Читать книгу: «Сочувствую, что вы так чувствуете», страница 2

– Они просто не понимают, как ты переживаешь, вот в чем беда-то, – не унимается Жилетка, – а они еще так смотрят на тебя. – Осушив бокал, он глядит в пустоту. – Им-то легко. Знай себе лежи.

– Не хотите чаю? – быстро спрашивает Элис.

Жилетка удивленно поворачивается к ней. Отвечает он не сразу, сперва словно переваривает услышанное, а потом говорит:

– Было бы славно. Благодарю.

С детской кротостью он следует за ней к столику, отдает ей бокал и дожидается, пока она нальет ему чаю, добавит молока и передаст ему чашку с блюдцем:

– Вот, держите.

Он отхлебывает чаю.

– Возьмите еще печенье. – Элис дружелюбно протягивает ему блюдо с печеньями.

Напротив них, с другой стороны столика, Майкл угрюмо жует сэндвич с ветчиной. Сперва он наблюдал за Жилеткой, а теперь уставился на Элис. «Я предупреждал», – отчетливо читается в его взгляде.

– Пойду свежим воздухом подышу. – И Жилетка с чашкой в руках, пошатываясь, направляется к выходу.

– Как ты допустила, чтоб он так напился? – спрашивает подошедший Майкл.

– Ничего я не допускала. И вообще, не особо он и напился.

– Ты посмотри только, как его заносит. – Наблюдая за тем, как Жилетка шагает по залу, Майкл откусывает сэндвич, жует и качает головой: – На вкус как яйцо.

Это он произносит не сердито, а скорее печально.

– Как чудесно, что Ханна приехала, – говорит Элис, – правда ведь? Я, пока ее не увидела, и не думала, что она приедет.

Майкл пожимает плечами:

– Ханна поступает, как ей удобно. Вечно такая была.

– И она вернулась, – сдерживаться дальше Элис не в силах, – вернулась насовсем. Она сама мне сказала.

– По крайней мере, теперь мы за ней присмотрим. Чтобы она вразнос не пошла.

– Да никуда она не пойдет, – отмахивается Элис. В этом Майкл, похоже, не уверен. – Главное, – говорит Элис, – это что мы снова вместе. Наконец-то.

– Только отца нет, – коротко бросает Майкл, – и это с концами.

Он произнес это без особых эмоций, поэтому Элис, которая обычно рвется утешить собеседника, не знает, как ей ответить. Их отвлекает громкое звяканье – кто-то постукивает вилкой о бокал. Гул голосов стихает, и Элис озирается, выискивая источник звяканья. К собственному ужасу, она видит, что это Жилетка: до двери он так и не добрался, зато выдвинул в центр зала стул и влез на него. В руке Жилетка держит очередной бокал вина.

– Пора сказать несколько слов, – со свойственной пьяным старательностью он пытается выговаривать эти самые слова особенно четко, – об усопшей.

– Что он такое творит? – шипит Майкл Элис.

– Собирается речь произнести, – шепчет она в ответ.

– Это я понял, Элис.

Теперь, оказавшись в центре внимания, Жилетка растерян и не знает, что сказать дальше. Лицо его на миг искажается в панике. Элис надеется, что он ограничится обычными клише, мол, ее тетушка прожила интересную жизнь, это острая утрата для всех и прочее, и прочее, а в конце сделает какой-нибудь вывод. Тогда, по крайней мере, всеобщая неловкость будет недолгой.

К сожалению, страх публичных выступлений заставляет Жилетку действовать иначе. После заминки он начинает:

– Друзья, сограждане, внемлите мне! – Такое вступление, похоже, возродило в нем веру в себя. – Не восхвалять я Цезаря пришел, а хоронить!¹ – продолжает он, чуть покачнувшись.

– Элис, прекрати это, – шепчет Майкл.

– Но я не знаю как, – теряется Элис. Она с опаской оглядывает зал. Большинство гостей просто смущены, а вот лицо матери превратилось в бесстрастную маску.

Майкл берет инициативу в свои руки и откашливается.

– Благодарю, но речей здесь не предусмотрено, – говорит он.

Жилетка вскидывает руки, призывая к тишине.

– Ведь зло переживает людей… – не унимается он.

