Читать книгу: «Король пиратов. Удивительная история Генри Эвери и зарождение Золотого века пиратства», страница 2

Глава 2
Лишенный наследства

Море было в крови молодого Генри Эвери. Он вырос на причалах и палубах деревянных кораблей в портах Байдефорда и Плимута в Девоне³². Его отец несколько лет гнул спину на службе у короны, затем стал самостоятельным торговцем и заработал репутацию весьма умелого моряка.

Когда появились деньги, семья Эвери переехала в элегантное поместье в Кэттедауне в Плимуте, «на возвышенности с видом на морской залив»³³. На короткое время молодой Генри попал в отличные условия. У него имелись все основания полагать, что таково его естественное положение в обществе. Генри, внимательно наблюдавший за тем, как отец общается с людьми, обладал вспыльчивым характером и не терпел дураков. Даже в школе «он демонстрировал признаки такого дерзкого и властного гения, что некоторые из его соучеников сильно беспокоились и подавали на него множество жалоб за его тираническое обращение»³⁴. Мало кто мог предположить, что за этими золотыми годами последует падение.

Мальчик проводил свободное время, слоняясь по мощеным улочкам Плимута и исследуя пристани, глубоко вдыхая запах смолы, пота, а также хмеля, масла и фруктов из упавших ящиков. Многие семьи зарабатывали ткачеством, кожевенными работами, варкой пива для вечно жаждущих моряков; неизменным спросом пользовалась рыба. Генри наблюдал, как деловитые купцы и тяжело загруженные торговые суда приходят и уходят – Вест-Индия, американские колонии и Средиземноморье. Он болтал со старыми моряками, чинившими паруса, и грузчиками, закатывавшими деревянные бочки на склады.

Больше всего юный Генри любил слушать рассказы о старом Плимуте в те радостные моменты, когда его отец оказывался дома между плаваниями. Пусть городок был невелик, но он слыл главным портом Англии. Пока Генри, пытаясь поспеть за широким шагом отца, бежал вприпрыжку вдоль крутого скалистого склона, на котором сотни лет назад высекли изображения сражающихся Коринея и Гогмагога³⁵,³⁶, Эвери-старший показывал достопримечательности города. Местные пещеры полнились древними человеческими костями, возраст которых, как утверждалось, исчислялся десятками тысяч лет³⁷.

Юный Генри мечтательно рассматривал скользкую, покрытую бурыми водорослями набережную, откуда Томас Стакли отправился во Флориду, а сэр Уолтер Рэли – в Гвиану. На площадке рядом легендарный сэр Фрэнсис Дрейк, уже совершивший к тому времени кругосветное плавание, в 1588 году спокойно закончил партию в кегли и только потом отправился на встречу с Непобедимой армадой – самым большим флотом, когда-либо вторгавшимся в Англию: 73 корабля, 2431 орудие³⁸.

Отец рассказывал сыну, как в 1606 году король Яков I предоставил Плимутской компании королевскую хартию на создание поселения на североамериканском побережье, известного как Виргиния³⁹. Генри подслушивал тихие обсуждения купцов, каким образом лучше всего присвоить груз с призовых судов, захваченных у врага и отбуксированных в порт. Он узнал, что преступление – законное пиратство – может принести хороший куш. Плимут был городом искателей приключений, и юный Генри отчаянно стремился вступить в их ряды, чтобы оставить свой след в мире.

Вот только судьба не уготовила Эвери легкого пути. Шли годы, и ситуация ухудшалась. Мать умерла, когда мальчику было шесть лет, отец – когда ему было всего лишь одиннадцать⁴⁰. Утратить семью, любовь и поддержку – плохое начало жизни, которая позже станет еще тяжелее. Генри узнал о человеческой подлости еще до того, как его голос начал ломаться.

