Читать книгу: «Король пиратов. Удивительная история Генри Эвери и зарождение Золотого века пиратства», страница 3

Должно сказать, что капитан корабля был страстным любителем пунша и потому проводил бо́льшую часть времени на берегу, в кабачках. Однако в тот день он не сошел на берег как обычно, что тем не менее не помешало его пристрастию. Он принял свою обычную дозу спиртного на борту и улегся спать еще до того часа, на который было назначено предприятие. Те моряки, которые не были вовлечены в заговор, тоже разбрелись по гамакам, так что на палубе не оставалось никого, кроме заговорщиков, которые фактически составляли большинство команды. В условленное время появился голландский баркас, который Эвери приветствовал, как было положено. В ответ матросы с баркаса спросили: «На борту ли ваш пьянчуга-боцман?» Это был пароль, заранее между ними оговоренный, и Эвери отвечал на то утвердительно. Баркас встал борт о борт с кораблем, и шестнадцать крепких парней присоединились к заговорщикам¹⁰⁹.

Сообщники Эвери закрыли люки, ведущие в подпалубные помещения фрегата, перерезали тросы, подняли паруса, спокойно выбрали якорь «и таким образом вышли в море безо всякого волнения и суматохи»¹¹⁰. Выстрел из испанского форта не достиг цели.

Когда корабль вышел в море, проснулся капитан Чарльз Гибсон, мучимый похмельем после злоупотребления спиртным. «Полусонный и немного испуганный» капитан спросил вошедшего Эвери, что происходит. Эвери велел капитану Гибсону накинуть одежду и открыл секрет: «Знайте же, что теперь я капитан корабля, а это моя каюта, так что вам лучше покинуть ее. Я направляюсь к Мадагаскару, где хочу попытать счастья, и все эти молодцы присоединились ко мне». Эвери добавил, что «ему нечего бояться и что если он захочет присоединиться к ним, то они с радостью его примут»¹¹¹. Гибсон и еще шестнадцать человек отказались; им дали шлюпку, снабдив ведром, чтобы они могли вычерпывать воду, проникавшую через дырявое днище¹¹².

Два года спустя, когда правосудие настигло некоторых мятежников, их обвинили в пиратстве, поскольку они

преступным и пиратским образом украли, забрали и увели у указанного Чарльза Гибсона указанное судно, именуемое The Charles the Second, его снасти, рангоут, такелаж и судовые принадлежности стоимостью тысячу фунтов, сорок орудий стоимостью пятьсот фунтов; сто мушкетов стоимостью сто фунтов; пятнадцать бочек зерна стоимостью сто пятьдесят фунтов и двести пар шерстяных чулок стоимостью десять фунтов, находившихся во владении указанного Чарльза Гибсона; судно, товары и имущество подданных нашего указанного Государя короля и покойной королевы¹¹³.

Команда короля пиратов Генри Эвери так и не дождалась справедливого разбирательства. Сэр Джеймс Хублон был одним из самых влиятельных людей в Англии. Власти замяли тот факт, что Хублон и О’Бруин из жадности собирались оставить Эвери и бо́льшую часть людей из экспедиции без жалованья и работы на причалах враждебного иностранного порта.

Эвери и его сотоварищи-протестанты пока еще не превратились в пиратов. Восемьдесят мятежников из Ла-Коруньи угнали корабль не потому, что были безжалостными буканьерами и убийцами, а в целях самосохранения, пытаясь обеспечить свою безопасность и получить заработанные деньги. Эвери захватил Charles II в отместку за неподобающее отношение к себе. Корабль принадлежит им взамен положенного жалованья – и чтобы наказать сэра Джеймса, адмирала О’Бруина и Испанию за несправедливое обращение.

Только далеко в море – когда фрегат миновал построенный римлянами на полуострове старейший в мире маяк, получивший название башни Геркулеса, и позади остались кукурузные поля и виноградники, – Эвери поделился мечтами со своими людьми. Вскоре их увековечили в балладах, которые распевали в тавернах по всей Англии:

 
Эй, парни удалые, мне с вами по пути,
Рискнете ли со мною за золотом пойти?
Спешите в Ла-Корунью, корабль найдете там,
Зовется он «Причуда», на радость морякам¹¹⁴,¹¹⁵.
 

