Читать книгу: «Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют», страница 4

7
Ваши друзья вам немножко помогут

1860 год. Несмотря на мои молитвы, Дамá теряет глаз. У меня разрывается сердце от сознания огромности его потери, ведь ему, глухонемому, и так тяжело жить. Доктор Дюбуа надевает повязку на поврежденный глаз и подносит к лицу мальчика зеркало. Я стою за спиной Дамá и кладу руки ему на плечи. Его тонкие пальцы ощупывают края повязки. Потом, к моему удивлению, уголки его губ загибаются кверху, словно ему даже нравится его новый драматический облик.

Анри Васнье принимает решение научить Дамá всему, что знает сам о виноделии – точнее, всему, что касается запаха и вкуса вина. Теперь он разумно держит Дамá подальше от бутилирования и укупоривания, чтобы избежать нечаянной травмы. В последующие месяцы Дамá учится использовать с выгодой для компании нос и язык при выполнении своих новых обязанностей.

В декабре я получаю письмо от Луи. Он не приедет домой. Товарищ пригласил его в Шотландию. Я роняю руки на колени и гляжу на его подпись, пока она не расплывается.

Вероятно, моя мать чувствовала такое же разочарование, такую же пустоту, когда я не приезжала домой на каникулы. Школьные подруги приглашали меня в старших классах школы в их шотландские замки с множеством слуг, элегантными обедами и балами, рождественскими ярмарками, катанием на санках и созданием снежных скульптур. После первой же поездки в Шотландию мне больше никогда не хотелось скучать в рождественские дни с матерью и тетками.

Канун Рождества мы с Луизой провели в аббатстве Сен-Реми с Дамá и другими сиротами. Украсили елку кукурузой и яблоками, чтобы угостить птиц. Вечером зажгли свечи и пели рождественские гимны, пока от всех свечек не остались лишь лужицы воска.

На следующий день я нарушаю свои правила и телеграфирую Нарциссу Грено, что на Новый год приеду к нему с визитом в Париж.

* * *

Грено живет в импозантном доме из бурого песчаника. Нас встречает мажордом с тонкими усами. Его ноздри подергиваются, словно от какого-то неприятного запаха.

– Месье Грено ждал вас час назад.

– Нам пришлось поехать на другом поезде, – объясняю я. – Первый был переполнен. – У нас не было никакой возможности сообщить Грено об этом, но я решила, что он все поймет.

Луиза хнычет и дергает меня за юбку. Просится на руки. Она еще не пришла в себя после пятичасовой дороги из Реймса и поездки в экипаже от la gare. Мажордом принимает нашу верхнюю одежду и уходит, чтобы доложить Нарциссу о нашем прибытии.

Я понимаю, почему ему нравится жить у сестры. Квартира в духе Старого Парижа – высокие потолки, кремовая штукатурка на стенах, слои лепнины в виде короны. Но картины на стенах свидетельствуют о его вкусе к авангарду.

Грено спускается по винтовой лестнице боком, щадя правое бедро, и хватается за поручни рукой с белыми от усилий костяшками. Он постарел на десять лет, хотя мы не виделись всего год. По заказам, которые он мне присылал, я заметила, что его почерк становился все мельче и мельче. А в последнее время заказы и вовсе не приходили. Я не сетую, потому что рада, что он не просит нас продать компанию.

Я трижды целую его в красные щеки.

– В Париже принято целовать два раза, Александрин, – говорит он слишком громко и холодно щурит глаза на Луизу. – Вы привезли дочку?

Я прижимаю руку к груди.

– Ох, Нарцисс, я думала, что вы будете рады повидать вашу крестницу. – Впрочем, мне уже ясно, что он не рад.

– Разве правила приличия не требуют извещать хозяина дома о том, что вы приводите с собой гостя?

Он гладит свою бородку.

Он прав. Ясно как день, я буквально вижу перед глазами эту страницу в книге об этикете. Что вселилось в меня в последнее время? Мне стыдно, что я не подумала об этом.

Грено наклоняется и теребит Луизу за нос согнутыми в суставах пальцами.

Она хватает кулачком его ус и дергает.

– Он настоящий?

– Какого дьявола? – Он отшатывается и хлопает пальцами по губе, поправляя усы.

– Луиза, ты помнишь, что мы говорили про твои ручки? – Я сажусь на корточки и переплетаю ее крошечные пальчики с моими. – Руки должны находиться возле юбочки и никого не беспокоить.

Грено разглядывает ее сверху сквозь очки-половинки.