– Сейчас не время и не место, – настаивает Майкл и косится на мать.

– …добро же погребают с ними…

– Достаточно.

– Пусть с Цезарем так будет! – Тут Жилетка взмахивает рукой, и вино выплескивается на Хью, который имел неосторожность встать неподалеку.

– Так, – тоном, не терпящим возражений, начинает Майкл и выступает вперед, – хватит. Будьте любезны слезть со стула.

На миг Элис кажется, будто он собирается произвести арест. Жилетка поворачивается к Майклу:

– Вы, сэр, отвратительный грубиян. Нарушителям спокойствия здесь не место! Сделайте милость, уймитесь, а то я прикажу за ухо вывести вас отсюда.

– Боже ж ты мой, – бормочет Майкл, но остается на месте, не зная, как поступить.

Элис понимает, что стаскивать оратора со стула он не собирается и что ей следует помочь Майклу, – от гнева щеки у того побагровели, – но она словно окаменела. Другие гости тоже, по всей видимости, решили не вмешиваться. Все они, кроме Лидии, которую это зрелище явно веселит и которая с интересом наблюдает за Жилеткой, старательно отводят глаза. Мать Элис смотрит в окно, точно эта глупая сцена не имеет к ней никакого отношения. С виду сдержанная и терпеливая, но Элис слишком хорошо изучила ее, чтобы принять это на веру.

Жилетка переводит ошалелый взгляд с Майкла на остальных.

– На чем я остановился? – спрашивает он.

– Пусть с Цезарем так будет, – подсказывает Лидия.

– Точно. Пусть с Цезарем так будет. – Он запинается, и в Элис теплится надежда, что он закончил, однако Жилетка просто переводит дыхание. – Честный Брут сказал, что Цезарь был властолюбив! – Он опять взмахивает рукой, и на этот раз бокал выскальзывает у него из пальцев и, пролетев в опасной близости от головы Хью, падает на пол и разлетается вдребезги. Жилетка замирает, явно удивленный этой помехой.

На пороге кухни Элис замечает Ханну. Лицо у нее, как всегда, невозмутимое, но, перехватив взгляд Элис, Ханна подмигивает. Правда, как это толковать, Элис не знает.

Жилетка медленно и строго качает головой – смотрит он при этом на Хью и явно полагает, будто это Хью расколотил стакан, – и продолжает:

– Коль это правда – это тяжкий грех, за это Цезарь тяжко поплатился. Здесь с разрешенья Брута и других… – Следует многозначительная пауза, а потом Жилетка язвительно добавляет: – А Брут ведь – благородный человек. – Говоря это, он не сводит глаз с Майкла.

– Это все из-за тебя, Элис, – мямлит Майкл.

– И те, другие, тоже благородны. – Теперь Жилетка презрительно смотрит на всех присутствующих. Чем больше он говорит, тем сильнее портится у него настроение – возможно, из-за вмешательства Майкла. После следующей театральной паузы он громко шепчет: – Над прахом Цезаря я речь держу.

«О господи, – думает Элис, – это что, только начало?»

– Вы себя позорите и других смущаете. – Майкл, похоже, постепенно приходит в себя. – Пожалуйста, слезайте.

– Мне не заткнуть рот! – Жилетка, воодушевившись, поворачивается к Майклу: – Вы, сэр, гнусный мерзавец! Перво-наперво нам следовало бы поубивать юристов. Ха! Берегитесь его, дамы и господа, – Жилетка накручивает себя все сильнее, – судья у него в кармане, поэтому он на всю жизнь упечет вас за решетку. Так и есть. Он сам – судья, присяжные и палач!

– Вообще-то я не занимаюсь уголовным правом, – надменно заявляет Майкл, – моя специализация – корпоративное налогообложение.

К несчастью, эта поправка становится последней каплей.

– Верх неуважения! – выкрикивает Жилетка. – Да это просто логово произвола! Ты, ничего не подозревая, заходишь в комнату, а она кишит налоговыми юристами! Спорим, у них вся семейка – налоговые юристы? И друзья их такие же. Даже вот эта дама, – он показывает на пожилую миссис Линден, – и та наверняка налоговый юрист. Только на пенсии, – добавляет он, – но это так себе утешение. И этот господин тоже. – Он тычет в мистера Брайта, и тот растерянно мотает головой.

