Читать книгу: «100 миров. Книга 1. Прах безработного»

Глава 1. Где кончается утро

Сначала – тишина.

Такая, от которой звенит в ушах. Тишина, как будто весь мир на секунду забыл дышать.

Воздух пах гарью, но не свежей. Старой, как пыль на забытых вещах. И этой пыли – слишком много. Она лежала везде: на земле, на окнах, на мне.

Я открыл глаза, и ничего не изменилось.

Свет был вязким. Сквозь мутные стеклянные плиты над головой пробивались тусклые лучи – небо там было красноватым, будто больным. А может, это я был больным, и всё остальное просто отражало меня.

Я поднялся, медленно, как будто тело вспомнило, что ему больше не нужно куда-то спешить.

Пол подо мной был шершавый, с трещинами и вмятинами, в которых когда-то, наверное, стояли мебель или люди.

Теперь – ничего.

Я не знал, сколько времени прошло. День? Неделя?

Здесь всё растворялось: границы между утром и вечером, между хочу и надо, между собой и кем бы я ни был когда-то.

Меня зовут Роган.

Или называли так.

А может, я сам придумал это имя, чтобы хоть как-то отличать себя от стен.

Передо мной – длинный коридор, в котором свет качался, как маятник. В конце коридора – дверь. Её я не помнил. Хотя, возможно, она была всегда.

Иногда мне казалось, что вещи появляются не потому, что они здесь, а потому, что я начал их видеть.

Я шёл к двери. Медленно, босиком.

Каждый шаг отдавался в голове глухо, как капля в пустом колодце.

Перед дверью – старая вывеска.

Почти стёртая, но я различил:

БЮРО ЗАНЯТОСТИ

– шутка? – спросил я вслух. И сам же улыбнулся.

Смех в этом месте был как крик в музее.

Неуместный. Но жизненно необходимый.

Я толкнул дверь.

Дверь поддалась неожиданно легко.

Никакого скрипа, ни капли сопротивления.

Она просто отступила, как будто устала быть преградой.

За ней – комната.

Серая, выцветшая, затянутая пылью, как старая плёнка.

Тяжёлый воздух, в котором запах бумаги спорил с запахом чего-то пережжённого.

Может, проводка.

Может, мысли.

Свет здесь почти не отличался от того, что снаружи: тот же приглушённый, будто уставший пробиваться сквозь мутные стеклянные пластины на потолке.

Ничего не мерцало, не мигало.

Всё работало.

Но как будто давно не для людей.

Я шагнул внутрь.

Пол слегка пружинил, под тонким линолеумом что-то будто двигалось.

Я не стал смотреть под ноги.

Иногда лучше не уточнять, из чего сделан твой путь.

У стены – стойка.

Старая, как остальная реальность.

Невысокая, с мутным стеклом, под которым лежал лист.

Рядом – ручка. Привязанная тонкой цепочкой.

Никаких людей.

Но не пусто.

В этом месте не было одиночества. Было ожидание.

Как будто воздух сам знал, зачем я пришёл.

Я подошёл.

Нагнулся к стеклу.

На листе – одно слово.

КТО?

Я смотрел на это слово слишком долго.

КТО?

Оно будто впивалось в меня. Не буквами – тишиной между ними.

Я взял ручку.

Она была липкая от времени, но всё ещё писала.

Я хотел написать имя.

Роган.

Пять букв. Простая формальность.

Но рука остановилась.

Прямо над бумагой.

Пальцы дрожали.

Не от страха. От чего-то другого.

Как будто рука почувствовала нечто раньше меня.

Внутри стойки, под стеклом – бумага слегка шевельнулась.

Как будто под ней прошёл сквозняк.

Но окно было запечатано. И дверь я закрыл.

Я посмотрел вверх.

Свет в панели над головой

внезапно мигнул. Один раз.

И тут же вернулся в привычную тусклость.

Но что-то в этом миге было не так.

Я не сразу понял.

Только спустя несколько секунд.

Комната изменилась.

Незаметно, почти точно.

Угол стены стал чуть шире.

Стойка – будто сдвинулась на полшага левее.

Надпись на табличке ВЫХОД теперь была на другом языке.

Буквы – странные. Кривые.

Но я понимал их.

Выход из себя временно невозможен.

Я стоял.

Дыхание замерло, а вместе с ним – и всё вокруг.

Я моргнул.

Свет вернулся к обычному.

Стойка снова была на месте.

Табличка – снова на русском.

Даже бумага лежала ровно. Без движения.

Но внутри уже началась дрожь.

Не в теле. В мире.

Он мигнул, и этого было достаточно.

Свет вернулся к обычному.

Стойка снова стояла точно по центру.

Табличка – по-русски.

Бумага – ровно. Без следов, без жизни.

Но дрожь уже началась.

Не в руках. Не в воздухе.

