Не могу остановиться: Откуда берутся навязчивые состояния и как от них избавиться

Сопутствующие сложности

Едва я уверилась, что выстроила стройную систему, психолог Делаверского университета Скотт Каплан, изучающий зависимость от онлайновых игр и интернета, предупредил меня: «Помните, "аддикция" и "компульсия" – просто слова, придуманные людьми. Не факт, что они в точности описывают реальность».

Вот одно из отклонений от идеальной схемы: аддикция может превратиться в компульсию в моем понимании этого нарушения. Со временем аддиктивное поведение, начавшееся с погони за азартом и удовольствием и диктуемое непреодолимой страстью к риску и выигрышу, может трансформироваться, так что единственной его целью станет ослабление тревоги, взвинченности и эмоционального упадка вследствие привыкания и синдрома отмены. Тогда употребление наркотических веществ или совершение аддиктивных действий становится компульсивным, хотя единственный выигрыш сравним с удовольствием, которое испытываешь, перестав бить себя молотком по голове. При серьезных аддикциях, по словам психолога Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе Николь Проуз, «состояние довольства превращается в свою противоположность, в неудовлетворенность, и вы принимаете наркотик или совершаете аддиктивное действие, чтобы сгладить негативный аффект. Вы этого не хотите, но вынуждены так поступать, чтобы вернуться к норме, эмоциональной и психологической». Бывшая аддикция переходит в компульсию.

Еще одна накладка: поведение, у одного человека являющееся компульсивным, может быть следствием нарушения контроля над импульсами у другого и аддикции у третьего. Один шопоголик опустошает прилавки, поскольку не может совладать со своими импульсами – не может устоять против соблазна заехать по дороге домой на магазинную парковку, чтобы «просто взглянуть одним глазком, нет ли скидки на что-нибудь полезное», и скупить все. В другом случае такое же поведение оказывается компульсивным: если не покупать, тревога усиливается до непереносимой, а покупка ее снимает.

Компульсивные занятия спортом показывают, как трудно уложить сложное и неоднозначное человеческое поведение в строгие рамки умозрительной схемы. Исследования чрезмерных тренировок начались в 1970-х гг., когда США охватило повальное увлечение бегом трусцой, и ученым пришлось поломать голову, чтобы понять, что именно они изучают. Некоторые считали этот феномен «спортивной аддикцией», другие – «облигатными тренировками», «компульсивными тренировками» и даже пользовались благообразным обозначением «приверженность спорту», приводя в качестве объяснения состязательность характера, огромное желание хорошо выглядеть и чувствовать себя или стремление преодолевать трудности^[5].

Терминологическая многоголосица свидетельствовала, что ученые не знают, с чем имеют дело: с аддикцией (мотивацией которой является удовольствие), с компульсией (движимой страхом, от которого спасает только спорт) или с чем-то третьим. В 2002 г. обзор 88 исследований по этой теме, опубликованных за предшествующие 29 лет, выявил общие проблемы: «Непоследовательность в использовании или отсутствие контрольных групп, противоречивые критерии оценки зависимости от тренировок и / или несостоятельные или неподходящие параметры этой зависимости» (по заключению ученых Флоридского университета, приведенному в журнале Psychology of Sport and Exercise). Иными словами, попытки изучать перетренированность имели настолько шаткую методологическую основу, что фактически не представляли научной ценности.

Однако проблемные исследования, в ходе которых людям предлагалось объяснить, почему они тренируются, создали по крайней мере фундамент классификации, выработанной практическим путем. Оказалось, что причиной самоистязания физическими упражнениями могут быть самые разные психологические проблемы. Одним людям важно чувствовать, что они управляют своей судьбой хотя бы отчасти – в том, что касается физической формы и физиологии. Другими движет стремление возвыситься над естественными физическими потребностями («отдых – для слабаков») или силой воли одолеть низменные желания (например, позволить себе предаться лени). Третьи, упражняющиеся ради лучшей формы, начинают удлинять и учащать пробежки, поскольку получают от этого удовольствие, – это гедонистическая модель аддикции. Четвертые жаждут вознаграждения извне, например медалей или поклонения болельщиков. Ни в одном из этих случаев, однако, поклоннику тренировок не кажется, что у него взорвется мозг, если потренироваться не удастся.

