, как сына, нам не чуждого отнюдь".
 
 
Я, четою царской взятый, к царской пышности привык,
Для господства был воспитан, чтоб над войском стал велик;
Мудрецы меня учили по велению владык.
Стал я львиной силой славен, словно солнце светолик.
 
 
Сколь померк я, знает это свет мой видевшая там,
Мне завидовало солнце, словно сумерки утрам.
Все шептали: "Он подобно древу рая, свеж и прям".
Днесь я тень того сиянья, прежним преданного дням.
 
 
Зачала царица наша, было мне тогда пять лет,
Разрешилась дщерью…" – молвил и вздохнул, теряя цвет.
Грудь ему Асмат омыла и очам вернула свет.
Вновь сказал: "Светлейшим солнцем был тогда же мир согрет.
 
 
Я сказал о несказанном, и мала моя хвала,
Парсадан развеселился, торжествам пора пришла,
И сошлись цари с дарами дорогими без числа.
Рать навек даров раздачей осчастливлена была.
 
 
Так окончились родины, Стали нас растить вдвоем.
Солнца треть она являла и тогда в лице своем.
Были мы равно любимы и царицей и царем.
Назову я ту, мне сердце заменившую костром".
 
 
Чувств лишился витязь юный, вспомнив имя дорогой,
Автандил заплакал также, тронут горестью такой,
Свет очам Асмат вернула, грудь обрызгала водой.
Тариэль промолвил: "Слушай, ныне смерть пришла за мной.
 
 
Царской дочери той имя было Нестан-Дареджан.
Был царевне семилетней богом ясный разум дан,
Облик, лунному подобный, был чудесно осиян.
Даже сердцу из алмаза не стерпеть подобных ран!
 
 
В бой вступить я мог, она же взоры нежила, созрев.
Царь гордился, для правленья в ней помощницу узрев.
Был отцу обратно отдан я, стройнее всех дерев,
Не однажды, словно кошка, был растерзан мною лев.
 
 
Царь для дочери особый приказал построить дом.
Безоар, рубин и яхонт заменяли камень в нем;
Брызгал розовой струею водомет перед дворцом,
Где жила та дева, сердце мне спалившая огнем.
 
 
День и ночь к ней из курильниц вился ладан голубой.
То она сидела в башне, то сходила в сад густой;
И Давар, вдове каджетской, что была царю сестрой,
Дочь свою отдал в ученье он, владеющий страной.
 
 
Во дворце парча повсюду взор узорностью влекла,
Там росла для нас незримо эта роза из стекла;
Лишь Асмат и две рабыни знали дверь, что к ней вела.
Как взращенным в Габаоне станом там она росла.
 
 
Парсадан меня, как сына, лет пятнадцать опекал,
Был я с ним все дни, меня он даже спать не отпускал;
Силой льву, красою солнцу, станом пальме равен стал,
На полях и на арене всех похвал я достигал.
 
 
В поле промаха не зная, била дичь моя стрела,
А с охоты на арену в мяч игра меня влекла,
После игр на пир веселый шел с друзьями без числа;
Но теперь меня та дева с милой жизнью развела.
 
 
Мой отец ушел из мира, смертный час его настиг.
Царь индийский омрачился, всех утех лишенный вмиг.
С облегченьем те вздохнули, что дрожали, как тростник.
Каждый враг отвык от плача, каждый друг в слезах поник.
 
 
Целый год я находился в черной келии одной,
И, горюя днем и ночью, позабыл я свет дневной;
Чтобы вывести из мрака, от царя пришли за мной,
Он велел: "Прошу, как сына, Тариэль, расстанься с тьмой.
 
 
Мы ведь больше сожалеем, был он с нами наравне".
Подарил мне сто сокровищ, траур сжечь велел в огне,
Сан пожаловать отцовский Парсадан изволил мне:
"Тариэлю амирбарство в нашей отдано стране".
 
 
Я огнем горел, горюя о родном отце своем,
Но из мглы меня исторгли слуги царские силком.
В честь мою назначен праздник был царицей и царем,
Далеко навстречу вышли, как родители, вдвоем.
 
 
Ими был, как сын, посажен я поближе к их местам,
И поведали, что надо мне защитой быть царям.
Попытался отдалиться, стал от робости упрям,
Но цари не отступились, Амирбаром стал я там.
 
