Читать книгу: «Дресс-коды. 700 лет модной истории в деталях», страница 6

Часть вторая
От роскоши к элегантности

Рядись, во что позволит кошелек,

Но не франти – богато, но без вычур.

По платью познается человек.

ВИЛЬЯМ ШЕКСПИР («ГАМЛЕТ», ПЕРЕВОД Б. ПАСТЕРНАКА)

Деревенщина прикрывает себя, богач или глупец украшает себя, а элегантный человек одевается.

ОНОРЕ ДЕ БАЛЬЗАК

Глава 5
Великое мужское отречение

О сюртуке, шотландке и килте, о гражданской униформе и пудреных париках, как больших, так и скромных

ПО МНЕНИЮ ИСТОРИКА ФАРИДА ЧИНОУНА, «в период Семилетней войны [в середине XVIII века] …офицеры шли в бой с несессером, в котором были духи, губная помада и румяна, пуховка для пудры и щетка для ресниц… Князь Кауниц [Венцель Антон Кауниц, дипломат Гамбургской монархии и дворянин Священной Римской империи] требовал, чтобы четыре лакея каждый день пудрили его мукой»¹²⁹. Сложные пудреные парики, яркие шляпы со страусовыми перьями, обувь на высоких каблуках и сверкающие драгоценные украшения были на пике мужской моды в Европе в 1700-х годах.

Ситуация изменилась в конце XVIII века. На протяжении почти трех десятилетий, с 1760 по 1790 год, мужчины по всей Европе отказались от стилей, веками символизировавших богатство и власть. Мужчины элиты начали носить строгую одежду, о которой писал Томас Мор в своей «Утопии» и которой отдавали предпочтение пуритане. Это была простая одежда из шерсти и льна темно-синего, коричневого, серого или черного цветов.

В 1930 году английский психолог и реформатор одежды Джон Карл Флюгель описал это как «Великое Мужское Отречение… [от] декоративности в одежде… В конце восемнадцатого века… мужчины отказались от своего права на яркие, жизнерадостные, изысканные и разнообразные формы украшения, оставив их исключительно в пользовании женщин и сделав тем самым пошив своей одежды самым суровым и аскетичным из искусств»¹³⁰.

Великое мужское отречение было политическим манифестом, отраженным в одежде. Оно показало влияние религиозной строгости в XVII веке и триумф идеализма эпохи Просвещения в XVIII веке. Предшественником великого отречения было упрощение придворного платья во Франции и в Англии, начавшееся в XVII веке. В Англии после казни короля Карла I в 1649 году Оливер Кромвель провозгласил создание Содружества Англии, Шотландии и Ирландии.

Страна сменила форму правления на республиканскую, англиканскую церковь лишили части ее привилегий, что позволило протестантам усилить свое влияние. Парламент принял законы, закрывавшие театры и запрещавшие многие виды деятельности по воскресеньям. Это сочетание радикального республиканства и религиозной нетерпимости привело к тому, что мужчины из элиты начали одеваться строго.

Религиозное влияние также побуждало отказываться от роскоши в странах, где протестантизм имел влияние, в частности, в Германии, Швейцарии, Нидерландах и Скандинавии. Позднее Контрреформация привела к тому, что и в католических странах, таких как Испания и Франция, стали одеваться сдержаннее. Враждебное отношение протестантов к идолопоклонству и церковным облачениям было частью более общих обвинений в чувственности. Знаменитый отчет Макса Уэбера о протестантской этике в работе объясняет связь между религией, капитализмом и новой строгостью в одежде:

«[Религиозное порицание] пустой болтовни, излишеств и тщеславного хвастовства… не во славу Господа, а во славу человека [привело] к решениям в пользу строгой практичности в противовес любым художественным устремлениям. Это было особенно верно в случае украшения, к примеру, личной одежды. Идеальным основанием этой мощной тенденции к единообразию жизни, которая сегодня так сильно помогает капиталистическому интересу к стандартизации продукции, является отрицание любого поклонения плоти»¹³¹.