Напротив, компульсивные спортсмены занимаются по внутренним причинам, чтобы выровнять настроение или прийти в норму. Тренировки для них – главное в жизни. Это единственный способ облегчить невыносимый гнет тревоги, от которой они страдают, когда не имеют возможности потренироваться. Изначально мотивом для таких людей могло быть стремление обрести форму, но постепенно выяснилось, что спорт не столько источник радости, сколько отдушина для сброса напряжения, которую ничем нельзя заменить. «Мы знаем, что мотивы заняться спортом бывают разные, – сказал Дэниел Саймонс Даунс, кинезиолог Университета штата Пенсильвания, разработавший шкалу оценки спортивной зависимости для врачей и неспециалистов. – Есть также множество причин выхода за пределы разумного, и избавление от непереносимой тревоги – одно из вероятных объяснений». Это относится к компульсивным людям, таким как Кэрри Арнольд.

Разумеется, между аддикцией и компульсией нет четкой границы, поскольку невозможность заниматься желанным делом, доставляющим огромную радость, также может стать источником беспокойства. Важно, однако, что аддикция порождается радостью и удовольствием, а компульсия – тревогой. Компульсивные любители спорта испытывают «более сильную тревогу в отсутствии упражнений, чем бегуны, свободные от внутреннего принуждения», – утверждается в обзоре 2002 г. Они чувствуют себя в лучшем случае не в своей тарелке, пропустив тренировку. Их целью, в соответствии с сутью любой компульсии, является «ослабление отрицательных эмоций», как сказано в исследовании группы английских ученых из Университета Лафборо во главе с Кэролайн Мейер, опубликованном в 2011 г. в International Journal of Eating Disorders: «Отличительный признак компульсивных тренировок – это угнетенное состояние духа, например ощущение беспокойства, депрессии и вины при воздержании от упражнений».

Из-за чего это происходит? Психологические и личностные черты, формирующие предрасположенность к «развитию компульсивности в отношении физических упражнений», по словам Мейер, – это перфекционизм и другие элементы обсессивно-компульсивного расстройства личности. Особенно характерно для компульсивных спортсменов намного более болезненное в сравнении с окружающими отношение к своим ошибкам, чрезвычайно высокие личные критерии успеха и нравственности и хроническое чувство вины за свои поступки. Все это проявления крайней добросовестности, отличающей людей с мягкими формами компульсии^[6].

«Перфекционизм оказался одним из самых надежных прогностических факторов компульсивных тренировок», – сообщила Мейер. Неизбежное несоответствие идеалу порождает тревогу, с которой способны справиться только упражнения. В результате развивается компульсия, вынуждающая любителя спорта тренироваться на износ.

* * *

Человек с молотком видит вокруг только гвозди. Журналист, захваченный научной и феноменологической проблематикой компульсии, за каждым действием окружающих усматривает тревожность, а любую странность в поведении считает проявлением компульсивности. При оценке распространенности различных форм компульсий я опиралась на самые надежные доступные мне данные, обычно из таких источников, как Национальный институт психического здоровья. Однако вопрос о том, как трактовать наблюдающееся разрастание списка психиатрических диагнозов, неоднозначен хотя бы по той причине, что психиатры и прочие специалисты упорно проталкивают мысль, что наше общество поражено массовой эпидемией недиагностированных психических отклонений. Вследствие этого давления миллионы людей уверовали, что больны, и обращаются к врачам за подтверждением. Размыванием диагностических критериев, возможно, объясняется и повышение частоты заболеваемости психическими расстройствами. С годами психиатры сокращали промежуток времени, в течение которого у вас должны наблюдаться определенные симптомы, чтобы диагностировать заболевание, – скажем, с шести месяцев до трех, – или от девяти обязательных симптомов переходили к шести. «Эпидемия», о которой трубит отрасль психического здоровья, – это результат «изменения традиций диагностики», по убеждению психиатра Аллена Фрэнсиса, возглавлявшего специальную группу по разработке DSM – IV. «Это не значит, что увеличилось число психически больных, изменилось представление о том, что считать болезнью». Следует также помнить, что у психических нарушений нет объективных биомаркеров, выявляемых сканированием мозга, анализом крови и другими методами. Психиатры и психологи ставят диагноз практически только на основании того, как пациенты описывают свое самочувствие. Нетрудно найти в этих описаниях совпадения с тем или иным диагнозом из DSM, тем более что специалисты, разрабатывающие эти критерии, скорее, боятся упустить болезнь, чем навесить ярлык «психа» на нормального человека. Пожалуй, можно сказать, что все мы психически больны в той мере, в какой считаем себя больными.

