Возвращение с Лоэн. Роман

^{Глава 5} 
Выводы Реда Беннера

Как провела эти сутки Лоэн – после визита скапатора и «бойни», – она бы и сама не вспомнила. Через некоторое время после того, как её оставили в покое, у неё страшно разболелась голова. Головная боль отвлекла её от мыслей о случившемся. Она – то плакала, то постанывала, то просто лежала, мучаясь молча.

В течение дня в её дверь много раз стучали, но она не откликалась – какой смысл? – если к ней может зайти кто угодно и когда угодно, как в тюремную камеру. И к ней действительно стали входить без стука – в отведённые часы просто приносили еду, но она и не замечала этого. После обеда несколько раз заходил врач и задавал ей какие-то вопросы. Она лежала, отвернувшись к стене, и не отвечала. Была «как живая» и совершенно «тихая». В конце концов, её вновь оставили в покое. До следующего утра.

…Врачебная комиссия вошла к Лоэн. Она сидела на кровати, одетая, но непричёсанная, заплаканная.

Они вошли – она продолжала плакать, как будто не видела их, как будто по-прежнему была одна. Они знали, что со вчерашнего дня она ничего не ела и никак не отзывалась на вопросы, обращенные к ней, лёжа на кровати, спиной к «посетителям». Трёх врачей, возглавляемых Редом Беннером, сопровождал Рой (таково было его условие) и два охранника.

Скапатор испуганно насторожился. Он решил, что она плачет вторые сутки напролёт. Действительно, если бы через тридцать минут после «бойни» он зашёл к ней снова, то увидел бы точно такую же картину, что и сейчас, через тридцать часов. Его испугала мысль о том, что вот такой жалкий, смятенный вид её может вызвать у врачей сочувствие, и не всё пойдёт так, как хотел этого он. С другой стороны, «сумасшедшие не плачут», почему-то считал он, поэтому невменяемой её вряд ли признают, это хорошо. Для него, пожалуй, было бы откровением, что и собаки плачут – от обиды.

Ред Беннер, попросивший перед этим Роя молчать, когда он будет беседовать с Лоэн, не мог не отметить про себя, что их появление никак не отразилось на ней – ни одного движения, ни одного взгляда в их сторону, «смотрит внутрь себя».

– Здравствуйте, – как можно более вежливо и с участием обратился он к ней. – Что с вами?

Лоэн всхлипнула, и, как будто продолжая свой внутренний монолог, только теперь вслух, стала говорить, слёзы потекли из её глаз обильнее.

– Пожалуйста, я очень вас прошу, отпустите меня. Ну что я вам сделала? – лицо её исказилось от подступившего к горлу рыдания, и, «переменив» дыхание, она продолжила:

– Зачем он меня мучает? – говорила она, имея в виду, наверное, Роя, но глядя не на него, а куда-то в сторону. – Что ему от меня нужно?.. Я никого не убивала, не грабила… Ну заберите бриллианты, если вам они так нужны. Только отпустите меня к Джеральду. Я люблю его, я не знаю, что с ним. Почему мне ничего не говорят о нём?

Новый комок слёз.

Губы, чуть припухшее от удара локтем, искривились, как у девочки, горько плачущей от того, что у неё отобрали мячик какие-то злые дяденьки.

– Не нужны мне эти бриллианты, я не хотела их брать… Скажите, что с Джеральдом, что происходит, я ничего не понимаю…

Слёзы не давали ей говорить, она давилась ими, и не могла сглотнуть. Они струились из больших, поразительной красоты глаз.

– Зачем вы меня тут держите, зачем он бьёт меня, разве я не человек, разве я могу ему ответить тем же? – продолжала она бессвязно.

… – Я хочу домой, я хочу к Джеральду, что вы с ним сделали? – всё это без нажима, без перепадов в голосе, под аккомпанемент ритмичных хрустально-солёных струй, катившихся со щёк, с носа, с подбородка, замочивших уже изрядно блузку на её груди…

…Перед ними, перед комиссией, которую охраняли двое вооруженных резиновыми дубинками людей, сидела девочка, которую словно разлучили с мамой – совершенно раздавленная несчастьем, на неё свалившимся, у которой больше не было сил противостоять ударам судьбы, которая никак не могла понять, за что ей такие страдания, в чём она виновата, – девочка, инстинктивно не сознающая того, почему всё это с нею произошло… Беззащитная, униженно-просящая, верящая, что сейчас её пожалеют, дадут конфетку и отпустят.