Казнив своего абсолютного монарха Карла I, английская аристократия больше не нуждалась в том ритуале, который все еще оживлял политическую и придворную жизнь в Версале. Вместо декоративных придворных нарядов она приняла эксцентричный стиль, которому суждено было определить мужскую одежду того времени:

«Сочетание в одежде стильных простых элементов, предлагаемое пуританами более раннего периода, живущими в сельской местности йоменами и нетитулованным мелкопоместным дворянством… подготовили почву для поразительных метаморфоз мужского платья, случившихся в Англии в самом конце восемнадцатого века… В Англии простой сюртук, практичные сапоги, простая шляпа и простое белье становились признаками джентльмена, обладавшего не только многими акрами и полными сундуками, но и практичным умом и презрением взрослого человека к примитивным установкам и мишуре нарядов»¹³².

Чиноун отмечает, что в Англии XVIII века «выставляемое напоказ дорогое платье ассоциировалось с французской модой и франкофилией… особенно после пуританской революции и Английской республики Кромвеля, который обрек британскую королевскую семью на двадцатидвухлетнее пребывание при французском дворе»¹³³. В самом деле, когда английская монархия была восстановлена в 1660 году, Карл II, извлекший урок из трагического примера отца, установил новый скромный стиль придворного костюма – жилет и сюртук, которые стали прототипом костюма-тройки.

Как пишет историк Дэвид Кучта, «введя костюм-тройку, Карл II попытался приспособить иконоборческую оппозиционную идеологию [впервые введенную во времена Содружества] и использовал ее для того, чтобы по-новому определить придворную культуру… Культурная власть элиты будет выражаться в оппозиции к роскоши, а не в превращении демонстративного потребления в эксклюзивную прерогативу двора»¹³⁴. Последующие события, в частности Славная революция 1688 года, в результате которой был принят первый в мире Билль о правах, ускорили переход от аристократического изобилия к умеренности.

На улицах Лондона как высокородные господа, так и обычные люди одинаково демонстрировали новую сдержанность в одежде. Как пишет современник, лондонцев «редко можно было видеть с золотым позументом; они носят простые сюртуки без складок или украшений… У них маленькие круглые парики, простые шляпы и трость в руке вместо шпаги… Этот наряд можно увидеть на преуспевающих торговцах, богатых аристократах и порой даже на лордах самого высокого ранга…»¹³⁵.

Философия Просвещения с упором на личную свободу, научную рациональность и процветание человека усилили этот тренд. Просветители эффективно кодифицировали образ мышления, совпавший с рождением моды. Знаменитое изречение Рене Декарта Cogito, ergo sum (Я мыслю, следовательно, я существую) 1637 года стало выражением взгляда на мир, который сместил данную свыше власть церкви и короны в пользу индивидуального человеческого сознания.

Научный метод подрывал религиозную космологию ради мира, который можно понять с помощью человеческой логики и человеческого восприятия. Взяв за основу мораль человека, а в качестве ее проводника – человеческий разум, эпоха Просвещения отвергла старые политические установки, основанные на традиции и догме, и начала развивать идеалы, которые лягут в основу демократии и прав человека.

Многие англичане, среди первых отказавшиеся от аристократической декоративности и намеренной демонстративности, начали ассоциировать свое скромное платье с этими социальными и политическими идеалами. К примеру, английский турист, прибывший в Париж в 1752 году, ощутил необходимость носить более пышные французские костюмы и пожаловался, что «чувствовал себя настолько же лишенным свободы, как если бы оказался в Бастилии [sic]; я часто вздыхал, вспоминая свой короткий свободный сюртук, который считал эмблемой нашей счастливой Конституции, так как, хотя она и ставит человеку непростые ограничения, но оставляет власть делать так, как ему нравится»¹³⁶.

К XVIII веку Англия вытеснила Францию как главного арбитра мужского стиля (Франция сохранит первенство в женской моде, по крайней мере, на следующие 300 лет и до сегодняшнего дня, хотя последнее сомнительно). Некоторые представители французской знати, достаточно долго жившие при абсолютной монархии, считали более простой английский стиль одежды еще и символом политической свободы.

Сюртук и скромный парик были дресс-кодом сторонников индивидуальных прав и правительства, чья власть ограничена Конституцией. Этот стиль стал модным трендом у свободно мыслящих французских аристократов. Когда геополитический конфликт между Англией и Францией нанес удар по англофилии французов, французские либералы обратили свой взор на бунтующие английские колонии. Скромную одежду и отсутствие парика окрестили модой а-ля Франклин в честь Бенджамина Франклина¹³⁷.