При общении с людьми, страдающими от тяжелых компульсий, у меня часто возникало ощущение сродни тому, что испытываешь, глядя на солнечный свет, настолько яркий, что он застилает свет планет и звезд. Хотя я понимала, что крайне выраженная компульсивность, разрушающая судьбы, отношения и карьеру, порождена отчаянной потребностью держать тревожность под контролем, мне было трудно относиться к ней как к гипертрофированной форме обычных человеческих причуд. Это поведение было слишком обескураживающим, слишком режущим глаз. Однако звезды светят днем точно так же, как и ночью, и мягкие проявления компульсивного поведения окружают нас везде и всюду. Присмотревшись к самим себе, мы, вероятно, тоже их обнаружим. Очень многое из того, что мы делаем, хорошее или дурное, проистекает из того же источника, что и компульсии. Стоит взглянуть на свое и чужое поведение в этом свете, и многое из того, что казалось необъяснимым, становится понятным. Главное, что поняла я: компульсивное поведение необязательно свидетельствует о психическом расстройстве. Когда это происходит, несчастные больные нуждаются в диагностике и профессиональной помощи. Но очень многие компульсии являются проявлением совершенно нормальных психологических потребностей – в душевном покое и контроле над собственной жизнью, в социальных связях и личной значимости. Если это психическое отклонение… Что ж, тогда все мы безумны!

Глава 2
Обсессивно-компульсивное расстройство, или Фред в холодильнике

Ежегодное собрание Международной организации по изучению обсессивно-компульсивного расстройства неизменно встречает гостей форменным столпотворением на входе. Сегодняшнее июльское утро в Atlanta Hyatt не исключение. Кажется, что все 1100 участников бросились регистрироваться одновременно, однако, рассеявшись по залу с рядами складных стульев, потеряли интерес к происходящему. Чествование пожилой четы, открывшей группу для страдающих ОКР в Нью-Джерси… Премия ученым за революционное исследование патологического накопительства… Присутствующие больше интересуются соседями и собственными телефонами, чем ораторами.

Но вот к трибуне стремительно проходит Шэла Найсли и электризует зал, приковывая к себе всеобщее внимание. «Я вспоминаю знойный день лета 1975 г., – начинает Шэла, расхаживая по сцене, как ягуар в клетке. – Мне четыре года. Мы с мамой стоим у края тротуара, собираясь перейти улицу. Я надеюсь, что мы идем покормить уток». А дальше… Будто материализовавшаяся из воздуха машина, страшный удар. Искалеченные ноги Шэлы, буквально размазанные по асфальту. «В тот день мы чуть не погибли, – продолжает она, – и мой мозг запомнил, что мир – это очень, очень опасное место. Мозг решил, что должен обращать мое внимание на все окружающие угрозы, чтобы меня защитить».

Вскоре ей начали сниться кошмары. Ее родители лежали на гильотине под готовым сорваться лезвием, и, просыпаясь, Шэла знала – именно знала! – что лишь она может их спасти. Для этого нужно сконцентрироваться на образе, достаточно ярком, чтобы прогнать образ гильотины. И она представляла всадника, несущегося во весь опор на выручку. Случалось, однако, что и после явления всадника Шэла чувствовала: родителям по-прежнему грозит опасность. Наверное, столь же острый и неотступный ужас испытываешь, если в дом врываются террористы, наставляют ствол на твоего ребенка или родителя, сестру или брата и кричат: «Делай то-то или им конец!» «Обжигающий, липкий, тошнотворный ужас разрастается и заполняет тебя целиком, – вспоминает она. – Вы сделаете все, что он прикажет». В данном случае «он» – это собственный мозг, предупреждающий, что родителей постигнет нечто ужасное, если она… Требование, что именно она должна сделать, менялось с течением лет. Неизменной оставалась убежденность, что об этом никому нельзя рассказывать: «Ты молчишь о том, что видишь у себя в голове, потому что, если проговоришься, это случится на самом деле. Я все держала в тайне».