Charles II получил новое имя – Fancy («Причуда»). Так родилась легенда о короле пиратов.

Глава 5
Настоящие купцы

У Даниеля Фо могло быть все. Стабильная жизнь привилегированного человека. Если бы только молодой Даниель не переоценил свои силы и не дал волю инстинктам безрассудного игрока. Подобно Робинзону Крузо, который сбежал в море, Даниель Фо пренебрег пожеланиями отца, видевшего сына священником в академии Мортона¹¹⁶, и обратился к жизни торговца, к которой готовился. Для диссентера, перед которым были закрыты многие двери, – оптимальный вариант. Вынужденный поступок. Как и в случае юного Генри Эвери, Фо хотел продемонстрировать всему миру, что нацелен на большой бизнес.

В те трудные времена Англия превращалась из страны фермеров в государство лавочников и торговцев. Острова охватила финансовая революция. Фо говорил себе, что купцы – герои новой эпохи, а торговля – наиболее «благородный образ жизни», дорога к образованию и житейской искушенности¹¹⁷. «Настоящий купец, – писал он позже, – знает языки без книг, географию без карт; его дневники и торговые рейсы очерчивают мир; его сделки, протесты и доверенности говорят на всех языках; он сидит в своей конторе и общается со всеми народами, поддерживая всеобщую переписку с самой утонченной и обширной частью человеческого общества»¹¹⁸.

В то время как Джеймс Фо управлял семейной мини-империей из Лондона, его сын Даниель находился в разъездах. Торговля подразумевала бесконечные путешествия. Фо нравилось узнавать свою страну изнутри и ездить за границу; эти приключения вдохновили его на последующие занятия литературой.

У Даниеля хватало денег и связей, чтобы построить процветающий бизнес. После смерти отца Даниель унаследовал 1000 фунтов стерлингов и запасы товара на складах¹¹⁹. 1 января 1684 года он женился на девятнадцалетней Мэри Таффли; это не только принесло ему огромное приданое в 3700 фунтов (более 420 000 фунтов по современным меркам¹²⁰), но и проложило путь на ту коммерческую орбиту, где работала семья Таффли.

Позднее враги Даниеля высмеивали его как непритязательного чулочника – это было несправедливо и не имело ничего общего с действительностью, однако задевало за живое. Вскоре Фо занялся оптовыми продажами, торгуя всем, что приносило прибыль при импорте и экспорте. Он был в курсе веяний моды того времени – знал, что черный креп, привезенный в Англию французскими эмигрантами, стал использоваться для дамских платьев, затем для слуг и, наконец, для мужской одежды. Этот истинный торговец испытывал чувство благодарности к шерстяным чулкам за то, что они заставили его шевелиться и разожгли его воображение. Он совершал оптовые закупки у своих торговых партнеров, Сэмюэла и Джеймса Стэнклиффов из Галифакса в Западном райдинге Йоркшира¹²¹, таких же диссентеров, как и он, и у семейства Крузо из Норвича, иммигрантов из города Онскот во Фландрии, добрые воспоминания о которых он увековечил в своем знаменитом романе «Робинзон Крузо»¹²².

Даниель Фо стремился заработать на всем. В 1689 году он плавал в Ирландию, продавая портвейн, пиво, чулки и испанский нюхательный табак. В Британии все чаще употребляли крепкие напитки, а не только пиво и эль, поэтому импорт вина и бренди приносил большие доходы. Фо начал возить «40 000 бочек в год» вина из Порто. Будущий литератор гордился своим прекрасным вкусом, которым хвастался, дегустируя французский кларет – разумеется, исключительно по работе¹²³.

Благодаря своим путешествиям Фо познакомился с «прекрасными оливками Лукки», которые везли из Марселя в Нарбон и Бордо во Франции; там на реке 400 кораблей загружались вином для Англии. Он покупал вино в Лиссабоне и на плодородных горных склонах Малаги и выучил испанский язык, живя рядом с таможней в Севилье и Кадисе – портах, куда приходили суда из Испанской Америки. Даниель наблюдал, как «испанцы ходят, держа руки на мечах», и презирал их за леность в морской торговле, позволившую голландцам и англичанам контролировать испанскую внешнюю торговлю, «используя наши корабли в сообщении между их портами». Именно по этой причине Генри Эвери оказался втянут в экспедицию Мадрида по поиску затонувших судов. Открытие американских колоний сулило заокеанские богатства. С 1688 года Фо отправлял табак в Лондон на судне Batchelor через Мэриленд и работал с агентами в Нью-Йорке и Бостоне¹²⁴.

