Читать книгу: «Сурок: лазутчик Александра Невского», страница 3

– Мишка, воевода Новгородский, морду набил, вот чего! – резко ответила вдовушка.

– За что же?

– А за то… – донёсся хриплый голос самого Гришки. – За то, чтобы я со своими выдумками к нему не лез. Я что хочу… – послышалось, как Гришка, пытается выбраться из дровяных залежей. – Я что, хочу для себя, что ли выгоду какую поиметь?! Или ещё, может, какую-нибудь корысть задумал?! – Он выкарабкался на воздух, показав распухшую рожу с синяками. – Я же ему свой способ показывал, как супротив рати конной устоять можно. Ты сам, Данилыч, глянь, каково придумано!

Скоморох встал на деревянный чурбак, на котором кололи дрова, стянул с крыши оглоблю, заточенную на одном конце. Купец смотрел на выдумку внимательно, иногда хмыкая во время Гришкиного объяснения, потом промолвил чинно:

– Ты зря поспешил, Григорий. Люди они такие – пока их не коснётся, о тебе и не вспомнят. С немцами сейчас у нас мир записан, вот и кажется им, что ты чудишь… Обожди немного! Не возникай со своими мыслями. А вот, когда немец пойдёт на Новгород, увидишь, они сами к тебе прибегут, от страха будут трястись, только спаси. Дорога ложка к обеду…

– Верно, Данилыч! – Гришка открыл рот, дивясь, отчего это ему самому в голову не приходило. Купец же для большей значимости поднял палец и ещё раз произнёс:

– Дорога ложка к обеду. Но я к тебе, Григорий Карпыч, вот зачем пришёл. Посоветоваться хочу…

Гришка обмяк и смотрел мудрому купцу в рот. Григорием Карпычем его никто никогда не величал, да он и сам забыл, как его по-отчеству. А Карпыч – это Гришке пришлось по нраву. Теперь он готов был как угодно услужить купцу… А тот взял по-дружески его под руку и вывел за забор. Чтобы ни вдовушка, ни какое другое ухо не услышало разговора.

Купец был хитрый и осторожный. Когда чего-либо затевал промашки не делал, с размахом вершил, с дальним прицелом. Вот и надумал он Григория к своей затее привлечь:

– …Плавание наше корчемное может плачевно закончится, – певуче начал он. – Варяжское море18* неспокойно: да и в наших землях, пока до Ладоги дойдём, всё что угодно может приключиться… Хорошо, если в полон возьмут и не убьют. Вот на этот случай я хочу твоих голубей с собой взять, чтобы каждую неделю их тебе присылать: мол, всё нормально, плывём. А если вдруг голубь не прилетит, так ты тревогу бей. В артель нашу иди, пусть выручают, выкупают. Я им, до поры до времени, говорить не хочу. Артельные, сам знаешь, поднимутся и будут вынюхивать, куда поехал, с кем торговал. А если узнают, что без их ведома, да ещё корчемничать пошёл, и вовсе выкупать не будут. Так что ты, Григорий, – рот на замок и голубей жди, вон они у тебя как песни поют… Может быть, они мне жизнь спасут. Во, как бывает!

Они остановились за забором и стали смотреть на большую клеть, водруженную на крышу сарая. Солнце сквозь прутья светило в глаза, грудастые птицы, курлыкая, важно расхаживали в его лучах. Гришка вздохнул и, понимая, что отказать не в силах, произнёс:

– Сизого дам… Вон того, с чёрным клювом, Черныш зовут – тоже дам. Ещё Пёстрого, Варяга, Полкана и Попугая…

– Надо восемь птиц, Григорий, два месяца плыть…– заметил купец.

– Ну, ладно, – Гришка вздохнул и с тоской добавил, – бери, коль так, самых лучших, – Попа пёстрокрылого и ещё Агафона…

Глава третья

Немецкий ангел

Прошло четыре недели с тех пор, как корабли Ивана Данилыча отплыли из Великого.