В самом восприятии – как будто всё это стало чуть менее настоящим.

Пальцы сжались в кулак – просто чтобы почувствовать, что они ещё слушаются.

Вдох. Один. Потом ещё.

Равномерно. Холодно. Без паники.

У выхода, на крючке, висел тёмный плащ.

Старый, с изношенными краями. Ткань грубая, будто ткана из пепла.

Он был знаком.

Как будто всегда ждал – здесь, в этой комнате, на этом крючке.

Пальцы нащупали ворот, накинули капюшон.

Ткань осела на плечах тяжело, но уверенно.

Дверь наружу открылась с лёгким щелчком.

Город не вздрогнул.

Он просто впустил обратно того, кого когда-то выплюнул.

Снаружи стояла тишина, но другая. Не стерильная. Пыльная.

Та, в которой звук шагов кажется громче, чем мысли.

Улицы – широкие, пустые.

Здания – облупленные, уставшие, как будто весь город держался только по привычке.

Фасады испещрены старыми надписями, выцветшими от времени и дождей.

Работай – и будешь нужен.

Стабильность – это свобода.

Фразы, когда-то предназначенные для всех, теперь обращались в никуда.

Асфальт местами потрескался.

Между плитами пробивалась трава – серая, неуверенная, как будто и она не была уверена, что хочет жить здесь.

Воздух был густым, как суп без вкуса.

Тёплым, но не от солнца. От старости.

Как будто этот город не остыл – он просто начал тлеть.

Шаг за шагом, не быстро.

Без цели.

Просто – двигаться.

Пока не станет хуже.

Город жил по расписанию, которого никто уже не помнил.

Слева – открытые павильоны: там жарили что-то на электрических плитах, то ли пищу, то ли иллюзию пищи.

Справа – фасады с закрытыми окнами, за которыми кто-то, вероятно, дожидался вечера, чтобы снова заснуть, не заметив, как прошёл день.

Прохожие шли навстречу.

Некоторые – массивные, с грузными шагами, как будто каждое движение давалось усилием.

Другие – почти невесомые, словно тканевые фигуры, качающиеся от ветра.

Встречались и те, чьи лица казались вытянутыми, как будто размышления у них шли не в голове, а прямо на поверхности кожи.

Роган не смотрел на них долго.

Не из вежливости – из пустоты.

Все были разными.

Но в этом разноцветии не было жизни.

Только функция.

Кто-то – в деловой одежде.

Кто-то – в чём попало.

Кто-то – с мешками, кто-то – с кофе, кто-то – с усталостью в глазах, как хронической болезнью.

Все двигались.

Куда-то. Зачем-то.

Работа, еда, прогулка, звонок, покупка, сообщение, встреча.

Каждый шаг был правильным, логичным, вписанным.

Никто не сворачивал просто так.

Никто не смотрел в небо.

Никто не задавал вопросов.

Это была сцена.

Живая.

Многоактная.

Прописанная заранее.

И он – не в касте.

Даже не в массовке.

Мир шёл по кругу.

Не ускоряясь. Не сбиваясь.

Такой ровный, что от этого становилось не по себе.

Словно невидимый режиссёр держал город в руке – и боялся отпустить.

И в этом контроле, в этой точности – чувствовалась не сила, а усталость.

Как будто всё это не строилось, а доигрывалось.

Возникло странное ощущение.

Не тоска. Не страх.

А лёгкое, почти физическое ощущение чуждости.

Как будто всё это был – не его мир. Не его сцена. Не его роли.

И тогда в голову прокралась мысль.

Тихая. Простая. Но с острым, как лезвие, послевкусием:

А что, если это не мир

а сюжет?

И если он – персонаж то кто написал его строчку?

Можно ли выйти из сценария, если ты – всего лишь имя на бумаге?

Он прошёл ещё немного.

Миновал перекрёсток с погнутым светофором, чёрный фасад кафе, где когда-то собирались студенты.

Теперь там стояли ящики, сложенные друг на друга, будто память пыталась спрятать старую страницу.

Повернул за угол.

И вот тогда – увидел его.

Ланни.

Стоял прямо у стены, будто знал, где именно его найдут.

На нём была та же куртка, с которой он никогда не расставался, с заляпанным рукавом и вечно недозастёгнутой молнией.

Лицо – знакомое до боли.

Улыбка – широкая, наглая, уверенная.

Та самая, из тех, что бросают тебе, как крюк: эй, ну ты чего, давай без депрессий, пошли жить нормально.

– Э-э, безработный! – крикнул он. – Ты чего тут в одиночестве подыхаешь, а?

Голос – как шутка, но с нажимом.

Словно Ланни специально хотел встряхнуть.

Он всегда так делал.

Всегда приходил не в тему, не в момент, но с уверенностью, будто именно сейчас – его сцена.

Он подошёл ближе.