– Я никогда больше не буду кричать и ругаться на вас, я буду говорить о вас только хорошее. Простите меня, мне так больно, я так устала, я не могу больше терпеть, – как будто она хотела задобрить их.

– Пожалуйста!.. – тут она закрыла лицо руками, и разрыдалась пуще прежнего.

Комиссия стояла в полном замешательстве, даже Рой не знал, что и думать. Никто не мог предположить такого поведения Лоэн. Наконец, Ред Беннер, совершенно не знавший, что говорить, и не осмелившийся задавать вопросы, которых он держал в памяти много – и простых, и неожиданных, и с «подвохом», и как будто ничего не значащих – «сколько у собаки рук?», или – «сколько звёзд на небе?», – прервал молчаливое замешательство и вымолвил тихим участливым голосом:

– Ради Бога, успокойтесь: вам никто не угрожает, вы просто близко всё принимаете к сердцу, а вам бы следовало относиться ко всему спокойней, мы бы лучше узнали вас – если бы вы отвечали на наши вопросы, и уж наверное мы бы как-то иначе подошли к вам, и не было бы того, что было вчера…

– Как же я могу, – ответила Лоэн, ухватившая, кажется, лишь первые его слова, – не близко к сердцу.., если у меня отняли всё, бьют, унижают, издеваются надо мной и, может, над ним.., – она имела в виду Джеральда. – Я не могу отвечать тем же, я в полной вашей власти, что я такого сделала?..

У Роя шевельнулось злое раздражение против неё.

– Она сейчас играет с нами в дурочку…

– Рой, – прервал его Ред Беннер, – мы с тобой договаривались…

– Ладно, ладно, – только тут, по-моему, всё ясно.

– Вот что, – решительно сказал врач, – я попрошу всех выйти и оставить меня наедине с этой девушкой.

– А вот об этом мы не договаривались, док! – возразил Рой. – Иначе бы я позаботился о том, чтобы мы всё слышали, о чём тут говорится, когда нас нет. Ты понимаешь, Ред, что дело тут в деньгах, и больших, а она отказывается отвечать на вопросы и сейчас вот откровенно передёргивает – кто кого бьёт, а? Смешно… Почему это она с тобой будет откровенничать, а не со мной? Потому что ты расслюнявился, а я нет?

Ред Беннер невольно покраснел, ему стало неловко – как ни странно, перед Лоэн, словно она пустое место для них, и при ней можно всё делать и говорить, но это же ведь не так. А также перед комиссией – получать в её присутствии начёт, как будто ему сделали одолжение, а он лезет не в своё дело.

– Ладно, Рой, – сказал, собрав себя и не меняя «хорошего» лица Ред. – Договор дороже денег, но я думаю, что мне, как специалисту, следовало бы поговорить с нею наедине. Как психолог я могу «разжать» человека, найти с ним общий язык, только если он мне будет доверять, и нас никто не будет подслушивать. А так вот, как мы – ввалившись сюда стадом и пререкаясь на глазах у этой несчастной, – ничего не добьёмся и не узнаем. И мои познания в психиатрии тут уже не помогут.

– Может, ты и прав, не психиатрией тебе надо было увлечься, а благотворительностью, все бы кошки драные ели твою сметану и разносили бы в свободное от еды время плешь да заразу на всю округу.

– Господа хорошие, – вмешался другой врач, – давайте-ка, раз мы пришли сюда, заниматься экспертизой, а не болтовнёй.

Лоэн, до того плакавшая, вдруг перестала плакать и посмотрела на того, кто сейчас говорил последний. Слёз в её глазах не было. Она, будто её поразило какое-то открытие, переспросила, как бы не веря ещё тому, что слышала:

– Чем, вы сказали, заниматься?

– Исполнением некоторых формальностей, милая.

У Лоэн отвисла челюсть, как будто она услышала то, что изумило её до крайности. Лицо её потемнело, дыханье остановилось.

Тут Ред Беннер резко сказал:

– Всё, уважаемая комиссия, я как ваш начальник на данный случай настаиваю, чтобы мы покинули эту комнату, мне всё ясно, я готов написать своё заключение.

– Я возражаю, – сказал Рой.

– А я настаиваю.

