Читать книгу: «Облако в погонах», страница 3

Поэмы

Сон

Фантастическая поэма

Любимым поэтам посвящается

I

 
В неземное утро мне снится:
Пред моим замёрзшим окном
Появилась вдруг колесница,
Засверкав при свете дневном.
 
 
В золотой возок запряжённы
Три прекрасных белых коня.
Я стоял в сенях, поражённый,
Алкогольный туман кляня.
 
 
Бьёт копытом в земь золочёным
Тонконогий конь коренной,
Ухмыльнувшись ликом точёным,
Разнуздался, идёт за мной.
 
 
Что за диво – вмиг потемнело,
Молний стрелы пронзили снег,
Не кричал я, не онемел, но
Предо мной стоял человек.
 
 
Боже мой! Я узнал его, братцы,
Невменяем стал: сам не свой,
Сел в сугроб, стал в снегу валяться:
Саша Пушкин стоял живой.
 

II

 
Мановеньем его прогоняю,
В исступлении прошу сгинуть прочь
И себя в душе проклинаю:
«Ах, зачем я так пил в эту ночь!»
 
 
Крепок дух, что настоян на сене,
Или ты будоражишь, пьяня,
Подбегает Сергей Есенин,
Миша Лермонтов вместо коня.
 
 
Говорят все: «Ужели не рад?
Успокойся же, Ося, милый,
Позабудь дивный сей «машкерад»,
В кабаке восстановишь силы».
 
 
Поднимают – опять я высок,
Сам иду: не подобие груза,
И, смеясь, покидает возок
Не старуха-княгиня, а Муза.
 

III

 
Трактирщик приглашает нас за стол
Немного выпить, просто отдохнуть.
Я с Пушкиным такую речь завел:
« О, Александр, я не могу уснуть!
 
 
Мне вдохновенье не даёт покоя,
Но должен я с покорностью немой
Уйти от радостного аналоя…
Да! Душу сковывает призрак твой.
 
 
Ты знаешь сам, писал всегда прекрасно,
Как солнца луч, струился твой язык,
А я пишу – мне самому неясно:
О чём, зачем?»
 –«Ты, верно, не привык, –
Мне отвечает гений чуть лукаво, –
К чему младое сердце принуждать?
Ещё не венчан с громкою ты славой,
Но уж недолго».
  –«Нужно подождать?»
 
 
Блажен я был. Речей прекрасных звуки
Земных богов я слушал до конца,
К бокалам пенистым тянулись наши руки,
Чуть отрезвляя пьяные сердца.
 
 
Цыгане пели жалобно-лимонно,
Да на дворе метели скучный свист
Мишель пьянел и всё неугомонно:
«А не сыграть ли нам, сеньоры, в вист?»
 

IV

 
Мы веселились шумно, но с опаской:
За буйство от потомков нагорит.
«Я это опишу в «Москве кабацкой», –
Поморщив лоб, Есенин говорит.
 
 
«Имён не будет, и какого беса
Мне их писать, я не настолько пьян.
Но всё же, Александр, ты был повеса,
А впрочем, я сегодня – хулиган.
 
 
Айда туда, где роща золотая!
Она всё чаще снится мне во сне».
«Ко мне в Тарханы, – Лермонтов, зевая, –
Хоть там вольготней, право, по весне».
 
 
Жаль, не было коней и даже брички,
В трактире кончился запас вина,
Пошли ко мне и пили по привычке,
Стихи читали хором дотемна…
 
 
P.S. Конечно, я проснулся, успокойтесь.
Коль сон таков, то что с него вам взять.
Спокойствие, общественная совесть!
Я не унизил признанную знать.
 
 
На брудершафт не пил я с Маяковским,
Не видел Байрона навеселе…
Я соглашаюсь, прикрывая доски,
Где пушкинский автограф на столе.
 

17 февраля 1979 г.

Господа юнкера, кем вы были вчера? А сегодня вы все офицеры.

Встреча

Военно-лирическая поэма

А. Васильеву

I

 
В уездном захудалом городишке
Я тосковал один в глуши степной,
Почитывал пузатенькие книжки,
Да верный пёс лохматый был со мной.
 
 
Текли тогда размерено и тихо
Недели отставного чудака,
Жизнь бивака в походе, в злое лихо
Забылась, стала как-то далека.
 
 
Немудрено. Однако прошлым летом
Трясину скуки разрывает слух:
Драгунский полк в сияньи эполетов
Прибудет сватать барышень-толстух.
 