 
Много лет прошло, о многом я забыл, судьбой гоним,
Труден мне рассказ подробный. Витязь, верь словам моим!
Мир изменчивый и лживый в злых делах неутомим,
На меня упали искры, высекаемые им".
 

СКАЗ 6
ТАРИЭЛЯ РАССКАЗ О ТОМ, КАК ВПЕРВЫЕ ОН ПОЛЮБИЛ

 
После долгих воздыханий он рассказ продолжил свой:
"Помню я, с охоты доброй возвращались мы домой,
Царь сказал мне: "Дочь увидим", руку взял мою рукой.
Удивляюсь, что дышу я, вспоминая день былой.
 
 
Турачей велел властитель отнести в покой ее.
Дичь забрал я, отправляясь на сожжение свое;
Жизни долг платить я начал, стало грозным бытие.
Сердце каменное ранит лишь алмазное копье.
 
 
Краше радостного рая сад расцвел передо мной:
Птицы там сирен искусней пели в зелени густой,
Водоем многофонтанный брызгал розовой водой;
В башню вход был занавешен тяжкой тканью золотой.
 
 
Знал я, царь хотел царевну уберечь от всех очей,
Я остался пред завесой, он вошел в покои к ней;
Ничего не мог я видеть, слышал только шум речей,
Был приказ: у амирбара взять в подарок турачей.
 
 
Подняла Асмат завесу, заглянул я в то жилье,
И узрел ее, и в сердце мне ударило копье.
Турачей Асмат просила, тело вспыхнуло мое.
Горе мне, с тех пор не гаснет жар, палящий бытие!
 
 
Но исчезло то светило, что светило для светил!"
Он не снес воспоминанья, пал без чувств, лишенный сил.
Плач Асмат и Автандила эхо долгое будил:
"Ах, зачем врагоубийца длани грозные сложил!"
 
 
Грудь ему Асмат омыла, вновь глаза открыл герой,
Время долгое молчал он с сердцем, скованным тоской,
Сел, заплакал, и смешались слезы с черною землей;
Крикнул: "Множит боль и ужас отзвук радости былой!
 
 
Пробавляется ничтожным, кто влеком к мирским вещам,
Под конец дарит измену этот мир, любезный нам.
Жизнью сей непокоренным мудрецам хвалу воздам,
Слушай дальше, если дух мой не взовьется к небесам.
 
 
Турачей Асмат я отдал и дошел до забытья,
Там упал и обмер, сила изменила мне моя;
А когда очнулся, слышал – громко плакали друзья,
Окружив меня, как будто те – пловцы, а я – ладья.
 
 
Во дворце на пышном ложе я лежал, как неживой.
Царь с царицей неутешно горевали надо мной,
На своих щеках ногтями след чертили кровяной.
Маги званые сказали, что сражен я сатаной.
 
 
И лишь только я очнулся, чуть коснулся свет очей,
Царь воззвал: "Ты жив, о сын мой, слово вымолви скорей!"
Не разжал я уст и вздрогнул, как безумный средь людей.
Снова я упал и обмер, кровяной лия ручей.
 
 
Все ученые смущались тяжким недугом моим,
Все в руках Коран держали и читали над больным,
Я не слушал их, болтали, будто – бесом одержим,
Был три дня в бездушном теле тот огонь неугасим.
 
 
Лекаря, дивясь, решили: "Знаем мы, чем болен он:
Не томим ничем лечимым, но тоскою истощен.
Зачастую, как безумный, гнал я выкриками сон;
Царских слез росой обильной был я щедро окроплен.
 
 
Так, ни жив ни мертв, лежал я во дворце три дня без сил.
А потом господь сознанье мне внезапно прояснил,
Догадался я, несчастный, отчего мне свет не мил,
И терпения у бога всемогущего просил.
 
 
Я сказал: "Создатель, сжалься над повергнутым рабом,
Превозмочь мученья дай мне, позаботься о больном,
Здесь любовь свою я выдам, отведи меня в мой дом".
И железным стало сердце, закаленное творцом.
 
 
Я привстал. Ко мне ходили люди царские гурьбой,
И царю они сказали: "Встал без помощи больной.
Властелин вбежал в волненье с обнаженной головой,
Он творца прославил громкой, люди – тихою хвалой.
 
 
Дали мне испить чего-то, отхлебнул я влаги той
И промолвил: "Государь мой, тело вновь сошлось с душой".
Захотел я дол изъездить вдоль излучины речной;
Привели коня, и сел я, и поехал царь со мной.
 
