Читать книгу: «Сон разума», страница 5

Время выбирать, старик, – голоса Моро и Люка слились в унисон. – Чей свет? Чья истина?

Старик дрожал. Его взгляд скользил по редким, угасающим волнам с пищащей пеной на гребнях. Он вспомнил ярость своего прошлого "я", муку раскаяния, отвращение от крикливой ярмарки мгновений. Вспомнил тихий огонёк Созерцателя в глубине волны. И вдруг… сквозь весь этот холод и смятение, сквозь ужас и безнадежность, в его сердце вспыхнуло что-то иное. Нечто глубокое, тёплое, знакомое до боли и забытое в этом кошмаре рассудка.

Он поднял голову. Глаза его, ещё недавно полные ужаса и детского вопрошания, обрели странную ясность. Голос, когда он заговорил, был тихим, но твердым, лишенным прежней растерянности, звучащим из самой глубины его существа:

– Есть… кое-что ещё. Не только пена на гребне… и не только Созерцатель.

Моро замер. Мерцание под капюшоном сузилось в ледяную точку. Люк повернулся к нему всем своим сиянием, в котором вспыхнула нотка неподдельного любопытства.

– Что? – спросил Моро. – Какая иллюзия теперь?

– Любовь! – просто сказал старик. Он просто произнёс это слово, и оно наполнило пространство вокруг него всё согревающим теплом, от которого, казалось, дрогнул даже вечный холод Океана. – Я выбираю Любовь.

Наступила тишина. Казалось, сама бездна прислушалась.

Заговорил Люк. Его сияние снова струилось тёплыми, золотистыми волнами, обволакивая старика. Голос журчал, как весенний поток, полный глубокого понимания и радости:

– Ты нашёл его, старик. Ты нашел Истинный путь. Любовь!… Она и есть тот самый Свет в глубине. Она видит волну – и ярость, и страх, и жадность, и боль – но не цепляется за гребень и не тонет в бездне. Она просто… видит. И в этом видении – без осуждения, без требования – рождается истинная свобода. Она и есть тихий штиль. Твой выбор… мудр. Он глубже всякой книжной науки.

Моро молчал. Его тёмная фигура, казалось, сжалась, поглощая саму себя. Но когда он заговорил, в его голосе не было ни злобы, ни торжества. Было лишь… признание. Холодное, как сама вечность, но абсолютно ясное.

– Любовь… – мрачно произнес он. – Да. Она видит. Видит – и принимает. Без условий. Без суда. Боль мира проходит сквозь неё, не становясь ею. Она – не пена на гребне желания. Она… не требует осуждения. Она прощает, не требуя взаимности. В этом – её сила, и спокойствие посреди бури. Она гладит, целует и исцеляет раны мира, а не тычет в них пальцем. Ты выбрал… не иллюзию, старик. Ты выбрал единственную Реальность, не подвластную буре и тлену. Путь… найден.

Слова одобрения Моро и Люка, столь разные по тону, слились в единое утверждение, как эхо, отражённое от двух берегов одной реки. Они прозвучали в сознании старика, не как спор, а как окончательное благословение.

В этот миг пространство над бездной Океана вспыхнуло невыносимо ярким, чистым светом. Старик почувствовал, как лед в его душе тает, сменяясь потоком невыразимого тепла и понимания. Он не был пеной. Он не был сценой. Он выбрал… Любовью!

Старик вздрогнул. В нос ударило знакомым ароматом старого дерева и пожелтевших страниц. Оглушительный гам ярмарки, голоса Моро и Люка, всё растворилось в тихом потрескивании печки. Ледяной холод бездны отступил перед теплом шерстяного пледа на коленях.

Он открыл глаза.

Комната. Его кабинет. Рассыпанные листки с записями всё так же лежали на полу. Сумрак зимнего утра пробивался сквозь занавески. На его губах блуждала тень удивления, а в глазах, еще влажных от сна, светилось что-то новое – тихое, важное и нерушимое. Знание, которое он наконец то обрёл, а может просто вспомнил. Знание о Любви, которая просто есть. Которая и есть Истина.