 
Не только их, но эдаких в избытке
В провинциальной нашей стороне:
Перекормили, верно, прямо в зыбке
Несчастных. Я привержен старине.
 
 
Не нашей, пусть отважной, но сермяжной,
А эллинской, когда, людей воспев,
Цвели тела и в пику знати важной
Я не любитель рубенсовских дев.
 
 
А между тем семейства всполошились:
Рядить в обновы дочку, кто – двоих.
Во всём на волю божью положились,
Но не жалели рук и ног своих.
 
 
Числа седьмого, впрочем, было в среду
Весь город изменился, наряжен:
Получше молодца позвать к обеду
(Побольше сделать из дочурок – жён).
 

II

 
В кресле спать я был тоже не в праве,
Прискакал, вижу в дымке – драгун,
К городской подъезжавших заставе,
И красив знаменосец, и юн.
Впереди – адъютанты лихие.
 
 
Ах, красавицы чуть смущены,
Хоть и ведают чувства благие,
Но мосты их сердец сожжены.
Эскадрон эскадроны меняет,
 
 
Громко крякнув, пропели: «Ура-а!».
Уж семь лет среди этих меня нет.
Что поделать – всему есть пора.
 
 
Много храбрых и чуть франтоватых
Заступало под тени знамён,
Не упомнить, и как всех назвать их,
Генерал мой в пример приведён.
 
 
Был мастак он на всяки таланты,
И в бою – впереди грозный муж.
…Позади тащат скарб маркитанты,
Объезжая спокойствие луж.
 

III

 
Стою в толпе и «о, Создатель!»,
Мелькнул на лошади гнедой
Старинный полковой приятель
С полуседою головой.
 
 
В плеяде славных офицеров
(«Как он прекрасен!»– слышу стон)
Мой друг – Георгий Староверов,
Меня заметил, удивлён.
 
 
Подъехав, тут же ловко спрыгнул
(Мелькнул полковничий погон),
Обнял, спросил, куда я сгинул
Узнал мой адрес – и вдогон.
 

IV

 
Неслышно летний вечер настаёт,
Пора ему прийти, он не идёт.
Но звякнуло на воротах кольцо,
Вбегает кто-то быстро на крыльцо.
 
 
Конечно, он стоит, прищурив глаз:
«Послушай, опоздал на целый час.
Прости меня, обиды не тая,
Виной всему, клянусь, не только я!»
И вот уже сидим мы за столом
Вовсю едим, ну и, конечно, пьём.
Речь завели о прошлом, о друзьях
Кого убили, кто, как я – монах.
 
 
И дёрнул черт, спросить в хмельном тумане,
О некой дама – Луговской Татьяне,
Её любил он. Может, этот пыл
Со временем стремительным остыл.
 
 
Молчал Георгий. Вечер истекал.
Лишь осушив осьмнадцатый бокал,
Поведал он о той, кого искал.
 

V

 
«Лет десять или более прошло,
Когда наш бравый полк входил опять
В то небольшое русское село,
И довелось Татьяну повидать.
 
 
Едва подъехав, обратил я взор
На белый дом и пруд невдалеке,
Всё вспомнил: и её немой укор,
Глаза в слезах, цветы дрожат в руке.
 
 
Мозг воскресил, пьяня, девичий стан,
Конь подо мной гнедой летит стрелой.
Любовь иль смерть! Весь мир или обман!
(Случается подобное порой).
 
 
Вот и усадьба. Полон страсти пылкой,
Вбегаю по замшелости ступень.
Назвался. Жду, и ожиданье пыткой
Мне кажется, минута длится – день.
 
 
Вдруг – барыня с фигурою бутыли,
Сгинь, наважденье! Вон исчезни, вон!
– Татьяна! Таня! Ты ли это, ты ли?!
Я, верно, сплю. Какой кошмарный сон!
 
 
Ей заглянул в потухнувшие очи –
Она глядит вокруг – сова-совой.
О, неужель безрадостные ночи
Так страшно изменили облик твой?
 
 
Ищу, не находя улыбки прежней,
Улыбки глаз, что неба голубей,
А на физиономии небрежной
Улыбка есть, но нет её глупей.
 
 
Я, поражённый этой переменой,
Какое-то проклятье произнёс,
Она же предлагала мне отменный,
Для фуража назначенный овёс.
 
 
Но не дослушал и ретировался,
Давно я так, признаюсь, не скакал…»
Невесело полковник рассмеялся
И выпил девятнадцатый бокал.
 

1979 г.