В стране своего происхождения мода а-ля Франклин была патриотическим императивом. Этика сдержанности в одежде появилась в колониальный период, частично в попытке улучшить отношения с Англией, которая контролировала колониальную торговлю роскошным текстилем и одеждой. Строгость и скромность в одежде стали символом американских добродетелей – здравого смысла и бережливости, а также недоверия к развращенной европейской роскоши и излишне утонченной искусственности.

Сам Франклин, писавший в 1722 году для газеты The New-England Courant под псевдонимом Сайленс Дугуд (Silence Dogood), яростно обрушивался на «тщеславие в одежде… растущее среди нас с тех пор, как мы расстались с нашей домотканой одеждой…» Вторя доводам, приведенным королевой Елизаветой I в защиту регулирующих законов более чем за полторы сотни лет до него, Франклин/Дугуд отметил:

«Небогатые люди под властью этого порока редко думают о своей неспособности его поддерживать, но стараются подражать в этом безумии особам, превосходящим их по состоянию и равным им по глупости… Стремясь казаться богаче, они становятся по-настоящему бедными и лишают себя сострадания и благотворительности, которые предназначены для скромных бедняков… Эти легкомысленные смертные, у которых нет другого способа сделать себя значительными, кроме как с помощью великолепной одежды, влекут за собой толпы подражателей, ненавидящих друг друга, пока они добиваются схожести манер. Они разрушают примером и завидуют разложению друг друга»¹³⁸.

В качестве альтернативы Франклин одобряет «домотканое платье честности», захвативший американские колонии идеал, вдохновленный в равной мере эгалитарным идеализмом и пуританским рвением.

Американские гражданские лидеры выступали за домотканую одежду в попытке соединить достоинства самостоятельного производства и демократического равенства. Патриотическим лозунгом стало: «Богатые и бедные, все крутят прялку». Как отмечает историк Майкл Заким, «домашнее ткачество свело к нулю тонкость тканей, которыми “респектабельные дамы” из Наррангасетта и Ньюпорта традиционно поддерживали свой статус»¹³⁹.

Сыграло роль и религиозное рвение, разжигая в новом мире костры тщеславия, в которых сжигали модную одежду и даже книги, как делали это в Италии в эпоху Возрождения. И это было не только эхом старого дресс-кода: идеал домотканой одежды спровоцировал предложения принять регулирующие одежду законы, напоминающие времена Елизаветы I. «Ораторы в колледжах обсуждали, “нужно ли установить в Соединенных Штатах регулирующий закон”, и… в Конституционном конвенте была предпринята попытка законодательных предписаний, касающихся одежды»¹⁴⁰.

* * *

Франция свергла Людовика XVI более чем через сто лет после того, как англичане казнили Карла I. Поэтому великое мужское отречение там произошло позже, чем в Англии и Соединенных Штатах. Ограниченное влияние моды а-ля Франклин было незначительным. Когда французские стандарты одежды все же изменились, сделали они это с драматическим размахом. Радикалами революционной Франции были санкюлоты, что означает «без штанов и чулок», характерных для аристократического платья.

Свободные брюки рабочего человека стали символом солидарности, объединившим трудящихся и буржуазных радикалов в протесте против неравенства старого режима. Реакционеры, известные как мюскадены, носили облегающие штаны до колен, шелковые чулки и изящные туфли с пряжками или начищенные до блеска сапоги. Это была традиционная одежда аристократов XVIII века.

Изысканный костюм был продолжением их аристократизма, а прогулочные трости, названные ими «Конституциями», были на самом деле дубинками, которыми они пользовались в спорах с политическими оппонентами.

Новое французское республиканское правительство отвергло аристократические дресс-коды Версаля 29 октября 1793 года, объявив, что «каждый волен носить одежду, подходящую для его или ее пола, которая ему или ей нравится»¹⁴¹. Как отмечал Джон Карл Флюгель, «одной из целей декоративного платья было… подчеркнуть различия в ранге и богатстве… Неудивительно… что великолепие и сложность костюма, который так хорошо выражал идеалы старого режима, должны быть отвратительны для… революции»¹⁴². Политический эгалитаризм в сочетании с новым уважением к труду и работающим людям вдохновили новые нормы одежды:

«Новый социальный порядок требовал чего-то, что выражало бы… гуманистическую общность всех людей. Добиться этого можно было только путем унификации одежды… Подобные перемены предполагали бо́льшую упрощенность платья при общем приближении к простонародным стандартам, которые были доступны для всех…

Труд теперь приобрел статус респектабельности. Раньше любой труд или связь с экономической активностью любого рода… считались унизительными для достоинства классов, которые больше всего определяли моду… По-настоящему значительными в жизни были моменты, проведенные на поле битвы или в гостиной, а традиция требовала для того и другого дорогих и элегантных нарядов.

С новыми идеалами революции… самые важные дела человека происходили не в гостиной, а в мастерской, в конторе, в офисе, в местах, которые по долгой традиции ассоциировались с относительно простым костюмом»¹⁴³. Переход от аристократической роскоши к республиканской сдержанности отражал религиозную скромность, гуманизм Просвещения и эгалитарные политические идеалы в Новом и Старом Свете. Все началось с протестантского аскетизма Содружества Кромвеля, укрепилось как мирская мода в новом сдержанном гардеробе политически освобожденного английского джентри и стало новым стандартом для мужской одежды по всему Западу. Это произошло после того, как Французская революция уничтожила самый влиятельный последний бастион великолепия в одежде.

Великое мужское отречение распространялось и усиливалось по мере того, как изменения в одежде одной нации вдохновляли дальнейшие перемены в других нациях. К примеру, если на французов повлияла американская мода а-ля Франклин, на американцев повлиял революционный стиль французов. Историк Майкл Заким считает, что Томас Джефферсон принял изысканный вариант стиля санкюлотов во время своего пребывания во Франции, отказавшись от брюк до колен, но заменил свободные штаны французского работяги на сшитые по фигуре элегантные брюки.

Новый неброский, но элегантный стиль приобрел популярность в США, когда Джефферсон вернулся домой. К началу XIX века термин «шелковые чулки» стал в Америке оскорблением, обозначавшим представителей ограниченного старшего поколения, цеплявшихся за старомодные аристократические претензии¹⁴⁴.

Национальные униформы

Новая этика сдержанности в одежде, захватившая Европу, символизировала четкие политические идеалы – либерализм, эгалитаризм и в некоторых случаях национальную гордость. Мода может отражать не только личность человека, но и этническую и национальную идентичность: свободу англичанина в скромном сюртуке, практичную ментальность американского колониста в домотканой одежде, политический радикализм французских санкюлотов.

Кажется естественным, что одежде следует отражать национальную идентичность в эпоху, начавшуюся в конце XVIII века, которую некоторые историки называют эрой национализма. Западные общества полагались на объединяющие символы, такие как флаги, карты, национальные музеи, зарождающуюся местную прессу и общие нормы в одежде, чтобы усилить национальную идентичность. Новые дресс-коды соответствовали появляющемуся идеалу национальной идентичности и укрепляли его.

Хотя сегодня мы принимаем национальное государство как должное, в конце XVIII века национализм был всего лишь одной из многих форм геополитической организации. Поэтому появилась настоятельная потребность в том, чтобы создать чувство национальной идентичности. Политический авторитет церкви и правление в Европе крупных, взаимосвязанных императорских династий переживали пору заката.

Независимые города-государства, более мелкие княжества и беспорядочно развивающиеся политические данники Священной Римской империи медленно, но верно завоевывались во время войны или были поделены в результате договоров и поглощались сопредельными европейскими национальными государствами, устоявшимися территориально и этнически. Как утверждает историк Бенедикт Андерсон, это было искусством творческой фантазии, в котором общие символы были так же важны, как и общие традиции и опыт¹⁴⁵.

Национализм был непрерывным стремлением убедить людей, считавших себя селянами, рабами, бюргерами свободного города, подданными князя или королевской династии, в том, чтобы они идентифицировали себя прежде всего как представители нации.

Дресс-коды стали важной частью борьбы за национальную и этническую идентичность. Особое этническое платье могло показывать различия между этническими группами внутри одной нации. Некоторые дресс-коды запрещали оригинальную этническую одежду, которая могла трактоваться как знак неповиновения, тогда как другие определяли этнические подгруппы и их характерную одежду как неотъемлемую часть национальной культуры. Тем временем предложения ввести официальную гражданскую униформу, которую носили бы все граждане государства, были очень распространены в Европе в конце XVIII века. В них отразилось убеждение в том, что разделение по статусу и этносу представляло угрозу гражданской общности.