 
Мы пробрались по долине, долгий видели поток,
К дому царь со мной доехал, я вступил на свой порог:
Дома вновь предался власти прежних болей и тревог,
Прошептал: "Приблизься гибель, я от жизни изнемог!"
 
 
И от слез неосушимых стал шафрана я желтей,
Думы сердце рассекали, словно тысячи мечей,
Вратарем, вошедшим в спальню, уведен был казначей;
Думал я: что знает этот или тот? И ждал вестей.
 
 
"Раб Асмат", – "Впустите!" – было приказание дано,
Тот вошел с письмом любовным, странно было мне оно,
Усмехнулся: как другою будет сердце сожжено?
Мог ли эту заподозрить? Мне ли это суждено?
 
 
Изумился я: чем вызван дерзкой женщины призыв?
Если буду несговорчив, то, невеждою прослыв,
У нее, отняв надежду, злобный вызову порыв.
Мой ответ на то посланье был любезен и красив.
 
 
Проходили дни, и сердце всё жесточе пламень жег.
В поле шли войска для игрищ, я ж, веселью чуждый, слег;
Во дворец не шел; врачами наполнялся мой чертог;
И долги земные начал я уплачивать, как мог.
 
 
Но врачи не помогали, стал мне белый свет не бел,
И никто не мог заметить, что в огне я пламенел,
Тяжесть крови усмотрели, царь мне руку вскрыть велел;
Разрешил я, чтобы спрятать рой застрявших в сердце стрел.
 
 
Так лежал со вскрытой жилой я, сжигаемый огнем.
С чем вошел мой раб, я взором вопросил его о том,
"Раб Асмат пришел", Велел я, чтоб его впустили в дом,
Осудив ее за дерзость в помышлении своем.
 
 
Вновь пришлось отдать вниманье неманящему письму,
В том письме желанье встречи было видно по всему;
Я в ответ: "Пора возникнуть удивленью твоему, -
Призовешь, и я поспешно приглашение приму".
 
 
Сердцу молвил: не откройся, хоть печали натиск лют!
Ведь индийцы амирбара, ими правящего, чтут,
И меня они осудят, если слухи к ним дойдут,
И по всей стране прохода мне тогда уж не дадут.
 
 
Человек явился царский, объявил: "Царь вести ждет;
Кровь пустил ли? – вопрошает, преисполненный забот",
Я ответил: "Руку вскрыл я, улучшенье настает,
К блеску царскому из мрака будет весел мой приход".
 
 
Я к царю вошел, он молвил: "С этих пор всю боль забудь".
Дал коня мне, тетиву же не дозволил натянуть;
В небо ястребов пустил он, турачей сковала жуть,
В поле лучники усердно славословили наш путь.
 
 
А когда пришли с охоты, царь затеял славный пир
С неустанным пеньем хора, с ликованьем арф и лир;
Драгоценности швырял он тем, кто немощен и сир,
Одарил и приглашенных, и немолчно певший клир.
 
 
Тосковал я, не терпевший ни притворства, ни лганья,
Вспоминал, ярилось пламя, содрогалась грудь моя;
Взял ровесников к себе я, любовались мной друзья, -
Чтобы скрыть страданья, праздник я устроил, скорбь тая.
 
 
Тихо на ухо сказал мне мой домашний казначей:
"Дева спрашивает, можно ль амирбара видеть ей?
Хоть чадрой лицо закрыто, но видна краса очей".
Я сказал: "В опочивальню отведи ее скорей".
 
 
Встал я; те, что пировали, повскакали второпях,
Я сказал: "Вернусь немедля, оставайтесь на местах",
Заходя к себе, поставил копьеносца при дверях.
Обязал к терпенью сердце, волю всю свою напряг.
 
 
В дверь вошел я, Вижу, дева пала наземь, Я смущен.
Слышу: "Истинно, да будет этот час благословлен".
Я дивился: кто ж содеет пред возлюбленным поклон?
Тихо села бы, коль ею навык страсти обретен.
 
 
Я взошел на возвышенье; в отдалении, одна,
Та на край ковра присела, уважения полна,
Я промолвил ей: "Приблизься, раз любовью зажжена".
На слова скупясь как будто, не ответила она.
 
 
Наконец проговорила: "Ныне стыд мне сердце жжет:
Ты подумал, что предпринят мой для этого приход?
Но теперь твоя же скромность мне надежду подает;
Недостойна и не знала я божественных щедрот.
 