К тому времени Даниель Фо, как и все настоящие джентльмены, мог похвастаться жильем и в городе, и за городом. Лондонским домом купца и одновременно средоточием его бизнеса являлся Фрименс-Ярд – небольшое здание на северной стороне Корнхилла. Первый этаж занимал склад, под которым в подвале хранились драгоценные вина Фо, а на верхних этажах находились жилые помещения и контора. Фрименс-Ярд удачно располагался в нескольких минутах ходьбы от Королевской биржи – как позднее описывал Даниель, среди «двух или трех самых известных изготовителей париков, пяти или шести просторных кофеен, трех или четырех знаменитых кондитерских, одной или двух лавок, продающих бренди, и так далее; и это не в маленьких лавках или на задворках зданий, а в прекрасных домах, с высокой арендной платой и большими фасадами, в самом лучшем месте улицы»¹²⁵.

Из дверей кофеен вился пар. В этих заведениях, прозванных «пенсовые университеты»¹²⁶ (чашка кофе обошлась бы вам в один пенс), посетители читали газеты, обсуждали политику, узнавали свежие сплетни и заключали торговые сделки. К 1692 году в семье Фо было двое детей – Мария и Ханна. Фо жили безбедно, держали пятерых слуг, под настроение уезжали в свой загородный дом в Тутинге (графство Суррей) в красно-золотой карете, на дверях которой красовался герб – три грифона и девиз Jure Divino (Божественный закон)¹²⁷.

И вот, когда Даниель достиг уже всего, непомерные амбиции привели его к краху. Позже он будет сожалеть о своей «глупой склонности странствовать за границей»¹²⁸ и невозможности поделиться мудростью с молодым собой.

Итак, дело мое разрасталось; но по мере того, как я богател, голова моя наполнялась планами и проектами, совершенно несбыточными при тех средствах, какими я располагал: короче, это были того рода проекты, которые нередко разоряют самых лучших дельцов… Я отказался от надежды достигнуть благосостояния, быть может, богатства… все оттого, что меня обуревало желание обогатиться скорее, чем допускали обстоятельства. Таким образом, я вверг себя в глубочайшую пучину бедствий, в какую, вероятно, не попадал еще ни один человек и из которой едва ли можно выйти живым и здоровым¹²⁹.¹³⁰

Сожаления Даниеля Фо относились к необдуманным сделкам с заемными средствами. Он потерял значительные деньги на страховании кораблей и грузов, захваченных французскими каперами. Одно из его торговых судов выбросило на берег недалеко от города Дил в графстве Кент. После окончания шторма корабль можно было спасти, однако у местных жителей, «этих горных воров», имелись свои представления на этот счет, и они «не только украли груз, но и разломали на куски сам корабль, прежде чем удалось получить помощь… И за меньшее время, нежели можно было бы предположить, весь корабль был разграблен и выпотрошен, а товары перевезены в другое место и безвозвратно утрачены»¹³¹. Деньги Фо достались английским грабителям судов.

Соблазны океана все чаще играли судьбой его бизнес-империи. Он решил поправить финансовые дела с помощью отчаянной меры: пуститься на поиски сокровищ. Подобно Генри Эвери, сэру Джеймсу Хублону и адмиралу Артуро О’Бруину, Даниель Фо купился на байки сэра Уильяма Фипса, который в июле 1687 года вернулся в Англию с более 200 000 фунтов золота и серебра, добытых с испанского судна у берегов острова Эспаньола в Карибском море, обеспечив своим инвесторам прибыль в 10 000 процентов. Этот проект зацепил Даниеля, который не мог поверить, что богатства просто ждут, пока их поднимут из воды.