Лишь в двадцать с лишним, обратившись, наконец, к психотерапевту, Шэла узнала, что происходящее с ней называется обсессивно-компульсивным расстройством. Оно заставляло ее выполнять ритуалы, внешне совершенно бессмысленные, от которых, однако, невозможно было удержаться. Ритуалы крутились вокруг цифры «четыре». Шэла считала до четырех, делила все что можно на четыре части, рассаживала игрушки и расставляла книги по четыре, чтобы поставить заслон несчастьям, грозившим ее родителям. Когда тревога становилась невыносимой, переходила к оружию крупного калибра. Шестнадцать. Даже тридцать два.

Шэла работала торговым представителем и менеджером по продажам по 13–15 часов в сутки. Только работа на износ помогала заглушить тяжелые мысли: пока ее ум был занят, он не мог повсюду искать опасности. Психотерапевты оказались бессильны. В поиске избавления она рассказала о своей зацикленности на четверке сначала одному, затем второму, третьему и череде других, но все, что обрела в этом эпическом странствии, – «совет просто перестать об этом думать». (Люди с обсессивно-компульсивным расстройством страдают от него в среднем 14–17 лет, прежде чем будет поставлен верный диагноз, и обращаются как минимум к двум психотерапевтам, пока не найдут того, кто умеет его лечить. Об этом свидетельствуют данные IOCDF.)

«Просто перестать!» – именно это чаще всего слышат жертвы компульсии. Ответ «ты псих» стоит на втором месте. Но перестать – последнее, что Шэла была в состоянии сделать. Пока она ехала на работу, мозг постоянно спрашивал ее, уверена ли она – абсолютно, железобетонно уверена, – что машину тряхнуло на банальной рытвине. Что, если она кого-то переехала? Нужно вернуться и проверить, хотя это чушь, конечно, однако, если развернуться сейчас же, жертву еще можно будет спасти. Ладно, едем назад. Проклятье! Где это место? В результате Шэла опаздывала. Компульсия, словно ядовитое облако из фильма ужасов, разрушала ее жизнь.

Однажды, когда ей было почти сорок, Шэла услышала новый шепот компульсии: «Кажется, твой кот Фред закрыт в холодильнике и вот-вот замерзнет насмерть». Чепуха, возразила свободная от ОКР часть ее разума. Как мог Фред оказаться в холодильнике? Хотя, конечно, проверить ничего не стоит. Маленькое дело для большого ума! Разумеется, ни следа Фреда. Распахнув дверцу, Шэла вглядывалась в нутро холодильника, пока не убедилась, что Фред не прячется ни в контейнере для овощей, ни за упаковкой апельсинового сока, – а затем компульсивно проверяла снова и снова, как это свойственно заложникам ОКР. Как-то раз Фред прошествовал мимо нее и скрылся в гостиной. У Шэлы мелькнула дикая мысль: что, если кот каким-то образом телепортировался в холодильник, как только пропал из вида! Она проверила еще раз. «Я сама понимала, как это глупо, – впоследствии рассказывала Шэла. – Я знала, что Фреда нет в холодильнике. Но просто не могла отойти от дверцы».

Навязчивые мысли, непреодолимое желание действовать

До 1980-х гг. распространенность обсессивно-компульсивного расстройства оценивалась в 0,005–0,5 %. В 20-тысячной толпе, заполняющей Таймс-сквер в утренний час пик, нашлось бы от одного до десяти человек с этим заболеванием, то есть оно считались одним из самых редких психических нарушений. Но в последующие тридцать лет распространенность вроде бы выросла. Причина этого (диагноз ставится неоправданно часто или прежде выявляемость была слишком низкой?) является предметом яростных споров. Как бы то ни было, по оценкам Национального института психического здоровья, ныне у 1,6 % американцев в течение жизни разовьется это психоневрологическое расстройство, а 1 % взрослого населения, то есть от двух до трех миллионов человек, страдают им в каждый отдельно взятый год. Мужчинам и женщинам оно угрожает в равной степени. Дети болеют в два раза реже: среди лиц моложе 18 лет ОКР поражен один из двухсот. Наибольший риск развития обсессивно-компульсивного расстройства наблюдается в возрасте 10–12 лет, а также в старшем подростковом и раннем юношеском возрасте. В эти периоды мозг переживает бурный рост количества нейронов и связей между ними, а затем удаляет лишние связи, освобождая кору от необязательных синапсов. Это сложный процесс, в котором возможны сбои.