После смерти отца заботы о мальчике легли на плечи тети Норрис и купца Бартоломью Ноулза, друга семьи. Спустя четыре года тетя умерла, и Эвери, оставшийся один как перст, унаследовал «приличное поместье» стоимостью 500 фунтов, а вместе с ним «статус и состояние»⁴¹. Шестнадцатилетний юноша обладал богатством, но не считался благородным. Выросший у воды, Генри отправился в море юнгой, но быстро поднимался по карьерной лестнице, проявив «необычайную готовность к морской практике»⁴². Ноулз, теперь уже его управляющий, видел, как хорошо парень адаптировался на море, и предложил ему устроиться на военный корабль Resolution, который направлялся в Алжир в Северной Африке, чтобы уничтожить логово тамошних пиратов⁴³.

Генри Эвери предстояло многому научиться. Далее он нанялся на военный корабль Nonsuch, отправлявшийся в Вест-Индию для защиты английских плантаций от нападений испанцев. Эти опасные приключения «переполнили его надеждой на успех в будущих столкновениях и добавили храбрости»⁴⁴.

Пока Генри Эвери геройствовал, сражаясь с врагами в чужих землях, Бартоломью Ноулз учуял выгоду и привел в исполнение «давно задуманные коварные планы»⁴⁵. Вороватый юрист подделал документы на поместье Эвери в Кэттедауне, когда хозяин ушел в море. Наследство юноши оказалось в руках интригана. Когда Генри с большими надеждами вернулся в Плимут, то обнаружил, что Ноулз умер, а принадлежащая Эвери по праву рождения собственность находится у чужих людей. Эвери потратил на судебные тяжбы с семьей Ноулза жалованье, полученное в плаваниях, но проиграл⁴⁶. Он в гневе обвинял «и судью, и жюри, и приписывал им предвзятость и взяточничество»⁴⁷. Молодой Генри не мог даже утешиться в объятиях девушки, с которой обручился. Пока он воевал в Алжире за короля и страну, дочь фермера, в которую он влюбился, сбежала с хозяином постоялого двора⁴⁸.

И тогда в нем что-то оборвалось. Генри Эвери, с которым обошлись «скандальным и несправедливым образом»⁴⁹, превратился в бурлящий котел ярости с «огненным нравом»⁵⁰. Он собрал все свои пожитки и, с юности «обученный морскому делу»⁵¹,⁵², отправился в Лондон. И все же этот человек всегда любил своего короля и страну. Что касается коррумпированных людей, злоупотребляющих властью и высокими постами, то «он питал смертельную ненависть ко всему народу из-за вреда, причиненного несколькими личностями»⁵³. Единственным убежищем, единственным местом, где он чувствовал себя по-настоящему вольно, оставалось открытое море. Генри Эвери должен был что-то сделать со своей злополучной жизнью. Сирота и несостоявшийся владелец поместья поклялся, что, как только представится возможность, он «отомстит врагам своей страны»⁵⁴.

Несколько лет об Эвери не было слышно. Безрассудный, беспечный, полный «необычайной энергичности и пылкости»⁵⁵, он командовал брандером во время англо-голландской войны, проявляя лихость и, казалось, ища смерти⁵⁶. Один из моряков вспоминал, как видел его в бою: «Весь в огне, он сцепился с высоким Голландцем [голландским кораблем]… густые ливни смертельного града пронзали горящую парусину – они стояли борт о борт, он был первым и последним в опасности – мы видели, как они оба взорвались, страшный удар в бурном водовороте закружил волны»⁵⁷.

Все это время Эвери с тяжелым сердцем ждал благоприятного момента. Он «объявил войну человечеству, отрекся от прав, для которых был рожден как член общества»⁵⁸. Когда он сделал шаг к «мятежу в аду»⁵⁹, месть оказалась сладкой.

Глава 3
Аутсайдер

Старая Англия без особой терпимости относилась к «иным» – тем, кто отличался в культурном или религиозном отношении, будь то цвет кожи или выбранный бог. Прежде чем написать «Робинзона Крузо», стать великим романистом и приложить руку к блокбастеру XVIII века «Всеобщая история пиратства»⁶⁰, Даниель Дефо – или Фо, как его назвали при рождении, – значительную часть жизни прожил в тени комком нервов. Семья Фо происходила из ветви пуритан, известных как диссентеры⁶¹. Эти протестанты не соглашались с официальными идеями англиканской церкви. Пренебрежение взглядами большинства рисовало мишень на спине Даниеля – разгуливал ли он по улицам, стремился ли получить образование или искал работу, и обида на людей сделала его еще большим аутсайдером, нежели Генри Эвери.

