Наэтэ. Роман на грани реальности

© Сергей Аданин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Эх…

Выпихнувшись из автобуса, Андрей привычно, не глядя, пересёк широкий тротуар, который весь уже был в истоптанном мокром снегу, обогнул угловой дом – здание одного из бывших НИИ, где теперь внизу, за высокими окнами, располагался большой магазин автозапчастей – и, хлюпая снежной серой жижей, что выдавливалась из-под ботинок, вышел на соседнюю широченную улицу, шедшую под углом к той, по которой он ехал только что. Предзимняя слякоть, новый безрадостный рабочий день, уже почти совсем светло. «Эх, серятина!» – нехотя поднимал он глаза на окружающую действительность. Ничто не радовало, – скорее пройти этот отрезок пути, до «коробки», где на седьмом этаже его офис. Тоже бывший НИИ. Там до государственного переворота, или «контрреволюции», которую совершили те же люди, что, в своё время, и революцию – «они же коммунисты, они же и торгаши – шизофреники, короче», как их называл Андрей, – сидели геологи, а теперь – масса фирмочек, и все чего-то продают. Раньше здесь, кажется, строили грандиозные планы по освоению Севера, а сейчас занимаются торговлей, рекламой и дизайном…

И внешний, и внутренний вид здания остался тем же, что и эпоху назад. Тот же серый, потемневший уже кирпич, та же «вертушка», охраняемая вахтёршей с холодным безликим старым лицом, та же тёмно-синяя краска на стенах «удави меня канатом», расхлябанный лифт… Во многих кабинетах – старая мебель, внушающая тоску по несбывшемуся… И торчащие под потолком «коммуникации» – пучки проводов, стянутые хомутами. Вся эта огромная дребедень-коробка заполнена теперь мелкими и не очень арендаторами. Раньше тут велась хоть какая-то целенаправленная деятельность, думал Андрей, и всё это было новым и родным – по крайней мере, для тех, кто здесь работал. А сейчас – тусклое разноцветье лиц, пьяный дезорганизованный улей, ветшающие соты, скислый мёд… Но зато квадратный метр недорогой.

Нет, работа в пиар агентстве бывает интересна, слава Богу, считал Андрей. Всё же с людьми общаешься, у некоторых глаза горят, – хоть что-то человеческое. Но в целом – он отдавал себе отчёт – это всё безумие. Его снедал глубочайший депрессняк. Депрессия залегала глубоко «под водами души», словно бесконечная бетонная платформа, заиленная и замусоренная суетными эмоциями, под которой сжижились и сгнили водоросли, дающие «водам» кислород.

«Эх, глубока ты моя печаль, – где ж твоё дно?» – беспрестанно обращался внутрь себя Андрей, и начинал думать о чём-нибудь непостижимом, непознанном, таинственном. Про Атлантиду даже в стихах думалось:

 
– Атлантида, мать моя!
Ты была иль не была?..
Так куда ж ты уплыла?..
В окияны и моря…
Где бы бросить якоря?..
 

Иногда, вместо того, чтобы писать очередную заказуху, он углублялся в виршетворчество, сидя за компьютером с крайне сосредоточенным видом, так что коллеги по агентству – а это были в основном «девки», как он их беззлобно и почти ласково называл – боялись отвлечь его. Он прятал вирши в каком-нибудь тексте, над которым якобы работал, – из-за спины «случайно» не подглядишь… Все «девки» были чрезвычайно озабочены поиском заказчиков, постоянно насиловали телефоны и скрупулёзно подсчитывали проценты, которые им полагаются за каждый заказ. Поговорить, в общем, было не с кем. Андрей был весьма образован и начитан, и постоянно ловил себя на мысли, что, вступив в какой-нибудь разговор с «девками», он теряет клетки головного мозга пластами. Душа взнывала и заставляла его «пойти покурить».