 
Я сознание теряю, правит страх моей душой:
Ведь направлена к тебе я солнцеликой госпожой;
Эта царственная смелость подобает ей одной,
Вот письмо от повелевшей мне беседовать с тобой".
 

СКАЗ 7
ПЕРВОЕ ПИСЬМО НЕСТАН-ДАРЕДЖАН К ВОЗЛЮБЛЕННОМУ

 
Я узрел письмо той девы, что казнит, огнем одев;
Солнца луч писал: "Ты рану скрой, мучения стерпев:
Обмирание и мленье только вызовут мой гнев.
Я в уста Асмат влагаю речь мою к тебе, о лев.
 
 
Эти обмороки, слезы я за службу не сочла,
Соверши ты для любимой небывалые дела.
Многолюдная Хатайя нашей данницей была;
Нам терпеть не должно ею причиняемого зла.
 
 
Я иметь хотела мужем лишь тебя, желанный мой, -
Дело давнее сказалось только нынешней порой;
Из светлицы я узрела: обезумел ты, герой;
Всё слыхала я оттуда о случившемся с тобой.
 
 
Верь словам моим правдивым, не печалься ни о чем
И, нагрянув на Хатайю, там прославь меня мечом.
Не терзай напрасно розу слез томительных ручьем!
Я рассеяла твой сумрак, споря с солнечным лучом".
 

СКАЗ 8
ПЕРВОЕ ПИСЬМО ТАРИЭЛЯ К ВОЗЛЮБЛЕННОЙ

 
Тут Асмат уже со мною говорила без тревог.
Ясность радостей несметных мой наполнила чертог;
Я дрожал в самозабвенье, сладкий трепет сердце жег.
И шафран в хрусталь и лалы превратить я снова смог.
 
 
Положил я пред очами дорогие письмена
И ответил: "Можно ль солнцу одолеть тебя, луна?
Бог свидетель, что не будешь мною ты огорчена.
Ах, живу я или умер, или это грезы сна?"
 
 
Я сказал Асмат: "Отвечу то, что сердце изречет:
Доложить осмелься: солнце, мне ниспослан твой восход,
Ведь меня ты воскресила, указала мне исход,
Сослужу тебе я службу, не отвергну я забот".
 
 
Та сказала: "Мне царевны повеление гласит:
Пусть ко мне его прихода здесь никто не проследит,
Увлеченного тобою сохранять он должен вид;
Пусть по совести поступит, чтобы не было обид!"
 
 
Мне понравился столь мудрый девы царственный совет;
Даже солнцу стал угрозой огневой ее расцвет,
Мне досталась от любимой не обида, а привет.
Ах! В лучах ее терялся полдня яростного свет!
 
 
И каменья дорогие в чаше подал я Асмат;
Дева молвила: "Не надо, всем довольна я стократ".
Лишь одно взяла колечко небольшое, наугад:
"Пусть оно на память будет, не хочу других наград".
 
 
И ушла Асмат, из сердца моего копье изъяв,
Тьму надежда осветила, я почуял счастье въявь,
И к пирующим вернулся для питья и для забав;
Одарил друзей, веселый, – веселее стал их нрав.
 

СКАЗ 9
ПИСЬМО, К ХАТАЙЦАМ НАПИСАННОЕ, И ОТПРАВЛЕНИЕ ГОНЦА

 
Я послал с письмом в Хатайю человека моего,
Написал: "Царю индийцев мощь дарует божество;
Царь покорное любое насыщает существо:
Кто проявит непокорство – пострадает оттого.
 
 
Вы, наш брат, не пожелайте стать причиною скорбей,
Сей приказ прияв, придите к нам по-братски поскорей;
А когда не поспешите – звон услышите мечей,
Берегитесь, чтобы кровью не окраситься своей".
 
 
С тем послал я человека. Стал я сердцем веселей
И, воскреснув, услаждался снова в обществе царей.
Одарял меня в то время мир изменчивый щедрей;
Ныне я, лишась рассудка, мерзок даже для зверей.
 
 
Я хотел уйти скитаться, но потом огонь утих,
На пирах я появлялся средь ровесников моих;
Но желаний разрастанье отравляло радость вмиг,
Мной печаль овладевала, белый свет казался лих.
 