В поисках истины

Историческая поэма

ПОСВЯЩЕНИЕ

 
Увы, прекрасная Венера,
Я поднимаю пыль завес
Не для тебя. Моя премьера
О власти, о тебе, Зевес.
 
 
Пусть обретут свободу руки
И непредвзятость пусть глаза
Клянусь! Не только ради скуки
Растёт поэзии лоза.
 
 
Саднится сердце, кровь из раны
Течет рифмованной строкой.
Вас опишу, цари-тираны,
Противен мертвенный покой.
 
 
Всё, что солгало, Правдой стало
Всё чистое зовётся – Ложь,
Всегда, где золото блистало,
Сверкал холодной сталью нож.
 

Глава 1

(г. Рим, 45 год до н.э.)

 
Богами властью одарённый,
Сам возвеличенный как бог,
Гай Юлий Цезарь, окружённый
Толпой идёт, но вышел срок.
 
 
«Послушайте, друзья!» – и, что же,
В глазах их помутился свет.
Как вот над ним уже, о, Боже!
Вознёсся молнией стилет.
 
 
Стилет взвивался, и недаром –
Кромсал надменные черты:
Гай опускался под ударом,
Шепнув чуть слышно: «Брут и ты…»
 
 
Стена пугающе раздета,
Слепит постельной белизной.
Течёт из статуй в тело Лета,
А череп иссушает зной.
 
 
Мозги сжимаются от боли,
Глаза краснеют из орбит.
Тот, кто искал бескрайней воли,
На мраморе лежит убит.
 
 
Лежит властитель, в плащ завёрнут,
Гримасой смерти изменён.
Тлетворной немочью подёрнут,
Белее глыбы мела он.
 
 
Пал своенравный император
Под изменившею рукой,
Как ослабевший гладиатор,
В крови своей нашёл покой.
 
 
Перешагнув чрез труп кровавый,
Брут тогу ловко отогнул
Имперский жезл, венчанный Славой,
В его руке, как меч, сверкнул.
 

Глава 2

(Александровская слобода, 19 ноября 1581 года)

I

 
Москва – древнейшая Руси столица,
Ты не забыла властного царя.
Иль чёрным вороном он над Кремлём кружится,
Иль коршуном, за государством зря.
 
 
Пустынны в Слободе стоят палаты,
Где взор ласкают злато и сафьян
В них трепетом почтительным объяты
Все. В них – Грозный царь Иван.
 
 
Вот он сидит, скуластый, остроносый,
И много лет прошло с тех давних пор,
Как правит он и множит тел отбросы.
С ним сын его, у них как будто спор?
 
 
–О, нет, отец! А тот, длань простирая.
Неистово вопя: «Молчи, щенок!»
Слепому бешенству, не зная края,
Бьёт сына посохом в тугой висок.
 
 
Крик жалобный – и рухнул бедный отрок.
Кровь видя, удивлён: глаза чисты.
…Споткнувшись о кровавый тела свёрток,
Бежит старик, и рушатся кресты.
 

II

 
Туман кровавый пред глазами скачет.
Сжал голову: гудит в ушах набат;
Ржёт конь, а показалось – мальчик плачет,
Зрачки окрасил огненный закат.
 
 
Безумец старый бродит в тёмной зале,
Зловещие чертя по ней круги.
Чу! Крики, плач и государя звали.
Боярин входит, затая шаги.
 
 
«Мой государь, прости! Царевич умер!» –
И в ужасе дрожит, упавши ниц.
О, пытка! Ум не подчинился думе.
Лицо расплылось на десятки лиц.
 
 
Кривя с трудом оскал в натужной муке,
«Уйди!» – хрипит и дышит чёрным ртом.
Тревожно слыша в каждом сердца стуке:
«Сыноубийце – ад на свете том!»
 
 
Рука дрожит, сжимая тяжкий посох.
Иван ужасен, бледен: сам не свой,
Отбросил жезл, и тот поверху досок
Лежит, крича кровавой полосой.
 

III

 
Темнеет. Тихо входят ночи тени,
В углу скрипит и плачет карлик-тролль.
Царь молится, спустившись на колени,
И, притупляясь, утихает боль.
 
 
«Погиб сынок! Прими его, Владыко.
Боюсь расплаты: немощен и стар.
Прости мой грех, иначе вражье лихо
Сомнёт опричников, да и бояр.
 
 
Завянет дело жизни. Обнищая,
Русь вновь падёт, тогда всему – конец.
И, новый храм воздвигнуть обещая,
Христа лобзает в золотой венец.
 