Жилетка придирчиво оглядывает присутствующих, выискивая новый источник вдохновения.

– Вот он, – его взгляд останавливается на Хью, – вряд ли налоговик. Впрочем, может, и он из них. Так с ходу и не определишь. Не исключено, что он вообще бухгалтер.

Хью молчит, уставясь в бокал, словно мечтает забраться внутрь и спрятаться.

– А она… – Жилетка указывает вдруг на Элис, и та замирает от ужаса. Правда, Жилетка нарушает ожидания: – Вообще-то она хорошая. Печеньем меня угостила. Она – роза среди шипов.

Элис, хоть и против своей воли, чувствует себя польщенной.

– Нет уж, в таком месте надо быть начеку, – заявляет Жилетка, – змеиное гнездо, вот тут что! И еще, – он пошатывается, – с сэндвичами поосторожнее. Честно говоря, хоть я это и отрицал, но они жестковатые. – Очередная пауза для пущей убедительности. – По правде сказать, хлеб, скорее всего, вообще не сегодня испекли.

Останавливаться на этом он не собирается, но стоящая на пороге Ханна оглушительно аплодирует.

– Браво! – выкрикивает она. – Потрясающе!

Элис смотрит на сестру. Та подходит к стулу и протягивает Жилетке руку.

– Отличное выступление, – хвалит Ханна, – как нам повезло его услышать!

На миг замешкавшись, Жилетка все же берет Ханну за руку. Ханна вскидывает вверх их сцепленные руки, и оба раскланиваются перед публикой. Затем Ханна помогает ему слезть.

– Вам бы надо воды выпить, – говорит она, – а то у вас голосовые связки перенапряглись. – И они вдвоем скрываются на кухне.

После их ухода в зале воцаряется долгое молчание. Нарушает его миссис Джексон:

– Боюсь, он слегка перебрал, да?

– А по-моему, неплохо получилось, – отзывается Лидия.

После этого поминки быстро закругляются. Пожилые соседи смотрят на часы и начинают прощаться. Хью и Ники направляются к двери вместе, а Лидия, усадив в такси Жилетку, говорит Элис:

– Довезу его до дома. – И, помолчав, добавляет: – Знаете, я сомневаюсь, что они с вашей тетей вообще были знакомы. Я спросила его, как ее звали, и он ответил, что ее имя внезапно вылетело у него из головы, но то ли оно начинается на «М», то ли нет.

– О господи. – Элис готова расплакаться.

– Да ничего страшного, – успокаивает ее Лидия, – такое на похоронах сплошь и рядом случается.

«Неужто и правда?» – думает Элис.

Когда гости разошлись, а мать с Майклом собирают в банкетном зале посуду, Элис отправляется на поиски Ханны. Та обнаруживается на кухне – моет бокалы.

– Приношу пользу, – объясняет она, увидев Элис.

– Да не надо. Я сама справлюсь.

Кто-то, может, и запротестовал бы, но Ханна лишь пожимает плечами и снимает кухонные перчатки.

– Отличная церемония, Элис, – говорит она, – мне понравилось.

– Этот старик… – вздыхает Элис.

– Настоящий гвоздь программы. Когда я умру, непременно пригласи его на мои похороны, ладно?

– Может, подвезти тебя до Лондона? – предлагает Элис. – Мы с мамой минут через двадцать поедем.

– Нет, не надо, меня Майкл подбросит.

– Он тебе будет рассказывать, как улучшить свою покупательную способность на рынке недвижимости.

– У меня наушники есть.

Они переглядываются. Элис уже собирается снова заговорить, когда Ханна произносит:

– Ладно, возьму свою жизнь в собственные руки и пойду с мамой попрощаюсь. Пожелай мне удачи, – она направляется к двери, – еще увидимся. – И напоследок, через плечо: – Если выживу.

– Удачи, – говорит Элис, но Ханна уже ушла.

Уборку Элис с матерью заканчивают молча. Элис знает, что у матери целый набор разных видов молчания, и прекрасно понимает, когда тишину лучше не нарушать.

– Надеюсь, урок ты усвоила, – говорит наконец мать. – Вот что бывает, когда у тебя спиртное рекой льется.