Посмотрите на путешествие сэра Уильяма Фипса к затонувшему кораблю; это был всего лишь проект, лотерея с шансами сто тысяч к одному; риск, причастности к которому устыдился бы каждый в случае неудачи; путешествие, которое было столь же смехотворным, как и сражения Дон Кихота с ветряной мельницей. Упаси Боже, чтобы люди шли за три тысячи миль в глухой угол открытого моря за песо! Они бы слагали об этом баллады, а купцы говорили бы о каждой сомнительной авантюре: «Это похоже на Фипса и его затонувший корабль»¹³².

В 1692 году Даниель Фо прознал о Джозефе Уильямсе из Корнуолла, который изобрел новый вид снаряжения для подводных работ. Фо купил у Уильямса десять акций и получил должность секретаря и казначея предприятия. Ему дали указание потратить 54 фунта инвестиций на судно, которое предполагалось сделать базой для водолазных работ. Фо занялся жонглированием финансами. Эти 54 фунта он пустил на частичное погашение своей задолженности перед Томасом Уильямсом, ювелиром с Ломбард-стрит, а водолазному консорциуму продал собственное судно Desire¹³³.

Ситуация развивалась неблагоприятно. В середине августа дельцы приехали в Фалмут в надежде проникнуть на генуэзское судно с грузом серебра, затонувшее в 1667 году у скалы Бамбл-Рок около мыса Лизард. В нескольких сотнях ярдов¹³⁴ западнее в бухте Полпеор лежало потерянное в 1619 году испанское торговое судно с серебряными слитками стоимостью 100 000 фунтов стерлингов¹³⁵. Пределом мечтаний Фо были 2500 фунтов стерлингов.

Эта мечта быстро обернулась кошмаром. На берегу Лизарда Фо и Уильямс обнаружили, что в точности та же самая идея пришла на ум и другим людям. Их опередили – «некоторые с одним видом водолазного снаряжения, некоторые – с другим; некоторые заявляли претензии на такие-то обломки, некоторые – на такие-то и такие-то»¹³⁶. К тому же в Ла-Манше бушевали осенние шторма. «С какой яростью море иногда бьется здесь о берег, – писал Фо. – Как высоко вздымаются волны, двигаясь одна за одной»¹³⁷. План быстрого обогащения провалился.

Даниель Фо попал в беду. Джозеф Уильямс, изобретатель водолазного снаряжения, подал в суд и на него, и на Томаса Уильямса – ювелира¹³⁸. Фо, никогда не упускавший подвернувшегося шанса, нагрузил свой корабль товарами из Корнуолла в эстуарии реки Фал и отправился домой в Лондон, покинув злосчастный Лизард¹³⁹. Купец оказался на краю пропасти. Пришло время исчезнуть.

В течение 1693 и 1694 годов Фо, пытавшийся скрыться от кредиторов, жил на Оркнейских и Шетландских островах около берегов Шотландии, где поначалу занимался бизнесом по ловле, вялению и продаже рыбы – главным образом трески, а затем сельди. Океан по-прежнему пленял его – как и в Корнуолле. «Если ты отвергаешь щедроты моря, то не жалуйся на бедность», – писал он¹⁴⁰. На побережье Оркнейских островов Фо ненадолго обрел утешение. «В мире нет ничего приятнее, чем стоять на берегу и смотреть на море в спокойную, хорошую погоду», – вспоминал он¹⁴¹.

Однако бизнес Фо снова провалился. Он неверно оценил расходы на управление, устройство складов и жилья для работников, строительство рыболовецких судов и аренду места для их стоянки. Ловля трески на крючок и леску не обеспечивала достаточного количества рыбы, чтобы свести баланс. Его предприятие не могло конкурировать с компаниями, добывавшими рыбу у Ньюфаундленда: пусть до этого о́строва было значительно дальше, зато корабли загружались впятеро быстрее и гораздо дешевле.¹⁴²

Неудачи в бизнесе «отвратили меня от торговых дел», признавался Фо. На протяжении 1680-х годов предприниматель позволял себе отвлекаться на литературу. Ему требовалось кормить семью, а он писал «Размышления, исторические сборники, или Фрагменты, собранные от нескольких авторов», а также памфлет с нападками на турок-османов. Заинтересованная публика начала присматриваться к нему, когда Фо пригласили присоединиться к небольшому обществу «Благородный замысел», в которое входили влиятельные люди – маркиз Галифакс, лорд Мейтленд, граф Дорсет, лорд Кавендиш, полковник Финч и сэр Чарльз Скарборо. К Даниелю относились как к молодому таланту. Внезапно он осознал, что серьезные люди, имеющие доступ к королевской семье, посвящают его в истории о короле Карле II и его дворе¹⁴³.