* * *

В 1746 году британский парламент принял Акт об упразднении и запрете одежды Шотландского нагорья. В нем говорилось:

«…Ни один мужчина или мальчик в части Великобритании, называемой Шотландия, за исключением офицеров и солдат на службе Его Королевского Величества, ни при каких обстоятельствах не должен носить или надевать одежду, называемую одеждой Шотландского нагорья (а именно) большой килт, малый килт, кожаный кошель, наплечные ремни или любую деталь того, что характерно для платья Шотландского нагорья.

Ни тартан, ни частично окрашенная клетка не должны использоваться для верхней одежды. И если кто-либо осмелится… носить или надеть вышеуказанную одежду или любую ее часть… [его] надлежит заключить под стражу на срок шесть месяцев без возможности выйти под залог… При обвинении в повторном преступлении… его следует отправить на любую заморскую плантацию Его Величества, где ему надлежит оставаться в течение семи лет»¹⁴⁶.

Закон о тартане, как его стали называть, был формой вестиментарной колонизации. В середине XVIII века Великобритания, союз Англии, Уэльса, Ирландии и – пока еще предположительно – Шотландии, была еще весьма уязвимой. Англия и Шотландия жили под властью одного монарха с момента смерти Елизаветы I, когда в 1603 году престолы обеих стран перешли к Якову VI, единственному сыну Марии, королевы шотландцев.

Но в обеих странах были свои парламенты и свои законы. Яков назвал себя Яковом I, королем Великобритании и Ирландии, несмотря на возражения английского парламента, и попытался, правда, безуспешно, полностью объединить Великобританию. Его сын Карл I поддержал амбиции отца и настаивал на том, чтобы править без вмешательства парламента, основываясь на доктрине божественного права королей. Ответом стало яростное и неутихающее сопротивление, и в 1649 году его казнили, обвинив в государственной измене. Власть перешла к Английскому Содружеству Оливера Кромвеля, но оно продержалось чуть более десяти лет. В 1660 году трон занял Карл II, сын Карла I. Карла II сменил на троне сын, Яков II, который вызвал антагонизм и приверженцев англиканской церкви, и протестантов своими симпатиями к католикам. Его свергли и отправили в изгнание во время Славной революции 1688 года.

После этого трон заняли дочь Якова, протестантка Мария, и ее муж Вильгельм Оранский. Сын Якова, католик Джеймс Фрэнсис Эдуард Стюарт, воспитывался как наследник престола в изгнании во Франции.

Шотландия оставалась независимым государством с собственными законами и парламентом до 1707 года, когда после многих лет напряженных переговоров английский и шотландский парламенты ратифицировали Акты об объединении, которые отдавали власть над обеими нациями одному парламенту – британскому. Но в Шотландии этот союз вызывал споры, так как католическим фракциям не нравилось правление протестантского большинства в парламенте и монархов-протестантов, имевших династические связи с немецким королевским Ганноверским домом.

Предметом этого недовольства были в основном легитимность правления Вильгельма и Марии и законодательство, призванное передать корону по наследству семье Вильгельма, если Анна, сестра королевы Марии, умрет, не оставив наследников, и эта линия наследования прервется. Не согласные с этим шотландцы настаивали на том, чтобы Шотландия сохранила собственную независимую линию наследования. Якобиты стремились к восстановлению линии Якова I, то есть королевского дома Стюартов, как законных наследников престола.

В 1746 году Карл Эдуард Стюарт, правнук Якова II, вернулся из Франции, где он жил в изгнании, возглавил восстание против британцев и потерпел поражение. После этого британский парламент решил раз и навсегда подчинить кланы Шотландского нагорья. Новое законодательство разоружало жителей этих мест, распускало их армии, ликвидировало традиционную власть глав местных кланов и устанавливало британскую юрисдикцию над всей Шотландией¹⁴⁷. Завершающим оскорбительным актом стал Закон о тартане, запрещавший традиционные костюмы шотландских горцев. Шотландский национализм и якобитство сплелись воедино. Дело якобитов настолько идентифицировали с кланами Шотландского нагорья, что традиционный шотландский наряд стал своего рода неофициальной униформой якобитов. Ее носили якобиты как Хайленда, так и Лоуленда.

Запрет шотландского костюма был рассчитан на уничтожение последних символов борьбы якобитов, на подрыв духа шотландских горцев и ускорение их ассимиляции как британских подданных.

Но Закон о тартане имел неожиданный обратный эффект, вызвав широко распространенную идентификацию с костюмом Шотландского нагорья. Комментатор середины XIX века сделал такие наблюдения по поводу попыток покорить жителей Хайленда:

«Попытки заставить жителей Шотландского нагорья отказаться от особого платья… не только не уничтожили их национальный дух и не ассимилировали их во всех отношениях с населением Лоуленда, а лишь усилили этот дух и их решимость сохранить себя как отдельный и особый народ…

Закон окружил одежду шотландских горцев неким священным ореолом, подняв ее до знака национальной принадлежности, и во многом сделал популярным ношение подобного костюма, который, если бы его не трогали, возможно, давно бы умер естественной смертью и встречался только в музеях рядом с Лохаберским топором, двуручным мечом и щитом, утыканным гвоздями»¹⁴⁸. Более того, перечислив конкретные элементы костюма жителей Хайленда, Закон о тартане, скорее всего, помог создать этнический стиль, который было легче идентифицировать, чем существовавший ранее.

Как пишет историк Хью Тревор-Роупер, «когда началось великое восстание 1745 года, килт, каким мы его знаем, был недавним английским изобретением, и “клановый” тартан не существовал»¹⁴⁹. В 1715 году многие жители Хайленда, сражавшиеся за армию якобитов, носили «не плед и не килт», а «лейне», рубашку до колен, или свободную шерстяную куртку, характерные для шотландской и ирландской одежды того времени. Элита Шотландского нагорья носила брюки – либо облегающие бриджи до колен, как и элита Британии, либо, если речь шла об офицерах, это были «триубасы», облегающие брюки, скроенные по косой и сшитые из тартана.

В 1727 году английский офицер, служивший в Шотландии, описал quelt как простую одежду с драпировкой без швов, «обернутую вокруг талии и заложенную складками так, чтобы получилась короткая юбка до середины бедра, остальное перебрасывается через плечо, а потом закрепляется…»¹⁵⁰.

Возможно, это был далекий предок килта, каким мы знаем его теперь, и опять-таки можем предположить, что стереотипный костюм шотландского горца – это более позднее изобретение. На самом деле, по мнению Тревор-Роупера, килт, который мы теперь считаем древней одеждой шотландцев, был новацией английского промышленника Томаса Роулинсона. Он разместил металлургический завод в Инвергарри и придумал одежду, более удобную для его работников, шотландских горцев. Как пишет Тревор-Роупер, «Роулинсон послал за портным в полк, расквартированный в Инвернессе, и вместе с ним «решил убавить платье и сделать его удобным и подходящим для своих рабочих. В результате получился felie beg, или “маленький килт”»¹⁵¹.

Что касается тартана, то тут сведения противоречивые. Есть свидетельства того, что в начале XVIII века существовали региональные тартаны, отличающиеся друг от друга. К примеру, эдинбургский поэт Аллан Рэмси написал в 1718 году стихотворение под названием Tartana, в котором упоминает характерные клановые тартаны¹⁵². В то же время Мартин Мартин, писатель и житель Хайленда, пишет в своей книге «Описание западных островов Шотландии», опубликованной в начале XVIII века, что «по всей земле Хайленда… с первого взгляда можно догадаться о местожительстве мужчины по его шотландке»¹⁵³.

Но доказательств как будто больше на стороне Тревор-Роупера, утверждавшего, что «современные свидетельства о восстании 1745 года… не показывают ни различия кланов [по разновидности тартана], ни соблюдаемую последовательность рисунка [внутри клана]. Единственный способ, по которому можно определить род жителя Хайленда, это не его тартан, а кокарда на берете. Тартаны были делом личного вкуса»¹⁵⁴.

Закон о запрете одежды шотландских горцев был отменен в 1782 году. В прокламации прославляли вестиментарное освобождение жителей Шотландского нагорья:

«Король и парламент Британии навсегда отменили закон, направленный против одежды шотландских горцев, которая принадлежала кланам с начала мира и до 1746 года. Это должно принести великую радость в сердце каждого шотландского горца. Вы больше не привязаны к недостойной мужчины одежде жителей Лоуленда. Этим мы объявляем каждому мужчине, молодому и старому, простолюдину и благородному, что отныне они могут надевать и носить триубасы, малый килт, шерстяную куртку-дублет и полосатые чулки до колен, а также плед с ремнем, не боясь закона».

Но к этому времени костюм шотландских горцев уже вышел из употребления: «После поколения в брюках простые крестьяне Хайленда не видели повода возвращаться к пледу с ремнем или тартану…»¹⁵⁵

Но элита Шотландии, которая никогда раньше не носила килт или фамильный тартан, увидела повод начать носить их после того, как ограничивающий дресс-код отменили. В 1778 году шотландские юристы и аристократы образовали Лондонское общество Хайленда.

Представители элиты шотландских горцев придумали модернизированный вариант традиционного костюма и создали для него древнюю родословную. По иронии судьбы в этом им помогали имперские амбиции британцев, которые нанимали жителей Шотландского нагорья для установления колониального управления в Индии и Америке. За океаном шотландские полки были освобождены от выполнения Закона о тартане и начали носить килт из-за его целесообразности, как сделали это рабочие Роулинсона.

Различные шотландские полки также использовали разные рисунки тартана, чтобы отличаться друг от друга. Тревор-Роупер утверждает, что эта военная форма стала источником особых рисунков тартана, которые называются sett. Дресс-коды имперской армии того времени вдохновили «возрождение» древней одежды шотландских горцев.

По мнению Тревор-Роупера, родословная костюма шотландских горцев была составлена на основании необоснованных утверждений, поддельных документов и, разумеется, в сотрудничестве с производителями текстиля. Последние умели пользоваться случаем, когда он им предоставлялся, и с готовностью стали союзниками Лондонского общества Хайленда. Они подтвердили, что каждый рисунок на их складах был на самом деле тартаном конкретного клана.

Гордый своим приобретением покупатель не догадывался, что истоки многих «клановых» тартанов находились не в туманном скалистом Шотландском нагорье, а на окутанных смогом улицах английских промышленных городов и во влажном климате карибских колоний. К примеру, Тревор-Роупер пишет, что некоему «Клуни Макферсону… продали тартан… который теперь называется “МакФерсон”… Ранее его продавали оптом некоему мистеру Кидду, чтобы одевать его вест-индских рабов, и называли ткань “Кидд”, а до этого это был просто № 155»¹⁵⁶.

Но нет никаких сомнений в том, что тартан стал мощным символом шотландцев. Британцы, поначалу попытавшиеся запретить его, потом попробовали ввести тартан в мультиэтническую национальную идентичность, англо-кельтское e pluribus unum (единство в многообразии).

Действительно, история самого восстания якобитов была вплетена в объединенную британскую историю в основном благодаря роману Вальтера Скотта 1814 года «Уэверли». В нем молодой английский дворянин влюбляется в страстную жительницу Хайленда и присоединяется к восстанию якобитов. В романе молодой Уэверли спасает в бою жизнь британского офицера. После разгрома восстания его прощают и он женится на скромной дочери аристократа из Лоуленда. Эти две женщины как будто символизируют две Шотландии – неукротимый Хайленд якобитского восстания и цивилизованный Лоуленд, который предпочитает союз с Британией.

Такая ревизия истории, романтизировавшая восстания якобитов и преуменьшавшая националистическую угрозу, которая вдохновляла их на борьбу, позволила костюму шотландцев превратиться в своеобразную региональную традицию. К 1822 году был написан портрет короля Георга IV в тартане шотландских горцев¹⁵⁷, а в 1853 году королева Виктория учредила королевский тартан «Балморал», и эта традиция до сих пор сохраняется для королевской семьи¹⁵⁸.

Закон о тартане 1745 года был ответом на тревоги по поводу значения одежды в эпоху консолидации нации. Его действие и отмена доказали, что особая одежда может объединять или разделять нацию, а дресс-коды способны смягчить или усилить социальное разделение. И национальные правительства, и этнические группы использовали одежду и дресс-коды для выражения коллективных идеалов и устремлений.