Похлопал по плечу – слишком резко, слишком уверенно.

И вот в этот момент что-то начало меняться.

Цвет.

Сначала – неуловимо.

Тротуар стал чуть светлее.

Серая пыль – будто порозовела.

Стены – обрели тёплый тон, как будто на них впервые за долгое время упал настоящий солнечный свет.

Ланни что-то говорил.

Громко, быстро.

Про деньги. Про встал – заработал. Про если будешь шевелиться – жизнь сама откроется.

С каждым его словом – мир становился живее.

Небо уже не было тёмно-красным – оно становилось бирюзовым, будто промытым после дождя.

Прохожие – вдруг ожили. Заговорили. Засмеялись.

Ветер – тёплый. Аромат еды – настоящий.

Сквозь бетон начал пробиваться цвет.

Но что-то было не так.

Мозг ощущал кайф – будто на уровне рецепторов.

Нейроны впитывали нормальность, как голодное тело – сахар.

Становилось легче. Приятнее.

Но внутри – уже не дрожь.

Сопротивление.

Это иллюзия?

Или я просто давно не чувствовал ничего настоящего?

Ланни продолжал.

Жестикулировал, смеялся, слегка орал, как всегда.

Ругался, кидал реплики про взрослую жизнь, про деньги – это свобода, про ты просто всё усложняешь.

И с каждым словом – всё вокруг ускорялось.

Люди стали двигаться чуть быстрее.

Ветер – чуть сильнее.

Цвета – ярче.

Небо – уже почти синее.

Город начинал дышать, как будто долго ждал, чтобы включиться на полную.

И вдруг – тишина.

Роган уже не слышал слов.

Они стали фоном. Музыкой. Рекламой.

Тело шло вперёд, рядом с Ланни.

А где-то глубже

он чувствовал, что мир тащит его туда, где легче забыть.

Он не сразу понял, когда перестал слушать.

Слова Ланни слились в непрерывный поток, как дорожный шум или звук телевизора в соседней комнате.

Что-то про эффективность. Про карьеру. Про планы на квартал.

Но в какой-то момент словно в центре груди что-то качнулось.

Не резко. Не с болью.

Просто проявилось.

Внутренний голос.

Старый. Потерянный. Спящий.

– И какая же это жизнь, где работа двадцать четыре на семь?.. – сказал Роган, остановившись.

Голос был тихим, но отчётливым.

Он говорил не ради ответа.

Он просто не мог больше молчать.

– Какая это жизнь, где всё следует чьему-то сценарию? Где каждый шаг уже кем-то продуман – он посмотрел в сторону людей, проходящих мимо, и добавил: – а если свернёшь – система начинает хрипеть.

Ланни фыркнул.

– Вот опять понесло! – усмехнулся, хлопнув ладонью по воздуху. – Сценарии, системы, свобода. Ты вообще слышишь себя?

Он подался вперёд, в голосе появилась злость, та самая, запакованная в заботу.

– Скажи, на что ты жить собрался, а? Деньги с неба упадут?

На что одеваться? Где спать?

Ты как в детском мультике застрял, в своей безработной фантазии.

Он выпрямился, усмехнулся, достал из кармана карточку.

– У меня зарплата сто десять тысяч.

Каждый месяц.

Я могу купить себе почти всё, что мне нужно.

Могу слетать, могу обновить гардероб, могу пожрать нормально.

Могу выключить голову хотя бы на выходных.

Роган посмотрел на него.

Долго. Не осуждающе. Без издёвки.

Просто смотрел – вглубь, туда, где в Ланни уже давно тлело безмолвное но.

– Можешь, – тихо сказал он.

– Но когда?

Ланни промолчал.

Роган продолжил:

– Чтобы купить всё это, нужно время.

А у тебя его два, три, максимум четыре дня в месяц.

Ты работаешь, чтобы купить отдых.

А потом работаешь, чтобы купить следующую паузу от предыдущей работы.

Мир замедлился.

Иллюзия начала трещать, но не ломаться.

Свет стал нейтральным. Ни серым, ни ярким.

Небо – плоское, цветом между акварелью и пеплом.

Всё застыло в среднем градусе: как будто реальность больше не пыталась убеждать, но и не сдавалась.

– Давай каждый останется при своём, – выдохнул Роган.

– Хочешь – строй. Хочешь – работай. Хочешь – считай часы.

Просто не зови меня в это.

У меня нет больше сил притворяться, что мне всё это надо.

Но Ланни уже не мог остановиться.

Его понесло, как будто внутри прорвало клапан.

Он говорил про экономику, про стабильность, про взрослых людей, про планы, графики, отпуска, накопления, процентные ставки, налоговые вычеты.

Он говорил так, словно сам себе доказывал, что путь, по которому он идёт, действительно ведёт куда-то.