– Ничего у меня не льется, – возражает Элис.

– Это просто катастрофа.

– Прости, – извиняется Элис, – я и не ожидала, что он столько выпьет.

– Ты никогда ничего не ожидаешь, верно, Элис? Оно все само случается.

Элис взвешивает ее слова. Последняя фраза – и впрямь безжалостно точное обобщение ее жизни.

– Гости хвалили церемонию, – говорит она, – и угощение пришлось кстати. Кроме… кроме вина.

Мать вздыхает.

– Церемония – это же важная часть похорон. Как, по-твоему?

– Думаю, да.

– И Ханна приехала. Ханна дома.

На это мать не отвечает.

Когда оставшиеся сэндвичи упакованы, а чашки и бокалы убраны, Элис запирает дверь и бросает ключ в почтовый ящик.

В машине они сперва сидят молча. Элис чувствует, как опускается на нее тяжесть минувшего дня.

– Ну вот и все, – произносит мать. Прежде она говорила это на Рождество, ранним вечером: ну вот и все. Еще один год прошел. Элис до сих пор помнит грусть, которую вызывали эти слова.

Элис бросает взгляд на мать, но та смотрит прямо перед собой. У матери горе, напоминает себе Элис, хоть с виду и не скажешь. И утешить мать всегда было непросто.

– Думаю, ей понравилось бы, – говорит Элис, – по крайней мере, надеюсь, что так.

Она вдруг понимает, что последние несколько часов о тетке почти не вспоминала – у нее и других хлопот хватало. Поэтому сейчас она сознательно старается думать о ней.

– Грустно это все, – говорит она наконец.

– Что именно?

– Да в целом. Как все для нее повернулось.

– Такова жизнь, – бросает мать.

– Но она такой жизни не заслужила.

– Может, и так, – соглашается мать и, резко протянув руку, поворачивает ключ зажигания, – а кто заслужил-то?

Глава 2

Болезненная и невзрачная – вот какова Селия в свои восемь лет, не миленькая и никому не мила. Носик птичий, глаза слишком глубоко посажены, хотя их цвет – чистый, ярко-зеленый, – надо признать, примечателен. Кожа нездорового желтоватого оттенка. Мама Селии говорит, что некоторые с возрастом хорошеют, и от этого Селия теряется: в свои восемь она еще не доросла до понимания, что непривлекательна.

Красоту Кэти, сестры Селии, часто замечают, а вот про внешность Селии ничего не говорят, однако Селия отчего-то не делает из этого никаких выводов. Тем более что Кэти объективно красива: золотые локоны и голубые глаза, кожа золотисто сияет, словно у статуи богини. Селия видит, что с воображением у людей туго и говорят они не столько об интересном, сколько об очевидном.

Селия – ребенок тихий и наблюдательный, и учителей она беспокоит. Она редко смеется.

«Весьма впечатлительная», – написала в отчете ее бывшая учительница.

Селия полагает, будто это похвала.

До нее все еще не доходит, даже когда девочки на детской площадке заводят разговор о будущих мужьях и Селия говорит, что ее муж будет врачом.

– У тебя и мужа-то не будет, – заявляет одна девочка, и остальные хихикают.

Селия думает, будто они намекают на то, что она умная.

– Ничего подобного, – заверяет она, – сейчас мужчинам уже не нужны глупые жены.

Это Селия узнала от матери, которая интересуется современными тенденциями в жизни общества. На дворе шестидесятые, мир меняется.

Вот только все вокруг над ней хихикают, и Селию это раздражает, такие насмешки ей невыносимы. Девочки убегают, а она пытается догнать их. Незадолго перед девятым днем рождения Селии одиннадцатилетняя Кэти рассеивает наконец мрак недоумения.

– Ты страшная, – говорит она откровенно, – так все думают. Мама так папе сказала, я сама слышала. Только она сказала «невзрачная». Но я в словаре посмотрела, это значит «страшная». – Кэти говорит все это беззлобно, в свойственной ей невыразительной манере.

Если бы Кэти хотела ее обидеть, Селия, возможно, не приняла бы все так близко к сердцу.

У себя в комнате она подбегает к зеркалу и вглядывается в заплаканное лицо. Невзрачная. Да, теперь она это видит.