Он медленно потянулся к стопке бумаги. Ручка лежала рядом. Возможно, стоило записать этот сон. Или… может, просто посидеть? Посидеть в этой новой, необъятной тишине, где больше не было выбора между Моро и Люком, а была лишь безграничная Любовь, и спокойствие. Штиль…

Эпилог

Тишина. Старик сидел в своём кресле, пальцы бессознательно гладили шершавую ткань пледа. Ледяные кошмары Океана Вечности, яростные споры теней и зари – всё это отступило, растворилось в простой ясности утра. Он понял. Не умом, не через трактаты и споры, а всем существом. Мгновение… Его нельзя прожить как товар, выжав из него сок, как учили Зазывалы. Его нельзя бояться как предвестника праха, как вещал Моро. Его можно прочувствовать лишь имея ключ. И ключ этот – Любовь. Не страсть, не обладание, а та самая простая, всеобъемлющая Любовь, что видит волну и знает, что она не пена. Любовь к этому дыханию, к скрипу половицы, к лучу света на пылинках, танцующих в воздухе. Любовь к самой жизни, какой бы мимолетной и странной она ни была.

Тихий скрип двери прервал его размышления. В проеме, робко переминаясь с ноги на ногу, стоял маленький внук. Глазёнки, широкие и чуть испуганные, смотрели на него вопросительно. Радость, чистая как родниковая вода, хлынула в старика.

– Внучок! – голос его, обычно хрипловатый, прозвучал удивительно мягко и звонко. – Заходи, заходи! А знаешь, о чем я только что подумал? О нашем походе! На ту самую речку, с костром. Помнишь, мы всё собирались?

Лицо мальчика озарилось восторгом, мгновенно развеявшим робость. – Правда, дедушка? Прямо сейчас? С костром и ухой и с печёной картошкой?

– Прямо сейчас! – старик энергично, по-молодецки, поднялся с кресла. – Собирайся, одевайся потеплее! Я тоже мигом!

Он засуетился, одевая старые, походные брюки. Перед тем как натянуть тёплое пальто, он остановился у старого, покрытого легкой дымкой зеркала в резной раме. Поправил воротник рубахи. В глубине стекла, сквозь собственное отражение, ему на миг почудились знакомые очертания: темный, струящийся саван и ослепительное сияние. Не страх, а спокойная уверенность наполнила его. Прощай, Моро. Прощай, Люк, – подумал он беззвучно, с легкой благодарностью и твердостью. Мой путь выбран. Он здесь.

Он повернулся от зеркала, натянул пальто. Взгляд упал на рассыпанные по полу листы, испещрённые убористым почерком – свидетельства долгих ночей, мучительных поисков, споров с тенями и зарницами собственного ума. Почти машинально, без прежнего трепета или тяжести, он стал подбирать их, а потом сунул в глубокий карман своего пальто.

Внук, уже напяливший яркую шапку и шарф, наблюдал за этим действием с детским любопытством.

– Дедушка, а зачем ты свои бумажки берёшь? – спросил он, сморщив носик. – Ты что, будешь там читать? Нам же костёр разводить надо, палочки искать!

Старик остановился, глядя на внука. В глазах ребенка не было ни тени той сложности, что терзала его самого. Только простое удивление и нетерпение перед приключением. И в этом взгляде старик увидел всю суть своего прозрения. Он присел на корточки, чтобы быть с мальчиком на одном уровне.

– Видишь ли, внучёк, – начал он, подбирая слова, доступные детскому сердцу. Я тут… очень долго писал. Очень-очень долго. Как будто большую, важную книгу для умных дядей. Про всякие сложные штуки: кто мы такие, зачем живём, что правильно… – Он махнул рукой, словно отгоняя назойливую мошку. – Куча бумаги, куча слов. Трактат, это называется. Он замолчал, глядя прямо в ясные глаза внука.

– А сегодня утром я понял… – Голос старика стал тише и теплее. – Что написать одну хорошую сказку для тебя… – он ткнул пальцем в тёплый комочек шарфа на груди внука, – …в тысячу раз важнее всех этих толстых книг вместе взятых. А еще эти бумажки… они отлично горят. Надо же нам костер разжигать чем-то?