Даже будучи предупрежденным о проволоке, натянутой вокруг бандитского лагеря, Павел ни за что не заметил бы ее в кромешной тьме ночи. Какая там проволока, он вообще ничего не видел вокруг себя, и ориентировался только по идущему первым Лехе, чья спина маячила перед ним путеводным пятном. Даже на открытой местности царила темень, а уж когда они влезли в заросли, настала всепоглощающая и безнадежная тьма. Павел не сомневался в том, что они ни за что не заметят сигнальную проволоку, обязательно заденут ее и поднимут по тревоге всю банду. После чего расклад сил будет уже не в их пользу. Там ведь шесть человек, и не на голой местности, а, как минимум, в домах, способных послужить неплохим укрытием. И бог его знает, какое оружие есть у них в наличии. Как начнут поливать по кустам из пулеметов, мало не покажется. А если полетят гранаты, станет и того веселее.

Пока он накручивал себя и привычно готовился к худшему, Леха не зевал. Он вдруг остановился и чуть слышно скомандовал:

– Ждем!

Все присели и затаились.

– Что там? – прошептал Павел. – Ты кого-то заметил?

Леха ответил не сразу.

– Проволока, – сказал он. – Прямо перед нами. Давайте по одному, я помогу перебраться.

Павел понятия не имел, как Леха сумел разглядеть хоть что-то в такой темноте. Этот человек поражал его все больше. Павлу стало непонятно, зачем такому супермену нужны какие-то помощники, от которых все равно никакой пользы. Он бы и один успешно съездил хоть за головой, хоть за двумя. Но, видимо, у отца Серафима была причина послать вместе с ним и других бойцов.

Чтобы соратники не зацепили проволоку, Леха встал над ней на четвереньках, заслонив оную своим телом. Остальным пришлось переступать через него. Когда все благополучно миновали сигнализацию, Леха присоединился к ним. Они двинулись дальше, и вскоре заметили впереди просвет.

На небольшой поляне, в окружении деревьев, квадратом выстроились вагончики-времянки. Они примыкали друг к другу, образуя маленькую крепость. Судя по всему, их привезли сюда и установили уже после конца света. Вероятно, сделала эта банда разбойников, обустроив себе долгосрочное обиталище, способное послужить им даже в зимнюю пору. Павлу было непонятно, для чего стоило так заморачиваться, когда можно было выбрать себе уже готовое убежище. В конце концов, столь многочисленной группе не составило бы труда зачистить от мертвецов небольшую деревушку и обосноваться там. Впрочем, как тут же сообразил тот, в деревушке ведь пришлось бы добывать себе пропитание честным трудом, пахать землицу, сажать картошку. Бандиты явно не были склонны к такой жизни. Им куда приятнее и веселее было устраивать засады на проезжавших мимо путников.

Над одним из вагончиков высилась небольшая деревянная будка. Свет в ней не горел, из-за чего невозможно было понять, находится ли внутри кто-либо. Скорее всего, находился. Тот самый караульный, призванный вслушиваться в ночную тишину, а если та будет нарушена звоном сигнальных колокольчиков, поднять тревогу.

Пока Павел думал, как им поступить дальше, Леха уже начал действовать. Тронув Павла за плечо, он жестом велел ему следовать за собой. Остальным приказал оставаться на месте и ждать команды.

Вдвоем они бесшумно подобрались к крайнему вагончику. Будка караульного находилась на его крыше. И когда оба диверсанта очутились возле стены, то расслышали какое-то тихое мурлыканье. Павел напряг слух, и различил отдельные слова, складывающиеся в текст некой песни. Похоже, караульный развлекал себя вокалом. Это была большая ошибка с его стороны. Пусть и мурлыкал он негромко, но все же сам мешал себе расслышать шелест травы под ногами врагов.

Леха тронул Павла за плечо и жестами объяснил суть своего плана. Точнее, объяснил ту его часть, в которой собирался задействовать соратника. Павлу досталась простая роль – он должен был подсадить Леху, дабы тот сумел забраться на крышу вагончика.