Фо оценил иронию ситуации, когда ненавистный многим диссентер взобрался так высоко. «Умный верткий торговец! Что за несочетаемая часть природы собрана воедино, – описывал он себя, – состоящая из прямых противоположностей? Никакие путы не удержат его; напрасно запирать его в темнице, он исчезнет в одно мгновение; вместо журнала и конторской книги он бежит к своему Вергилию и Горацию; в его журнале пиндарические оды, а в конторской книге – героические поэмы; он поистине драматичен от одного края до другого, на всей сцене своей торговли; и как первая часть всегда является комедией, так последние акты всегда включают трагедию»¹⁴⁴.

Когда Даниель Фо колесил по южному побережью, ведя торговлю в крупных портах – Бристоле, Фалмуте и Плимуте, его пути пересеклись с путями не менее амбициозного Генри Эвери. Они работали в одной области и имели сходные связи. Череда личных совпадений сближала их и превращала в братьев, объединенных трагедией, жизненными испытаниями, политикой и мечтами.

Оба родились в 1660 году¹⁴⁵. Мать Фо умерла, когда мальчику исполнилось десять лет, а мать Эвери – когда тому было всего шесть¹⁴⁶. Аутсайдеру Даниелю Фо пришлось отчаянно бороться за успех. Пусть Эвери и родился в солидном поместье, принадлежавшем благонадежному морскому капитану, который заработал достаточно, чтобы отойти от дел молодым, но отец скончался, когда сыну было одиннадцать. У обоих в душе кипела ярость. Оба жаждали оставить свой след в мире.

Генри Эвери и Даниеля Фо объединяли не только разговоры о мировой торговле, о том, что значит быть британцем, и о внешних угрозах: оба были одержимы затонувшими сокровищами. Эвери впервые обратился к этому делу в 1687 году, отправившись на поиски испанского галеона Nuestra Señora de la Concepción. Фо увлекся Джозефом Уильямсом и его новомодным водолазным снаряжением и занялся поисками испанского и итальянского серебра поближе к дому – у мыса Лизард в Корнуолле. Эвери и Фо любили приключения и риск. Они испытывали судьбу.

Пусть Даниель Фо и выбрал своей профессией торговлю, «наиболее благородный образ жизни», он рисковал закончить путь предпринимателя не в роскоши, а в лохмотьях. Попытка забраться повыше привела к катастрофе, а впереди маячило еще худшее. Чтобы избежать трагедии, настоящему купцу пришлось искать другой способ заработать на жизнь – на этот раз с помощью пера, а не паруса.

Часть вторая

Глава 6
Богатства Красного моря

«Причуде» потребовалось три месяца, чтобы совершить последний переход¹⁴⁷ и добраться до края самого богатого морского маршрута в мире. Остров Мадагаскар у восточного побережья Африки превратился в стартовую площадку для пиратских походов. Здесь моряки кренговали¹⁴⁸ свои корабли, счищая с корпусов прикрепившихся балянусов¹⁴⁹ и заменяя дырявые доски. При необходимости капитаны повышали безопасность, прибивая еще один внешний слой досок, чтобы уберечь судно от корабельных червей – молчаливых убийц южных морей¹⁵⁰. Мадагаскар оказался идеальным местом, где можно пополнять запасы воды и продовольствия, чистить пушки и писать завещания¹⁵¹.

Когда 64-пушечный корабль Генри Эвери Fancy заглянул на закрытую стоянку острова Сент-Мари, расположенного у восточного побережья Мадагаскара, экипажи стоявших там двух пиратских шлюпов в страхе выбросили свои суда на берег и побежали в лес. Ведь пред ними предстал хорошо вооруженный британский фрегат. Fancy также являлся самым быстрым кораблем в восточных морях. В балладе 1694 года его конструкция описывается так:

 
Как воск, кораблик гладок, летит, как ветер, он,
Прекрасно подготовлен, прекрасно оснащен.
И все на нем удобно для планов Эвери¹⁵²,¹⁵³.
 