 
Как-то раз домой вернулся я из царского дворца,
Вспоминал ее, не спалось, реял свет ее лица;
Я письмо держал во мраке, сладко грезя без конца,
Тут рабу сказал привратник о прибытии гонца.
 
 
"Раб Асмат". Велел я в спальню провести его живей.
Был я призван той, что в сердце мне всадила сталь мечей.
Мне во мгле блеснула радость, легче стал мне груз цепей;
Взяв с собой раба, поехал, чтоб увидеть свет очей.
 
 
Неприметно в сад безлюдный я пробрался без помех,
Вдруг Асмат пошла навстречу и промолвила сквозь смех:
"Шип я вырвала из сердца, и дождешься ты утех.
Подойди! Увидишь розу, что цветов прекрасней всех".
 
 
Тяжкий занавес с усильем кверху вздернула Асмат,
Засверкал престол, большими бадахшанами богат, -
Там сидела та, чей солнце ослепит внезапный взгляд.
Черных двух озер сверканьем был я, замерший, объят.
 
 
Долго я стоял, Безмолвно восседая предо мной,
Дева сладостно смотрела, словно был я ей родной,
Подошла ко мне служанка, пошептавшись с госпожой:
"Уходи, невмочь сегодня ей беседовать с тобой".
 
 
Мне Асмат открыла выход, снова занавес подняв;
Произнес я: "Мир мгновенный, я познал твой низкий нрав;
Исцеляя, ты готовишь для принятия отрав,
Пустоту приносишь сердцу, нежной грезой истерзав".
 
 
Но Асмат, когда мы с нею проходили сад густой,
Прошептала: "Уходящий, не терзай себя тоской
И, закрыв калитку страха, двери радости открой:
Та безмолвием спасалась от смущенья пред тобой".
 
 
Я сказал ей: "Врачеванья от тебя, сестра, я жду, -
О, не дай с душой расстаться, удали мою беду;
Посылай почаще письма, не покинь меня в саду;
Знаю, ты не будешь скрытной, в письмах правду я найду".
 
 
Я в слезах уехал, чуя в сердце трепет огневой,
Угасить не смог я в спальне неусыпный пламень свой,
И хрусталь и лал в безумье облекая синевой,
Предпочел я ночь и утра не желал, полуживой.
 
 
И пришла пора вернуться из Хатайи вестовым;
Лишь заносчивые речи там пришлось услышать им:
"Мы не трусы, крепостями не бедны и постоим!
Кто такой ваш царь, и как он господином моим стал?"
 

СКАЗ 10
ПИСЬМО ЦАРЯ ХАТАЙЦЕВ К ТАРИЭЛЮ, В ОТВЕТ НАПИСАННОЕ

 
"Тариэль, к тебе посланье начертал я, царь Рамаз.
Удивился я, увидя твой предерзостный приказ.
Как ты звал к себе владыку, победившего не раз?
Никаких посланий больше не хочу иметь от вас!"
 
 
Прочитав письмо Рамаза, я велел созвать войска.
Рать индийская, как чаща звезд небесных, велика.
Шли войска из мест окрестных, шли ко мне издалека,
Наполняя поле, скалы, лес и дебри тростника.
 
 
Все пришли без промедленья и предстали предо мной,
На смотру я любовался их доспехов красотой,
Чудной удалью, с которой перестраивался строй,
Быстротой коней и славной хорезмийскою броней.
 
 
Черно-красный стяг я поднял, извещая воевод,
Что назавтра выступленье, лишь светило дня взойдет,
Но подумал: без свиданья как судьба нас разведет?
С лучезарной не увидясь, как отправлюсь я в поход?
 
 
Я пришел домой в раздумье, полный горестных тревог,
Ливнем слез неудержимых сердце скорбное разжег,
Говорил: "Благоприятным и теперь не стал мой рок;
Коль схватил рукою розу, что ж сорвать ее не смог?"
 
 
Раб вошел, и мне досталась утешенья благодать:
От Асмат письмо вручил он; быстро я сломал печать
И прочел: "Желанным солнцем ныне призванный опять,
Лучше ты приди, чем дома на судьбу свою пенять!"
 
 
Взволновал меня чрезмерно новый знак ее щедрот;
Я пошел, едва стемнело; снова в сад открылся вход,
И Асмат, как и впервые, появилась у ворот;
Улыбаясь, объявила: "Льва луна в чертоге ждет".
 