Глава 3

(Англия, 1647 год)

I

 
Лежит в густеющем тумане
Державный старец Альбион,
Идут на Лондон пуритане;
Король их наглостью взбешён.
 
 
Рукою женственной лаская
Щенка изысканных кровей,
Карл, жестом канцлера впуская,
Желает знать о всём скорей.
 
 
«Сир, опасения напрасны, –
Милорд заверил короля:
Идут бродяги и прекрасно.
Сотрём их в пепел, о-ля-ля!»
Ещё не знают эти оба,
Как близок их пути конец.
Как скоро хладной крышкой гроба
Придавлен будет он – мертвец.
 
 
Когда в стране нет твёрдой власти,
Два лагеря: народ и царь –
Пылают и тела, и страсти,
Сейчас не так, так было встарь.
 

II

 
С лицом, под стать мясному блюду,
Вождь люда Кромвель, а за ним –
Рвань черни, стёкшись отовсюду,
Стоит полком и не одним.
 
 
Что привело сюда несчастных?
Жизнь, источающая стон!
Верхи ж к Виктории причастны,
А этим – погребальный звон.
 
 
Сошлись войска близь деревушки,
Вопрос поставлен: он иль мы?
Луг, что топтали лишь пастушки
Стал центром боя и страны.
 

III

 
Ласкает ветер локон русый,
Клинок блестит в руке, кровав.
Милорд сухой и седоусый,
Споткнулся, вскрикнул, грудь зажав.
 
 
Хрипят изрубленные губы,
Сапог на горло наступил,
И звуки тяжелы и грубы.
Марс полной чашей кровь испил.
 
 
Но что за крик? – «Нет Карлу веры,
Бежал король, сбежал, подлец!»
Лежат на поле кавалеры,
Бесславный обретя конец.
 
 
…Бой кончен. Участь предрешили:
Топор, палач – ликует голь.
Реформы сочинять спешили,
И новый восходил король.
 

Глава 4

(о. Св. Елены, 1821 год)

I

 
Пав жертвой не одной измены,
В свой ум и пыл влюблён,
На острове Святой Елены
Стоял Наполеон.
 
 
Как много было верных лиц,
Как радостно порой
Виденье: в дымке Аустерлиц
И снова он – Герой!
 
 
…Ряды сомкнуты. В пешем строе –
Регалий пёстрый ряд.
Все мысли были о Герое;
В бой шли, как на парад.
 
 
Вперёд! И, шаг не ускоряя,
Идут лицо к лицу.
Раскрыты настежь двери рая,
Потворствуя свинцу.
 
 
Свистит, грохочет, давит, рубит,
Рвет чувственную плоть.
Как тщат окровавлены люди
Друг друга проколоть!
 
 
И жерла пушек раскалённы,
И барабанов дробь;
Листвою прикрывают клёны
Разбрызганную кровь…
 

II

 
Взор затуманен, губы сжаты –
Воспоминаньем полн,
Забыл: не с ним его солдаты,
А шум от хладных волн.
 
 
И гаснет яркое виденье,
Взор осязает явь.
Шептали зло: «Пришло отмщенье,
Смирись и Бога славь».
 
 
Когда и где судьба сменилась?
Где роковой предел?
Бог дал позор и отнял милость
Когда? И вдруг прозрел.
 
 
О, море – вечная стихия!
Как ты, страшна она
Без края и конца – Россия,
Холодная страна.
 
 
Всё вспомнилось: леса и долы,
Москвы печальный звон
И, затеняя все престолы,
Стоит российский трон.
 
 
Но голод – страшное мученье.
Их выгнал на мороз.
Под дьявольское волчье пенье
Смертельный шёл покос.
 
 
Бежали все, всё оставляя…
Стыд, Франции сыны!
Вас добивали, окропляя
Брега Березины…
 
 
…Вода и скалы. Как жестоко
Вокруг бушует шторм!
Стервятник кружит одиноко,
Разыскивая корм.
 

ЭПИЛОГ

 
Напрасен труд, я сознаю ошибку,
Истории закрыв тяжёлый том,
Что видел в нём: предсмертную улыбку,
Убийства, осенённые крестом.
 
 
Листать устал кровавые страницы,
Впитавшие эпохи и века –
Опустошив бездонные глазницы,
Набрякла кровью каждая строка.
 
 
Стал, уподоблен чистоте кристалла,
И, путь осмысля, повторяю всё ж:
Всегда, где власти золото блистало,
Сверкал холодной сталью нож.
 

Апр. 1979 – окт. 1980 гг.