Мать Селии много чего находит утомительным, и Селию прежде всего.

– Давай не сейчас, – отмахивается она, когда Селия обращается к ней с вопросами или хочет поделиться наблюдениями.

Мать любит вышивать, но всегда одно и то же – нарциссы на белом фоне. Селия часто подходит к матери, когда та сидит в гостиной. Мать ритмично взмахивает иголкой и не отрываясь смотрит в окно, хотя оттуда ничего не видно, кроме уголка аккуратного газона.

Почти все детство Селии над каминной полкой висит вышивка с нарциссами. Селия провела немало часов, прикидывая, одна и та же это вышивка или их меняют. Почему-то она знает, что с матерью об этом не стоит разговаривать. Селия украдкой разглядывает нарциссы, но каждый раз, вроде бы заметив изменения, она почти тотчас же начинает сомневаться: возможно, трубка у нарцисса в середине и раньше была того же темно-желтого оттенка, а этот лишний стежок у листка ей прежде просто в глаза не бросался?

В раннем детстве Селия и сама рисует нарциссы. Кэти уже учится вышивать, а вот Селия считается слишком маленькой, поэтому вынуждена довольствоваться фломастерами и акварелью. Сама она никакой особой страсти к нарциссам не питает, думая лишь, что именно их полагается изображать художникам.

Однажды, когда отец приходит домой, Селия вручает ему свой последний рисунок с нарциссами. Остановившись в дверях гостиной, отец смотрит на картинку в руках у Селии, переводит глаза на вышивку над камином, а после – на мать с Кэти. Те сидят на диване и вышивают нарциссы. Наконец его взгляд снова падает на рисунок Селии.

Словно лишившись дара речи, отец молчит, а потом изрекает:

– Надо выпить. – И выходит из гостиной, так ничего и не сказав про рисунок Селии.

Как-то раз Селия спрашивает мать, почему та так много вышивает, и мать отвечает:

– Мне нравится делать что-нибудь руками.

– А почему нарциссы? – Селия уже подросла и знает, что вышить можно и другие цветы.

– Этот узор легкий, – говорит мать, – много внимания не требует.

Такой ответ Селию не очень устраивает, но почему именно, она не сказала бы.

Отец Селии питает слабость к загадкам, и Селию это вводит в ступор.

– Вот угадайте, девчонки, – отец сидит напротив, за столом, и лукаво смотрит на них, – что стремится вверх, а обратно не возвращается?

Селия задумывается. Ответов множество. Воздушный шарик, когда выпустишь его из рук, улетает в небо, превращается в точку и навсегда исчезает. И ракета, которая отправляется в космос, тоже. Мяч, подброшенный и застрявший в ветках дерева.

– Ну так что? – не отстает отец. – Что стремится вверх, а обратно не возвращается?

Селия разрывается между разными вариантами и наконец решается:

– Скалолаз, который забрался на Эверест и там умер.

Короткое молчание. Отцу явно не по себе.

– Что? – переспрашивает он. – Нет. Неправильно. Не угадала.

– Это возраст, – спокойно отвечает Кэти.

Отец, похоже, успокаивается.

– Да, милая. Молодец. Это возраст.

– Почему такой ответ? – недоумевает Селия.

– Потому что это так.

– А как же все остальные ответы?

– Они неправильные, – говорит отец.

– А кто решает, какой ответ правильный?

– Хватит, Селия. – Отцу явно начинает надоедать.

– Ты неправильно рассуждаешь, – говорит Кэти, – это игра в слова, а не в факты.

Это Селия старается запомнить, но к загадкам, к спрятанному в них превосходству у нее сохраняется недоверие: их единственная цель – подловить тебя.

В своем стремлении завести друзей Селия не понимает, что вызывает у других детей своего рода отвращение. Чересчур напористая, от других она требует слишком многого. Она влезает в игры и пытается командовать, а когда никто ее не слушается, когда остальные не понимают, меняют правила, прогоняют ее или смеются над ней, она плачет. Они инстинктивно отворачиваются от нее, от всей ее потребности дружить и впечатлительности.