 
И вошел я в дом красивый, где терраса не одна;
В очи хлынула оттуда блеска белого волна.
Там, за занавесом сидя, вся в зеленом, та луна
Мне открылась одинока, огнеока и стройна.
 
 
Я вошел и перед нею стал поодаль у ковра;
Проясняться стало сердце, омраченное вчера.
Та придвинула подушку, лучезарна и добра,
Открывала и скрывала лунный лик ее игра.
 
 
Приказала: "Амирбара пригласи присесть, Асмат".
Та подушку положила у источника услад;
Злой судьбе противореча, сел я, радостью объят.
Как, слова ее промолвив, я из жизни не изъят?
 
 
Изрекла: "Уход безмолвный пал, как снег, на цвет ланит,
И, от солнца отлученный, изменил цветок свой вид.
Вижу я, в твоих нарциссах долгих слез роса дрожит.
Мне пред взором амирбара быть стыдливой надлежит.
 
 
Хоть стыдливость пред мужчиной деве следует, но я
Наихудшее познаю, муки смертные тая;
Улыбалась я, но в сердце ощущала сталь копья;
Знаешь сам, тебе сказала всё прислужница моя.
 
 
С той поры, как поделились этой тайной мы с тобой,
Знай, тебе не изменю я и за гранью гробовой!
Это слово я скрепляю ныне клятвой роковой:
Коль солгу, пускай утрачу этот мир и мир иной.
 
 
На неверную Хатайю ты направь свое копье
И вернись ко мне с победой, если даст господь ее.
Буду света ждать, в разлуке проклиная бытие.
Мне отдай навеки сердце и возьми себе мое!"
 
 
Я ответил: "Для тебя я брошусь в бурный вихрь огней!
Мне дозволив жить, убийцей ты не сделалась моей;
Значит, ты, подобно солнцу, станешь светом для очей!
На хатайцев я обрушусь льва могучего грозней.
 
 
Чем меня ты удостоишь, то земным не входит в часть.
Ты, нежданная, – как милость, что спешит с небес упасть,
Озаряя, не дозволишь сердцу в сумраке пропасть.
Буду твой, пока не скроет плоть мою могилы пасть".
 
 
Я над книгою поклялся; дорогая в свой черед
Страшной клятвой подтвердила, что себя мне отдает:
"Если мне любовь другая кровь когда-нибудь зажжет,
Да убьет меня всевышний, да замкнет небесный вход!"
 
 
Мы для нежных слов остались время некое вдвоем;
Сладко яства мы вкушали за беседой, а потом
Уходить настало время, встал я с горестным лицом,
Надо мной ее мерцанье звездным ширилось венцом.
 
 
Трудно было мне покинуть облик тот, хрусталь и лал.
Обновился мир. Я много новых радостей познал.
Блеск, эфир объявший, мнилось, только мне принадлежал.
Ныне дивно, что в разлуке стал я сердцем тверже скал.
 
 
Утром, выехав, велел я затрубить во все рога.
Не исчислить, сколько войска ополчил я на врага;
Всех направила в Хатайю, для войны, моя рука.
Потекла по бездорожью войск бесчисленных река.
 
 
Так в хатайские пределы за отрядом шел отряд.
Вдруг навстречу раб Рамазов вышел, робостью объят,
Передал мне он посланье, услаждающее взгляд:
"Ведь волков хатайских даже ваши козы поедят".
 
 
Получил я от Рамаза ряд невиданных щедрот;
Царь писал: "Пусть меч твой острый смерти нас не предает!
Нерушимую присягу принесет тебе народ
И к тебе с детьми своими и с имуществом придет.
 
 
Днесь повинную приносим мы, сгорая от стыда;
Коль простишь, то войск несметных не вводи в страну
тогда, Чтобы небо не обрушил бог на наши города;
Крепость в дар прими, с дружиной небольшой войди туда".
 
 
Но сказали мне визири на совете боевом:
"Амирбар, ты млад, мы седы, оттого сказать дерзнем,
Что не раз измена сладким изъяснялась языком.
Берегись, или хатайцы умертвят тебя тайком!
 
 
Ты с храбрейшими отправься, мы даем тебе совет,
Пусть войска неподалеку за тобой идут вослед;
Коль не лгут хатайцы, клятву пусть дадут не делать бед,
А когда не покорятся, не прощай творящих вред".
 