На морском просторе, средь холодной стихии душе его сиротливо стало, худо, одиноко. Вся надежда на паруса и струги, да еще на милость Божью. Тревожно дни проходили, тягостно, часто не спалось купцу. Бывало, вставал ночью, пробирался между спящими на нос корабля, ставил складень перед собой и молился, и шептал, и поклоны клал. А за спиной – сопение, храп, и Варяжское море шумело, баюкало…

После таких ночей он хмурился, с мореводцами19* до полудня не разговаривал. А в дождливое ненастье, в бурю начинал корить себя за стремную затею. Тогда не таился он, а, наперекор молниям, с остальными, голосил отчаянно Святителю Николаю20*…

Мольба его была услышана, провидение смилостивилось над ними – погода стала ясная. Запели тогда гребцы совсем не духовные, а буйные корчемные песни. Данилыч же продолжал тревожиться, каждый всплеск волны примечал. И как-то на закате углядел черные ушкуи вдали, похожие на разбойничьи… Так и не понял он, кто прошел стороной, но решил не испытывать милость небесную, запретил народу лиховать раньше времени. С тех пор «Святый Боже!..» – пели на просторе, «Святый крепки!..» – жарко становилось.

Нынче пришло время выпустить четвертого голубя из Гришкиной клетки. Данилыч с утра ждал появления немецкого берега.

С ночи на море стоял плотный туман. На рассвете из-за него не то что земли, но и стругов, плывущих рядом, не было видно. Куда ни глянь – всюду белое марево. Вода стояла, как в пруду. Слышалось, скрипят снасти ближнего судна. Люди, пробудившись, не спешили вылезать из под тулупов на утреннюю зябкость, а перешёптывались, лёжа на тюфяках. Один корабельный привстал, перегнулся через борт и стал умываться. «Эх! Студёная, как из колодца, жаль пить нельзя!» – заохал он, когда плеснул водицы на лицо и шею. «Чего кричишь!» – зашипели на него. «А, чо? Тута никого нет… Э-ге-ге!» – закричал он во всё горло. Из тумана отозвались свои. Мужики стали перекрикиваться, но Данилыч осадил их:

– Тихо вы, шальные!

Крикуны примолкли, стали прислушиваться. Вдали, едва слышно, пронзительной медью звенел колокол.

– Неметчина отзывается, Любек!

Прислушиваясь к звону божницы, купец различил и далёкий шелест прибоя. Люди заволновались, загомонили, начали выползать с тёплых лежаков, ставить вёсла. Иван Данилыч достал из клетки голубя, погладил его над розовым клювом, всматриваясь в белую пелену. От берега повеял ветер, через прогалы в тумане глянуло смурное небо.

«Р-р-р-аз!» – хором ухали гребущие, их сила подталкивала к берегу тяжёлый струг. Уключины дружно скрипели, а мужик, заводящий остальных, между гребками горланил: «Ничего, браточки, как берег увидим, квашенной капуски перекусим… И ещё р-р-р-аз!» Судно набрало ход. Впереди показались серые очертания скал. Стаи белых чаек носились над вершинами, дергали рыбу у самой воды. Ещё далеко, может быть целый час плыть.

– Вот и земля, – вздохнул купец и поднял руку вверх. «Суши!» – скомандовал заводила. Струги ощетинились мокрыми вёслами, продолжая ход. Иван Данилыч вынул голубка из-за пазухи, перекрестился и подбросил его к небу. Птица от долгого сидения в клетке растерянно затрепетала, стала падать, оказалась у самых волн, но, чиркнув перьями по глади, шумно забилась, с усилием стала подниматься ввысь, и, миновав вершины мачт, распласталась в воздухе, запарив над родными кораблями. А, пройдя прощальный круг, повернула в сторону видневшейся земли, прямо на звук колокола и вскоре затерялась среди береговых птиц. Иван Данилыч выдохнул с облегчением: «Четвертый ушел, слава Христу!»

* * *

В Новгороде, у себя дома, купец, впервые поглядев на чертежи Стёпки-немца, понял – ни в жизнь ему не выучить всего, что тут нарисовано. Где причалить за морем их кораблю, запомнить было просто. Извилистая линия берега так и стояла у него перед глазами. Но как найти тех купцов, что зерном в Любеке торгуют?

Стёпка предупреждал его: «Ты Иван Данилыч к немцам не ходи, а у жида зерно покупай. Иудею все равно с кем торговать, а латинянин может заупрямиться. Папу Римского послушает и о тебе церковным доложит, тогда беды не оберёшься… Вот тебе берестянка, по ней доберешься до мельницы жидовской. Отправляйся лучше ночью, чтобы тебя стража не задержала. Ведь ни языка, ни обычаев местных ты не знаешь…».