Капитан рассчитывал наводить ужас на экипажи вражеских кораблей. Новоиспеченный пират усмехался, глядя на удирающих людей. Генри не уповал на удачу – у него имелся хорошо продуманный план. Зрелище, представшее его взору, когда он приблизился к берегу, убедило его в том, что Сент-Мари – самое подходящее место для того, чтобы собрать последние фрагменты головоломки. Разбитые корабли, раскиданные по берегу, – все, что осталось после успешных набегов в Красном море и Индийском океане. Мадагаскар демонстрировал явные признаки пиратской фортуны. Неподалеку от затонувших корпусов виднелись разные грузы – «китайский фарфор, снадобья и всевозможные специи, сваленные на берегу в большие кучи»¹⁵⁴. Пиратов мало волновали подобные трофеи с захваченных кораблей. Они хотели прибрать к рукам золото и серебро. Остальную часть ценной добычи оставляли гнить под солнцем, ветром и дождем на берегу острова Сент-Мари.

Экипаж Эвери уже успел почувствовать вкус славной пиратской жизни. Сначала команда взяла соль в Бонивисе, а на острове Мей подняла на борт двадцать бычков¹⁵⁵. Говядину засолили впрок. Эвери забрал воду, хлеб и рис с трех кораблей, оказавшихся не в том месте и не в то время, и уговорил поступить к нему на службу еще девять человек: на Fancy все равно не хватало людей для предстоящих сражений. Эвери взвешенно подходил к выбору целей, поскольку считал себя верным подданным британской короны. Его нравственный кодекс не допускал нападения на английские суда: «Святой Георгий чтим мной, его цвета ношу»¹⁵⁶,¹⁵⁷. Квартирмейстер капитана аккуратно выдавал расписки за взятое продовольствие.

Далее «Причуда» направилась в Гвинею на западном побережье Африки. Эвери приказал поднять английский флаг, и местные купцы прониклись ложным чувством безопасности, ошибочно приняв фрегат за какое-то старое торговое судно. Уловка сработала идеально, так что «когда они поднялись на борт, они [экипаж Эвери] удивили их, забрали у них золото, связали их цепями и посадили в трюм»¹⁵⁸. Пират Эвери добавил к своему резюме еще и работорговлю.

В 350 милях от побережья Габона, около острова Принсипи (название означает Принцев остров), где располагался португальский торговый пост, Fancy после часового боя захватил два датских торговых судна, где насчитывалось 120 человек экипажа¹⁵⁹. Одно несло 26 пушек, второе – 24. Более мощный 46-пушечный Fancy водоизмещением 300 тонн потерял в этой стычке всего лишь одного человека из восьмидесяти. Датские суда с грузом припасов и денег – 50 тонн бренди и около 640 унций золотого песка – направлялись к своим фортам в Западной Африке. Тридцать человек из числа датчан и шведов решили присоединиться к пиратам. Эвери купил ром, сахар и свежую провизию. Один из кораблей сожгли в Вандепо, другой потопили пушечным выстрелом у мыса Лопес на побережье Габона около экватора. Charles II, превратившийся в Fancy, находился в море уже шесть месяцев после бегства из Ла-Коруньи.

Месяц спустя Fancy остановился у португальского острова Аннобон в Гвинейском заливе, чтобы купить воду, апельсины и 50 свиней; за них заплатили деньгами и ручным огнестрельным оружием. Спустя еще двенадцать недель Генри Эвери шагнул на тропические пляжи Мадагаскара и глубоко вдохнул запах соблазнов Востока. Он прибыл к стартовым воротам приключения всей своей жизни. К этому времени в его экипаже насчитывалось 52 француза, 14 датчан, остальные были англичанами, шотландцами и ирландцами. После ухода «Причуды» из Испании прошло десять месяцев.