Даниель Фо родился в оживленном лондонском приходе Сент-Джайлс в районе Крипплгейт за северными стенами города. Всю жизнь он ощущал себя изгоем. Его детство и юность пришлись на сумбурное нестабильное время. В 1660 году, когда родился Фо⁶², на престол вернулась династия Стюартов. Начались гонения на пуританскую веру семьи Даниеля. В эти дни ужасов, немыслимых даже для взрослого человека, не говоря уже о маленьком мальчике, казалось, что близится конец света. В 1665 году в город пришла бубонная чума, убившая более 70 000 лондонцев. Из 20 000 жителей Крипплгейта умерло почти 8000. Не успел город перевести дух, как в сентябре 1666 года Великий пожар уничтожил две трети Лондона, стерев с лица земли средневековый город деревянных домов, лавок и складов⁶³.

Затем в июне 1667 года, во время Второй англо-голландской войны, город охватила паника, а нация подверглась унижению. Голландские суда поднялись по реке Медуэй, потопили и захватили несколько английских военных кораблей и без помех ушли⁶⁴. Пальба голландских судов доносилась до Лондона. Существовал риск, что враги пронзят сердце Англии. Мальчику исполнилось семь, и он чувствовал, как Лондон окутывают холод и страх.

Примерно в десять лет Даниель лишился единственной надежной опоры – семьи⁶⁵. После смерти матери Элис мальчик остался неприкаянным в нестабильном мире. Отец Джеймс чаще отсутствовал по делам, нежели находился дома, и Даниель оказался предоставлен самому себе – тони или выплывай.

Приверженность вере открывала дорогу неприятностям. Семья Фо поддержала своего пастора Сэмюэля Эн-несли, когда тот отказался подчиниться Акту о единоверии 1662 года⁶⁶ и использовать новую Книгу общих молитв во время церковных служб. Два года спустя группам более чем из пяти человек запретили совершать богослужение, если они не соглашались использовать официальный молитвенник. В 1672 году винтики террора затянулись, и преследования инакомыслящих протестантов усилились. Более трех тысяч священнослужителей оставили свои посты, не приняв Акт о единоверии⁶⁷. Еще 8000 заключенных протестантов-диссентеров за время правления короля Карла II умерли в тюрьмах⁶⁸.

Молодой Даниель с опаской смотрел на папизм и угрозу захвата власти католиками. Диссентеров приводил в ужас король-католик – Яков II, герцог Йоркский, брат короля Карла II, вступивший на престол после смерти Карла. Меньшинство, к которому принадлежал Даниель Фо, составляли отчаявшиеся люди; их преследовали суровые законы, их запугивали, на них доносили. Когда лондонские колокола призывали верующих к субботней молитве, этот звон не предназначался для юноши.

Вера не позволяла семейству Фо поступать на государственную службу. Неограниченные возможности сулила торговля: на фоне нового дивного⁶⁹ Лондона, который возник на обломках, оставшихся после Великого пожара и «черной смерти», у Британии пробудились мировые амбиции. Даниель Фо родился и вырос в семье состоятельного изготовителя свечей, который воспользовался этими возможностями, занявшись заморской торговлей, и стал успешным игроком в столичном бизнес-сообществе.

В юности Даниель провел много счастливых часов со своим дядей Генри в Олдгейте, в восточной части города. Успешный шорник, Генри владел большим домом с шестью очагами⁷⁰, который окружали склады⁷¹. В мастерской, наполненной запахами свежей кожи, Фо с замиранием сердца слушал рассказы о делах дяди, торговавшего с развивающимися британскими колониями в Америке. Разговоры о больших прибылях за океаном будоражили воображение Даниеля. Как у Робинзона Крузо, у него возникла «страсть к скитаниям», которая поспособствует его будущей карьере. Неслучайно Дефо писал об одиноких и маргинальных личностях, обретавших новую идентичность, самосознание и статус. Тексты овеществляли его собственные мечты.