Привстав, Павел сложил ладони в замок. Леха поставил на них ногу, и Павел без труда поднял соратника, благо Леха был мужиком некрупным.

Дальнейшее произошло быстро и безжалостно. Леха одним прыжком очутился на крыше вагончика. Двигался он с кошачьей грацией и с кошачьей же бесшумностью, словно его ноги и руки превратились в мягкие лапки. А затем сверху донесся слабый шум какой-то возни. Павлу стало дурно, когда он услышал жуткий булькающий хрип, и без труда осознал его природу. Похоже, вокалисту только что перерезали горло. Пел он, по правде, действительно скверно, да и песню выбрал отстойную, но такой суровой кары за свое выступление все равно не заслуживал.

Леха мягко спрыгнул на землю. Павел не стал спрашивать его о судьбе часового. Она представлялась ему очевидной.

Вернувшись к остальным, они все вместе достигли входа в образованный вагончиками внутренний дворик. Вход в него преграждала простенькая калитка, запертая на проволочный крючок, открыть который Павлу не составило никакого труда. Гордясь тем, что тоже не последний ниндзя на районе, он распахнул дверку и уже приготовился сделать шаг внутрь, но тут ладонь Лехи упала ему на плечо и буквально пригвоздила к месту.

– Замри! – повелел голос сурового спутника.

Павел застыл, боясь не то, что шевельнуться, но даже излишне глубоко вдохнуть. Леха присел подле него на корточки, осторожно пошарил ладонями в проеме калитки, а затем произнес:

– Растяжка. Двадцать сантиметров от земли. Не заденьте.

По спине Павла заструился холодный пот. Вряд ли эта проволока была снабжена обычными колокольчиками. Скорее всего, проволока тянулась к кольцу гранаты. Сейчас он задел бы ее ногой, а затем, скорее всего, остался бы без ноги. Если бы не Леха, то… Впрочем, если бы не Леха, они умерли еще днем, попытавшись миновать мост и угодив в засаду.

Всего вагончиков было пять. Пока Павел думал, как им четверым осмотреть их все одновременно, Леха уже начал действовать. Он прильнул к двери первого из них и прислушался. Затем аккуратно взялся за ручку и потянул дверь на себя, зажав во второй руке свой смертоносный ножик.

Внутри было непроницаемо темно, и Лехе, чтобы разглядеть хоть что-то, пришлось включить крошечный фонарик. Он быстро обвел лучом утробу вагончика, убедившись в том, что людей тут нет. Внутри оказался склад. Ящики, коробки, бутылки и канистры занимали почти весь внутренний объем.

Леха двинулся к следующему вагончику. Он уже протянул руку к двери, когда та внезапно распахнулась ему навстречу. Леха только чудом не получил дверью по лицу, успев в последний момент шагнуть в сторону.

Из вагончика, широко зевая и подтягивая соскальзывающие с тощего зада трусы, вывалился сонный юнец лет четырнадцати. Он успел сделать целых два шага, прежде чем разглядел перед собой незнакомых вооруженных людей. Пацан явно только что проснулся, отчего и был таким заторможенным. Его ожидаемая реакция непросительно запоздала. Он только начал открывать рот для крика, как Леха с молниеносной стремительностью схватил его сзади и одним отточенным движением перерезал горло. Парнишка задёргался в его объятиях, давясь кровью и выделывая ногами предсмертные кренделя.

– Быстро! – скомандовал Леха, не выпуская продолжавшего агонизировать пионера. – Мочите остальных.

Павел первым бросился к двери вагончика. Вика последовала за ним. В ее руке появился маленький фонарик. Вдвоем они ворвались внутрь, ожидая столкнуться с ожесточенным сопротивлением. Но вместо этого застали идиллически безмятежную картину.

Вдоль одной из стен вагончика стояли в ряд три кровати. Одна была пуста. На двух других сладко спали отроки юных годов. Ближайший сопляк глупо улыбался во все, словно ему приснилась голая одноклассница. Второй громко сопел, укрывшись одеялом по самый нос.