Место для курения располагалось в «закуте», в ряду кабинетов по коридору – вместо одного из помещений был «закут». С грязным до жути большим окном, вытяжкой, двумя стоячими тумбами-пепельницами – всегда с горой окурков, да ещё некоторые и дымятся – и собеседниками из соседних фирмочек. С некоторыми уже здороваешься, как с давними знакомыми, и ведёшь речь о всякой чуши, выражая на лице эмоции, которых на самом деле нет. Даже анекдоты скучны до безобразия. В соседних фирмочках «девок» тоже до фига, некоторые симпатичные и также ходят в закут покурить. Ну, хоть что-то…

Вирши могли крутиться в голове у него по целому дню. Вот как эта «Атлантида»:

 
– Ты зачем на дно ушла?
Лучше места не нашла?..
Появись из пенной бучи,
Я реальностью замучен!
 

Он бы не для глянцевых и деловых журналов писал, а ходил по полю, припадая к цветам, и смеялся с нимфами в тени ив… Жизнь, которая его окружала, не стоила в его глазах ничего…

На самом деле, ему хотелось плакать. Всё время плакать. Только он об этом не догадывался. Это прорывалось само собой, когда он довольно много выпьет. Попойки, которые периодически случались – со знакомыми из фирмочек, – почти всегда заканчивались его рыданиями и беспамятством. Поводом для «порыдать» могло стать всё, что угодно – от тяжелейшей судьбы мерчендайзера до Гондураса в огне. А потом неделями – в дополнение к обычной депрессии – его ещё мучил и стыд, острое ощущение собственного недостоинства…

У него не было никакого стремления «подняться», «разбогатеть», «купить машину»… «По большому счёту, – говорил он себе, – мне иногда интересно с интересными людьми, иногда хочется писать для них и о них, но это и всё. А для чего мне это нужно, я не знаю. Ведь не для того же, чтоб ощутить себя счастливой шестерёнкой в механизме извлечения прибыли на карман какого-нибудь „бизнесмена“ с мозгом земноводного… Лучше об этом не думать. А то опять захочется выпить». И так шло изо дня в день.

Сегодня он должен закончить и согласовать текст статьи о городском рынке подержанных иномарок, где главным экспертом выступал Шип с третьего этажа. Шип – это кликон, а вообще он Сергей аж Семёнович. По фамилии Шипилин, торговец заезженными праворульками, бандит лет тридцати или сорока пяти, или где-то так, встроившийся в калашный ряд, желающий получить «реномэ» и освоить «таргетинг», а то неучтёнку девать некуда, в карман не входит. Городское сообщество предпринимателей, куда он недавно вступил, двинуло его в совет мэрии по «малому бизнесу», и теперь его свиное рыло не должно пахнуть, хрюкать и пугать щетиной. За счёт этого он рассчитывает увеличить обороты вдвое и стать в недалёкой перспективе – как все они – другом сирот. Короче и по-любому, депутатом. Всё бы ничего, да двух слов не вяжет. И вообще – потеет, когда интервью даёт. Пиши за него, крась белым по чёрному, украшай стразами пустоту.

Андрей домучивал статью и часто выходил курить.

В один из таких выходов он встретился в курилке с Торцом, в миру – Игорь Творцов. Торец, а не «Творец» почему-то. Директор и совладелец агентства наружной рекламы, двадцать восемь лет. У него на седьмом этаже было две комнаты, а в полуподвале здания – большая мастерская. Считалось, что агентство Андрея, которое с «девками», дружит с агентством Торца, которое с «парнями», а точнее – лично с ним и его двумя компаньонами-друзьями, – троица такая несвятая – гулящая, пьющая. Торец был невысокого роста, худой, прыгучий и е. учий донельзя. Постоянно матерился, не взирая на «девок», травил пошлые анекдоты, активно выдавливал из совместного дела своих друзей, крутил шашни с Андреевыми «рекламщицами». Совместные поездки в баню, то да сё… Потом сам рассказывал, как «она после бассейна села к нему на колени», и он её «трахнул». Прямо за столом, где «девки» и «парни» потребляли после омовений пиво, водку и всякую селёдку. Речь шла об «Ольке», одной из коллег Андрея – молодой, слегка толстоватой незамужней «девке»…