Рассматривая с палубы бухту острова Сент-Мари, Эвери увидел восьмиугольный форт, оборудованный сорока пушками, снятыми с какого-то португальского корабля. Он защищал раскиданные хижины и десятки складов¹⁶⁰. Мадагаскар представлял собой рай для пиратов, идеальное место, чтобы укрываться от врагов в бесчисленных бухтах и прекрасных естественных гаванях; здесь можно было найти все необходимое для команды, отправляющейся в рейд. В теплый голубой Индийский океан спускались длинные белые песчаные пляжи; их небольшой уклон идеально подходил для снятия пушек с Fancy и кренгования корпуса – моряки сдирали морские желуди и водоросли и заменяли прогнившие доски.

Мадагаскар был щедр на природные блага: «Он обладает всем потребным для жизни и не уступает никому ни в благотворности воздуха, ни в плодородии почвы. Моря вокруг него изобилуют рыбой, леса – птицей, а недра – полезными ископаемыми»¹⁶¹. Земля рождала райские плоды – ананасы, апельсины, лимоны, бананы, кокосы, ямс и рис. Рацион пиратов включал мед, курицу, черепаху, рыбу и говядину¹⁶².

Сент-Мари – единственное место, где пираты могли найти комфортное убежище, отстоявшее от Аравии и Индии на расстояние возможной атаки. В качестве базы снабжения Мадагаскар начали использовать карибские буканьеры, появившиеся в Индийском океане в 1680-х годах¹⁶³. Генри Эвери видел, что в 1695 году на острове по-прежнему отсутствовали закон и власть. Над стенами форта не развевался флаг ни одной европейской державы. Эта вольница оставалась идеальным местом для подготовки нападения на восточное побережье Африки, плаваний через Индийский океан до Суматры (современная Индонезия), грабежей в Красном море или рейда к Малабарскому берегу и Оманскому заливу. Слюнки текли от такого спектра возможностей.

Бизнес в пиратском городке Сент-Мари подразумевал общение с Адамом Болдриджем – сыном плантатора и главным воротилой Восточной Африки. Американец английского происхождения, Болдридж, сбежав после убийства человека на Ямайке, построил в январе 1691 года первый деревянный форт на острове¹⁶⁴. Болдридж устроил торговый пост на Сент-Мари и заручился поддержкой местных жителей, пообещав западные товары и военную силу. Конструкция его форта – сначала деревянного, а затем каменного – копировала европейские форпосты работорговцев и золототорговцев, усеявшие побережье Западной Африки. Разница в том, что форты Голландии, Португалии, Англии и Франции финансировались и управлялись сверху – посредством акционерных компаний, пайщиков и королевских лицензий. Небольшой торговый узел на Сент-Мари построили «снизу» – изгои общества объединились, чтобы обслуживать пиратов и морских бродяг.

Дела Адама Болдриджа шли хорошо. На Мадагаскаре отсутствовали таверны и бордели. Западные бытовые товары продавал или обменивал исключительно Болдридж. Его склады пополнял Фредерик Филипс – голландский купец, эмигрировавший в 1650-х годах в Новый Амстердам – колонию, которая в 1664 году стала Нью-Йорком. Там Филипс женился на богатой вдове, владевшей несколькими кораблями и участками под застройку на Манхэттене¹⁶⁵.

Болдридж дешево скупал у пиратов захваченные индийские ткани, китайский шелк, ситец, наркотики, специи, алмазы, золото и валюту. В свою очередь, он продавал джентльменам удачи абсолютно все – от одежды, рома и пороха до садовых инструментов и Библий¹⁶⁶. Болдридж мог назначать цены по своему желанию – его магазин был единственным в городе. Вино на Сент-Мари охотно покупали по ценам, в пятнадцать раз превышающим нью-йоркские. Ром, купленный по два шиллинга за галлон, продавался по три фунта за галлон¹⁶⁷. Сверхприбыль.

Имея деньги, о которых большинство моряков могли только мечтать, пираты Мадагаскара «вели самую беспутную и нечестивую жизнь, похищая и растлевая жен и дочерей туземцев, и жили вследствие этого в состоянии непрерывной войны»¹⁶⁸. Пираты «брали в жены самых красивых негритянок, причем не одну и не двух, а столько, сколько им хотелось, – писал Чарльз Джонсон во “Всеобщей истории пиратства”, – так что каждый из них обладал таким же большим сералем, как и владыка Константинополя»¹⁶⁹.