Джеймс Фо, серьезный пуританин, не одобрявший скандальные события при дворе, бессмысленные пьесы, игорные столы, общественные танцевальные и концертные залы, процветавшие в светском Лондоне, работал день и ночь, чтобы подготовить сына к жизни. К 1671 году «торговец сальными свечами» выбился в «джентльмены»⁷². Сыну требовалось образование, подобающее такому статусу.

С шестнадцати лет Даниель посещал академию Чарльза Мортона в Ньюингтон-Грин на севере Лондона – оптимальный вариант для сыновей преуспевающих диссентеров, которым запрещалось учиться в Оксфорде и Кембридже⁷³. Хотя учителя-священники вроде Мортона проявляли крайнюю осторожность в страхе перед «полицией мысли», Фо получил первоклассное образование. Мортон – выдающийся ученый, до наступления плохих времен работавший в Оксфорде – позже уехал в Америку, где возможностей было больше, и стал первым вице-президентом Гарвардского колледжа⁷⁴.

За годы учебы в академии Мортона в 1676–1680 годах Даниель Фо проникся устойчивой ненавистью к правящей элите. Подросток стал ершистым. Чего бы он ни достиг, ему не светило попадание в сильные мира сего. Когда Фо начал заявлять о себе в литературе, критики отпускали обидные шуточки по поводу его плохой латинской грамматики. Писатель-сатирик и автор политических эссе Джонатан Свифт назвал Даниеля «неграмотным». Фо ответил, что предпочитает быть человеком, умудренным опытом, а не «ученым дураком». Ситуация сильно давила на Даниеля. Он мечтал стать героем, святым или правой рукой какого-нибудь великого деятеля.

Благодаря юношеским пробам пера и библиотеке академии Мортона (хотя она оставляла желать лучшего по сравнению с собраниями Оксфорда и Кембриджа) Фо стал любителем библиотек, запойным читателем книг, а позднее – жадным их приобретателем. Даниель чурался религиозной литературы пуритан. Оливер Кромвель и поэт Джон Мильтон его не впечатляли. Героями Фо были путешественник сэр Фрэнсис Дрейк и король Швеции Густав II Адольф, превративший свою страну в европейскую сверхдержаву⁷⁵. Юноша погрузился в рассказы о путешествиях и утверждал, что изучил все истории, изданные на английском языке. Библиотеки сыграют важную роль в будущей тайной жизни писателя.

Если бы его отец настоял на своем, то после обучения на священника юный Даниель вступил бы в ряды клира. Но религиозный кризис разрушил эти надежды. Переломный исторический момент вдохновил Фо на смену цели. Во время каникул Даниеля в обществе кипели яростные споры по поводу «Папистского заговора» – якобы существовавшего в 1678 году плана иезуитов убить короля Карла II и сделать правителем его брата-католика Якова⁷⁶. В 1681 году Карл II распустил парламент, пытаясь не допустить Якова к трону. Бурная общественная жизнь перевесила для Даниеля Фо унылую карьеру священнослужителя.

Фо озаботился приобретением навыков выживания. Он учился драться, чтобы защищать себя. Литератор, который намеревался торговать вином и бренди, начал зависать в тавернах, развивая тонкий вкус, и смотреть пьесы в театре. «Легионы сильных похотей внутри» (как выразился сам Фо) усилили ощущение, что церковь – не его призвание. Позже он описывал, как во сне «дьявол соблазнял [его] женщинами, прекрасными дамами в постели с ним, а также дамами его знакомых, которые предлагали ему свои услуги», и «для него, человека добродетельного и нравственного, это стало самым большим сюрпризом, который только можно вообразить». Даниель никогда не забывал об этих страстях, «роковых и презренных желаниях, которые рвались из снов наружу слишком сомнительным огнем»⁷⁷.