Однажды он случайно застал Ольку и её подругу Оксанку – она была постарше лет на семь, чем Олька, тоже сотрудница Андрея, у которой был муж и аж двое детей, мальчишки-погодки шести и семи лет («дурында почти тридцатилетняя») – в момент, когда те решили покушать. В большой комнате, где сидели все, включая Андрея, у дальней от входа стены была выгородка – складик такой, для печатной продукции, а в нём – столик с чайником и микроволновкой. Толстоватая Олька и Оксанка-мамашка разложили там на бумаге всякие мясные и сальные шматья, – ломти были мягкие, длинные, «извивались» и истекали соком, жиром. Они ели руками, – руки все в жиру, губы, щёки… Бумажная подстилка насквозь пропитана истечениями мясными. Что-то деликатесное жрали, в общем. И так, будто единились с этим мя-ясом, растворяя его в себе, сами растворяясь в нём… Андрей неожиданно их застал за этой «трапезой» – они, видимо, расслабились… Оксанка, которая мамашка, тоже, кстати, трахалась с этим Торцом, – по пьяни однажды плакалась о своей любви к нему в присутствии Андрея. У Торца – своя жена и свой ребёнок… Олька и Оксанка на всех пьянках-гулянках вместе, Олька у Оксанки как помощница, личный секретарь…

Весь этот «мир плоти» не сколько отвратителен был Андрею, сколько изумлял его. Он как-то уже привык, что кругом оно всё так. Думал внутри себя: «Не принцессы, чего там, – простые девушки с окраин городских, с частного сектора. Папа пил, маму бил…». Но на самом деле, не в окраинах дело, полагал он. Просто вот сейчас вся движуха посвящена этому, все смыслы, ценность работы и жизни в этом – руками жрать шматья мясные и в банях сношаться. «Вот ваши интимные места, – мысленно обращался к ним Андрей, – поверьте, также выглядят, как эти сочащиеся и почти шевелящиеся ломти мяса. Трахать вас – всё равно как говяжью или свиную тушу трахать, – в онанистическом угаре». Его передёргивало… Собственно говоря, и его жизнь была теперь во имя всего этого. Чтобы Торец и Шип трахали мясо. Се человек. «Принцесса, – усмехался он про себя, – если бы присела, Торец, на грудь твою сухую, то поняла бы, что под нею не человек, а толстая жилистая змея холодная, которая ещё и шевелится, – она бы от омерзения не рассудок бы потеряла, а просто бы померла». «Принцесса» – это у него был такой образ, лишённый индивидуальности, – для противопоставления «девкам».

Одно свалявшееся комом человеческих ломтей мясо – шевелящееся, хлюпающее, чмокающее, слипающееся животами, задами, передами… И вот его, Андрея Лепова, на самом деле, засаленными лапами, с которых течёт жир до локтей, до подмышек, жрёт некто или нечто. Небытие. «Животные спариваются и едят. А вы – сношаетесь и жрёте», – думал он скорее с сожалением, чем с презрением… Торца-Творцова, кстати, во время пьяных посиделок в шутку обзывали Тварцом – не ТвО-рец, а ТвА-рец. Как слышим, так и пишем. Маленькая тварь мужского рода. Женский эквивалент – тварька. Тот смеялся, ему смешно – какие обиды, вы чё. А когда-то говорили «Творение». С большой буквы. И даже – «венец Творения».

…А сейчас Торец рассказывал Андрею очередной анекдот, принесённый из бани, куда его зазвал Шип – как нового партнёра, – приблизил и к делу, и к телу, так сказать. Торец дерзко вгрызся в Шипа, так как понял, что тот имеет гору нала и потребность в щитовой рекламе… Андрей прослушал смысл анекдота, но засмеялся в нужном месте. А потом Торец стал рассказывать, матерясь трижды в секунду, какая, б…., ё., сука, у Шипа секретарша, – появилась не так давно. Дженнифер Лопес сильно нервничает, куря в сторонке одну за одной.

– Представляешь, нах.., захожу в приёмную – мне такие буфера в глаз, ё., б…., ну нах.. – тыц! Я забыл, зачем пришёл… Потом, нах.., – не, ты подожди – б…, такая встаёт, стоеросина, бёдра, б…., как у мамонтихи, выше меня ростом на голову и метр двадцать, б.… – ну я-то всего метр семьдесят – ну не, нах.., – там под двушку метров вышка – на каблучищах…, не, – выше, я е.у!!.. Её Наталья Викторовна зовут, – б.…, ну Ева, которая из ребра, б.… – крестьянка кривожопая, – рядом…

– Ну, ты хочешь сказать, – Андрей прервал жестикуляцию и речевой поток собеседника, – что она – так ничего себе на лицо?