Базовое описание обсессивно-компульсивного расстройства весьма просто. Чтобы соответствовать диагностическим критериям Американской психиатрической ассоциации, нужно иметь угнетающие, повторяющиеся, неотступные мысли или мысленные образы – обсессии, – ощущающиеся как навязчивые и (почти всегда) эгодистонные. Последнее определение обозначает мысли, воспринимающиеся не как естественная часть подлинного «Я», а словно бы внедренные извне неким жестоким кукловодом, дергающим за нейронные ниточки вашего мозга. Они сталкиваются с вашими представлениями о самом себе и о том, что есть истина. При эгодистонности человек отчасти понимает, что навязчивые мысли (что он покрыт микробами, что что-то не так или что с близкими вот-вот случится какое-то несчастье) имеют самую призрачную связь с действительностью^[7]. Уступив воображаемым требованиям и освободившись от тревоги, человек не испытывает ни радости, ни особого удовлетворения, поскольку он словно исполнил приказание кукловода. Битва за контроль над собственным мозгом была проиграна.

Ощущение, что навязчивые мысли рождаются вне той части разума, которая делает вас вами, не лишает их могущества и не ослабляет тиски болезни. Можно ли вообразить худшее состояние, чем, например, на начальной стадии болезни Альцгеймера, когда человек понимает, что теряет память и рассудок, но ничего не может сделать? Обсессивно-компульсивное расстройство в этом отношении аналогично: пациенты знают, что их мысли – сущее безумие, но это осознание не позволяет справиться с ними. Большинство людей с ОКР отдают себе отчет в том, что кот, только что скрывшийся из виду, не может оказаться в холодильнике, что духовка – выключенная, в чем они убедились пять минут назад, – не может быть включенной и что они не заболеют СПИДом, перестав скрести руки до крови. Вероятность, что их опасения справедливы, бесконечно мала, однако они чувствуют: бесконечно малый не значит невероятный. В результате возникает давящий страх, облегчить который можно лишь повторением действия, и больные сдаются этой потребности – сдаются снова и снова, причем здравая часть их рассудка наблюдает за этим безумием с беспомощным ужасом водителя, утратившего контроль над сорвавшейся в пропасть машиной.

Это второй элемент ОКР – компульсии, повторяющиеся и зачастую ритуализованные действия, которые больной чувствует себя вынужденным выполнять, поскольку подозревает, считает или боится, что в противном случае его навязчивый страх воплотится в жизнь. Люди компульсивно подчиняются приказам обсессии, потому что, если и пока этого не сделать, тревога не даст им дышать, а гормон стресса кортизол будет отравлять мозг, словно разлив токсичных отходов. Спектр компульсивных действий, вынужденно совершаемых больными ОКР, превосходит самые дикие выдумки больной фантазии. Судя по данным специализированных медклиник, наиболее распространенными являются компульсии чистоты (провоцируемая навязчивой мыслью о микробах и других источниках загрязнения) и контроля (следствие навязчивого убеждения в каком-то опасном упущении, например забытой включенной духовке).

Американцы старшего возраста сразу вспомнят самую знаменитую жертву обсессивно-компульсивного расстройства – Говарда Хьюза, промышленника, кинопродюсера, ставшего на склоне лет отшельником. У него развился невыносимый страх микробов и вследствие этого – контактов с людьми, и миллиардное состояние было спущено на выполнение требований компульсии. Например, его инструкция для обслуги по «приготовлению консервированных фруктов» включала девять безумных шагов. На третьем следовало вымыть невскрытую банку, дождаться, когда отмокнет этикетка, и удалить ее, цилиндрическую часть банки тереть «многократно, пока все частицы пыли, остатки этикетки и вообще любые источники загрязнения не будут удалены», а затем обработать «мелкие выемки по периметру» обильной мыльной пеной. Шаг пятый: «Перекладывая фрукты из банки на стерильную тарелку, следите за тем, чтобы ни в какой момент времени никакая часть тела, включая кисти рук, не находилась непосредственно над банкой или тарелкой. По возможности, держите голову, верхнюю часть тела, руки и прочее на расстоянии как минимум 30 см»^[8].