За несколько недель до своего девятнадцатилетия, все еще учась в академии Мортона, Даниель Фо, похоже, поддался жажде странствий. Не получив одобрения отца и, возможно, заручившись поддержкой одного богатого соученика, юноша отправился в путешествие по Европе. Как он позже напишет, «джентльмену всегда следует повидать мир, прежде чем ограничить себя какой-либо его частью»⁷⁸.

К зиме 1679/80 года трехлетнее обучение в академии подошло к концу. Даниелю Фо – чересчур умному диссентеру и аутсайдеру, который хотел доказать, что мир ошибается, – теперь требовалось зарабатывать на жизнь. Как бы он ни изображал из себя мудреца – отрешенного, критичного и радостного созерцателя общества, – он хорошо понимал, что семья Фо не относится к благородным джентльменам. В силу рождения Даниель ненавидел «идолопоклонников, поклоняющихся гербам и атрибутам успеха и оценивающих людей по геральдическим украшениям их домов»⁷⁹, тем более что втайне ощущал, что эта предвзятость скажется на его собственной судьбе.

Затяжная обида на правящую элиту, осложненная мечтаниями о славе, привела юношу к блестящей и неожиданной карьере. Однако все началось с тяжелой работы. Мечтателю Даниелю Фо предстояло стать настоящим торговцем – подобно отцу и дяде. Приключения и опасности откладывались.

Глава 4
Выбор пиратского поприща

Сделав море своим домом, Генри Эвери отправился на поиски приключений – проявляя при этом такую любовь к опасностям, что друзья подозревали, что он сознательно ищет смерти. Его поведение было разгульным, дерзким и нечестивым. По воспоминаниям самого Эвери, в те годы

я совершенно не годился, чтобы мне вверяли свободу, ибо был настолько готов к любым злодеяниям, насколько может быть готов молодой парень, у которого в голове не найдется ни одной вложенной твердой мысли. Как вы слышали, образования я не получил; и все жизненные перипетии, через которые я прошел, полнились опасностями и отчаянными обстоятельствами; но я был так молод или так глуп, что избежал связанных с ними горестей и тревог – поскольку не понимал их направленности и последствий⁸⁰.

Послужив на 64-пушечном военном корабле Rupert и 90-пушечном Albemarle, а также, возможно, на кораблях Королевского военно-морского флота Resolution и Edgar, Эвери отправился в Вест-Индию на корабле HMS⁸¹ Nonsuch, чтобы охранять английские плантации от нападений испанцев⁸². Самый порочный город мира – логово пиратов Порт-Ройал на Ямайке – вскружил голову буйному молодому человеку. Неуемный Эвери пересел на буканьерское судно в своем «стремлении к грабежу»⁸³. Он вернулся в порт с испанскими золотыми и серебряными слитками, которые убедили его поставить свою жизнь на кон и стать пиратом.

К этим годам относится одно из редких описаний Генри Эвери. Утверждалось, что он «толст, имеет беспечный жизнерадостный характер», чрезвычайно одарен в математике и искусстве навигации. В повседневной жизни он придерживался «многих принципов морали». Эвери проявлял «сильную природную рассудительность» и обладал «искусством завоевывать расположение моряков». Что касается темперамента, то Генри обычно был «отважен и благодушен, если его не провоцировали, но при этом дерзок, неспокоен и злопамятен до последней степени, если его обманывали»⁸⁴. Не тот человек, с которым хотелось бы пересечься.

Так началась «жизнь странника». В заливе Кампече у берегов Мексики Эвери начал строить планы, как заполучить хороший корабль и распорядиться своим состоянием. До сих пор он атаковал исключительно испанские суда и никогда не нападал на англичан или голландских союзников. Все изменилось, когда Эвери перебрался на английский корабль, оказавшийся «на службе у дьявола», и вынужденно присоединился к «войне со всем человечеством»⁸⁵.