– Да ё. тыть, в жопу «лицо», когда такое видишь, – ну чё – лицо как лицо… Она, ё. тыть, у Шипа лицом работает, что ли?.. Хотя.., б.…, и лицом тоже, наверное – е..ть мой х..! – он громко заржал, его слегка даже подтрясывало от собственного смеха – такой он был лёгкий, казалось, сухощавый, жилистый.

Андрея передёрнуло, но он поддержал Торца пустым смешком – скорее, хмыком. А сам представил себе шкафообразную девушку, которая одновременно ещё и оглобля. Девушка-кашалот с длинным хвостом. Такой образ у него сложился.

– Не, ну ты понял, – продолжал Торец, – думаю, дай я к ней подкачусь, – не, ну ты не видел её? – правда?

– Да я позавчера заходил к Шипу – интервью брать, никого не было в приёмной, вечером уже, после шести…

– Кароч, приношу ей на следующий день шоколадку, – говорю, – Наталья Викторовна, это вам, а сам вообще от сисек оторваться не могу – аж, б.…, поджилки дрожат, ох..ваю прямо на месте. Она молчит. Ну, кароч, я к Шипу в кабинет. Выхожу – а моя шоколадка на полу валяется. Них.. себе – да? Я, сука, нах.., взъерепенился – подхожу, поднимаю, кладу ей на стол опять, – упала, говорю, или кто смахнул, – это вам, с нажимом так говорю. И улыбаюсь до ушей. И на сиськи тупо зырю. Она такая берёт её, и в урну – шпух!.. Я опять ох..ваю прямо на месте. Ты чё, говорю, девушка, Шипу имиджы портишь? Ох..ла типа? Или шеф тебя сегодня ещё не драл?

– Так и сказал?

– Кароч, – не обращая внимания на вопрос Андрея, продолжал Торец, – в другой раз я Шипу говорю: а чё, бнять, твоя секретарша, всех ваших партнёров в п..ду нах.. посылает или только некоторых? Он так удивился… Разберусь, грит. Но вообще-то все ходят на неё посмотреть, – ну, и ко мне заходят. С деньгами. – И ржёт. А потом: ладно, Игорёк, не переживай, – обломаем, обтешем, на куски порежем, – серьёзно так, – под столом х.и сосать научим… Ты понял! Она и Самому на гора выдаёт, наверное – ох..ть, – где он её взял? У него, б…., раз в два месяца новая секретарша, предыдущую на столе трахал – симпатичная такая блондинка. Чё-т она ему не угодила, – так он, говорят, по рукам её пустил. Бандит, чё…

И Торец засмеялся опять.

– Не боишься с ним работать? – только и спросил Андрей.

– Да ну х. ли, у меня в основном вот такие заказчики, без комплексов, но с баблищем… Х. ли, б…., если он ею с партнёрами будет делиться, дам ему скидку. Пять процентов.

И снова заржал.

Андрей уже не улыбался даже… Торец он наглый, настойчивый, по ушам ездит настырно и ловко – верить ему, нет, – Бог его знает. Чего тебе только в курилке не расскажут – хуже, чем выпившие попутчики в дороге дальней.

Ещё он был мстительный, Торец этот.

– Ничего, – подытожил он, – я ещё ей пистон вставлю, – губы зло поджал, не шутил.

Андрей оглядел его внимательно – с ног до головы, – потому что подумал: «Твоим пистонам Бог не те размеры дал, если верить твоим же словам, что там не девушка, а кит». Стрижечка у Торца короткая, прямо-таки прекоротенькая, но моднючая, парфюмом дорогим несёт от тёмно-русых волосиков. На висках, правда, уже седина чуть видна, ну рубашечка голубенькая, ну свитерок кашемировый, ну джинсики – да, по фирме, и ботиночки импортные, со специально завышенным каблуком, чтоб росту мужчине добавить. Ну всё, на самом деле, такое убогенькое – если брать по меркам Шипа даже. Так что наглость – второе счастье, это про Торца сказано, – точно…

Андрей докуривал уже третью сигарету, Торец потянул из пачки новую – болтливо ему сейчас, хочется ещё поговорить, а у Андрея уже давно скребла по бетону его одепрессневевшей и обескислороженной души серая подводная кошка, взбалмучивая пролежни из ила и мусора ненужных эмоций. Не любил Андрей разговоров «про баб», не любил. А у Торца – любимая тема. Сегодня. Трепанув его за плечо, Андрей быстро ретировался, успев подумать ещё: «Эх, Торец, – смотри не получи в торец».