Компульсия чистоты – это нормальное поведение, принимающее гипертрофированные формы у человека, мучимого ОКР. Вероятно, поэтому оно настолько распространено. Компульсивный контроль также отражает нормальные мотивы, раздутые обсессивно-компульсивным расстройством до иррациональной степени. Навязчивая мысль – «что-то не так» – терзает жертву, пока не будет выполнено определенное действие (убедиться, что заперта дверь или выключена духовка, сдать назад и удостовериться, что машина подпрыгнула ни на чем ином, как на «лежачем полицейском»). Совершение действия дарит чувство облегчения, поскольку опасности удалось избежать. На многих из нас в момент засыпания порой накатывает тревога: «Дверь действительно заперта?» В разум Тома Сомяка эта мысль многократно вторгается каждую ночь. Это началось, когда ему было около двадцати и он впервые стал жить один. Он чувствовал себя обязанным встать с кровати, спуститься по лестнице в прихожую и проверить замки и защелки на внешней и внутренней дверях – и так многократно, пока усталость не угомонит овладевших им демонов.

Каждое утро, когда Сомяк отправлялся на работу, его снова одолевала отчаянная необходимость удостовериться, что он запер дверь, вынуждая возвращаться и проверять. Как и ночная компульсия, дневная не ограничивалась однократной проверкой. Иногда он восемь раз разворачивался на полпути. Почти двадцать лет спустя Сомяк поделился со мной воспоминаниями об этом периоде жизни: «У меня было чувство, что что-то не в порядке. Я и не пытался с ним бороться. Просто сдавался и проверял». А потом проверял еще раз. И еще раз.

Рождение сына не просто изменило жизнь Сомяка. Это было событие как раз такого рода, которое могло убедить его разум, что в мире куда больше опасностей, чем представлялось ему в начале развития ОКР. Однажды утром он готовил ребенку ланч в детский сад, как вдруг его пронзила ужасная мысль: «Я только что прикасался к двери холодильника, а теперь у меня в руках ломтики хлеба для сандвича. Что, если на них попали микробы?» Он вымыл руки. Но затем ему понадобилась посуда, а кто знает, достаточно ли она чистая! И он снова вымыл руки. Прикоснулся к пакетику сока, который до этого неизвестно кто трогал в магазине, – опять мытье, лишь бы уберечь пищу своего малыша от смертельной заразы. «Мной овладела всепоглощающая навязчивая мысль, что все его вещи должны быть чистыми, – рассказывал Сомяк. – Я знал, что он ползает по полу, собирая всякую грязь и микробы, и все равно я должен был так поступать, чтобы его защитить». Приготовление завтрака заняло час. «Я понимал, что со мной что-то не так, но решил, что это пройдет», – вспоминал он.

Симптомы ослабли на несколько лет – для обсессивно-компульсивного расстройства это вполне обычно. Обычно и то, что, вернувшись, заболевание приняло другую форму. В 2001 г. неизвестный разослал споры сибирской язвы нескольким деятелям СМИ и политикам в Нью-Йорке и Вашингтоне. Это была самая страшная акция с применением биологического оружия в истории США. Пятеро получателей умерли, еще семнадцать перенесли тяжелое заболевание. Сомяк в это время находился в Остине, в штате Техас, где вел группу поддержки для больных ОКР, и, разумеется, не имел ни одной причины считать, что находится в списке адресатов у отравителей. Однако дело почти десять лет оставалось нераскрытым^[9]. Кто знает, что еще планирует террорист и где?

Сомяк сделал то, что должен был: запретил кому бы то ни было, кроме него самого, забирать почту из ящика у подъездной дороги к дому. Сам он, чтобы сходить за ней, совершал сложный 90-минутный ритуал: переодевался в старую одежду и обувь, обрабатывал дезинфицирующим средством каждую поверхность, с которой соприкасалась почта, помещал конверты в особые пакеты… «Что, если бы мы получили письмо, прошедшее через тот же сортировочный аппарат [что и письма со спорами сибирской язвы]?» – заметил он при нашем разговоре. В этом есть рациональное зерно. Действительно, 94-летний житель Коннектикута Оттили Лундгрен каким-то образом получил смертельную дозу возбудителей болезни, и еще несколько человек заболели. Но тревога Сомяка приняла гипертрофированные формы. «Представьте, что вы ночной сторож на складе, – пояснил он. – Вдруг звучит сигнал тревоги. Вы идете посмотреть, что случилось. То же самое с теми, кто страдает ОКР. Чувствуешь, как тебя переполняет тревога, и ищешь причину».

* * *

Компульсивное стремление к порядку также проистекает из чувства некоего упущения или неправильности. Большинство людей, однако, согласятся, что компульсивный контроль направлен на устранение теоретически возможной угрозы (оставленная включенной духовка или незапертая дверь), тогда как объекты компульсивного стремления к порядку требуют исправления исключительно в глазах больных ОКР. Иррациональные ритуалы пожирают их, словно мистический костер, заставляя пересчитывать двери по дороге на работу, расставлять по алфавиту посуду на кухне, в магической последовательности прикасаться к определенным предметам, прежде чем выйти из дому.

Ощущение «что-то не в порядке» в таких случаях менее артикулировано, чем при навязчивых мыслях о микробах, однако оно порождает веру, что неправильный способ идти, разговаривать или мыслить приводит к чудовищной трагедии. Страх Шэлы Найсли, что ее кот заперт в холодильнике, представляет собой проявление именно этой разновидности обсессии с развитым воображаемым элементом. Чувство какого-то упущения завладевает умом, и щупальца тревоги прорастают буквально в каждую клеточку, в каждый нейрон, так, что дыхание перехватывает от невыносимого ожидания катастрофы, которая неминуемо разразится, если не выполнить требования внутреннего голоса. В более мягких формах компульсивное стремление к порядку возникает вследствие воспринимаемой неправильности в расстановке предметов, причем «неправильной» она является лишь в глазах больного.

У Меган компульсивная страсть к порядку впервые проявилась в четырехлетнем возрасте. Когда нужно было убирать игрушки, особенно конструкторы и наборы Lego, она не ограничивалась тем, чтобы просто побросать их в ящик. Она делала глубокий вдох, обводила взглядом спальню, пестревшую множеством цветов и форм, и для начала брала, скажем, красную деталь Lego с четырьмя выступами, которую клала в строго определенное место как основание башни. Дальше брала синюю деталь с четырьмя выступами – и задумывалась. Где ей место – рядом с такой же по форме красной или среди других синих? Не в силах понять, какое место в пространстве предназначено именно для этой детали и для любой другой игрушки, Меган лишалась возможности действовать. Она пробовала то один, то другой принцип систематизации и без конца меняла порядок под неотступное жужжание в голове: «Постой, ты уверена, что все правильно? Вдруг нет?»

«Если место не казалось совершенно правильным, я не клала туда игрушку, – рассказывает Меган. – Родители считали это упрямством. Но нет, это была всемогущая компульсия стремления к порядку. Лучше было оставить игрушки разбросанными как попало, чем сложить их неправильно. Всю жизнь, сколько себя помню, меня терзала эта тревога».

Сейчас Меган, сотрудница биологической лаборатории крупного университета на Среднем Западе, борется с компульсией методом «один предмет – один выбор». Он предназначается для людей с навязчивой потребностью класть вещи «правильно» и заключается в том, чтобы относить каждый предмет к одной из обширных категорий и сразу переходить к следующему. Если кто-то другой решает убрать оборудование в конце рабочего дня, Меган способна это вынести. Она знает, что у сослуживца есть свой принцип организации пространства, и это помогает держать тревогу по поводу порядка в узде.

* * *

ОКР является самой известной формой компульсивного поведения, но известный – не значит понятный. В массовой культуре это расстройство нередко изображается милой странностью, очаровательной эксцентричностью – как, например, в образе детектива Эдриена Монка из сериала «Монк», неизменно выравнивающего криво висящие картины, выстраивающего в линеечку письменные принадлежности и складывающего журналы симметричными стопками, чтобы все было «как надо». Однако все опрошенные мною больные c ОКР фактически повторяли слова Шэлы Найсли: «Со стороны не видно, что творится в душе у другого человека, поэтому вам не понять всей меры этого страха, этой тревоги, выпивающей все соки и скручивающей в узел внутренности. Большинство людей судят об ОКР лишь по внешним проявлениям. Тот, кто заявляет, что чуточку компульсивен, не имеет ни малейшего представления, о чем он говорит».

Если мысль не вызывает у вас ужаса, который вы ощутили бы, увидев пистолетное дуло, приставленное к виску вашего ребенка, это не ОКР. Если сердце от нее не готово выскочить из груди, это не ОКР. Если она не парализует вас, не позволяя делать ничего, пока вы не устраните источник тревоги, это не ОКР. «Это настолько подавляющее, частое и властное переживание, что оно лишает вас дееспособности, и настолько сокрушительное, что вы готовы на все, лишь бы от него избавиться», – пояснил глава IOCDF Джефф Шимански.