Его домом стал 16-пушечный пиратский корабль, которым командовал капитан Красная Рука, прозванный так за кровь, которую он охотно пускал кулаками; на нем плавали «сто шестьдесят крепких парней, таких смелых и ожесточенных, каких я никогда не встречал ни при каких обстоятельствах»⁸⁶. От Кубы до Подветренных островов, от Санто-Доминго до Флориды и Бразилии авантюристы не брезговали в еде ничем, что попадалось им на пути, будь то пингвины, тюлени или козы, и делили между собой добычу – ром, индиго, сахар, говядину, пиво и деньги. На этом поприще Эвери упражнялся четыре года, с энтузиазмом участвуя в рейдах, и «через малое время новизна преступления исчезла, и мы ожесточились, как и все остальные»⁸⁷. Красная Рука любил Эвери, доверял ему, назначил старшим и интересовался его мнением в сложные моменты.

Недалеко от Санто-Доминго пираты захватили испанский корабль, на котором нашли «65 000 песо серебром, немного золота и два ящика жемчуга большой стоимости». У островов Хуан-Фернандес около Чили они захватили торговое судно «с грузом 160 000 песо золотом… не хуже любого другого в мире: это было яркое зрелище, достаточное, чтобы ослепить глаза тех, кто смотрел на него». В конце концов «дикий пес» Красная Рука распрощался с жизнью, погнавшись за двумя кораблями, перевозившими серебро из Чили в Лиму (Перу). В завязавшейся перестрелке бортовой залп испанской артиллерии снес Красной Руке голову. Эвери, которого команда выбрала капитаном, получил свою долю добычи, состоявшей из «116 сундуков песо в виде монет, 72 брусков серебра, 15 мешков кованой посуды», предназначенной для пожертвования Пресвятой Деве в церковь, и «примерно 60 000 унций золота, частично в виде маленьких слитков, частично в виде песка»⁸⁸.

В конце лета 1693 года в бухте Ла-Коруньи бросили якорь четыре корабля. Они добрались до побережья Северной Испании, пройдя тысячу миль от Ла-Манша. Моряки, с любопытством разглядывавшие портовый город, раскинувшийся перед ними, как на картинке, испытывали смешанные чувства. Они добровольно согласились на это приключение, если не считать небольшой группы больных и раненых моряков, которых забрали из тюрьмы⁸⁹. В течение многих войн эта бухта являлась пристанищем для флота Испании – смертельного врага Англии. Теперь две державы оказались партнерами в совместной экспедиции. Англичане знали, что недоверие взаимно: город тоже недоволен их прибытием. Чем быстрее флот разберется с документами и отправится в Америку, тем лучше.

Экспедицию окружали скандалы, все шло не так. Мероприятие, готовившееся с 1688 года, обернулось политическим кошмаром для самых великих умов. План принадлежал Артуро О’Бруину, ирландцу-католику и наемнику, вынужденному уехать в Испанию из-за разъяренных протестантов своего острова. О’Бруин не собирался жить тихо и к 1688 году добрался до поста фельдмаршал-лейтенанта Атлантического флота Испании⁹⁰.

На великосветском пиру правящая верхушка Мадрида выразила сожаление по поводу того, сколь много испанских кораблей потерпели крушение у берегов Испании и Америки. Если бы удалось поднять этот груз, королевская казна бы переполнилась. Испания конца XVII века сильно отличалась от Испании начала того же столетия. Золотой век закончился. Сейчас Британию и Испанию объединяла безнадежная задача – «уничтожить эти постоянные разбойничьи логова» в Вест-Индии, очистив моря от буканьеров⁹¹. Экспедиция по добыче сокровищ решила бы обе проблемы.

Большинство этих разбойников – английские пираты, которые беспрепятственно наведывались на Британские острова, не заботясь о том, что их могут упечь за решетку. В конце своего правления король Карл II признался испанскому послу в Англии дону Педро Ронкильо Брисеньо, что укрывательство пиратов на Ямайке – «трудноизлечимая зараза»⁹². После смерти брата новый король Яков II приказал губернаторам колоний заняться пиратами, однако пустое сотрясание воздуха результатов не дало. Чтобы избавить Америку от подобной угрозы, требовались хорошо вооруженные войска. Но кто их снарядит?