Для большинства пиратов Мадагаскар был страной свободы – Либерталией, – где нет королей и королев, а важно мнение людей¹⁷⁰. Генри Эвери смотрел глубже. Все атрибуты грабежа и торговли между Востоком и Западом были лишь вишенкой на торте главного бизнеса острова. Корабли Филипса проходили более 8500 миль не ради золота и серебра, а за гораздо более востребованным в Америке товаром: африканскими рабами.

В конце 1650-х годов Голландская Ост-Индская компания начала забирать на Мадагаскаре «сильных, крепких и грубо сложенных» африканцев, чтобы продавать их на плантации Маврикия, Батавии и Кейптауна. Французам рабы требовались для новой колонии на острове Бурбон (современный Реюньон), расположенном в четырехстах милях к юго-востоку от острова Сент-Мари, а англичанам – для острова Святой Елены и Суматры в далекой Индонезии¹⁷¹.

При первом появлении европейцев местные жители демонстрировали осторожность и недоверчивость. Но позже малагасийцы сами стали разжигать костры, чтобы привлечь корабль к берегу. Европейские торговцы обменивали на рабов бусы, безделушки, медь, латунную проволоку, испанские песо. К концу XVII века, когда пираты набрали силу, самой ходовой валютой стали мушкеты. Мужчина стоил «один буканьерский мушкет¹⁷² и один торговый мушкет¹⁷³, две мерки пороха (фунты), 30 кремней и 30 круглых пуль. Женщина – два торговых мушкета, кварту пороха, 30 кремней и 30 круглых пуль. Мальчик – буканьерский мушкет, пинту пороха, 30 круглых пуль и 30 кремней»¹⁷⁴.

Скрывшийся с Ямайки Болдридж любил изображать из себя спасителя местных жителей от междоусобиц. Он писал, что после его появления в Восточной Африке «множество негров переехали ко мне с острова Мадагаскар и поселились на острове Сент-Мари, где я мирно уживался с ними, помогая им выкупить их жен и детей, которых до моего появления на Сент-Мари захватили другие негры к северу от нас примерно в 60 лигах»¹⁷⁵. Эвери узнал, что, как и в целом в Африке, у малагасийцев имелись многочисленные князьки, которые постоянно воевали между собой. Пленников либо убивали, либо продавали в рабство. Работорговец Роберт Друри назвал частые распри малагасийцев «повальным злом этого острова»¹⁷⁶. Но если бы не жадность европейцев и американцев, не было бы и спроса на работорговлю.

Заключение союза с вожаком пиратов с его несоизмеримой огневой мощью гарантировало победу. Взамен люди типа Болдриджа получали столько африканских рабов, сколько им требовалось. Некоторые рабы работали здесь же, выращивая рис, охотясь и ловя рыбу, но большинство людей увозили с острова. Пираты «пользовались своей властью как тираны»¹⁷⁷.

Если на побережье Западной Африки, где располагались базы крупных европейских государств и действовали их монополии, торговцев, не имевших королевской лицензии, считали преступниками, то Восточная Африка давала им широкое поле деятельности. С 1670-х годов малагасийских рабов переправляли в британские колонии в Вест-Индии, Массачусетсе и Нью-Йорке, что нарушило доминирование Королевской африканской компании в сфере трансатлантической работорговли¹⁷⁸.

К тому моменту, когда Генри Эвери стал пристально следить за делами на северо-востоке Мадагаскара, на пике своего могущества были купцы Фредерик Филипс и Стивен Деланси: они везли из Нью-Йорка товары, людей и почту, а возвращались из Африки с грузом пиратской добычи и пользующегося спросом «балласта» – рабов. Жизнь человека ценилась на Мадагаскаре дешево: один раб стоил около десяти шиллингов; в то время как в Западной Африке его цена составляла три или четыре фунта¹⁷⁹. В письме, которое нью-йоркский торговец Филипс написал Болдриджу, он подтверждает колоссальную наценку в Нью-Йорке, где «за негров в наше время можно выручить тридцать фунтов за голову и больше… Именно в неграх я нахожу свою главную прибыль. Все прочие виды торговли я считаю побочными»¹⁸⁰. Другие купцы утверждали, что могут купить «крепкого парня… за старую одежду»¹⁸¹.