Правда, в последний год начальной школы появляется проблеск надежды – тогда в класс приходит новенькая. Мэри маленькая и робкая, и Селия с несгибаемой решимостью завоевывает ее внимание. Мэри не отталкивает ее, видимо радуясь так быстро появившейся подруге. Две четверти они считаются лучшими подружками. Селия ревниво оберегает Мэри. Они вместе сидят на уроках, играют на переменах и ходят обедать. Селия также настояла, чтобы они носили клетчатые платья одинакового цвета. Девочкам разрешается выбрать зеленый, розовый или голубой, и Селия решает, что они с Мэри будут ходить в зеленом. Играть с другими девочками она Мэри не позволяет, а когда та однажды ослушалась и пошла прыгать с кем-то через скакалку, Селия проучила ее и два дня не разговаривала. Воля у нее железная, и в конце концов Мэри расплакалась и стала молить Селию о прощении. Они постоянно ходят друг к другу в гости и ведут общий дневник – для этой цели им служит блокнот в кожаном переплете, который Мэри подарили на Рождество. А затем, в летней четверти, случается несчастье. Селия подхватывает какой-то мерзкий вирус и неделю сидит дома. Когда она возвращается в школу, Мэри старается избегать ее и перешептывается в углу с Хелен Уилсон. Стоит Селии приблизиться, как они убегают от нее. Если же Селия заговаривает с Мэри на уроке, то Мэри спрашивает Хелен:

– Что это жужжит? Ты не слышишь? Похоже, муха в класс залетела, да?

Селия плачет от злости и пытается пнуть Мэри, но та юрко уворачивается. И Мэри, и Хелен наблюдают за Селией, удивленно вытаращив глаза.

– Что-то Мэри давно не заходила, – замечает спустя несколько недель мать Селии, – вы с ней что, поссорились?

Селия пожимает плечами. В глазах щиплет от подступивших слез.

– Ненавижу ее.

– Некрасиво так говорить, – упрекает ее мать.

Тут подходит отец:

– Ну-ка, Сел, перед тобой лодка, и в ней полно народа, но на борту ни единого человека. Как такое возможно?

Селия выскакивает из гостиной и бежит к себе наверх.

Кэти тоже живет одиночкой, но, в отличие от Селии, обходится без отчаянных попыток это изменить. В школе Кэти ведет себя застенчиво и сторонится других детей, проводя перемены в библиотеке, а порой даже в туалете. Иногда на большой перемене Селия идет искать Кэти, однако та ее прогоняет или просто не обращает на сестру внимания. Селия слышала, что часто сестры – лучшие подруги. А вот они с Кэти, кажется, нет, хотя наверняка она не знает. Дома она зовет Кэти поиграть вместе, но Кэти предпочитает играть одна и часто с головой погружается в собственный мир. Она обожает их кота Ревеня, постоянно гладит его и разговаривает с ним. Несмотря на странности, Кэти кроткая, и это пробуждает в окружающих нежность к ней.

– Она у нас в облаках витает, – с гордостью говорит отец, – и дружит с феями.

До Селии уже тогда доходит, что привлекательным больше сходит с рук, чем невзрачным.

Так как Кэти симпатичная, пускай Селия будет умной – так выйдет справедливо. И все же жизнь – Селия быстро это усваивает – от справедливости далека. До средней школы Селия считает себя интеллектуалкой. Она годами коллекционирует выражения на латыни и старается ввернуть их в разговор.

– Против брокколи per se я ничего не имею, – заявляет она за ужином, – просто брокколи очень мягкая. Но для брокколи мягкость не sine qua non.

– Господи, ну и дура, – качает головой Кэти.

Хотя после одиннадцати лет и Селию, и Кэти принимают в местную гимназию для девочек, они там ничем не выделяются. До отличниц им далеко, а по некоторым предметам – и таких не один – они плетутся в самом хвосте. Несмотря на то что средне учатся обе, поступление в университет мать обсуждает только с Селией.

– Тебе бы высшее образование получить, – говорит она, – сейчас многие девочки в университет поступают. Сможешь потом учительницей устроиться в какую-нибудь славную школу для девочек.

Селия, которой уже тринадцать, сомневается. Судя по ее опыту, школа для девочек – место не сказать чтобы славное.

– А Кэти будет в университет поступать? – спрашивает она.

В школе Кэти учится без особого рвения, и оценки у нее средненькие.