Затем пришло озарение. В 1687 году внимание Ронкильо привлекло триумфальное возвращение в Лондон Уильяма Фипса, отыскавшего сокровища испанского галеона Concepción у острова Эспаньола в Карибском море. Страну охватила золотая лихорадка, и прожектеры, стремившиеся быстро разбогатеть, ринулись заключать сделки в надежде добыть богатства с морского дна. Лондонские спекулянты «ликовали, подсчитывая деньги», писал Ронкильо⁹³.

Если бы Мадрид пообещал отдать О’Бруину часть сокровищ, поднятых с затонувших испанских кораблей, то его инвесторы вполне могли бы снарядить эскадру для борьбы с пиратами и контрабандистами. Испании же не пришлось бы платить ни единого песо. Время им благоприятствовало. Новый король Англии Вильгельм III заключил союз с Испанией против Людовика XIV, и теперь они бок о бок сражались в Девятилетней войне (1688–1697), объединенные «галопирующей» франкофобией. План предусматривал «дойти до Америк, спуститься к затонувшим кораблям, вооружить эскадру из пяти судов в качестве каперов, чтобы очистить те моря от врагов, пиратов и незаконной торговли, а также выбить врагов с любой из территорий Вашего Величества, которые они занимают»⁹⁴.

30 октября 1690 года О’Бруин, получивший звание адмирала, заключил договор на восемь лет. Условия выглядели достаточно разумно: королю Испании отходила треть всех добытых сокровищ, а также все пушки с обнаруженных под водой испанских военных кораблей и треть пушек с невоенных. Жалованье всем участникам, включая О’Бруина, предполагалось выплачивать из прибыли экспедиции. Испания ждала для себя золотой дождь⁹⁵.

В конечном счете план сорвался (а Генри Эвери решился на свой отчаянный шаг) из-за «мелкого шрифта». В мае 1691 года адмирал О’Бруин подписал соглашение, что две трети из тысячи нанимаемых им людей должны быть испанцами, а остальные – католиками римского обряда⁹⁶. Эту немаловажную деталь О’Бруин держал в секрете и просто проигнорировал. В итоге это вышло ему боком.

Сделка предусматривала, что О’Бруин снарядит за свой счет флот из пяти фрегатов, самый большой из которых должен иметь водоизмещение не менее 600 тонн, нести не менее 50 пушек, 250 матросов и 100 солдат. Чтобы подсластить эту пилюлю, долю испанского короля впоследствии урезали с одной трети до одной пятой от всех полученных доходов. Однако ужесточились требования к источнику средств, которые может привлечь адмирал: инвесторы должны быть «испанцами или вассалами Его Величества или женатыми ирландцами, проживающими в Кастилии»⁹⁷. Абсолютно невыполнимые условия.

Тем не менее О’Бруин, отчаянно желавший заключить сделку, поставил свою подпись и быстренько проигнорировал это условие. Чтобы повысить шансы на успех, в 1692 году он нанял Джона Стронга – того самого специалиста по погружениям, который обеспечил грандиозный успех Фипсу. Затем он привлек влиятельного купца и одного из учредителей Банка Англии сэра Джеймса Хублона. Получив 40 000 фунтов от сэра Джеймса и других крупных предпринимателей лондонского Сити⁹⁸, адмирал смог нанять экипажи для 50-пушечного корабля Charles II, 44-пушечного Santiago (James), 24-пушечного Espiritu Santo (Dove) и небольшого корабля-разведчика Seventh Son. Его флагманским кораблем стал Nuestra Señora de la Concepcion, вооруженный 54 орудиями. В конце лета 1693 года после успешного испытания водолазного снаряжения Стронга в Темзе флот О’Бруина приготовился отплыть из Англии⁹⁹.

Генри Эвери почуял возможность разбогатеть и нанялся на должность старшего помощника на судно Dove. В Ла-Корунье экипажу сообщили о короткой остановке для получения пропусков и инструкций для Америки, после чего плавание предполагалось продолжить. Однако документы не приходили. Шли недели. Моряков дурно кормили, они опасались сходить на берег, чтобы не сталкиваться с толпой надоедливых нищих и босоногих девушек, потешавшихся над иностранцами. Команде приходилось проводить много времени в тесных и смрадных непроветриваемых помещениях под палубой корабля.