– Ладно, ребята, – внятно, но ни к кому не обращаясь, сказал третий, молчавший доселе врач, – надо нам обо всём было договориться сразу, а не здесь. Я готов подписаться под тем, что ей требуется отдых.

– Комиссия врачебная, мой дорогой Рой, – воспользовался ситуацией Ред Беннер, – решающих голосов три, я поддерживаю предложение коллеги.., – и повернул к выходу.

Все повернули за ним. Последним нехотя вышел Рой, вновь обернувшись в дверях, как и прошлый раз, и щёлкнул глазами на Лоэн, на прощание.

Она по-прежнему сидела с недоумённым лицом, и как будто что-то поняла – интуицией, и никак не могла найти тому объяснения…

Заключение независимой врачебной экспертизы было недвусмысленным: Лоэн полностью вменяема, чего Рою хотелось, но ей требуется передышка, чего Рою не хотелось.

^{Глава 6}
Гипотезы доктора Эйнбоу

Доктор Эйнбоу набрался решимости ещё раз побеспокоить скапатора – и не где-нибудь, а у него дома, – «заказав» разговор с ним по видеосвязи. Это было в среду вечером.

– Добрый вечер, док. – Рой сидел, видимо, за рабочим столом у себя в домашнем кабинете и перебирал какие-то бумаги, не глядя на экран монитора. – Чем могу служить в столь поздний час?

Он явно намекал, показалось Эйнбоу, на некоторую неуместность этого разговора в десять часов вечера, но – ведь подтвердил же он «заявку» доктора на видеосвязь!

– У меня есть некоторые соображения насчёт вашей поднадзорной и моего подопечного, – сказал Эйнбоу.

– Слушайте, док, – с внезапным раздражением, глядя теперь на доктора в упор, начал Рой, – ваше дело поставить его на ноги и отдать нам, всё. Если вам не удастся это сделать, мы отправим его в Кантан – к их специалистам.

– Вряд ли это потребуется, – пытался было перебить его Эйнбоу.

– Неважно. Если ему ничто уже не поможет, это его дело. Ваше – хотя бы установить причины его состояния, и как можно скорее. Мы не можем долго ждать. Моё дело – работа с девушкой. Мы все должны делать своё дело, и не лезть в чужое. Тогда только можно надеяться на результат. Каждый лезет ко мне со своими соображениями, как будто ему и заняться больше нечем… Я уважаю вас док, но ваши соображения мне пока не требуются. Если же потребуются – я сам найду вас.

– Я прошу вас всего лишь выслушать меня – не в порядке совета, и не в том смысле, что у меня есть версия. Нет у меня никакой версии, и что касается дознания, то лучше вас нет специалиста…

– Послушайте, доктор, – прервал его Рой уже более мягко, но стоя на своём и с лёгкой усмешкой, – ведь смешно было бы, если бы я, всего лишь скапатор, давал советы вам – как лечить, ну того же «мумию» – правильно?

– Правильно, но…

– Ну ладно, что вы хотели сказать? – как бы уступая назойливости доктора, спросил Рой. – Говорите, раз уж мы с вами с глазу на глаз.

– Дело в том, – несколько неуверенно начал Эйнбоу, – что мне не раз в моей практике приходилось встречаться с людьми с так называемой «забитой» психикой – с людьми, которые в течение долгого времени подвергались невидимому для них воздействию других людей, и те, в конечном итоге, разрушали их психику, размывали устоявшиеся представления о хорошем и дурном, их самосознание, уверенность в своих словах и действиях. Они становились мнительными, их начинали мучить фобии, они не могли избавиться от некоторых своих навязчивых мыслей и состояний, впадали в полную апатию, даже не реагировали на краски, звуки, прикосновения…

– Вы можете короче, доктор? – у меня мало времени…

– Да, конечно. Так вот, вывести этих людей из такого состояния, вернуть им радость жизни, общения, уверенность в себе, можно только познав вполне источник воздействия на их психику, то есть психологию человека, который был рядом и – возможно, даже бессознательно – разрушал здоровье ну, скажем, моего больного. Так вот…

– То есть вы хотите сказать, – нетерпеливо перебил его Рой, что эта… – даже не знаю, как назвать – разрушила психику нашему с вами подопечному? Превратив его в «мумию»?