Иван Данилыч все плавание глядел на чертёж Любека, но так и не смог затвердить его как следует. Начертаны улочки Степкой убористо, крестики плюгавые и стрелочки на них крошечные. Тьма-тьмущая намельчено всего. Весь план будто не человек чертил, а тараканы облазили. Хотя и просил Амтлихштейн сжечь все берестёнки, которые он дал, но купец всё же самую важную сохранил. Этим утром он вновь достал на свет коричневый клочок, и стал изучать, пока не причалили.

«Ага, вот Собор ихний», – думал он, водя тонкой щепкой по пути своего будущего следования. Острие щепки минуло большой крест. «…Вот, посадник тут живёт любекский.… А это ещё что он тут накалякал?!» – досадовал Данилыч на непонятные закорючки. – А-а,– вспомнил он, – ратуша. По-немецки написал. Для себя что ли?!.. Ну, а вот этот домик бедовый, он обозначил точно для себя…». На рисунке был изображён корявый квадратик с треугольной крышей, а выше жирно выведено «таверна», и нарисован кувшин с пеной.

При свете дня линии на листочке были хорошо видны, но что делать в пути ночью? Иван Данилыч поднял голову и сощурил глаза, глядя на туманный немецкий берег, будто пытаясь разглядеть звонницу, ратушу и всё нарисованное. «Может взять с собой напильник с кремнием, да светоч, подсветить, если что?» И он, спрятав листок, с волнением стал смотреть вперёд. Что случится там, в темноте, неизвестно……

* * *

Ночью над Любеком распогодилось, небо рассветилось крупными звездами и вышла тяжелая Луна. Над крышами гудел промозглый весенний ветер, не проникая в узкие улицы. Внизу же, у самой земли, застыла дневная затхлость. Купец, прислонившись к кирпичной стене дома, и приподнимаясь на цыпочки, пытался вдохнуть холодной свежести. Он ждал, прислушиваясь к шуму возле той самой немецкой таверны.

Узкая улочка в два шага шириной едва могла пропустить всадника. Проскочить шумливый народ незамеченным не получалось. Купец нетерпеливо переминался с ноги на ногу, прислушивался к пьяным голосам. «Не пора ли вам расходиться, гости дорогие?! – с досадой думалось ему. – Вроде начинают утихать… нет, опять забубнили…».

Из уличной глубины, как из колодца, ясно виднелись звёзды. Купец, от нечего делать, стал любоваться ими. Это величественное зрелище разбудило сладкую тоску в его груди. Захотелось полететь, окунуться в просторную глубину, оказаться подальше от чёрных крыш и пьяных голосов, но, когда он распрямился, думая о полёте, полный кошель гривен, висевший на шее, напомнил о деле. Высоко, среди мрака, не зная суеты, беззвучно летела звезда, совсем крохотная. У купца заслезились глаза, так старательно он пытался разглядеть её. «Господи, – сраженный спокойствием небесной дали, прошептал он, – Господи, какая красота…». Опомнившись, он перекрестился. Ему показалось, что он прикоснулся к чему-то тайному своим грешным умом.

Среди пьяного гомона послышалась бабья ругань. Иван Данилыч порадовался: «Значит скоро разойдутся…». И, правда, удаляясь, голоса стихали, но один, басовито напевая песню, шёл и в его сторону. Купец сильнее вжался в стену спиной, скрываясь в тени. Донёсся звон – это идущий уронил что-то на землю, выругался, и вновь запел. Он совсем близко подошёл к месту, где хоронился купец. Искорка же в небе, продолжая свой путь по небосводу, улетела за крыши. Купец напоследок попытался ухватить её краем глаза, но тёмный очерт чужака неожиданно загородил проход.

– Ты зачем тут стоишь? – воскликнул немец и выхватил меч. Данилыч не понял басурманских слов, но оружие явно выдавало его намерения. – Я знаю, меня ждёшь, вор!

Иван Данилыч ринулся вперед, отпихнул противника в сторону, и побежал вниз по улице. Пьяный запоздало рубанул воздух, и грозно ругаясь, потопал следом.

«По башке, что ли его вдарить? И в канаву…», – мелькнуло у Ивана Данилыча с отчаяния, но кошелёк со всеми артельными деньгами, удержал от драки. Враг не отставал, а казалось трезвел, с каждым поворотом прибавляя ходу.