А может, просто боялся, что если замолчит – всё рассыплется.

Так прошло два часа.

Пульсирующие, вязкие, будто наполненные сиропом.

Роган почти не отвечал.

Он просто шёл рядом.

Слушал, или делал вид.

А внутри – всё устаканивалось.

Не в плане, не в решении.

В тишине.

На третьем часу – они молчали.

Просто шагали в сторону моря.

Асфальт под ногами потемнел.

Воздух стал чуть влажнее.

Пахло солью, ржавым железом и чем-то старым – настоящим.

Роган вглядывался вперёд, сквозь дома и деревья.

А внутри – затих голос Ланни.

И его место начала занимать тишина, от которой не хотелось прятаться.

Глава 2. Когда реальность моргает

Роган огляделся вокруг .

Всё было как всегда.

Обшарпанные стены, с потёками, как будто они давно плачут чем-то ржавым.

Та же кровать – старая, продавленная в центре, с выпирающими рёбрами пружин.

Воздух – плотный, стоячий, как в закрытом ящике.

Свет – тусклый, ровно настолько, чтобы не пугать, но и не обещать ничего хорошего.

Он даже не понял, как оказался дома.

Никаких шагов, дверей, и остаточных воспоминаний о пути домой.

Разговор с Ланни будто растворился, окончившись не прощанием, а провалом.

Никакой финальной фразы.

Никакого до завтра.

Просто тишина – и вот он снова здесь.

Комната не изменилась.

Мир не подал признаков жизни.

Только в груди что-то тянуло, как будто он провалился в вязкую, медленную воронку.

Голова была свободна от мыслей , тело само по себе ложилось в кровать .

Он не ждал сна.

Не звал его. Не противился.

Просто позволил себе исчезнуть, будто устал быть даже телом.

Глаза прикрылись, и мир не потемнел – он вывернулся.

Как будто сознание, устав быть на поверхности, шагнуло вглубь.

Не в образы, не в события – в нечто тягучее и тёмное, как дно пересохшего колодца.

Там, в той глубине, не было сна.

Была тишина,

где каждая мысль отдавала эхом.

И в этой тишине – движение.

Не резкое. Не зловещее.

Медленное, как если бы кто-то шёл по воде.

Шаг за шагом. Всё ближе.

Сначала появились силуэты.

Без лиц. Без тел. Без имен.

Они двигались, будто время в этом месте было другим.

Они не смотрели, но их присутствие давило,

словно Роган стоял на сцене перед тысячами,

и каждый – знал, кто он,

и чего он боится.

– Умри

– Здесь закончится

– Покой рядом

Голоса не звучали.

Они думались.

Как будто чужие мысли заполнили его голову.

И среди этой массы —

она.

Женщина.

Неясная, как рисунок на запотевшем стекле.

Плавная, будто соткана из пара.

В её взгляде – ничего, кроме тёплой жалости.

– Роган

– Мальчик мой

Её рука медленно тянулась к нему.

Тонкие пальцы, нежные, без угрозы.

Но не было ощущения спасения.

Было – спокойствие.

Такое, которое пугает сильнее боли.

Он стоял, не двигаясь.

И впервые за долгое время ему не хотелось убежать .

Глаза распахнулись.

Комната – всё та же.

Пот на висках. Простыня – влажная. Лоб – холодный.

Веки словно распухли от чего-то, чего не было.

Он медленно поднялся, сел на край кровати.

Пальцы дрожали.

Слева – на щеке – одинокая слеза.

Он не помнил, чтобы плакал. Но слеза была. Тихая. Настоящая.

За окном – безмолвие.

Часы мигали: 03:00

Всё было реально.

Слишком реально.

Он провёл ладонью по лицу.

Как будто пытался стереть остатки сна.

Но в голове всё ещё звучал голос.

Мягкий, почти родной.

Роган мальчик мой

Слова не пугали.

Пугало то, насколько хотелось им верить.

Он посмотрел в потолок, как будто искал трещину, из которой всё это могло вылиться.

Что это было?

Сон? Или зов?

Почему было так спокойно? Почему страшно стало только после?

Мысли кружились, но не давили.

Они шли фоном – как эхо чего-то, что пока не готово открыться.

Он сидел.

Минуты растягивались, как если бы время устало быть нужным.

Сон ушёл, но не забрал с собой то, что принёс.

Грудь не сжимала паника, но внутри будто кто-то тихо звенел тонкой струной.

Он не мог лечь обратно.

Не мог даже просто остаться лежать.

Что-то тянуло – не наружу, а к краю.

Он поднялся, накинул тёмную футболку,

и, стараясь не наступать шумно, подошёл к окну.

Стекло было чуть запотевшим.

Воздух снаружи – прохладный, чуть влажный.

От города не осталось ни суеты, ни ритма – только редкие отблески неоновых вывесок и тусклые окна в других домах.