Глава 2. «Кароч»

Вернувшись за свой рабочий стол, Андрей целиком погрузился в статью, влип глазами в монитор. Не позднее обеда он должен бросить файл на имэйл. Если Шип одобрит статью, то сразу и расплатится – прямо тут, «на косогоре», – из кошелька достанет или барсетки. Там деньги и за статью, и за две полосы рекламы в журнале… Граф ждёт этих денег под зэпэ сотрудникам.

Граф – Эмиль Гарифулин, это их директор, – татарин такой, добродушный, приехал из азиатских тьмутараканей покорять город большой и безобразный, в котором учился и теперь жил Андрей. С Эмилем он на «ты», почти приятели, благо тому тридцати ещё нет, постарше Андрея года на два всего, и жена у него – фотомодель, – с его слов, конечно. Андрею нравилось, что Эмиль ею всегда любуется как бы, когда говорит о ней. А Эмилю, в свою очередь, нравилось, что это Андрею нравится, и он не стеснялся рассказывать ему о своей семье – о жене и дочке. Граф три года помогал одному крупному оптовику гонять товар по просторам Евразии, имел высшее образование и капиталец. Долго думал, куда вложить – в покупку продуктового магазинчика или в рекламное дело. Душа интеллигентного торговца попросила открыть своё пиар агентство. Ну, и ладно.

Ожидание зарплаты слегка мобилизовывало. Если Шип зарубит статью, то и не видать зарплаты ещё дней несколько – не только Андрею, но и всем восьми «девкам», которые считают проценты, насилуют телефоны, хотят с мужиками в баню и сапоги. Менеджерица Машка – небольшая такая желтоволосая крашеная блондинка, плутовка с грудью аж шестого размера и аккуратной попкой – а Шип это её клиент – особенно переживала, что выражалось в том, что она каждые двадцать минут подходила со спины к Андрею и пялилась в его монитор, всячески давая понять, что «прокола» быть не должно, она лично проконтролирует, и если что… А что, если что? Андрей внутренне ухмылялся. Да Маша ещё грудью слегка «орудовала», возила ею по Андреевым плечам, вдохновляла. Так выходило, что у неё все такие заказчики были – с чёрным налом наперевес, и либо с автомобилями связаны, либо с нефтепродуктами. Маше всего-то двадцать лет, но, чувствуется, там лет с пятнадцати – бурная половая жизнь и запросы. Андрей её жалел, на самом деле – уж больно в ней нелепо всё сложено: рост маленький, грудь – большая, ума нет, а Андреем пытается руководить. Заказчики обещают много, в гости зовут постоянно – в баньку там, то да сё, а денег долго размышляют давать, и даже снимают заказы. Постоянно с Машей испытываешь состояние облома. Заказчик дал ей гарантии – пацанские, пол-конторы с ним возится, всё бесплатно делают, в том числе Андрей, а потом с этого пацанчика месяцами наличку трясут – Граф да Маша. И так и не могут дотрясти. Словом, Маша – это всегда проблема денег. Граф не выдержал уже, сказал Андрею:

– Если Шип решит тебе, а не через Машу, денег дать – хватай.

Мысли его скакали. «Маша, не маши грудью, не мешай работать, – тарабанило у Андрея в мозгу, – я и так делаю больше, чем могу себе позволить… Боже! – как же вы все мне неинтересны! Мне жаль. Жаль! Вы могли бы быть другими, но вы не понимаете, зачем…». Наконец, он поставил последнюю точку, бросил файл на имэйл и стал звонить в приёмную Шипа. Ему ответили:

– Ил’ори!