Купец, не в силах больше бежать, повернул за угол, задыхаясь, притаился и вытянул нож из голенища. «Вот нехристь! До смертоубийства доведёт!» – чуть не плача шепнул он себе под нос… И услышал, как злодей грохнулся о землю, не дойдя трёх шагов до него. Кто-то дал ему подножку и крепко врезал, оглушив. Не решаясь выглянуть, купец затаил дыхание, ему стало жутко: «Кто там ещё?» А неизвестный человек стоял рядом, за углом, так же тяжело дыша, но, сдерживаясь, чтобы лучше прислушаться к звукам вокруг. Потом он неспешно отволок оглушенное тело с дороги, отряхнул ладони, и опять остановился. На нём странно позвякивала одежда. Иван Данилыч понял – незнакомец одет в байдан21*. «Тоже ратный», – безысходно заключил он. Ещё был слышен скрип кожи сапог. «Значит с достатком, не босоногий тать22*…»

Голос незнакомца прервал его догадки: «Выходи, чего прячешься? Готовый он, к утру, дай Бог, очнётся…» Позвали на чистом русском языке. Данилыч от этого ещё сильнее испугался: «Антютка! Оборотень!.. А может и вправду русский! Русского ещё тут не хватало… Может кто из артели?» И осторожно, боясь получить удар в лоб, выглянул из-за угла.

«Крестоносец!» – испугался Данилыч и отпрянул обратно. У стены, во всей своей вражьей красе, рослый, на полголовы выше простолюдина, стоял немецкий рыцарь, и не нищий вояка-ландскнехт, а, чувствовалось – породистый, ухоженный, с гладким лицом и стриженными волосами. На его белом плаще чернел бархатный крест.

– Ты кто? – с опаской спросил Иван Данилыч, снова осторожно выглянув.

– Не видишь что ли, рыцарь тевтонский, – ответил тот усмехаясь.

– А чо по-русски говоришь?

– Нравится… Ты к Зиновию идёшь?

– Да!?

– Пойдём провожу, поговорить надо…

* * *

Данилыч доверился странному провожатому. Они шли быстрыми шагами по тёмным улицам Любека, резво заворачивая в узкие переулки, где крестоносцу порой приходилось протискиваться боком. Иван Данилыч старался не отставать, хотя не успел ещё перевести дух после погони.

Изъяснялся незнакомец, как низовский23* житель, для новгородского слуха резко и непривычно. Но после немецкой брани возле таверны, эти простые русские слова «Пойдём, провожу» заворожили старого купца, и он плёлся за рыцарем, как телёнок за мамкой. Даже его рыцарское облачение теперь казалось иным: «Да и наряд на нём сидит не так, как на обычном немце, вроде и не грозно «по-латински», а по-ангельски как-то. Весь белый и крест Божий впереди, хотя и ненашенский. Чистый ангел!..».

«Ангел» заговорил первый:

– Я ваши корабли ещё с утра приметил в устье залива. Там все корчемники останавливаются… Как слухи об ордынцах дошли, думаю – скоро наши из Новгорода за хлебом потянутся. С тех пор и жду…

– Давно?

– Почитай пятый день по берегу брожу. Долго чухаетесь. Или о Бату не известно простому люду? Князья-то ничего не говорят, народ не собирают?

– Никто ни сном, ни духом….

– А ты откуда узнал об ордынцах? – незнакомец остановился и повернулся, давая купцу перевести дух. Последние слова тот сказал еле-еле справляясь с дыханием. Пока Данилыч соображал, пытаясь ответить на вопрос, чтобы и не наврать, и не сказать всей правды. С хитрой улыбкой рыцарь опередил его:

– Небось, этот ваш,… как его,… Стёпка-немец тебе разболтал. Да?

Купец молчал, продолжая натужно дышать, без особой надобности. Крестоносец его вновь предупредил, продолжая с издёвкой:

– Стефан Амтлихштейн… корчемник…, хитёр латинец…… – и добавил. – Что отдышался? Пошли.

Иван Данилыч сухо сглотнул, и они зашагали дальше. В душе у него зародилась неприязнь: «Все-то он знает! Все-то он ведает!.. И куда он меня заманил? Может это орденский лазутчик, нарочно подставленный. Утром меня выследил, а теперь в темницу прямиком доставит……» Купец стал исподлобья смотреть на белую спину своего спасителя и припоминать в какой карман он переложил нож, но тут незнакомец внезапно остановился на полдороге:

– Ты, вот что, торговый человек, ответь мне. Ты за углом с ножом, поди, прятался? Покажи, какой он у тебя….