 
Я решил, что не напрасно так судил визирей ряд,
Поручил сказать Рамазу: "Я, прочтя письмо, был рад.
Жизнь ты выбрал, а не гибель, от не знающих преград;
Я иду к тебе без войска, малый взяв с собой отряд".
 
 
Триста юношей храбрейших мой составили конвой;
Войск несметность я покинул, им отдав приказ такой:
"Всюду следуйте за мною, втайне, той же стороной,
Вас на помощь позову я, если встретят нас войной".
 
 
Шли три дня, потом с хатайским снова встретились гонцом,
Им богатых одеяний дар чудесный был несом;
Речь Рамаза передал он: "Солнца блещущего ждем!
Знай, даров подобных много амирбару поднесем!
 
 
Изреченное правдиво от начала до конца!
Тороплюсь навстречу свету Тариэлева лица;
Твой приказ я выполняю; не узришь во мне лжеца;
Наша встреча будет слаще встречи сына и отца".
 
 
Мы, уйдя оттуда, стали на привал, под сень дерев,
И опять пришли посланцы, сладко льстили нараспев;
В дар ведя коней ретивых, что блестели, раздобрев,
Говорили: "Царь возжаждал повидать тебя, о лев!"
 
 
Он сказал: "Тебе навстречу я иду со всем двором,
Завтра утром я увижу солнце в облике твоем".
Тех посланцев задержал я под раскинутым шатром,
Обласкал их и устроить на ночлег велел потом.
 
 
Не приходится за добрым делу доброму пропасть.
Из послов один прокрался, чтоб к ногам моим припасть,
Он сказал: "Должник твой вечный, жажду выплатить хоть часть,
Я тебя отдать не в силах лютой гибели во власть.
 
 
Знай, отцом твоим взращенный, начинаю эту речь.
Про измену я разведал и пришел предостеречь.
Страшно думать, что решили розы щек земле обречь.
Всё я выскажу, дослушай до конца и не перечь!
 
 
Ты не верь напрасно людям этой ласковой страны:
Ведь стотысячная скрыта рать с одной лишь стороны,
Со второй же тридцать тысяч на тебя напасть должны.
Если ты упустишь время, то мгновенья сочтены.
 
 
Выйдет царь, спеша увидеть всем желанный облик твой;
Тайно в латы облачится рать, сокрытая листвой,
Пыль вздымая, окружая, отовсюду выйдут в бой.
Руки тысяч, коль ударят, верх одержат над тобой".
 
 
Я сказал тому, чьим словом был сей умысел раскрыт:
"Дар получишь, если недруг Тариэля не сразит;
А теперь вернись к уснувшим, Пусть никто не проследит.
Если я тебя забуду, богом буду я забыт".
 
 
Эта весть от приближенных мной была утаена,
Будь что будет. Всем советам одинакова цена.
Но к войскам людей послал я, хоть дорога и длинна,
Дал приказ: "Пройдите быстро горы, пропасти без дна".
 
 
Утром я сказал посланцам: "Да услышит царь Рамаз:
Мы идет к нему навстречу, пусть и он встречает нас".
Я до полдня без боязни шел на смерть, и взор не гас.
Где я скроюсь, коль захочет рок приблизить смертный час?
 
 
На хребет горы вступая, в поле пыль увидел я,
Крикнул: "То расставил сети царь Рамаз, вражду тая!
Всё же меч мой их настигнет, пригвоздит удар копья.
Над моим затихшим войском загремела речь моя:
 
 
"Братья, ныне нас изменой род хатайский встретить рад.
Ваша твердость не уступит, не отступите назад.
За царя в бою погибших души на небо летят.
Приготовьтесь! Не напрасно ведь мечи у вас висят!"
 
 
Надевать скорей доспехи был приказ мой громовой.
Быстро в латы облачася, снарядилось войско в бой;
Строй построив, устремился я с большою быстротой.
В этот день удары сеял меч над вражеской толпой.
 
 
Враг заметил, что в доспехах мы идем, не для забав,
Мне отдал гонец посланье, от Рамаза прискакав.
Царь писал: "Не злой, а добрый мы выказывали нрав,
Но, как видно по доспехам, род ваш злобен и лукав".
 
 
Передать велел я: "Вижу ваших мыслей злую тьму,
Все затеи ваши зная, говорю – не быть тому!
Подходите и сразимся по закону своему!
Я на вас для истребленья ныне руку подыму!"
 