– Возможно, – уклончиво отвечает мать, – посмотрим.

Селия догадывается, что для Кэти совершенно неважно, будет она учиться в университете или нет. Кэти все равно выйдет замуж.

Сестра уже встречалась с мальчиками – правда, всякий раз недолго. Каждого своего кавалера Кэти обвиняет в неверности, словно каждый из этих сопляков – настоящий донжуан, перед которым девки в штабеля укладываются. Тем не менее после отставки третьего по счету ухажера, спокойного и обходительного Робби, Селию осеняет: а что, если проблема в Кэти?

– Им доверять нельзя, – утверждает Кэти, – никому из них.

Селия, как обычно, кивает, но теперь она смотрит на Кэти другими глазами. К шестнадцати годам Кэти, прежде такая послушная, сделалась склочной и вредной. Если в детстве она обладала кротостью и смирением, благодаря которым ее появления в комнате никто не замечал, то сейчас Кэти заявляет о своем присутствии, громко хлопая дверью. Когда родители просят ее помыть посуду или убрать вещи, Кэти заявляет, что они ее обижают.

– Отстаньте все от меня! Вечно вы ко мне цепляетесь!

В конце концов, махнув рукой, они перестают просить ее. А вот от Селии по-прежнему требуют, чтобы та мыла посуду, даже если она и обижается.

Больше всех Кэти раздражает Селия.

– Чего ты пялишься на меня? – бесится Кэти. – Хватит таращиться. Уродка.

Селия и впрямь имеет привычку довольно пристально разглядывать окружающих. Но иначе она просто не может – Кэти стала крайне увлекательным объектом для наблюдения.

– Вы все против меня, – напрямую говорит Кэти однажды за завтраком. – Селия всегда мне завидовала, а вы, – она поворачивается к родителям, – ее подначивали.

– Ничего подобного, родная, – возражает мать.

– Вы ее прихотям потакаете! – упирается Кэти.

– Каким еще прихотям? – удивляется Селия, но на нее никто даже не смотрит.

– Никому мы не потакаем, – говорит мать.

– Вы всегда принимаете ее сторону, – Кэти не отступает, – и поощряете зависть.

– Мы не принимаем ничью сторону.

– Да не завидую я тебе! – возмущается Селия, хоть ее и не слушают.

Ее сестра сделалась такой непредсказуемой, что весь дом трясется. Проснувшись как-то ночью, Селия видит, что Кэти сидит рядом и смотрит на нее. Селия с трудом удерживается, чтобы не заорать, но все же спрашивает:

– Ты чего делаешь?

– Слежу за тобой, – мрачно отвечает Кэти.

Еще немного поразглядывав Селию, она встает и уходит к себе в комнату.

Примерно в то же время Селия начинает обращать внимание на обстановку, в которой живет, и это вгоняет ее в грусть и вызывает беспокойство. Вести романтическую жизнь на окраине Питерборо совершенно невозможно (Селия знает, Селия пыталась). Их улицу не отличишь от всех остальных улиц вокруг, а дом у них такой же, как другие дома на их улице. Невозможность никуда уехать (разве что в Уэльс на каникулы, но это вряд ли считается) ужасно расстраивает Селию, однако ей кажется, что в определенном смысле она уже везде побывала, – наверное, все пригороды выглядят одинаково, а значит, она, можно сказать, всю страну видела. Облегчения эта мысль не приносит.

За унылостью городских окраин ее не ждет ничего лучше. Когда дома заканчиваются, на смену им приходят низины, раскинувшиеся во всей своей бескрайности до горизонта. Гнетущее однообразие – Селия чувствует, как оно просачивается ей внутрь, притупляет чувства, обтачивает ее. Она пытается представить, какая жизнь ждет ее во взрослом возрасте, но ей это не удается.

– Ты где хочешь жить, когда вырастешь? – спрашивает она у Кэти.

– Чего-о? – переспрашивает Кэти. – Преследовать меня будешь? Отвали от меня, сучка тупая. Я за тобой слежу и все вижу.

Ничего непохожего на ее уже существующую жизнь представить не получается, и из-за этого Селия расстраивается.