…Андрей опешил от двух вещей. Первое – её голос. Лёгкое-лёгкое «р». Как будто бы он позвонил – ну, в Испанию, что ли. А не на третий этаж. У него даже пронеслось в голове: что я за номер набрал? Голос был не сладковатый, не мягкий-деловой-внимающий-завлекающий, как обычно у секретарш хороших, а такой – слегка надтреснутый обидой и бархатно-чистый, как нота «ля» у флейты. И второе, от чего он растерялся – это «илори». «Так её зовут? – мелькнуло у него во лбу, – или я вклинился в чужой разговор?…». Не успел он что-либо сказать, как тот же голос, роняемый, словно жемчужинки в прозрачный-прозрачный ручей, который выбивает красивую мелодию по донным камешкам – едва слышную и волнительную, произнёс после короткого прерывистого вздоха, почти страдальческого:

– Я слушаю.

И девушка снова, теперь уже громко, прерывисто вздохнула, потом ещё раз и ещё. И шмыгнула носиком, почти всхлипнула, но это прозвучало, как чудесный аккорд на клавесине, соль-септ-мажор, – Андрей в детстве учился музыке, он знал, что это такое. А потом она с усилием держала ровное дыхание – носом, отчётливо слышно. Это было не дыхание. Медовая дымка. Андрей почему-то заволновался, – маленьким гейзерком, горячим и чистым, вырвалась из-под его бетонированной депрессии фантазия. И много ещё чего мгновенно пронеслось в его голове, душе, на внутреннем «дисплее» его сознания. Даже такая несуразная мысль: «Этот Шип – тяжёлый, пустой, опасный тип. Как такая девушка может у него работать?». Но всё это – мимолётное. Андрей легко взял себя за язык: тарам-барам, передайте, туда-сюда. И:

– Вас зовут Илори? – простите, понравилось слово.

Он всегда кокетничал немного с секретаршами, – знал, к тому же, что его голос в телефоне приятный. Нет, он «кокеткой» не был, по определению. Это просто такой ритуал делового гендерного общения. Тебя как бы постоянно «завлекают», ты будто бы влюблён – причём, безальтернативно, с первого взгляда – и чувства твои только нарастают, просто ты их сдерживаешь, как мужчина при делах, достойных, безусловно, восхищения, но – тем не менее – неотложных. Но неотложных сию минуту. А вечером… Что вы делаете сегодня вечером?.. Всё это смешно, конечно, однако именно такой стиль – он убеждался в этом много раз – впечатывал твою личность в эмоциональную память собеседницы, и дальше уже общение шло легко, а дела ладились.

…И снова его огорошили. После почти тяжёлого и прерывистого вздоха девушка ответила что-то вроде:

– Илоэтереми.

Но в голове его прозвучало: «Я поняла, передам ему».

Он даже испугался чуть, – наверное, он просто не разобрал, что она говорит. Даже покраснел. Что за глупость он ей сморозил?

– Что вы сказали? – переспросил он.

– Я поняла, передам ему, – повторила она.

Потом опять глубоко и прерывисто вздохнула и ждала в трубке, что он ещё скажет, – будто не желая заканчивать разговор.

«Что бы такое ещё сказать?» – он лихорадочно искал повод продолжить общение. Его скрутил диссонанс – мелодичного света и тучливого неба – в её голосе, – небо вот сейчас заплачет, а свет будет рассыпаться арпеджио в тяжёлом серебре дождя. «Она чем-то расстроена, – подумал он, – ей тяжело, и она держит меня на трубке, чтобы отвлечься». Но – чуть встряхнув головой, решил: глупости.

– Вас Наталья Викторовна зовут? – только и нашёлся, что спросить. Вспомнил вдруг рассказ Торца про «бёдра, как у мамонтихи», про девушку-кита, кароч. И неприятная судорога повела его лицо: зачем вспомнил? Голос так не соответствует той картинке, которую намулевал Торец.

Ответила не сразу, почему-то. Возникла неловкость – неприятная Андрею, так как именно себя он почитал источником этой неловкости.

– Нет, – наконец, сказала она.

Он облегчённо вздохнул. Всё-таки, он не хотел, чтобы у девушки-кашалота был такой, как у «Илори» голос… Илори. Его взволновало это «Илори», – даже если оно и показалось ему. Ну, не расслышал чего… Наконец, он понял, почему она и не говорит ничего почти, и трубку не кладёт…. В приёмной ей кто-то что-то внушал, – да это Шип! Андрей даже расслышал кое-что:

– …По контракту… (быр-быр) …мои компаньоны… (быр-быр) …Никто тебя насиловать не будет, ты со мной… (быр-быр) …Сам Капуста из Владика едет… В бане с тёлками будешь – не с нами же… Это деловая встреча, ты поняла!?