 
Возвратился к ним посланец – с чем прислали бы опять?
Дым поднялся: этим знаком приглашая выступать,
Из-за двух прикрытий сразу вышла их двойная рать,
Строй сомкнулся многорядный, но меня им не сломать.
 
 
Взял копье и шлем надел я, к бою жаркому готов,
Возбужденный сильной жаждой истребления врагов;
Поле быстро перерезав, доскакал до их рядов;
Вид построенного войска был недвижен и суров.
 
 
Я приблизился. "Безумец!" – мне кричали их войска.
К чаще копий устремился, точно в заросль тростника,
Поразил копьем тяжелым и коня и седока;
Хоть копье мое сломалось, сталь меча была крепка.
 
 
Бил я, коршун, куропаток, расшибал врага врагом;
Я из конных и неконных воздвигал холмы кругом;
Мною брошенный вертелся воин вражеский волчком.
Их войска передовые истребил я целиком.
 
 
Подошли и остальные, завязался бой большой;
Где ударю – строй расстроен; на седло в той сече злой
Я разрубленного вешал переметною сумой.
Вскачь летел, враги бежали, чтоб не встретиться со мной.
 
 
Ввечеру их караула со скалы раздался глас:
"Поспешайте! Небо снова грозно глянуло на нас!
Пыль, клубясь, до нас доходит, чтобы каждый взор погас.
Истребит нас без остатка рать несметная сейчас".
 
 
То войска мои, что мною взяты не были с собой,
Шли всю ночь, когда известье им доставил вестник мой.
Долы, заросли и горы захлестнул бойцов прибой;
Грозно грянули литавры с громозвучною трубой.
 
 
Всё узрев, хатайцы в страхе разбежались второпях;
Мы прошли войной долины, воцарились в тех местах;
Я с коня Рамаза сбросил, с ним сразился на мечах,
Все войска его пленил я, не добил разбитых в прах.
 
 
Был настигшими бегущий неприятель окружен,
С лошадей их посшибали и забрали всех в полон,
Вместо сна пришла к неспавшим ночь, похожая на сон,
А плененным, и здоровым, и больным – достался стон.
 
 
Отдохнуть мы захотели от губительных забот;
Длань мою отметил раной той неистовый поход.
Для хвалы и созерцанья приходил ко мне народ,
Говоря, что слов достойных языку недостает.
 
 
Всей доступной людям славы мне досталась благодать.
Те меня благословляли, те хотели целовать;
Воспитавшие героя стали знатные рыдать.
Мной разрубленных увидя, там давалась диву рать.
 
 
Разослал бойцов, чтоб каждый, дерзок, яростен и смел,
Волю полную имея, всей добычей овладел;
У искавших крови нашей, кровь я выточил из тел;
Крепостей врага не руша, взять без боя повелел.
 
 
Объявил Рамазу: "Видно, в злых делах ты несравним.
Ныне пленный, оправдайся, постарайся стать иным,
Сдай все крепости по счету, допусти свободно к ним,
А иначе сей проступок я причту ко всем иным".
 
 
Отвечал Рамаз: "Я ныне всех бессильней и бедней.
Одного лишь царедворца мне оставь из свиты всей,
Чтобы мог его послать я к гарнизонам крепостей,
И тебе отдам я в руки всё, что есть в стране моей!"
 
 
Я дозволил, и поехал царедворец по стране,
И привел он гарнизоны, передавшиеся мне;
Сдали крепости· Хатайя в той раскаялась войне,
И несметностью сокровищ я пресытился вполне.
 
 
Я вошел в Хатайю, чтобы обозреть ее кругом,
И ключи от всех сокровищ принесли, бия челом.
Повелел я: "Да вернется каждый житель в мирный дом".
Равный солнцу, всех простил я, не спалив своим огнем.
 
 
Рассмотрел я по порядку дань, доставшуюся нам,
Тех сокровищ непомерных обозреть нельзя очам;
Шарф и платье обнаружил удивительные там;
Взорам собственным не веришь даже если видишь сам.
 
 
Я не мог понять искусства, что с волшбою наравне;
Ткань не видана такая ни в одной земной стране;
Не ковровой, не шелко́вой эта ткань казалась мне,
Точно выкована кем-то, точно спаяна в огне.
 
 
Для пресветлой предназначил я наряд чудесный тот.
Для царя дары собрал я, не жалеющий забот;
Нагруженных кладью мулов и верблюдов десять сот
Я послал к нему с известьем, что удачен был поход.