И тут Павел растерялся. Ему доводилось убивать людей, но лишь в тех ситуациях, когда поступить иначе было невозможно. Сам он никогда не искал кровопролития, и шел на него исключительно в ответ на чужую агрессию. Но чтобы замочить спящих, да еще и сопляков… Павел не считал, что юный возраст является универсальным оправданием любых поступков. По его мнению, малолетний упырь все равно упырь, и церемониться с ним нечего. И все же это были люди. Живые люди, как и он сам. Люди, которых на свете и так осталось наперечет.

Судя по тому, как застыла рядом с ним Вика, она тоже не была готова к хладнокровному геноциду.

– Ну, чего вы? – шепотом спросил Костя, присоединяясь к ним.

Он взглянул на спящих голубков, и проворчал:

– Ты погляди! Дрыхнут себе, будто так и надо.

– Может, необязательно их убивать? – неуверенно произнес Павел.

– Свяжем их и....

Вика замолчала, не зная, что делать дальше. Ну, свяжут они этих малолетних уродов, а потом-то что? Оставят связанными на верную смерть? Да уж лучше пристрелить, чем обречь на муки голода и жажды. И с собой их тащить не вариант. У них ведь задание, им недосуг возиться с этими сопляками. Да и без задания куда их? Перевоспитывать? И кто этим будет заниматься?

В этот момент в вагончик заглянул Леха.

– Вы еще не все? – удивился он.

– Да вот мы тут подумали… – начал Павел.

Леха двинулся вперед, намереваясь выполоть юную поросль, но Вика вдруг преградила ему дорогу.

– Подожди! – взмолилась она. – Нельзя же так. Мы не такие. Давай возьмем их живыми.

– Для чего? – искренне удивился Леха.

– Ну, чтобы… Просто давай, и все. Потом решим, как с ними поступить.

К большому удивлению Павла, спорить Леха не стал.

– Ладно, – сказал он. – Живыми, так живыми.

Сказал, и сделал. Взял как по учебнику, так что сопляки даже пикнуть не успели. Леха связал их простынями, закупорил рты и запугал так, что пионеры боялись лишний раз пошевелиться.

Следом был обнаружен еще один малец – совсем сопляк лет двенадцати. Он находился один в отдельном вагончике, и вскоре стало ясно, почему. У пионера был сильный жар, он давился соплями и хрипло дышал. Все признаки указывали на воспаление легких или аналогичное заболевание. И судя по тому, что пацана, вместо лечения, просто поселили отдельно, все шло к вполне ожидаемому финалу его недолгого жизненного пути. Тем не менее, Леха не побоялся подцепить инфекцию, и упаковал больного по полной программе наравне со здоровыми.

Итого получилось пять голов. Оставался еще один. И два непроверенных вагончика. Разделившись попарно, они ворвались в них одновременно. Точнее, попытались ворваться. Но сделать это удалось только Павлу и Вике. Вагончик, куда пытались проникнуть Леха с Костей, оказался крепко заперт.

Распахнув дверь, Павел шагнул внутрь и тут же вскинул пистолет. В глаза ему ударил показавшийся ярким, после тьмы ночи, свет горящей на столе свечи. Он на мгновение ослепил его, что едва не стоило Павлу жизни. Лишь в последний момент ему удалось разглядеть человека, вскочившего с кровати и потянувшегося за автоматом. Мешкать было нельзя. Павел выстрелил, не целясь, благо дистанция была такая, что промахнуться он не мог при всем желании. И сразу же понял, что попал, когда вагончик наполнился истошным криком подранка. Человек рухнул на пол и принялся кататься по нему, зажимая ладонью простреленное плечо. Наблюдая за ним, Павел не сразу заметил, что в вагончике тот не один.

На широкой кровати, занимавшей треть всего вагончика, корчилась привязанная за руки и за ноги молодая женщина с разбитым в кровь лицом. Ее одежда изорванными клочьями была разбросана по полу. Она плакала и что-то бормотала, выплевывая изо рта кровавую слюну. Своими опухшими от побоев глазами она не сразу сумела разглядеть чужаков, а когда все же заметила людей с оружием, обреченно заскулила, не ожидая ничего хорошего.

Двадцать минут спустя четверо пленников очутились во дворе. Они связанными лежали в ряд и помалкивали. Все, кроме подстеленного Павлом насильника. Тот оказался не юнцом, а вполне себе взрослым дядей лет сорока. Ранение его было пустяковым, фактически царапиной, которая уже перестала кровоточить, но выл и рыдал он так, будто ему только что оторвало ноги.

Избитую женщину отвязали от кровати, после чего Вика долго убеждала ее, что они не собираются причинять ей никакого вреда. Женщина не спешила верить незнакомке на слово. Забившись в угол, она тряслась от страха и плакала. И лишь чуть погодя, немного успокоившись, вдруг спросила:

– А что с Мишей?

– С кем? – не поняла Вика.

– С Мишей, – повторила женщина. – Он жив? Они ведь его не убили?

Павел догадался, что Миша это приятель женщины, с которым их вместе взяли в плен. Он уже собрался расспросить разбойников о Мишиной судьбе, но не понадобилось. Как раз в этот момент Леха сумел взломать дверь последнего вагончика. Тот оказался темницей. И в нем-то обнаружился тот самый Миша – сильно избитый, но живой мужчина. Появление чужаков он встретил так же, как и его подруга – с твердой верой в худшее. Его тоже пришлось долго убеждать в том, что бояться нечего.

К тому времени, как парочка пленников воссоединилась и заключила друг друга в объятия, Костя успел разжечь костер, набросав в него поломанную на дрова мебель разбойников, исходя из того расчета, что им она уже не пригодится. В свете костра Павел наконец-то сумел разглядеть освобожденную пару, и вдруг понял, что знает этих людей. Нет, не знаком с ними, но уже встречался прежде. Женщину трудно было узнать – ее лицо представляло собой опухшее кровавое месиво. А вот мужчину он опознал, хоть и видел его прежде только однажды. Именно у этой парочки они с Костей умыкнули на заправке внедорожник со всеми припасами. Голубки, помнится, собирались податься на юг. Но похищенная машина спутала все их планы. А затем они и вовсе угодили в лапы этих отморозков.

Павел испытал мощный приступ чувства вины. Если бы не они с Костей, эти двое уже загорали бы на южных пляжах. А заодно порадовался, что ребята не видели их с Костей лиц и не могли опознать угонщиков. А то получилось бы неловко.

Постепенно спасенные пришли в себя и поверили, что чужаки не собираются причинять им вреда. Сбивчиво поведали они историю своих злоключений. В их планы входило отправиться на юг, где они собирались переждать зиму, а то и остаться насовсем. Они хорошо подготовились к поездке – нашли отличный автомобиль, запаслись припасами. Но в самый последний момент какие-то конченые уроды подло угнали их тачку со всем содержимым.

– И как только таких подонков земля носит! – покачал головой Костя, тоже признавший этих двоих.

– Вот именно, – зло бросила Вика. – Ладно, зомби, с них спроса нет. Но когда люди в нынешние времена ведут себя как последние твари, хочется просто поубивать их.

– Да, да, я тоже очень возмущен, – пробормотал Павел, бесконечно радуясь тому, что парочка не может опознать циничных похитителей.

Оставшись без машины и припасов, двое голубков попытались осуществить повторную подготовку к южному вояжу. И в процессе этого угодили в засаду. Бандиты подстерегли их на выезде с моста, прострелили двигатель автомобиля, а самих взяли в плен.

– Теперь все хорошо, – заверила их Вика. – Это слабое утешение, но припасы вам искать не придется. У этих уродов целый вагончик ими забит. И тачка у них тоже наверняка есть.

– Вот-вот, – поддакнул Костя. – Можете теперь ехать на юг.

Но парочка все еще не пришла в себя окончательно, и не торопилась строить планы. Пока что они были бесконечно счастливы уже тому, что смогли пережить это злоключение, на что совсем не надеялись.

Пока Павел, Костя и Вика общались со спасенными голубками, Леха стоял над связанными пленниками и задумчиво разглядывал их. Особый его интерес вызвал сорокалетний дядя, определенно являвшийся предводителем пионеров-злодеев.

– Так это ты, что ли, Волк? – нарушил молчание Леха.

Тот не ответил, продолжая скулить по поводу простреленного плеча.

– Не молчал бы ты, – намекнул Леха.

И вновь предводитель разбойников не снизошел до ответа, только покосился на Леху с какой-то детской обидной во взоре. Не было смысла ничего говорить. Этот суровый человек не был в состоянии его понять. А ведь он мог бы порассказать о себе. О своей тяжелой и несчастной жизни. С самого рождения он был отмечен печатью страдания, поскольку получил от родителей позонную фамилию – Пискин. Такая фамилия уже гарантировала ему тонны горестей и унижений, но предки окончательно добили отпрыска, контрольным выстрелом назвав его Емельяном. О чем они только думали? Да на что хорошее вообще может рассчитывать в жизни человек, прозванный Емелей Пискиным?

Глава 21

На всем протяжении школьного прозябания он оставался главным объектом для дразнилок. Не обремененные богатством фантазии сверстники обзывали его либо писькой, либо различными вариантами данного словечка, что стабильно доводило Емельяна до слез и истерик. Затем сыскался какой-то недобитый остряк, придумавший ему прозвище, ставшее результатом слияния гордого имени и не самой благозвучной фамилии. Его нарекли Писькомелей, и Писькомелей он оставался вплоть до выпуска.

На протяжении всей жизни Емеля остро ощущал жестокость и несправедливость текущего мироустройства. Что характерно, окружающий мир проявлял эти качества не в принципе сам по себе, и не вообще ко всем поголовно, а исключительно по отношению к нему одному. Другим он давал все, брал их за ручку и вел по широкой дороге успеха. А его, Емелю Пискина, избегал касаться, будто прокаженного.

Страшная, доводящая до судорог, зависть душила Емелю при виде любого, кто добился чуть большего, чем он сам. А таковыми были почти все вокруг, поскольку сам он не добился вообще ничего, и к сорока годам перебивался с грузчика на сторожа, притом не задерживался даже на этих, не добавляющих очков самоуважения, должностях.

С последнего места работы его деинсталлировали буквально за день до конца света. Три месяца Емеля трудился кладбищенским сторожем, и это занятие неожиданно пришлось ему по душе спокойствием и отсутствием нервотрепки. Ему почти не приходилось контактировать с людьми, и это было прекрасно, ибо людей и общение с ними Емеля ненавидел, втайне считая себя лучше и выше окружающих. Но затем какие-то хулиганы пробрались на вверенный ему погост и учинили акт вандализма, расписав надгробия краской из баллончика. Крайним, естественно, оказался Емеля, и его уволили. Точнее, выгнали с великим позором, жестоко отчитав его напоследок и кинув на деньги, каковую несправедливость нарекли штрафом.

Давясь обидой, Емеля буквально не представлял себе, что ему делать дальше. Он не имел ни образования, ни востребованных навыков, ни даже друзей. Вокруг него ополчившимся воинством сжимал кольцо огромный и страшный мир. И как же сильно Емеля ненавидел его. Как же мечтал, чтобы этот мир в один прекрасный день рухнул в пропасть небытия. И чтобы все счастливые люди, живущие в нем, умерли бы страшной смертью. Емеля, как праздника, ждал ядерную войну, поскольку на себя ему было плевать, зато перспектива гибели всех счастливых и успешных людей приводила его в сладостный восторг. Он мечтал, чтобы в Землю врезался астероид, или приключилось еще какое-нибудь глобальное бедствие. Какое угодно, лишь бы только оно разрушило тот миропорядок, при котором он, Емеля, являлся безнадежным лохом.

И внезапно его молитвы были услышаны. На следующий день после того, как завершилась его карьера кладбищенского сторожа, столь ненавистный ему мир вдруг взял и перестал существовать.

В отличие от прочих уцелевших, Емеля пережил конец света удивительно легко. То есть, поначалу было жестко. Его едва не съели заживо, пришлось убегать и прятаться, но когда он покинул пределы города и оказался вдали от орд мертвецов, Емеля приободрился, а затем, оглядевшись, возрадовался. Наконец-то сбылась его заветная мечта. Все те твари, которым в жизни повезло гораздо больше, чем ему, получили по заслугам. Ныне они либо обратились в нежить, либо были пожраны ею. А он, Емеля Пискин, уцелел, чтобы наслаждаться жизнью в новом, будто созданном специально для него, мире.

О прошлом он не горевал и не тосковал. Прошлое его было сущим отстоем, и Емеля только радовался, что оно кануло во тьму зомби-апокалипсиса. К тому же теперь в его распоряжении оказался новый мир, и в нем Емеля мог жить так, как ему угодно, а не подстраиваться под дурацкие правила, заведенные другими.

Емеля всегда любил истории о попаданцах. В них конченые неудачники чудесным образом перемещались либо в иной мир, либо в иную историческую эпоху, и сразу же становились донельзя крутыми и успешными парнями. Тем самым продвигалась мысль, что герои сих произведений, а заодно и их целевая аудитория, не сами виноваты в своей никчемности, но всего лишь являются жертвами существующей реальности. А вот если забросить их в средневековье, или в сказочный волшебный мир, или в самую гущу межгалактической распри двух инопланетных цивилизаций, уж там-то они раскроют весь свой неохватный потенциал.

Емеля тоже чувствовал, что он живет не в своем мире и не в свое время. Это не он был хроническим неудачником, ему просто не повезло родиться здесь и сейчас. Мир был виноват во всем. Он должен был либо погибнуть, либо измениться. Должен был превратиться в такое место, где Емеля Пискин станет могучим и грозным Волком. Над ним всю жизнь смеялись, а Емеле хотелось внушать страх и благоговение.

И ему выпал шанс начать все сначала в совершенно новом мире. Старый, ненавистный мир, был разрушен, а в новом Емеля наконец-то почувствовал себя на своем месте. Целый месяц он жил в свое удовольствие. Добывать пропитание и избегать встреч с мертвецами оказалось несложно. Одиночество нисколько не тяготило его, поскольку он и прежде был одинок. Сам себе Емеля казался крутым и суровым парнем. Он даже взял себе новую фамилию, назвавшись Емельяном Волковым. Сделал это чисто сам для себя, поскольку других выживших он не встречал, да и не стремился к этому. Хотя иногда подумывал заловить и присвоить молоденькую девицу, дабы наконец-то лишиться застоявшейся девственности. В прежней жизни ему не везло с женщинами. Те в рамках мирового заговора дружно воротили от него нос. Но в новых реалиях необязательно было добиваться взаимности полюбовно. Ныне успешен был тот, кто имел пушку. А у Емели, точнее, у Волка, теперь была пушка.

Так он жил себе, поживал, наслаждаясь реалиями постапокалипсиса, пока однажды с ним не приключилась судьбоносная встреча, перевернувшая всю его дальнейшую жизнь.

В тот день Емеле крупно повезло – удалось обнаружить целехонький склад и неслабо загрузиться продовольствием. В число добычи входила драгоценная консервированная тушенка и сухарики со вкусом холодца и хрена. Так уж вышло, что именно эти сухарики Емеля любил больше всего и часто лакомился ими еще в прежней жизни. Но к несчастью для него, он был не единственным их поклонником.

Емеля отыскал тихое уединенное местечко на берегу реки, загнал автомобиль в рощицу, где его не смог бы заметить ничей любопытный глаз, и уже приготовился отдаться пиршеству, как вдруг услышал неподалеку от себя плеск воды. Игнорировать подобное было нельзя. И Емеля, взяв оружие, отправился выяснять причину шума. Той мог оказаться и одинокий зомби-бродяга, и живой человек. Емеле в равной степени не хотелось встречаться ни с кем из них.

Но стоило Емеле спуститься к берегу и украдкой выглянуть из кустов, как он обнаружил такое, что едва не выронил из рук автомата. Прямо перед ним, в водах реки, плескалась обнаженная богиня. Точнее говоря, она показалась ему богиней в первые секунды. И лишь чуть позже, присмотревшись, он понял, что это всего лишь прекрасная юная девушка, чьи безупречные телесные формы мгновенно повергли Емелю в состояние эпической похоти.

Он буквально не мог отвести глаз от дивной картины. Его организм сотрясало гормональное буйство. А в голове уже начал зреть дерзкий замысел. Давно уже мечтал он заиметь себе рабыню, но даже в самых дерзновенных грезах не видел себя обладателем столь шикарной самки. Роняя под ноги похотливую слюну, Емеля изготовился выскочить из кустов и пленить незнакомку, благо та была нага и беззащитна перед его внезапным натиском. Но в последний момент перед стартом чья-то тяжелая ладонь упала на его плечо, а незнакомый мужской голос, прозвучавший за спиной, произнес с легкой укоризной:

– И что это мы тут такого непристойного поделываем?

От неожиданности Емеля выронил автомат и медленно повернул голову. Над ним навис огромный страшный мужик нестерпимо свирепой наружности, широкоплечий, могучий, с лицом настолько крутым и конкретным, что оно само просилось на плакат «их боится разыскивать даже милиция». Пока Емеля соображал, как бы оправдать свое неблагопристойное поведение, незнакомец улыбнулся ему, и добродушно проинформировал:

– Попал ты, вуайерист. Конкретно попал.

И то была чистая правда. Не прошло и получаса, как Емеля убедился в этом на собственной многострадальной шкуре.

Их было трое. Красивая молодая девушка, она же подсмотренная Емелей купальщица, щуплый мужчинка в очках, с лицом, несущим на себе выражение вселенского страдания. И он – изверг из извергов, грандиозный крутой мужик. Емеля не запомнил имен ни девушки, ни очкарика, зато прозвище здоровяка каленым железом выжглось в анналах его памяти. Он называл себя Центом. И он был страшен.

Поначалу Емеля лелеял надежду на то, что дело обойдется побоями средней тяжести. Неприятно, конечно, дегустировать чужие кулаки, но он был готов к этому. Несколько синяков и ссадин не сильно-то ему навредят. Со временем они заживут. Лишь бы эти трое не нашли спрятанный в роще автомобиль, полный тушенки и сухарей.

Но Цент не стал его избивать. Предложив Емеле присесть подле себя, он завел с ним разговор по душам. И уже через пять минут беседы самопровозглашенный Волк едва удерживал свою душу в бренном теле. Впервые ему довелось столкнуться со столь неистово конкретным пацаном. Крутость его была безгранична. Она подавляла и лишала всякой воли. Довольно подробно и во всех деталях Цент объяснил глубину и степень его вины. И Емеля не нашел, что возразить. То есть, он пытался привести аргументы в свою пользу, но те всякий раз комом застревали в его глотке. Стоило взглянуть в злобно прищуренные глаза Цента, как он сразу же лишался дара речи.

– Ну, как будем вопрос разруливать? – спросил Цент с мягкой людоедской улыбкой на устах.

– Я готов принести официальные извинения, – промямлил Емеля, не находя себе места под пристальным взглядом собеседника. – Проверьте, я очень сожалею о содеянном. Я совсем не хотел подглядывать....

– Ты меня не понял, – мягко, и в то же время настойчиво, прервал его изверг. – Я спрашиваю, чем откупишься?

– Откуплюсь? – растерялся Емеля.

– Да. Чем?

Емеля вспомнил о ждущем в роще автомобиле. Ему с таким трудом достались тушенка и сухарики, и он так не хотел расставаться с ними, что сердце кровью обливалось. Но что-то подсказывало ему, что лучше отдать все, и уцелеть, чем не суметь выкупить себя из лап Цента.

– У меня есть консервы, – робко признался он.

Суровое лицо Цента озарилось счастливой улыбкой.

– Вот с этого и надо было начинать, – сказал он, и дружески похлопал Емелю по плечу. – Пойдем, поглядим на них. Да ты не хмурься. Мы не бандиты. Все не отберем. Только возьмем компенсацию для Машки. Ты же за ней голой подсматривал, так что и ей за это что-то причитается. Справедливо ведь?

– Наверное, – робко улыбнулся Емеля, затравленно глядя на борца за справедливость с рожей типичного уголовного авторитета. В его душе робко зажглась надежда на лучшее. Возможно, ему все-таки удастся откупиться лишь частью своих трофеев. Пусть эти люди заберут даже половину его добра. Ему вполне хватит и того, что останется.

Конечно, в тот момент Емеля еще очень плохо знал Цента, отчего и тешил себя подобными иллюзиями. Спустя час он уже не думал, что ему удастся отделаться малой кровью. Через час он мечтал только о том, чтобы пережить роковую встречу хотя бы в каком-нибудь виде. Но и на это оставалось исчезающе мало шансов.

Едва Цент заглянул в салон автомобиля и увидел там консервные банки и пачки сухарей, у него жадно загорелись глаза.

– Вот так лох попался! – воскликнул он счастливо. – Урожайный. Не каждый день Господь посылает....

Но тут он заметил пустую пачку из-под сухариков со вкусом холодца и хрена, лежащую на полу в салоне. Емеля умял ее по дороге, пока добирался сюда. Цент двумя пальцами поднял пакет, повернулся к Емеле и замогильным тоном спросил:

– Это ты их съел?

Позже Емеля догадался, что надо было соврать. Сказать, что пустой пакет случайно занесло ветром, или он уже подобрал его таким впопыхах. Нужно было врать и выкручиваться, но ни в коем случае не сознаваться в том, что он ел сухарики со вкусом холодца и хрена. Но он совершил роковую ошибку. Он признался.

– Да, я, – сказал он, не подозревая, что это может привести к ужасающим последствиям.

Лицо Цент медленно налилось краской безудержного гнева. В глазах полыхнул огонь печей Бухенвальда. Кулаки сжались с таким хрустом, словно где-то рядом переломились стволы вековых дубов.

– Ты ел сухарики со вкусом холодца и хрена? – медленно пророкотал Цент, надвигаясь на Емелю медным тазом. – Ты жестоко за это поплатишься!

– Но я только одну пачку… – промямлил тот, не понимая, в чем состоит его вина.

Только позже он выяснил, как сильно Цент любит сухарики со вкусом холодца и хрена. И как сильно огорчается, когда кто-то кроме него покушается на них. До того сильно, что приравнивает пожирание сухарей к тягчайшим преступлениям. И безжалостно карает за это.

Кары последовали незамедлительно. Следующие два часа Емеля увлеченно наматывал круги ада, и в итоге даже сбился со счета, сколько он их прошел – пятнадцать или двадцать шесть. Он угодил в лапы величайшего истязателя и мучителя, и тот дал волю своему садистскому началу. Он безудержно и с оттяжкой хлестал Емелю венком из крапивы по голым ягодицам, пока не превратил оные в кровавое месиво. Он принудительно усаживал его истерзанным задом на огромный муравейник и наблюдал за тем, как насекомые терзают жертву. Он заставил его прыгать через огромный костер со связанными ногами, из-за чего Емеля едва не изжарился заживо, а полученные ожоги до сих пор безобразили его тело. И много еще забавных конкурсов и викторин придумал и осуществил адский тамада. Вскоре Емеля мечтал только об одном – чтобы изверг просто и гуманно добил его. Но тот не собирался даровать ему легкую смерть.

– За что вы так со мной? – сквозь слезы кричал Емеля, когда Цент приступил к иглоукалыванию под ногти.

– Попутал, что ли? – возмутился тот. – За Машкой голой подглядывал – раз. Мои сухарики жрал – два. Тушенку пытался присвоить – три. За то, что ты лох – четыре.

– Я не лох! – взвыл Емеля.