Последнюю фразу он вообще проорал.

– Не кобенься давай, – сказал он уже совсем близко к телефону Илори, – ты знала, на что шла… Кто на трубе? – Андрей уже будто с ним говорил.

– Журналист, – слабым и далёким стал вдруг её голосок, будто телефонная мембрана упала в снег… И тут Андрей услышал в своём ухе рык Шипа:

– В полвторого зайди!

Что удивительно, этот рык был проходным каким-то, спокойным. Так примерно, как львы «тихонько разговаривают». У Андрея сердце ещё сильнее забилось – что с Илори? (так он её стал звать) – как она может рядом с этим туплом бандюганским находиться? Но в трубку ответил ему, изображая готовность:

– Да, конечно!

Как пионер – всем ребятам пример.

Трубку положили. Но Андрея словно заковали, – он не мог двинуться, продолжая вбирать в ухо короткие стержни гудков. Наконец, тоже положил трубку. В ушах звенело. У него уже образ Илори стал рождаться в голове – как мечта. Или как видение Галатеи, некоего идеала, но не статуи, а живой девушки, бегущей по ромашковому полю, тянущей к нему свои руки. И волосы у неё – голубые и золотистые, как небо и солнце. А в глазах – смешливое счастье. Тронутое страхом.

Весь этот телефонный разговор, если и длился минуты полторы, и то хорошо. Но Андрей почему-то воспрял. Он не сомневался, что Шип утвердит материал, а он увидит Илори. Он впервые, за год почти после того, как разошёлся с женой, вдруг заволновался, ожидая встречи с девушкой, пусть даже мимолётной.

Однако это скоро улеглось в нём, он не отнёсся к этому серьёзно – не верил уже давно и прочно в какие-то там сантименты. Глядя на окружающих «девок», и тая в своём сердце печаль по поводу бывшей жены, которую он любил, а она ему «спокойненько» так изменяла почти всю их недолгую семейную жизнь – как оказалось – с очень смазливеньким таким его товарищем. У товарища был туманный взор и чёрные глаза. Жена товарища была конченная проб..дь, которую он же и соблазнил, когда той было четырнадцать, а ему девятнадцать, и через пять лет он ещё и женился на ней и зачем-то они родили аж ребёнка. И потом она трахалась, трахалась и трахалась по студенческим и рабочим общагам. А товарищ ходил к Андрею и к его красивой жене в гости, читал стихи и пел песни. В итоге – как оказалось – он был ещё и бисексуал. Фу! – кароч. «В Содоме, наверное, также было», – думал иногда Андрей. Но жену свою он простил. В том смысле, что был благодарен ей за то счастье, которое – он это ощущал – она ему подарила. Пусть и на короткое время.

Так что место у него теперь в душе только для любопытства. «Никто там тебя не будет трахать. Насильно, – вспомнил он Шипа. С тёлками будешь мыться…». «Ага, – усмехнулся Андрей, – а типа с нами за столом будешь сидеть в простыне у меня на коленях. Да… А я потом расскажу, как тебя поимел, – куря с кем-нибудь в заплёванной курилке». «Не езди с ним никуда, Илори, – сказал он в себе, обращаясь к солнечно-голубой мечте своей, – не езди».

До полвторого оставался ещё час, Андрей сел за свой монитор, открыл какой-то текст со встроенными туда виршами и тупо уставился в него, переплавляя застрявшую внутри боль в пыль слов.