Ла-Корунья имела плохую репутацию у английских мореплавателей – именно отсюда в 1588 году на Британские острова выдвинулась Непобедимая армада – 131 корабль¹⁰⁰ и более 25 000 матросов, солдат и офицеров¹⁰¹. Генри Эвери – который провел детство в Плимуте, где сэр Фрэнсис Дрейк готовился вступить в бой с армадой, – не питал любви к Ла-Корунье и ее жителям.

Проведя восемь месяцев в море и в порту и не получая жалованье уже полгода, экипаж начал выражать недовольство. Когда несколько человек потребовали выплатить причитающиеся им деньги, их бросили в тюрьму. Зачинщикам объявили, что король Испании Карл II, может быть, «заплатит им или повесит, если ему будет угодно». Испанцы обращались с командами английских кораблей как с «контрабандистами» и «пиратами»¹⁰².

Эвери почувствовал неладное. Он был не одинок. Между ирландскими католиками и английскими протестантами образовалась трещина. Один из католиков в команде открыто заявлял, что английский король Вильгельм III – преступник. «Будь проклят король, провалиться ему в ад», – изрыгал он заплетающимся языком, употребив слишком много пива. Протестанты со своей стороны палубы жаловались на «вероломных испанцев»¹⁰³.

После того как Эвери присмотрелся к происходящему и собрал кое-какие сведения, пелена с его глаз спала. Слишком поздно он сообразил, что вся экспедиция представляла собой колоссальную аферу. Шли судебные разбирательства: капитан из Андалусии Антонио Верде, заключивший местный договор на спасение грузов из-под воды, чинил препятствия О’Бруину в работе с кораблями, затонувшими у Кадиса. Мечте о сокровищах Вест-Индии пришел конец. Выяснилось, что флот везет не только оборудование для подводных погружений. Хублон подстраховался и заполнил трюмы секретным грузом. Чтобы получить прибыль, банкиру требовалось лишь продать товар в Кадисе¹⁰⁴. Ну а остальное, если бы дело выгорело, стало бы просто бонусом.

Затем до Генри Эвери дошла тревожная новость, которая навсегда изменила его жизнь. Флот готовился к отплытию из Ла-Коруньи в Кадис, чтобы продать привезенные тайком товары и ограничить убытки. Но перед этим предполагалось уволить всех протестантов. Испания обнаружила вероломство О’Бруина: в экипаже не хватало обещанных католиков. Местные власти принялись поспешно набирать моряков на замену англичанам-протестантам. Испанские офицеры военно-морского флота были готовы подняться на суда и «наказать всех преступников на борту». Мадрид отозвал у адмирала лицензию на спасение грузов и каперство в испанской Вест-Индии¹⁰⁵. Конец игры. Неверие и шок переросли в ярость.

Пускай придется забыть о сокровищах Америки, но никому не позволительно бросать Генри Эвери на враждебном берегу, не заплатив то, что принадлежало ему по праву. Он всю жизнь ждал такого шанса, годами прикидывая, «как избавиться от нудной работы и стать рано или поздно капитаном хорошего корабля, что являлось пределом моих амбиций того времени; решив между тем, что, если случится что-нибудь подобное, я испытаю свою судьбу в крейсерском ремесле»¹⁰⁶. Этот момент настал. Рассуждения потеряли смысл. Настало время силы.

Charles II был крепким 44-пушечным фрегатом с отличными мореходными качествами. В воскресенье 6 мая 1694 года Генри Эвери занялся подготовкой к мятежу, тайком переговариваясь с моряками, которым доверял. Он «переходил с корабля на корабль и уговаривал людей присоединиться к нему». Если они помогут ему, «он направит их туда, где они добудут достаточно денег». К тому моменту негодующие британские и голландские моряки были уже «вполне пригодны для осуществления его плана»¹⁰⁷. 7 мая в 10 часов вечера Эвери начал действовать¹⁰⁸. Все прошло гладко благодаря пристрастию капитана к выпивке. Капитан Чарльз Джонсон в «Общей истории пиратства» писал: