Читать книгу: «Эмма Браун», страница 7

Глава 9

Мистер Эллин, когда пришел навестить меня после обеда, мог заметить, что глаза мои слегка покраснели – отчасти из-за кропотливой работы, требовавшей внимания, отчасти, признаюсь, из-за снисходительных поучений, обращенных к самой себе, поводом к которым послужила излишняя мечтательность. Мою плачевную наружность он оставил без внимания: не выразил сочувствия, но и не засыпал вопросами, отчего я испытала бы неловкость. Он уселся возле камина, всем своим видом выражая удовольствие, оттого что занял наконец одно из любимейших своих местечек. Я почувствовала громадное облегчение, когда меня вернули к небогатому событиями настоящему, и приготовилась выслушать все новости нашего городка от моего словоохотливого гостя. Мне нравилось общество мистера Эллина, ибо отношения наши не допускали недомолвок и двусмысленностей, что лишь отягощают дружбу ожиданиями и осуждением. Я не искала себе нового мужа и не сомневалась, что мистер Эллин не ждет от меня ничего иного, кроме чая и кексов. И то и другое я охотно ему предложила, и мы с удовольствием расположились у огня, чтобы скоротать зимний вечер за любезной беседой. Гость мой был превосходным рассказчиком и, без сомнения, умел превратить пустячную сплетню в захватывающий роман.

– Миссис Чалфонт, я расскажу вам странную историю. – Он помешал ложечкой чай и намазал теплую ячменную лепешку маслом, с терпеливым одобрением наблюдая, как оно тает. – Надеюсь, женское чутье поможет вам пролить хоть какой-то свет на случившееся: здесь требуется свежий взгляд.

– Мне не терпится услышать ваш рассказ и не хотелось бы вас разочаровать, но в жизни я привыкла полагаться все-таки на рассудок, а не на чутье.

– Тем лучше, – улыбнулся мой гость, – ибо повесть моя сама по себе настолько невероятна, что неплохо бы поставить ее на якорь здравомыслия и рассудительности.

Так я впервые услышала о Матильде Фицгиббон. Мистер Эллин поведал мне ее историю в обычной своей неспешной манере, начав с первой их встречи. Пока он говорил, я занималась шитьем, поскольку собиралась завершить работу в тот же день. Едва он успел начать свой рассказ, с первых же слов вызвавший у меня живейший интерес, как вдруг прервался и воскликнул с удивлением:

– Боже милостивый! Где вы взяли эту накидку?

Это была весьма приметная накидка – шелковая, отороченная мехом и отделанная алым бархатом. Когда я рассказала, как она ко мне попала, на лице его отразились чувства, необычные для человека столь флегматичного. Я поняла причину, когда услышала его повесть целиком.

– Печальная история, – заметила я. – Вы проявили доброту, когда приняли участие в судьбе девочки.

– Когда-то я был знаком с другим несчастным ребенком. – За его легким любезным тоном скрывалась мрачная серьезность. – Это дитя, похоже, восходит на знакомую Голгофу.

– И теперь это дитя лишилось не только имени, родителей и средств к существованию, но вдобавок и одежды, – заключила я.

– Не будь она так мала и беззащитна, меня восхитило бы столь искусно задуманное исчезновение ее прошлого, но слишком многое здесь вызывает жалость. Кое-что в этой истории мне непонятно. Девочка так глубоко переживает свое несчастье, хоть и говорит мало. Я не могу этого объяснить, но весь ее облик выражает куда больше, чем слова. Глаза ее будто разговаривают со мной как со старым знакомым. Порой в ее обществе я чувствую себя крайне неловко, а порой – легко и свободно.

– Что и говорить, судьба ее незавидна. – Я открыла шкатулку с пуговицами, чтобы подыскать замену оторванной застежке. – И все же зачем кому-то стараться благополучно ее устроить только для того, чтобы потом бросить?

– Прежде всего мне пришло на ум, что ее опекун пожелал избавиться от утомительной ответственности. – Мистер Эллин окинул цепким взглядом маленькие костяные кружки, когда я высыпала их себе на ладонь. С поразительным для мужчины вниманием к мелочам он тотчас нашел подходящую пуговицу и протянул ее мне. – Поскольку на своего красивого провожатого девочка нисколько не походила, я решил, что в близком родстве они не состоят. Должно быть, она внебрачное дитя бедных, но любящих родителей, которые оказались настолько безрассудны, что покинули этот мир, не оставив ребенку состояния.

– Да, но тот мужчина, несомненно, жалел ее, хотя и не любил, – проговорила я.

Изменчивые глаза мистера Эллина потемнели, сделались черно-серыми, как сланец.

– Некоторым натурам жалость неведома, в особенности когда они властвуют над беззащитными, чей голос никто не слышит.

Меня удивила внезапная перемена в моем собеседнике.

– Да, но даже если незаконная племянница – обуза для свободного мужчины, при обычных обстоятельствах ему не было бы надобности самому заниматься устройством ее судьбы. Он мог просто кого-то нанять, кто позаботился бы о ней, но больше не показываться ей на глаза.

– Вы совершенно правы, миссис Чалфонт! – Мистер Эллин повеселел и снова сделался прежним. – Эта самая мысль заставила меня пересмотреть первоначальное мое суждение. На раздумье ушло несколько дней, и я пришел к другому умозаключению. Матильда Фицгиббон не внебрачная дочь бедных умерших родителей, а скорее, незаконное дитя богатых, но почивших. В действительности она именно та, за кого выдал ее папаша-самозванец: маленькая наследница, за тем лишь исключением, что не его наследница. Теперь я убежден, что Конуэй Фицгиббон, кем бы он ни был на самом деле, по сути, бедный родственник. Как видно, он залез в долги и отчаянно нуждался в деньгах. Если бы удалось избавиться от своей беззащитной родственницы, то его затруднения могли бы разрешиться.

– Неужели он хотел ее убить? О нет! Конечно, нет, мистер Эллин!

– Я этого не говорил. Даже бессердечный негодяй едва ли решится на убийство. Есть и иные способы отделаться от помехи. К примеру, он мог поместить девочку в никому не ведомое заведение, а затем бесследно исчезнуть. Разумеется, ему понадобился бы труп и похороны, прежде чем он смог бы прибрать к рукам состояние Матильды, но вы ведь знаете: детям цена невысока. Кто угодно с нужными связями без труда раздобудет детское тело за скромную сумму. Не слишком щепетильного врача легко уговорить подписать свидетельство о смерти ребенка, которого он никогда не видел. И новый наследник может на несколько лет отправиться за границу, чтобы избежать расспросов. А что до дальнейшей судьбы девочки, если та умрет, ее родственник сделается почти честным человеком, а если выживет, то ее ждет жизнь, уготованная Господом невзрачным женщинам, что уже отмечены печатью презрения своего Создателя.

Мрачная картина, нарисованная мистером Эллином, глубоко меня потрясла, однако я тотчас ухватилась за обнадеживающую мысль.

– Почему бы нам не удержать карающую руку равнодушного Создателя? Я могла бы заплатить за обучение девочки.

– Как и я, миссис Чалфонт: и я уже позаботился об этом, – но этим невольно потворствовал дьявольскому замыслу: примкнул к притеснителям девочки, стал соучастником злодейства. Вопрос этот слишком сложен, чтобы удовольствоваться простым ответом. Кто бы ни лишил Матильду законного наследства, человек этот должен быть наказан, и наказан сурово. Я найду негодяя и заставлю его за все ответить. Но где начинать поиски? Отметить булавкой случайное место на карте и отправиться разыскивать неприметную девочку, которая никому не нужна? Я за неделю мог бы найти тысячу таких и, пожалуй, увезти с собой, если бы захотел. Нет, мне нужно за что-то зацепиться. Ах, будь у меня ключ к разгадке…

– Что ж, здесь вам может пригодиться мой практичный ум. Я вижу две зацепки, – сказала я.

– Как? – поразился мистер Эллин. – Вы только что впервые услышали эту историю.

– Прежде всего нет сомнения, что девочка родом не из здешних мест.

– Но почему вы так решили?

– Ее туфли слишком изящны для Дирфилдских холмов или низин Руксбери.

– Тогда откуда она?

Я протянула ему вещицу, которую закончила чинить.

– У этой маленькой элегантной блузки есть свои приметы. Если мерзавец, что привез девочку, хотел замести следы, ему следовало срезать ярлыки. – Я показала мистеру Эллину крохотный вышитый лоскуток с хорошо известным именем знаменитой модной портнихи, чья фантазия создала эту вещь.

– А другие вещи? – с живостью спросил он. – Они помечены так же?

Мы внимательно осмотрели остальные наряды один за другим. Хоть некоторые из них и были сшиты другими мастерами, все ателье находились в одном городе. Довольно далеко от графства Мидленд.

– Превосходно! – сказал мистер Эллин с чувством. – Теперь у меня есть отправная точка. Я уважаю и ценю ваши сыскные таланты и назначаю вас своей помощницей. Но вы сказали, что у вас есть и вторая зацепка.

Я не призналась в этом мистеру Эллину, но наблюдательность моя опиралась вовсе не на сыщицкие способности. Честно говоря, название городка, где были сшиты прелестные наряды девочки, привлекло мое внимание потому, что некогда у меня были знакомые по соседству. Второе мое замечание прозвучало не столь впечатляюще.

– Вообще-то пустяк, так – лишь моя догадка. Все наряды свидетельствуют об изысканном вкусе, и дело тут не в модных фасонах: они отличаются подлинной элегантностью и изяществом стиля. Это показывает, что тот, кто их купил, обладает утонченностью и чувством прекрасного, это не просто выскочка, у которого денег больше, чем мозгов.

– Итак, он истинный аристократ?

– Вам решать, мистер Эллин. Могу лишь отметить, что у этого человека отменный вкус.

Мистер Эллин взял с блюда последний кекс и поднялся, намереваясь откланяться.

– Простите меня, дорогая миссис Чалфонт, но мне не терпится заняться этим делом.

Я тотчас отпустила его. Хоть я и не сомневалась в его стремлении приступить к поискам, меня не оставляло чувство, что у него есть и другие дела. В Рождество на приятных холостяков большой спрос, и не только в домах, где имеются девицы на выданье. Замужние дамы тоже любят общество неженатых мужчин: находят в них задушевных собеседников. В глазах мужчины, который видит них нечто большее, нежели источник обедов и свежего белья, они замечают отблеск своей былой красоты и непосредственности, а женщинам куда важнее быть привлекательными в собственных глазах, нежели в чьих-либо других. Мистера Эллина любили даже мужья. Он не давал им повода для ревности, ибо никогда не переступал грани, за которой начинается флирт, а лишь оказывал внимание дамам. Этого умения недостает большинству представителей сильного пола. Далекий от желания сеять раздор между супругами, он подходил к брачному столу с подношением. Мистер Эллин восполнял пустоты семейной жизни. Он так искусно вплетал занимательное повествование между женскими сплетнями и мужским разговором, что муж и жена прислушивались друг к другу с куда большим интересом, нежели обыкновенно. Обладал он еще и тем преимуществом, что принадлежал к их кругу. Его акцент был едва уловимым, а очарование – несомненным. Человек занятный, как и его истории, он взял себе за правило никогда в угоду острословию не приносить в жертву хозяев дома, который только что оставил, поэтому его так охотно принимали и в богатых усадьбах, и в жилищах более скромных, таких как мое собственное. А мистер Эллин любил кочевать из дома в дом. Пожалуй, главной его привилегией было отсутствие всяких обязательств, ему не приходилось даже пальцем шевельнуть. Он мог не обременять себя подношением подарков, не ждали их и от него, как не требовали правдивого рассказа о его прошлом: настоящее имя мистера Эллина, как и причины его появления здесь, оставались тайной. Он с удовольствием наносил визиты, но не обязан был принимать гостей: можно ли ожидать, что бедный холостяк с единственной служанкой устроит званый обед? Довольно было одного его присутствия, большего не требовалось.

Женщины его обожали, потому что встречали такое к себе отношение разве что в юности, когда были молоды и прелестны. Однако девочку, описанную мистером Эллином, природа, как видно, обделила этим даром. И все же мне захотелось познакомиться с ней.

– Насчет Матильды! – Мистер Эллин задержался у дверей. – Как ни сильно мое желание попытаться разгадать тайну ее прошлого, мне тяжело оставлять ее. Я уже не могу доверить девочку заботам директрисы и ее сестер.

– Привозите ее ко мне, – предложила я не раздумывая. – Я буду одна на Рождество. Общество девочки доставит мне радость.

Он охотно принял мое предложение, но заметил:

– Я должен вас предупредить, что это весьма необычное дитя.

Девочка, которую привели ко мне, походила на эльфа и казалась не столько чудачкой не от мира сего, сколько неземным созданием. Заношенное платье служанки придавало ее жалкому облику какую-то трогательную печаль. Бледное лицо казалось мрачным, не добавляли привлекательности и растрепанные волосы. К своему новому обиталищу она проявила не больше интереса, чем посылка, которую перевезли из одного места в другое. Я предложила ей устроиться поудобнее, и она опустилась на краешек стула, взгляд ее тотчас сделался отрешенным. Казалось, девочка смирилась со своим новым положением, но не выразила ни удивления, ни радости. Хоть в жизни мне и приходилось встречать детей, чья судьба сложилась несчастливо, эта девочка, как видно, пережила больше страданий, чем выпало на их долю.

Мистер Эллин представил нас друг другу и откланялся. Когда он уходил, девочка повернулась к нему, и на лице ее промелькнуло какое-то неуловимое выражение – то ли мольба, то ли сожаление. Я проводила гостя до дверей, и он помедлил, чтобы сказать мне несколько слов наедине.

– Все хуже, чем я думал. Мисс Уилкокс продала все вещи Матильды, чтобы возместить свои издержки.

– Я еще не отдала те вещи, что починила, так что верну их ей.

– Оставьте одну для меня, – попросил мистер Эллин. – Она поможет мне установить личность девочки.

Он удалился, а я вернулась к несчастному ребенку, оставленному на мое попечение.

– У меня есть кое-что из твоих вещей, – заговорила я весело. – Мисс Уилкокс попросила меня починить их. Не хочешь переодеться?

Ее маленькое личико вспыхнуло, и она покачала головой.

– Они не мои. У меня ничего нет. – Она зажала в кулачке подол своего рваного платья и прибавила: – Вот это мое. Мне его отдали.

Я наклонилась к ее лицу:

– У тебя в самом деле ничего нет? Ничего, что напоминало бы тебе о детстве? Может быть, кукла или игрушка, подаренная тем, кому ты была дорога?

Казалось, мои расспросы ее испугали. Девочка затаила дыхание и отвела глаза:

– У меня было кольцо.

– Почему же ты его не носишь?

Она отважилась бросить на меня быстрый взгляд, словно раздумывала, можно ли быть со мной откровенной:

– У меня бы его отняли. Вот и пришлось спрятать…

– Скажи, где оно, и мы его вернем.

– Слишком поздно. Я оставила кольцо там, где его никогда не найдут.

Хоть девочка как будто и владела собой, я чувствовала ее тревогу и молча сидела рядом, пока она не успокоилась.

– Если ты не против, я могу сшить тебе платье, – предложила я. – И сделаю это с удовольствием.

Она настороженно наблюдала за мной, пока я перебирала ткани. Отрезы я покупала для себя: хотела обновить свой зимний гардероб, но теперь подумала, что нарядов у меня и так хватает. Я уже немолода, и предпочитаю сдержанные цвета. Когда я выложила перед девочкой темно-зеленое сукно из альпаки, коричневато-серый кашемир и шерстяную ткань в шотландскую клетку, к моему облегчению, это вызвало у нее некоторый интерес. Мне показалось, что ее вкусы совпадают с моими. Через некоторое время ее пальчик робко указал на зеленое сукно.

– А какую отделку ты бы хотела? Кружево или ленты? – спросила я. – Ты можешь выбрать любую.

– Я хочу платье, в котором можно свободно двигаться: бегать и не чувствовать себя связанной по рукам и ногам. Такое, в котором я могла бы не привлекать к себе внимания, – глухим голосом, как-то безжизненно проговорила Матильда.

Мне не хотелось с ней спорить или пытаться польстить.

– Я отделаю платье узкой полоской желтовато-коричневого бархата, – предложила я. – В нем ты будешь похожа на древесную листву.

Обмерив девочку, которая оказалась до боли худенькой, я разостлала ткань на столе и с радостью занялась любимым делом. Все мои попытки завязать разговор потерпели неудачу. Мне нравилось общество Матильды, но досаждать ей излишним вниманием я не хотела. Если она предпочитала молчать, мне незачем было стараться ее разговорить. Беседа не всегда сводится к обмену фразами: ее может оживить искусство рассказчика. Помня о том, что поведал мне мистер Эллин, я не стала забавлять свою гостью волшебными сказками, а попыталась увлечь рассказом из жизни, необычным и близким моему сердцу, иными словами – решила открыть ей свою собственную историю. Недавнее короткое путешествие к местам юности все еще занимало мои мысли, и я с радостью воспользовалась случаем возвратиться туда еще раз в сопровождении моей невзыскательной слушательницы.

– Я была немногим старше тебя, когда вышла замуж. Это случилось за месяц до того, как мне исполнилось семнадцать. Моего мужа звали Альберт Чалфонт. Тогда я знала его не больше, чем тебя теперь.

На бледном личике девочки появилось выражение некой заинтересованности. Я видела, что в маленькой ее головке теснится множество вопросов. Лицо Матильды носило следы усталости, поэтому я прервала рассказ и, прежде чем продолжить, набросила ей на плечи плед, подставила под ноги скамеечку, и только потом вернулась к своему рабочему столу.

– Мистер Чалфонт в свои сорок два года был плотным мужчиной небольшого роста, с редеющими рыжеватыми волосами и румяным лицом. У него имелся небольшой магазинчик и скромный запас избитых истин и расхожих суждений, которого ему хватило с избытком до конца дней. Он гордился тем, что каждый пенс заработал своим трудом и за всю жизнь не прочел ни единой книги. – Мне наконец удалось привлечь внимание моей слушательницы: она, явно удивленная, вскинула бровь. – Была ли я влюблена? О да! Причем так страстно, как может быть влюблена только юная девушка, но, увы, не в того, кто был избран мне в спутники жизни.

Матильда пристально посмотрела на меня, даже чуть приоткрыла рот, словно хотела что-то спросить, но не проронила ни слова.

– Бедным девушкам не дано распоряжаться собственной жизнью, – ответила я на ее невысказанный вопрос. – Пусть даже они, как и мужчины, наделены волей, душой и умом, управлять своей судьбой не в их власти. Пойми, дорогая, это не родители принудили меня к замужеству, а две капризных стихии, рок и судьба, повелели покориться. Если тебе кажется странным, что я по собственной воле стала женой почтенного обывателя, что ж, признаюсь, теперь мне и самой это кажется странным. И все же тогда я не видела иного выхода.

Выражение лица девочки изменилось: теперь я видела сочувствие и понимание.

– Меня познакомили с мужчиной, которому предстояло стать моим мужем. Сказать по правде, ни его внешность, ни взгляды нисколько меня не заботили. Единственное, что было для меня важно, – он не тот, кого я любила. Я чувствовала, что преступлю некий закон природы или нарушу волю Небес, если свяжу себя не с Финчем Корнхиллом, а с другим мужчиной, но видела, как день за днем все больше слабеет моя бедная больная матушка, и это дало мне силы довести начатое до конца. Я спросила мистера Чалфонта, намерен ли он оказать финансовую помощь моей семье, и тот подтвердил, что это так, а я в свою очередь согласилась стать его женой. Вот и все. Так просто…

Но кажущаяся простота, плод решимости духа, а не желания сердца, повелевает подводными течениями наших чувств. Мой измученный разум искал пути, которые помогли бы Финчу понять, как я отважилась на такой шаг. Но если бы я нашла своего возлюбленного, что сказала бы ему? Что выхожу замуж за другого? Никакие оправдания не обелили бы мой поступок в его глазах и не уменьшили бы его боль. А если сказать Финчу, что я по-прежнему люблю только его одного? Нет! Я лишилась права на эту любовь. Признавшись в ней, я предала бы человека, которому обещала себя.

Я ничего не сделала. И ничего не сказала. Подобно многим оказавшимся в такой же ситуации, я позволила свадебным планам громоздиться вокруг, пока их громада не скрыла меня. Отец сшил мне для свадьбы красивое платье, Альберт купил увесистое кольцо, и в скором времени я, словно сомнамбула, уже стояла в церкви и клялась любить и почитать, пока смерть не разлучит нас, мужчину, с которым при иных обстоятельствах не проговорила бы и пяти минут.

Он жил примерно в восьми милях от нас. Я ожидала, что по выходе из церкви перееду в деревенскую местность и вдали от нашего городского дома буду любоваться сельскими видами. Как бы не так. Над шумным торговым городом Руксбери вечно висел туман – дымили соперничавшие между собой фабрики и заводы, – и мы ходили во мгле. Вокруг фабрик теснились трущобы, тротуары покрывала черная сажа, которая в дождливые дни превращалась в маслянистую липкую грязь, нещадно пачкавшую подол. Церковь Руксбери была очень красива, но обращала на себя внимание не столько внешним обликом, сколько запахом, ибо располагалась возле товарной станции, где стояли вагоны с нечистотами, которые отгоняли лишь раз в неделю. Копоть, зловоние, торговля и нищета составляли жизнь города, и неудивительно, что каждый год в канун Рождества колокола церкви Руксбери отчаянно звонили, изгоняя дьявола.

Замужество многим меня удивило. Обосновавшись над магазином мужа в четырех душных комнатах, которые обставляла его покойная мать, вооружившись щеткой, тряпкой, а также небольшим запасом свадебного белья, постельного и столового, я готовилась примерить на себя новую роль и тотчас приноровиться к ней.

Если говорить о браке, что подчиняет строгому порядку страсти, имущество и продолжение рода, для мужчин это лишь каркас их жизни, для женщин же – пустоты внутри каркаса, которые надобно заполнить. Но если у вас нет детей и полезного занятия, это все равно что наполнять водой утлую лодку. Я не любила мужа, а потому подозревала, что скорее принадлежу к большинству женщин, нежели составляю редкое исключение. Я не ждала счастья в замужестве и оттого не копила в душе обид и разочарований. Не качество, но количество – вот что ужасало меня в браке. Вынужденная жить в тесном соседстве с тучным, заросшим щетиной мужчиной, который видел во мне лишь собственность, чье единственное назначение – служить ему, как курительная трубка или тапочки, я должна была напоминать себе, что оковы мои не спадут спустя неделю, или год, или даже тот срок, что проводит на каторге осужденный преступник. Это случится, лишь когда один из нас испустит последний вздох.

Свои супружеские обязанности муж исполнял с тем же усердием, с каким занимался торговлей, и мне пришлось смириться с его домогательствами. Похоже, страдания – удел женщины, и я, как могла, старалась свыкнуться. Худшей пыткой для меня, как, наверное, и для большинства жен, была невозможность остаться наедине со своими мыслями. Мистер Чалфонт не догадывался, что голова моя может быть чем-то занята, и взял себе за правило весь день и половину ночи набивать ее своими взглядами и суждениями. По ночам в постели он храпел, а днем бубнил мне в ухо.

Но все это настолько обыденно, что и говорить не стоит: о подобных вещах обычно предпочитают помалкивать. Так что же удивительного в моем браке? Удивительно то, что, несмотря на все эти нелепости, я осталась прежней. Я воображала, будто смогу со временем привыкнуть и покориться, но отчужденность лишь укрепила мой дух, позволила мне остаться собой. Мои привязанности скрывались в том потаенном уголке души, где я их поселила. Жажда действия не оставила меня. И даже надежды, словно свежий беспокойный ветерок, оживляли круговорот моей жизни.

И все-таки мне хотелось бы замолвить словечко за мистера Чалфонта: он был так доволен собственной жизнью, что это почти восполняло мое разочарование в своей. Альберт полагал, что дела у него идут превосходно, ему нравилось его ремесло. Собственная особа вызывала у него восхищение, наружность была предметом его гордости. А теперь, в довершение всего, он обзавелся женой, молодой сильной женщиной, которую считали еще и красивой, и это ценное приобретение приводило его в восторг. Он никогда не требовал от меня заверений в любви. А если бы я спросила мужа о его чувствах ко мне, думаю, он пришел бы в недоумение, как если бы я осведомилась, что он думает о новейших французских романах. Внешнее впечатление – единственное, что имело значение. Таково было его убеждение, и муж от него не отступал.

Должно быть, я замолчала и глубоко задумалась, глядя на лежавшую передо мной на столе зеленую ткань, темную, нетронутую, как девственный лес, и ножницы, серебряный клюв которых уже наметил жертву. А между тем мисс Фицгиббон крепко спала, свернувшись клубком в своем уголке у камина.

Я отнесла ее в постель – девочка была легкой, как младенец, – потом вернулась, опустилась на согретый ее телом стул, глядя на огонь, и час или больше сидела, пока его драконье воинство не обратилось в розоватую пыль.

Добрая неделя ушла у меня на то, чтобы узнать мужа, ибо он был человеком привычки, подобным бумажному листу, исписанному лишь с одной стороны размашистым почерком с большими пробелами между буквами. Вставал он рано, завтракал всегда в один и тот же час, а вечером пил чай с хлебом, маслом и бараниной. Во время еды он любил развлекать меня рассказами о торговом ремесле. Истории его не блистали занимательностью, да и засыпал он частенько на полуслове. Пару раз я, глядя на его тучную фигуру, мирно побулькивавшую во сне, как котелок на печи, думала: он никогда не открывал мне свою душу, не показывал гнева, не жаловался на детские обиды, но, если бы мне пришлось выдержать экзамен на доскональное знание мистера Альберта Чалфонта, я справилась бы блистательно, хотя была знакома с ним всего какой-то месяц, а женой стала лишь неделю назад.

Куда больше времени понадобилось мне, чтобы свыкнуться с ролью миссис Альберт Чалфонт. Той, что едва перешагнула порог детства и лишь недавно утратила независимость, странно было слышать обращение «мадам», странно сознавать себя почтенной (в известной степени) особой. Я даже лишилась своего имени, ибо Альберт не пожелал называть меня Изабел или Айзой. В его доме я превратилась в Белл. Белл Чалфонт! Это имя подошло бы какой-нибудь пухлой, моложавой, но степенной матроне. Оно ничем не напоминало отражение, что показывало мне зеркало. Там я видела лицо и фигуру, еще не сформировавшиеся, надежды, еще не разбитые.

В течение года я сменила три адреса. Неясная тревога преследовала меня, я чувствовала себя усталой, измученной странницей, которая все бредет, и тяжкому ее пути не видно конца. Поскольку муж был намного старше меня, подчиняться его воле казалось естественным (вдобавок он не был суровым хозяином), но, хотя губы мои и тело служили ему исправно, сердце и душа отказывались покориться. Изо дня в день исполняя обязанности преданной жены, я все более пылко любила другого. Я не могла забыть Финча, и не знаю, действительно ли старалась его забыть. Мне не хватало решимости отказаться от него – это было бы постыдным, бесчестным, – поэтому я молилась о его благополучии и понимании. В отчаянии взывала я к Небесам, просила, чтобы неведомо как однажды судьбы наши соединились, нерушимая связь между нами была тому залогом.

Муж мой, разумеется, не усматривал в моих молитвах ничего подозрительного. Ему нравилось видеть меня на коленях. Он считал, что это самое подходящее занятие для жены.

– Славная девочка, Белл. – Он слегка трепал меня по голове, когда я на коленях возносила молитвы Создателю. – Молитвы – женское занятие. Я человек не набожный, но когда видишь ангела за молитвой, сердце радуется.

Иногда сердце его радовалось так бурно, что он принимался меня целовать, а потом и до брачных игр дело доходило. Я считала это наказанием за мои греховные мольбы.

Между тем было в моей новой жизни и нечто привлекательное: продовольственный магазинчик моего мужа. Это было славное местечко, расположенное на шумной торговой площади. Здесь было довольно сумрачно из-за множества полок темного дерева, которое так любил Альберт. На них в беспорядке были навалены всевозможные фрукты и овощи. Мистер Чалфонт был человеком трудолюбивым: каждый день поднимался на рассвете, запрягал повозку и объезжал поставщиков, поэтому продукция его была всегда свежей и пользовалась спросом. Но в заведении Альберта явно не хватало заботливой женской руки. Невзрачный юнец в неряшливой рабочей одежде служил здесь помощником. Полки явно нуждались в полировке, а яблоки не мешало бы повернуть так, чтобы покупатели видели их розовые щечки. Длинные доски пола, покрытые пылью и клочьями соломы, скрипели под ногами. По всему видно было, что здесь хозяйничает мужчина: в целом магазин выглядел опрятно, однако мелочам, способным представить его в самом выгодном свете, не придавалось значения. Решив взять эту приятную обязанность на себя и внести некоторые новшества, я предвкушала, как красиво уложу фрукты и овощи в нарядные ивовые корзины и выставлю за порог, чтобы освободить в магазине пространство для посетителей, представляла, как отполирую до блеска деревянные полки и выставлю рядами стеклянные банки с джемами и домашними соленьями, которые заготовлю сама. Картофель будет храниться не в мешках, а в деревянных бочках. На прилавок я выставлю вазу с маленькими конфетками и другими сладостями, чтобы угощать детей и покупателей. Но с особым удовольствием, признаюсь, я мечтала о том, как украшу эту скромную лавку своей особой.

До сих пор я не испытывала ни восхищения, ни презрения к тем, кто зарабатывает себе на хлеб торговлей. Теперь это ремесло казалось мне привлекательным. В луке или фунте чая нет ни высокомерия, ни бессердечия. Занятие их поставщика полезно и почетно. Я знала, как честолюбив Альберт, и не сомневалась, что сумею помочь ему в его устремлениях. Родители мои всегда трудились бок о бок. Я убеждена, что совместный труд играл немалую роль в их преданной любви друг к другу. Наконец-то я смогла найти нечто заманчивое в своей связи с мистером Чалфонтом. Объединенные общей целью, мы могли бы составить прекрасный союз. В нем я видела противоядие, бальзам для моей смятенной души.

Я знала, что такое тяжелый труд, мне не терпелось схватить метлу и занять место рядом с мужем, как и положено жене торговца. Однажды погожим мартовским утром, когда овцы с ягнятами благополучно прибыли на отдаленные пастбища, я повязала фартук, собрала волосы в пучок на затылке и приготовилась выступить на новое поприще. В такое солнечное утро хочется гнать от себя мрачные мысли. Торговая улочка с рядами лавок и магазинов, откуда видны заводы, фабрики и холмы, казалось, воодушевляла к действию. Некоторые считают тяжелый труд наказанием, ниспосланным Господом за наши грехи, а иные полагают, что это одно из множества благ, дарованных им своим созданиям. Я всегда принадлежала к числу последних. Ощущать себя полезной (а если возможно, и сознавать, что тебя ценят) – одно из величайших удовольствий на этой земле. Теперь, действуя согласно своим замыслам, я чувствовала, как мое вялое сердце забилось чаще, почти как прежде. Я готовилась с усердием взяться за дело.