Иван Данилыч остановился и, сомневаясь, неуверенно, вытащил нож, как бы показывая его, но одновременно, крепко прижимая к ноге на всякий случай, чтобы не выбили.

Нож был вороненый, короткий, заточенный с одной стороны. Им купец ровнял бороду, брил щеки, не доверяя грубым ножницам. В свое время он его купил у знакомого скорняка, видя как тот разом сечёт кожу в палец толщиной. Крестоносец презрительно взглянул на него и сказал:

– Ну, и оружье у тебя! Ты что ни разу рыцаря не видел? – и он распахнул свой белый плащ, показывая, что на нём с ног до головы кольчуга и железная чешуя на груди. – Ты что, поцарапать его собирался? – язвительно спросил он. – Вот на, возьми. На другой раз может сгодится.

И протянул что-то. Иван Данилыч, боязливо сторонясь, принял вещицу и стал разглядывать её, косясь на спутника.

– Ты посмотри, как следует, вынь из чехла….

Купец осторожно потянул за рукоятку, вылезло длинное трёхгранное лезвие.

– Это не твой кургузый резачок, это стилет сарацинский, дамасской ковки, в стену воткнешь – повиснуть можно, не сломается.…

– Да как же им рыцаря свалить? – удивлённо произнёс Иван Данилыч, полностью оголив зеркальное стальное жало. – Это шило какое-то, а не оружие….

– Это вещь хитрая, тайная, воровская. Пролезет, куда хочешь – и под щиток и под забрало, уметь надо.… А уж если бить собрался, так надо бить с размаху, что есть силы. И не под углом, а ровно, чтобы разом пробить все – и кольчуги и щитки доспешные. Если придётся, то меть в бок, или в горло… туда, где они пластин не крепят……

От таких разбойных поучений у Ивана Данилыча потеплело внутри. «Свой… точно свой! Немец так не будет наущать на своих…». Но всё-таки узнать, что тут делает новый знакомый, ему хотелось. Если рыцарей он называет – «они», то кто тогда – «он».… «Наверное, наймит, деньгу зарабатывает, занесла судьба нелёгкая…», – решил купец, но спросить не решался, уж больно хорош подарок, несподручно как-то сразу обижать подозрениями, и мельница впереди показалась вовремя.

«Захочет, потом сам скажет», – решил Данилыч, поняв, что их путь заканчивается.

Мельница Зиновия стояла в темной зелени за горбатым каменным мостом. Окна светились, будто ожидая его. Стёпка подробно описал это место, хоть и подошли они с другой стороны, не как в берестянке указано. Новый знакомый, пообещав подождать, отпустил Данилыча закончить дело, заметив вслед:

– Ты не бойся, этот жид не обманет.… Он тут долго жить собирается, даже синагогу построить в городе мечтает.

– А, что немцы?

– Бургомистр с крестоносцами не разрешают, выгнать грозятся, пока же мздой тяготят.…

– Наши бы тоже не дали, – одобрительно сказал Иван Данилыч и потопал к дверям. Подойдя ближе, он услышал стрекочущие голоса на чужом языке, грянул хохот… купец переступил порог. «Душно…» – подумал он, снимая шапку и щурясь от света……

* * *

– Как дела торговые? – спросил тевтонец, когда Данилыч, взмокнув от духоты, вышел обратно на улицу. Крепок был иудей, сметлив, но купеческий опыт его выручил, даже уличные приключения не помешали. Переступив порог мельницы, дела торговые тут же привели в чувство. И первое что он сказал, поперек иудейского хохота, было: «Ну что, жиды дорогие, кто из вас по-руськи разумеет, подь сюды……» Те замолчали, поняв, что не простой человек зашел к ним на огонёк…

* * *

– Всё, сделано, – ответствовал с легким сердцем Данилыч своему знакомому, и довольно поглаживал остаток в калите. Все получилось дешевле, чем он со Степкой задумал. – Завтра поутру они на подводах привезут хлеб на корабли. Погрузимся и к обеду, даст Бог, отчалим. Задерживаться не будем.…

Он говорил вроде бы простодушно, но сам внимательно разглядывал тевтонца. «Пора этого нового знакомца как следует разъяснить!».