Экзамены Кэти сдала средне, но, узнав результаты, родители все равно ведут ее в ресторан. Селию с собой не берут, хотя в ресторане та была всего дважды и ей очень хочется пойти. Родители говорят, что это праздник Кэти и что Селии надо дождаться своей очереди, однако Селия понимает: просто-напросто в ее присутствии Кэти чаще срывается. Когда Селии придет время сдавать экзамены, родители совершенно забудут о своем обещании повести ее в ресторан.

Спустя месяц-другой после того, как Кэти переходит в старшую школу, в ее жизни появляется Джонатан, и Кэти, похоже, перерастает тяжелый подростковый возраст. Она больше не мучает Селию – теперь Кэти в основном не обращает на нее внимания. Селию девятнадцатилетний и очень здравомыслящий Джонатан приводит в восторг. Он каждое воскресенье приходит к ним обедать, и они с Кэти, разделенные стоящим на столе соусником, улыбаются друг дружке. Стоит Кэти обронить, что весь мир на нее ополчился, как Джонатан говорит:

– Нет, радость моя, не говори глупостей.

Селия, хоть и не совсем понимает, откуда взялось это «радость моя», все же испытывает признательность Джонатану за такое благотворное воздействие на сестру. Она уже представляет себе его своим будущим зятем и рисует в воображении день помолвки – это наверняка случится, когда Кэти исполнится восемнадцать и она разделается с выпускными экзаменами.

О причинах разрыва не знают ни Селия, ни родители. Просто как-то в субботу, которую Кэти собиралась провести с Джонатаном, она посреди дня приходит домой и, швырнув сумку посреди гостиной, заявляет:

– Он мразь. Настоящий мерзавец.

Селия с матерью сидят на диване. Селия читает, а мать вышивает.

– Солнышко, что случилось? – восклицает мать.

Кэти всхлипывает, а когда мать бросается обнимать ее, начинает рыдать. Рыдает она жутко – безутешно и надрывно, и Селия вскакивает и выбегает из гостиной. После Кэти закрывается у себя в комнате и сидит там весь оставшийся день, даже ужинать отказывается. Селию посылают отнести ей ужин на подносе, но Кэти не открывает.

– Вали отсюда, – шипит она из-за двери, – радуйся.

Из комнаты снова доносятся всхлипы.

– Ничего, переживет, – утешают друг друга родители, а Селии, когда та пытается пожаловаться на злобные выпады Кэти, говорят: – У нее сейчас возраст непростой.

Вернувшись на следующий день из школы, Селия обнаруживает свое любимое нарядное платье от Лоры Эшли разрезанным на ленточки, которые валяются на кровати. Как ни нелепо, но Кэти свою причастность к злодеянию отрицает, и, к возмущению Селии, родители ничего не предпринимают, лишь рассеянно обещают купить новое платье.

Селии запомнилось, как в детстве Кэти отрывала у цветов головки, – тогда Селии это показалось очень жестоким, но позже она увидит результат: головки цветов плавают в керамической миске. Эту композицию Кэти преподносит матери на день рождения. Мать восхищенно ахает: какая же Кэти чуткая и творческая! Чашку, ярко-розовую с зеленым рисунком, Кэти купила в антикварной лавке. Селия смотрит на изящную каемку, и ей хочется отломить кусочек, как от шоколадки.

Сама Селия купила для матери красивый шарф цвета морской волны. За несколько месяцев до дня рождения Селия ходила с матерью и Кэти в торговый центр, где мать заметила этот шарф и похвалила его. Селия сохранила этот день в воспоминаниях и принялась копить деньги. Однако, открыв ее подарок, мать едва улыбается.

– Спасибо, родная, замечательный шарф – правда, цвет не совсем мой.

Селия понимает: мать забыла, как восхищалась этим шарфом. Лучше бы ей поступить, как Кэти, и подарить что-нибудь, что ей самой нравится. И что, пообрывай она головки у цветов, ей бы этого не простили. Подаренная Кэти чашка такого цвета, который мать тоже не особо любит, и все же чашка красуется на столике в гостиной, неуместным пятном разбавляя оранжево-коричневые тона. Она обосновалась там на много лет, и каждый брошенный на миску взгляд оборачивается для Селии уколом зависти. А потом однажды Кэти воображает, будто внутри чашки прослушивающее устройство, и сама разбивает ее.