– Я не хочу сказать, что это именно она…

– Но зачем ей это было нужно? Да к тому же, чтоб так разрушить психику, надо, по меньшей мере, разрушить сначала череп и помять в руках мозги, как глину. Это, знаете ли…

– Возможно, это исключительный случай, но здесь, видимо, обошлось без физического насилия…

– Ну, это уж совсем невероятно. Ох, док, устал я от лишних разговоров, право слово, – я понимаю, что вы чувствуете свою необходимость в этом деле, но…

– Уважаемый Рой, мне дела нет до ваших выводов, меня не интересует возня вокруг дела, меня даже не интересует само дело – настолько, чтобы я почитал возможным беспокоить вас конфиденциальным разговором…

– Ну так за чем же дело стало? – весело спросил Рой. – Договоримся, док – мне интересны ваши соображения, но не сейчас. Как только наша «мумия» – дай-то Бог – заговорит, мы с вами – даю вам честное слово – очень тесно потолкуем о ваших соображениях. А сейчас я прощаюсь с вами, не обижайтесь. Я полностью доверяю вам судьбу «мумии» и верю в ваш талант. Пока!..

Монитор погас. Эйнбоу с досады плюнул.

– Чёрт возьми, ему не интересны мои соображения. Как же он будет вести следствие, этот самовлюблённый скапатор?

– Что?! – крикнула из дальней комнаты жена.

– Да я не тебе…

Она вошла в кабинет.

– Ну, что, Фили – поговорил с Роем Мелли?

– Поговорил, – досада не унималась в голосе доктора. – С ним поговоришь… Ох! – вздохнул он и задумался.

За ужином он продолжал размышлять: «Он так и не понял, что мне необходимо свидание с Лоэн. Ему кажется, что я „лезу“, примазываюсь к сенсационному делу на правах врача, допущенного к одному из подследственных… Дурацкий разговор какой-то. И я хорош, говорил не то, что хотел, как будто я и в самом деле полагаю, что эта Лоэн – причина болезни моего больного». «Что за идиотская манера, – морщился он, – ставить собеседника на остриё? Либо – либо. Да – нет. Чёрное – белое. Как будто все мы подследственные… Да-а, нехорошая это специфика, раз превращает людей из объема в плоскость. Слава Небу и Земле, что я не какой-нибудь скапатор, и мне не плевать, что за человек передо мной, лишь бы вывести его на чистую воду…».

– Фили, тебе не нравится ужин? – спросила его жена. – Или ты расстроен? Почему ты морщишься? – в её голосе звучала заготовленная обида.

Он обратил, наконец, на неё внимание.

– Ресджи, – как можно более мягко сказал он, – не обижайся, если сегодня я не хвалю твои бифштексы, и не спрашивай пока меня о Рое Мелли, об этом Джеральде, Лоэн. Я решил исправно выполнять свои функции – с завтрашнего дня. Ты не увидишь меня больше мрачным, никому не буду я ничем докучать, а «мумию», как изволил выразиться благоуважаемый скапатор про моего больного, постараюсь вызволить из анабиоза как-нибудь. Правда, это будет нескоро, но ведь и торопиться некуда, особенно скапатору. Ему, пожалуй, нравится быть в центре внимания, и он не торопится развязать им языки – я так полагаю…

– Ну что ты, Фили, – ответила Ресджи, – не стоит так убиваться из-за пустяков. Ты-то обойдёшься без них, а он к тебе ещё прибежит…

И она на мужа как в воду глядела.

Но доктор этого не заметил:

– Ох, вряд ли, – и это будет хуже всего. Для всех. И для него тоже. Больше всего не люблю упрямства. Это такая же мания, как и другие. Только, как считают, безобидная, и даже полезная…

Разговор с Роем Мелли состоялся как раз вечером того дня, когда Лоэн набросилась на скапатора – доктор Эйнбоу не мог, конечно, этого знать. Рой же не счёл необходимым посвящать его в «детали». Ему действительно надоели за день «соображениями», шутками, вопросами. Все в Департаменте судачили о том, что произошло. Рой же, придя в себя, должен был действовать. Он разыскал Реда Беннера. И они вместе с ним подыскали ещё двух врачей – с тем, чтобы не «чужаки-дураки» судили о её «невменяемости». Весь день он был в напряжённо-раздражительном настроении, не мог заниматься ничем, кроме этого дела, хотя другие дела тоже не терпели отлагательства. Всё-таки, ему было недостаточного того, как унижена Лоэн, да он и не воспринимал это как унижение Лоэн, он считал всю эту «бойню» довольно унизительной для себя. Он не рассчитал эффекта своего неожиданного появления, и, как и раньше, ничего снова не добился. Зато стал героем пошлых анекдотов.

«Что это за дурацкое дело? – недоумевал он, – надо ж было ввязаться!». Однако игра начата и должна быть закончена, и он сам не замечал, как «обвинительный уклон» постепенно набирал силу, как он втягивался в эту игру, воспринимая «противодействие» Лоэн, как личное с нею противоборство, соперничество – в ущерб, может быть, здравому смыслу. Потому что, руководствуясь здравым смыслом, он бы давно разрешил Филеалу Эйнбоу «вести» обоих подозреваемых – и Джеральда, и Лоэн, – они оба, но по-разному, потеряли всякое представление о том, где находятся и почему. Но Рой инстинктивно боялся, что доктор Эйнбоу – независимый от него врач, с которым его ничего не связывало – будет не так сговорчив, не так уж прислушиваться к нему, Рою Мелли, как это будет делать его приятель Ред Беннер – врач, работающий с Департаментом постоянно. Что и говорить, в любом деле важно взаимопонимание сторон, иначе и яйца не сваришь. Реда Беннера, а также некоторых других уже достаточно известных в городе людей называли «командой Роя» и не без основания считали эту команду очень сильной, способной сообща – каждый со своей «колокольни» – быстро распутывать непростые дела. Сам Рой, Ред Беннер, а также еще один человек – эконом-юрист – составляли ядро «команды», потому что познакомились ещё в первый день после перелёта в Ринос, куда они, влекомые новым поприщем, мигрировали из разных уголков Теонии. Так что «братство первого дня» было довольно прочным, они держались друг за друга, а к ним, как к «силе», примкнули затем и другие. И это помогло им всем довольно быстро найти «жилу» и неплохо устроиться, и расти. И со временем «команда Роя» вполне могла бы «овладеть» городом с разных направлений, стать его элитой и даже властью. Каждый из них всегда подтягивал «своих» к значимым для Риноса делам. Так что, когда возникла необходимость «пристегнуть» к следствию врача-психиатра, выбор пал на Реда Беннера. Рой подумывал уже о том, как бы отобрать «мумию» у Филеала Эйнбоу, и «подсунуть» Реду – уломать его, чтобы он согласился на такую рокировку. То, что Джеральд попал к Эйнбоу – случайность. Привезли в клинику – чуть ли не конченного – во время его дежурства, и всё. Несколько дней туда-сюда, пока не перестали опасаться за его жизнь, теперь можно «перебросить», и дело с концом. В интересах следствия. И Рою вовсе не нравилось, что Филеал Эйнбоу проявляет «незапланированную» активность, мешая ему соображать самому. Он вообще не любил обсуждать ни с кем то, что входит в его компетенцию. Вот почему он так резко «отлупил» дока, чтобы у него уж и не возникало больше иллюзий насчёт «конфиденциальных разговоров по домашнему телевизору». Рой всегда отсекал «чужих», если человек из «команды» вполне мог прийти на помощь…

И уж конечно, Рою не понравилось то, как повёл себя на экспертизе подследственной Ред, открыто вступивший с ним в полемику, и, по сути дела, сорвавший тщательное обследование, продолжительное обследование, с неясным для этой «кошки» итогом, стыдное для неё… Мало того, как следовало из заключения, которое составил Ред, Лоэн нельзя было допрашивать в течение нескольких дней, чтобы «дать ей возможность прийти в себя и обдумать своё положение». Рой, будучи мобильным человеком, не любил ненужных, как ему казалось, «передышек» и вконец разругался с Редом, объявив его дураком. Реду было, конечно же, неприятно, но воспринял он это, как дружескую перепалку, и в душе не держал на Роя обиды, хотел, когда тот успокоится, серьёзно поговорить с ним насчёт его «зазнайства» и грубого обращения с друзьями, которые, как известно, на дороге не валяются.

Однако Рой понял, что «игрока» надо менять. «Пусть этот дурак Беннер, – подумал он, – кусает потом себе локти, когда от меня будет зависеть гораздо больше, чем сейчас». У Роя никак не укладывалось в голове, что Ред не оценил по достоинству того, что Рой «пригласил» его к этому делу, сулившему блестящий и громкий успех, а значит, перемены в их общественном и должностном статусе. «Если человек не понимает, кого надо держаться и почему, – полагал Рой, – тем хуже для него». Этим, правда, Рой в какой-то степени себя и успокаивал, ему было больно, что друг не поддержал его. Чуть не предал. Хотя Ред, как того и желал Рой, объявил Лоэн «полностью вменяемой».

…Вот почему в пятницу вечером в доме доктора Эйнбоу «заиграл» телефон, звуковой сигнал которого был настроен на любимую мелодию Ресджи, его жены.

Звонил Рой Мелли. Доктор Эйнбоу, конечно же, не ожидал этого. Он решил больше ни во что не вмешиваться и сосредоточился на своих делах.

– Док, – услышал он в трубке, – я не хотел бы, чтобы вы сочли меня грубым неучем. Просто в тот вечер я был не в духе – если бы вы знали, что произошло, вы бы поняли меня.

– Что вам угодно? – вполне корректно поинтересовался Эйнбоу.

– Я хотел извиниться перед вами, если вы обиделись, и сказать, что конечно же мы заинтересованы в вашем мнении, может быть – в вашей помощи.

У Эйнбоу почему-то забилось сердце.

– Ну что ж – я готов помочь вам…

– Вот и прекрасно. Не могли бы мы встретиться с вами в воскресенье вечером в «Милате»? Хороший ресторанчик, без галдежа.

– Так.., – вслух начал соображать Эйнбоу. Вечером в воскресенье он должен был с Ресджи пойти на премьеру спектакля одного местного драматурга, которого они знали лично. Эйнбоу не хотелось показать Рою, что он так уж стремится влезать во всё это дело, и что достаточно только поманить пальцем.

– Вы всё ещё дуетесь на меня, док?

– Нет, что вы, но… дело в том, что воскресный вечер я обещал посвятить Ресджи, моей жене.

– Да-а, – вздохнул Рой, – мне бы не хотелось откладывать, – при этом он подумал, что уговаривать не будет, это не в его правилах. – Ну что ж, если вам некогда, я постараюсь «провернуться», а вам ещё позвоню на работу в понедельник. Лады?

– Подождите, я поговорю с Ресджи, – Эйнбоу вовсе не устраивал такой поворот, он боялся, что Рой может передумать.

– Да не стоит, док. Обещания, данные женщине, надо выполнять. Не так ли? – спросил он, как бы подмигнув.

– Ну, дело ваше, – более официально ответил доктор.

– Наше, док – наше. Ну, счастливо!

И – повесил трубку, не дождавшись ответного «до свиданья». Эта привычка здороваться и прощаться, не давая собеседнику ответить тем же, была неприятна доктору, он считал это дурным тоном. Однако сейчас он не придал этому значения, поскольку и радовался, что у него появился шанс увидеть Лоэн, и боялся, что Рой передумает, поэтому он всячески начал оправдывать невежливость скапатора его занятостью, и вообще изменился к нему. «Нельзя судить о человеке по первому впечатлению, даже если он не псих», – решил про себя ведущий психотерапевт Центральной клиники Риноса.

Последующие два дня доктор провёл в беспокойстве – не раз, находясь дома, связывался с клиникой по видеоканалу, просил показать ему палату с Джеральдом. Джеральд лежал смирно…

Странный провал сознания, приключившийся с попутчиком Лоэн, всё больше начинал казаться Эйнбоу необъяснимым. Его медицинских знаний явно не хватало, чтобы систематизировать признаки заболевания и выстроить концепцию, создав хоть какое-то подобие гипотезы. Больной ходил, смотрел в одну точку, иногда даже прислушивался, казалось, к тому, о чём говорится в его присутствии. Однако смотрел непонимающими, глубокими, тёмно-карими глазами. И в то же время «покорялся» командам, ухаживающей за ним сестрички, девятнадцатилетней Дати, его ассистентки и слушательницы курса, который вёл сам же доктор в Медицинской школе Риноса. Он легко «подчинялся» именно её голосу – не резкому и не властному, а нежному, солнечному и мелодичному. В связи с этим Дати вынуждена была часто дежурить во внеурочное время и даже пропускать занятия в Школе с личного соизволения мэтра и по личной его просьбе. Оставляя Джеральда с нею, Эйнбоу был спокоен.