– Дело у меня к тебе очень важное. Пойдем, поговорим к морю, там нас не услышат, – сказал крестоносец серьёзно.

– Пойдём, друг сердешный, пойдём… – спокойно ответствовал купец, понимая, что он обязан рыцарю своим спасением и дорогим подарком.

Пройдя через мост и миновав городские стены, они, стараясь не шуметь, углубились в рыбачий посад. Собаки почуяли их и загавкали во дворах.

Иван Данилыч заметил вполголоса, глянув с любопытством на крестоносца: «Прямо, как дома…». Тот промолчал. Море, серой исполинской стеной, ,стоящее за спуском, напоминало о том, где они. Тропа, извиваясь, уходила вниз к берегу. Ветер доносил соленый дух воды. «Как там мои, не шумят ли, огонь не жгут ли на кораблях?…» – подумалось Ивану Данилычу, он невольно повернул голову. Но за береговыми скалами не было видно потаённой бухты. Тевтонец снял плащ, перебросил его через плечо и остался в одном байдане:

– Тут меня могут узнать, а без плаща и внимания не обратят….

Они спустились вниз и побрели по гальке, выбирая место, где бы сесть. Данилыч, наконец, решился и с ретивостью в голосе спросил:

– Может скажешь, кто ты такой!? – он остановился, выпятил живот, не моргая стал глядеть на спутника. Так он часто делал во время торговых переговоров. Но на крестоносца это не возымело действия; он, пройдя мимо, спокойно указал на корягу, где можно было отдохнуть. Купец нетерпеливо последовал за ним.

С этого места хорошо было видно небо. С севера тянулись тучи, грозя застелить всю звёздную ширь. Их края освещались Луной, а за передними белесыми клоками шла тёмная штормовая громадина, нависшая над всем северным окоёмом. Холодные волны плескались, предвкушая бурю. Незнакомец начал рассказ:

– Ты знаешь, купец, а я узнал твой корабль. Старый он совсем у тебя стал. Почернел. А ведь я помню его еще душистым от свежего дерева……

– Может тут в Любеке? Я бывал здесь три года назад, правда, на берег не сходил… – недоверчиво пробурчал купец.

– Нет, под Новгородом в лесу, в первый год как ты его построил. Может, помнишь, мы тогда по реке в город прибыли и твоего сторожа убитым привезли…

* * *

Он хорошо запомнил этот случай, тем более весь Новгород с тех времен его корабль стал называть «Ангелом». До сих пор на «ангельских» бортовых досках остались следы от арбалетных стрел. Более десяти лет прошло, а там, в дереве, навсегда засели их наконечники. Чёрные древки починяя обломили, но самих железных заноз не тронули. Не стал Данилыч память о чудесном спасении совсем убирать. Была ещё одна отметина – это кровь, но её сразу замыли и потом плотники рубанками стесали бурые пятна. На палубе и сейчас можно было различить в двух местах пологие выемки…

Ещё и причалить не успел корабль в ту мартовскую весну, а уже весь город знал, что немцы перебили обоз купеческий, и те, кто спасся, сейчас подплывают к пристани. Полгорода вышло к ним на встречу, и одеться-то толком не все успели. Бабы рыдали, голосили, видя, как мало осталось в живых на плывущем струге. Данилыч из дома выскочил, вместе к причалу прибежал, молодой ещё был, прыткий. Седины и в помине не было, не то что сейчас. А те, кто приплыл, кинулись к нему, говорят: «Миленький, корабль твой сам Бог послал!»…

Ещё памятно было, как вынесли на руках непутёвого Тимку и еще боярина, которого никто не знал из новгородцев. Мертвый Тимка лежал на себя непохожий. В жизни-то хмурый был и дерзкий, а покойный стал лицом светлый и счастливый. Говорили -геройской смертью погиб. Иван Данилыч заплакал вместе с остальными, глядя, как мальчонки осторожно клали на телегу своего боярина, как упала шапка из-под его тяжелой головы и они, ничуть не смущаясь, зарыдали в голос. Получается, что его корабль им всем жизнь спас. «С любовью я его строил и о Боге часто вспоминал…» – потом говорил Иван Данилыч. А тогда в толпе грешная горделивая мысль не покидала его: «Это мой корабль помог, это я его построил!»…

– Эх, – сказал купец, – было дело……

* * *

Крестоносец оказался княжим лазутчиком с тайным именем «Сурок». И прежде чем отдать свое послание Данилычу, он раскрыл его и показал, что там написано. Каково же было удивление купца, когда он увидел латинские буквы.

– Так надёжней будет, на случай если ты в полон попадёшь. Это будто бы послание гостю заморскому, в Новгород. Мол, ты от его семьи весточку везёшь и ничего не знаешь. Рыцари прочтут и отпустят тебя. Ты же отдай эту грамоту старому деду, который живёт на берегу Чудского озера, и только ему. А если он уже помер… – Сурок горестно задумался… – А если он помер, так самому Ярославу. На словах скажешь, что в Любеке Сурок передал. Там толмачи переведут и поймут тайный смысл…

– Провидение нас с тобой второй раз сводит, неспроста это, неспроста, – сказал на прощание Иван Данилыч. – А я бы тебе ни за что не поверил, если бы ты мне не рассказал про корабль, больно уж немецкий у тебя вид. А как звать то тебя по настоящему?

– Сурок… – ответил тот и в его серых глазах купец прочёл горькое сожаление, что не может он ему назвать своего настоящего имени. Что он – русский человек, своему же русскому, на чужой земле до конца открыться не в мочь. Что больно ему от этого, и даже показать нельзя, как сильно. Попрощавшись, Сурок повернулся спиной к Иван Данилычу, собираясь побыстрее уйти, но потом вернулся, обнял молча, прижав к сердцу, и пошёл по гальке прочь быстрыми шагами.

* * *

«Вот свидеться с кем довелось. Странный человек. Я и не знал, что такие люди на свете живут,.. стилет подарил…» – думал Данилыч на палубе своего корабля.

Уходя от немецких берегов «Ангел» сильно качался на волнах, и купец, расставив пошире ноги, крепко взялся за поручень. Он не мог оторвать глаз от земли. Ему показалось, – вдали на береговой скале что-то высится, не то валун острый, не то человек. Может быть, Сурок проводить его пришёл? Данилыч стал вглядываться, но мелкий дождик, брызжа на ресницы, мешал получше разглядеть что же там… И вдруг этот валун стронулся с места……

Теперь Данилыч явственно увидел, что там кто-то шагает, удаляясь от берега. «Он!… Это он, Сурок!..» – обрадовался купец, но с грустью еще раз подумал: «Какой странный человек…»

И его сердце защемило от тоски…

Глава четвертая

Странный человек

«Немцы на судах вдоль берега ходят, а у купца мореводцы этим заветам не следуют», – подумал Сурок. Море под скалой лениво набирало штормовую силу. Он протер лицо от измороси. – «Небось бродяг-корчемников нанял. Сам-то не похож на лихого…». – Молния вздрогнула в небе. Лазутчик осенил русские корабли и перекрестился сам. – «Господи, побыстрее бы вы, родные, очутились в Новгороде!»…

Десять лет назад Дед, единственный человек на свете, знавший о Сурке все, вот так же отправлял его самого в опасное плавание. И, наверное, беспокоился не меньше, а может быть и больше, чем он сейчас.

Тогда, совсем еще молодой Сурок, рассказал о своем замысле отправиться на восток, для участия в Крестовом походе, который готовили Папа Римский с Фридрихом24*.

Поначалу Дед не хотел отпускать его.

– Не пущу… не пущу тебя! – со слезами умолял он и упав на колени, обхватил, пытаясь удержать. Но Сурок строптиво вырвался из объятий. Дед же продолжал жалостливо причитать:

– Христом Богом прошу! Не ходи, нельзя… убьют же ведь. Шестнадцать годков всего. Кто же вместо хозяина лазучить будет?! Все сынки боярские разлетелись кто куда, один ты послужить в силах!

К тому времени они остались вдвоем. Все, кого обучал погибший хозяин, уехали по домам. Лишь Сурок был сирота, без отчего угла. И они с Дедом решили продолжить службу.

На благословение к князю Ярославу, старик поехал один. Никто, ни боярин, ни князь не должен видеть подлаза в лицо. Только по тайным знакам узнавать… Мало ли что? Князья приходят и уходят, а Русь-матушка остается…

Ярослав, услыхав об утрате, которую они понесли, благословил деда с печалью в сердце: «Служите, как сможете. О вас, в нашей тайной избе будет сказано. Сурок так Сурок. Для лазутчика хорошее прозвище … Эх, жаль не доучил мальчиков наш подлаз главный! Эх, жаль, что начинаете все сызнова……»

Стали они думать с какого конца за дело взяться. Но где там! Где те люди с которыми общался хозяин? Где те тайные письма и гонцы, что приезжали и уезжали? Никого нет, исчезли все, будто и не было. К одному мужику в Дерпт поехали, без тайных примет стали разговаривать, а тот поглядел, словно чужой, и к бургомистру в острог их чуть не сдал, едва ноги унесли. Тайники в деревьях оказались сломанные, промокшие, грязью и листвой набитые… Словно во сне прошлая служба привиделась. Что делать? C кем посоветоваться? Только Русь за спиной, да Литва с неметчиной впереди. Как хочешь, так и лазучь.

Дед всегда был при хозяине, потому и растерялся по первой. Хотел уже все бросить, но мальчишка пересилил его. Стал уговаривать, спорить. Уж и не вспомнить каким вечером родился замысел как службу исполнить….

– Ты Дед, ничего не понимаешь, – возражал Сурок, – к псам-рыцарям так просто не подберёшься! Тут долго надо пристраиваться. А в крестовом походе можно имя знатное прямо с земли поднять… Неразбериха на войне, сам знаешь какая. Пристану оруженосцем, а там глядишь, и в рыцари посвятят… Ты пойми – они все друг друга знают. Все – «фон Бароны и де Графья».

– А ты среди простого люда, неспешно, как названый отец твой. Ведь он всё ведал и без баронов… Зачем голову-то подставлять под стрелы сарацинские, на Руси что ли мало напастей?

– Посмотри, какое время наступило, Дед. Все по-другому, не как в ваши годины. Когда отец начинал лазучить, о немцах люд простой не знал ничего толком, а о войне и не помышляли. Пойми, сейчас не просто надо знать – «куда поехали и сколько», нужно их главную задумку ведать, а может и помешать вовремя, чтобы войны и вовсе не было….

– …не пущу, не пущу, милый!

* * *

Но всё напрасно, ничего с упрямцем не поделаешь. Спорили до хрипоты, ругались, да и собрались в путь-дорожку через всю Европу. А съезжались тогда крестоносцы на юг старого римского полуострова, во фряжий25* город Бриндизу.

На летней жаре среди воинов Христовых начались болезни, там-то Деда и хватил удар. Да так сильно, что рот скривило, и левая рука совсем перестала слушаться. Молодой Сурок, не отступая, нашёл булгарских купцов, которые за деньги пообещали вывезти болезного на Русь, ближе к Чудскому озеру. А сам уплыл в Палестину….

Припомнив с болью в душе свое собственное равнодушие, Сурок напоследок взглянул в сторону купеческих кораблей, стряхнул воду с накидки и устало побрел прочь, к рыбацкому посаду……

В те далекие годы жизнь стремительно несла его на своих крыльях, не давая уразуметь ни опасности, ни сострадания. Он не печалился разлуке с Дедом. Напротив, радовался, когда корабль отчалил, а сварливый провожатый остался в обозе на берегу. Он не знал, что тяжко больной старик нашёл в себе силы поднять трясущуюся голову и смотрел, и смотрел на сотни кораблей, уходящих к далёким палестинским берегам, думая только о нем.

– Какой же я был бессердечный!..

… Заскрипели снасти генуэзских кораблей, поползли вверх паруса с крестами посередине. Рыцари на палубах в молитве преклонили колено, а, поднявшись, дружно запели «Аллилуйю». Сурок, держась за корабельную снасть, встал на борт ногами и замахал рукой толпам на берегу. С ним рядом ликовал его новый знакомый, такой же, как и он, мальчишка, по имени Конрад фон Киппе. Правда, был он немного выше ростом и покрепче в плечах, но на берегу люди их часто путали друг с другом. Немецкий мальчик сбежал из дома на Святую войну, когда его тётка, старая баронесса, умерла. Киппе тоже влез на борт, и они стояли, обнявшись, как братья, подпевая словам рыцарской песни: «Прощайте, прощайте, Бог с нами, Аллилуйя! Прощайте, может и навсегда, но Бог будет с нами, Аллилуйя!» Белые голуби, отпущенные с берега, проносились над мачтами, ветер трепал сухие мальчишеские волосы, выгоревшие на жарком солнце….