…В болтающемся лифте он всё ещё складывал строчки про свою Атлантиду:

 
«Атлантида, Матка Бозка, —
Вот ведь, мать твою, загвоздка, —
Нету места для души —
Ни в столицах, ни в глуши.
Так всплыви же Атлантида, —
Посели меня в себе!
Буду я атлантидидом —
Сыном буду я тебе»…
 

…Подходя к приёмной, он моментально переключился: Илори. Даже остановился перед дверью, стал трогать себя за нос зачем-то. Дверь была старая, из той эпохи, но высокая и тяжёлая – как дубовая. Чтобы увидеть вывеску, надо задрать очи. Андрей задрал. «Сигма-Н, ООО», – прочитал он довольно крупные буквы, лаково-золочёные на лощёно-белом. Пенопласт. Мастерская Торца-Тварца. «Почему бы просто не назваться, – подумал Андрей, – «Инверкаргилл стормфайер инкорпорэйтэд-эМ»? – вечно эти крутые парни чего-нибудь непонятное себе на лоб приколят». С трудом отворив дверь, он вошёл в приёмную. Это была большая комната, даже очень. «Здесь, наверное, обретался сам директор этого института, а теперь вот – новая власть», – он впервые об этом подумал… Как и в прошлый раз, когда он приходил сюда брать у Шипа интервью, в приёмной никого не было. Большой стол полукругом, за которым, очевидно, должна сидеть девушка-кит, пустовал. Дверь в кабинет Шипа – такая же огромная, как и входная – была открыта. Андрей, слегка робея, прошёл мимо стола секретарши. На стуле – он увидел – висела белая шерстяная ажурная кофточка, от неё шёл едва улавливаемый аромат духов. От него захотелось персиков и свадебного путешествия. Пахнуло недоступным покоем, морским лёгким бризом и послышались бравурные всплески волн, радостные и неожиданные – «синкопированные» – крики чаек… «Чего я размечтался? – успело пролететь в голове Андрея, – Атлантида, мать моя…». И он вошёл к Шипу в кабинет, который был раза в три огромней приёмной, где плавала в аромате мечты девушка-кит. Илори. Всё смешалось в голове Андрея, его уже несло, – он бы тоже хотел быть китом. Китом этой девушки.

…В дальнем конце ангара – иначе кабинет Шипа из-за его громадности и не назовёшь – гнездился, показавшийся ему миниатюрным, как скворец в вольере для китов, хозяин городского рынка подержанных иномарок. Брат Шип. Он кивнул Андрею – подходи, садись… Интерьер кабинета был почти весь из той эпохи – времён Очакова и покорения Севера, – однако огромный стол, за которым сидел новоявленный Большой Брат Шип, наоборот был очень современный, очень гладкий, очень итальянский и темнел благородным, неизвестным Андрею, буком. И был весь не бумагами завален, а уставлен диковинными «артефактами» – какими-то головами и чурками идолов, большими и маленькими, вырезанными из дерева, отлитыми из металла, и – такое ощущение – настоящими черепами, обтянутыми человеческими лицами, только усушенными. Видимо, он коллекционировал эти головы и ему их дарили подельники, из дальних странствий возвратясь. Раньше, очевидно, тут собирались многолюдные совещания – всякие доктора и кандидаты наук, – а теперь торчал один Шип. В окружении черепов. Возле стола стояли два стула с высокими спинками – тоже, видать, из Италии, – на один из них Андрей присел и внимательно глянул на своего визави. И снова, как и в прошлый свой визит, чуть не заулыбался – настолько не соответствовал приличный костюм, почти чёрный, такой же тёмный галстук и белая рубашка, этой бурой – в смысле не только наглой, но и по цвету бурой – физиономии, почти квадратной, без морщин, даже мелких. Костюм этот смотрелся, как смирительная рубашка на психбольном. Ну, или как вериги на упитанном монахе, который ещё вчера смирял свою плоть в кабаках и банях с проститутками. Но брат Шип твёрдо, видимо, решил насчёт «реномэ» и всего такого, что дают в мэрии, поэтому… «Поэтому я здесь», – сказал в себе Андрей.

Сбоку от монаха, в миру Шипа, на приставном столике, стоял большущий тонкий монитор, на котором – Андрей увидел – висел текст его статьи. По всему было видно, что компьютер и брат Шип почти незнакомы, в банях вместе никогда не бывали, с какой стороны у мышки лево, а с какой право, человек не знает, и файлы из его почты ему всегда открывают секретарши. Андрей представил, как это происходит, – девушка должна зайти на сторону Шипа, втиснуться между приставным столиком, где монитор, и креслом начальника, встав близко-близко к нему спиной, – и ему стало не по себе. Его кольнуло: «Илори», – но почти инстинктивно он сбросил этот морок со своего лица.