Доктор не на шутку увлёкся этим случаем. Время от времени он бывал почти уверен, что все признаки свидетельствуют о безнадёжности больного, что в таком вот состоянии Джеральд и закончит свои дни – где-нибудь в богадельне. А иногда его посещала мысль, почти догадка, что «мумия» – только с виду «мумия», а на самом деле – чуть ли не симулирует, понимая, в каком щекотливом положении оказались он и его попутчица. В медицинской практике нет-нет, да и попадались одарённые симулянты, дурачившие даже очень крупных специалистов по «психам». Однако самые тонкие наблюдения, проводимые с помощью самой совершенной аппаратуры, давали явно аномальную картину работы нервных центров подкорки… Причем, не смотря на внешнее постоянство поведения «мумии», картина внутричерепных импульсов не оставалась постоянной. Но какова закономерность этой изменчивости, Эйнбоу не мог усвоить.

С некоторых пор доктор стал уделять больше времени Дати, по его «рекомендациям» она пыталась «расшевелить» «мумию». Сеансы «воздействия» Эйнбоу проводил скрытно, запираясь с Дати в палате, где лежал Джеральд, состоявшей из двух отсеков. Этого требовал сам характер сеансов. Эйнбоу в голову пришла странная «догадка» использовать своеобразную «сексотерапию», интерпретировав её в «спектакль». Он не был сексологом, однако владел методиками излечения некоторых патологий, что касается интимной природы человека. Состояние Джеральда он окрестил «импотенцией сознания». «Почему бы, – думал Эйнбоу, – не применить методику из совершенно иной отрасли для излечения „неподходящей“ для данного случая болезни? Ведь образность языка, например, может строиться на сопоставлении двух, казалось бы, несовместимых вещей. Например „импотенция“ и „сознание“… Взятые в отдельности – что общего имеют эти слова, и разве можно их объединить в одно словосочетание? Однако, сочетаясь, они дают не только новое понятие, но и совершенно определённый образ, картину… В результате, из сочленения двух далёких понятий, рождается целый мир, верный отпечаток реальности – живой!».

Точно также и здесь – испробовав все доступные ему средства выведения своего подопечного из необычного анабиоза и не получив никаких результатов, он попытался использовать тот факт, что Джеральд реагирует на голос Дати. Быть может, чтобы вызвать более активную реакцию на окружающую действительность у больного, недостаточно одного лишь голоса?.. Дати согласилась быть проводником сумасбродных идей доктора, она очень уважала его, считала гением и была убеждена в чистоте его намерений – в том, что всё это нужно только ради «мумии». К «мумии» она относилась, как к цветку, который нужно поливать иногда, чтобы не зачах. Или как к слепой беззубой полупарализованной собаке, которую надо как-то кормить, потому что жалко. Или как к большой механической кукле со сломанным механизмом, починить который можно, но только с её помощью. Ей лишь стоило некоторых усилий, чтобы не стесняться доктора. Ради него и ради будущей своей профессии, которая не знает стыда, она пошла ему навстречу.

В один из очень весёлых, ярких дней, когда солнце светит во всю после недавнего ливня, когда всё блестит и искрится, и не так палит, когда кажется, и глубокие старики заглядываются на румяных девиц, а старухи доброжелательно настроены к молодёжи, была сделана первая «секс-попытка» вернуть Джеральду реальность. Все приборы бесконтактной диагностики во втором, меньшем по размеру, «отсеке» палаты, были сфокусированы на нервных и мышечных узлах «мумии». Необычность ситуации забавляла Дати – очень красивую, фигуристую, высокую, светловолосую девушку с большими и «мягкими» серо-голубыми глазами. Она безобидно кокетничала с Эйнбоу и даже подтрунивала над ним. А доктор в душе был готов растаять от нежности и благодарности к своей ученице, и это были самые человеческие, не отягощённые грузилами чувственности, эмоции. Эйнбоу объективировался от себя лично и целиком погрузился в наблюдения «мумии», в показания приборов, а Дати предложил «пофантазировать» на тему соблазнения прекрасного, но бесчувственного юноши, презирающего как будто женское тело.

Всё располагало к «контакту» – погода, легкомысленное настроение Дати, нисколько не мешавшее, а даже помогавшее вдохновенной работе доктора. Даже «мумия», казалось им, чуть улыбается уголками неподвижных губ, застывших в одном невыразительном положении, а в глазах его вспыхивали искорки солнечных лучей, и они как будто переставали быть холодными и бессмысленными, теплели. Какое-то предчувствие овладело доктором…