– У нее глаза как у рыбы.

Я превращаю его критику в комплимент.

– Да, у нее большие глазки, правда? – говорю я, прижимая ее к себе.

Мажордом несет один из наших четырех сундуков наверх но узкой винтовой лестнице.

Грено тычет в него скрюченным пальцем.

– Перенесите комнату для мадам Поммери в апартаменты Синяя Птица возле детской.

– Да, месье, – кричит он и продолжает подниматься по лестнице, над которой возвышается витражный стеклянный купол.

Молодой лакей вносит десять ящиков красного вина «Поммери».

– Куда это поставить, месье? – кричит он Грено.

– Боже мой. Несите их в погреб. – Нарцисс скребет ногтями свои длинные бакенбарды. – Вы что, решили переехать сюда?

– Гость никогда не приезжает с пустыми руками. – Я говорю это веселым голосом, который приберегаю для больных детей и капризных старцев.

– Что я должен, по-вашему, делать со всем этим вином, которое вы привезли?

– Один ящик для вашей сестры, один вам, а остальное вино вы можете продать. Честно говоря, нам нужно увеличивать продажу.

Он что-то ворчит себе под нос и семенит в гостиную. Его экзотическая бамбуковая трость стучит по полу. Гостиная еще роскошнее, чем фойе. Мягкие диваны в стиле Людовика XV стоят вокруг овального стола, инкрустированного розовым мрамором и черным деревом. Полная драматизма пейзажная живопись возвышает французскую провинцию до немыслимой красоты. Некоторых художников я узнаю по прошлым парижским выставкам: Теодор Руссо, Эжен Делакруа, Эжен Гойе.

– Ваша сестра, вероятно, покровительница художеств, – говорю я. – Надо сказать, что я скучаю по нашим воскресеньям, когда мы с вами любовались картинами на Королевской площади Реймса, разговаривали с художниками.

– Все когда-то заканчивается. – Упав на диван, он достает слуховую трубку и вставляет в ухо.

Луиза сосет пальчики и таращит глаза на странного однорогого старика.

– Этот рог помогает ему лучше слышать, – шепчу я ей.

– Заберите то вино назад, когда будете уезжать, – громко говорит он. – Торговать сейчас вином все равно что продевать верблюда сквозь игольное ушко, с тех пор как Наполеон поднял налоги, чтобы заплатить за новый военный корабль – броненосец «Глуар».

– О, месье, так вот в чем суть нового акцизного налога? Ради военного корабля? – Смущенная чмоканьем, которое издает Луиза, я вынимаю у нее изо рта липкие пальчики и держу дочку за руку.

Грено не обращает на нас никакого внимания и тычет тонкой палочкой в трубку, а потом снова вставляет ее в ухо.

– Вольф представил налоговый счет на десять тысяч франков. – Я пытаюсь завязать разговор. – Можно как-то избежать платежа?

– Я боюсь, что это лишь начало новых налогов, – говорит старик. – Теперь, когда у Наполеона появился новый военный корабль, недалеко и до войны. – Он жестом показывает на запотевшее ведерко со льдом. – Не желаете ли шампанского?

– Ах, Нарцисс, как мило с вашей стороны! Вы помните, как я люблю шампанское. – Я достаю бутылку из серебряного ведра и выталкиваю большим пальцем пробку – пуфф! Из горлышка струится аромат фруктов.

– Почему вы так опоздали? – спрашивает он. – У вас всегда были безупречные манеры.

Глаза Луизы устремлены на его слуховую трубку, и я никак не могу незаметно ее отвлечь.

– Я извиняюсь за наше опоздание. – Я наливаю шаманское в гравированные бокалы. – Поезд был переполнен перед праздниками.

– Разве вы не говорили мне, что ваша мать прививала вам хорошие манеры? – Он берет у меня бокал.

– Под страхом смерти. – Я смеюсь и жду, когда он произнесет тост.

– Au santé, за здравие, – говорит он; его склеротические глаза встречаются с моими. – Пусть новый год будет лучше, чем старый.

Не самый солнечный из тостов. Он пьет, и я следую его примеру. Сладкое, ледяное шампанское возвращает меня к жизни после моей первой поездки на поезде, странной и почти сопоставимой с дилижансом.

Луиза отрывает взгляд от Грено и оглядывает комнату. Абажуры венецианской марки Fortuny, драпировки с элегантными подхватами, бархатные скамеечки для ног и глазурованный бронзовый павлин, раскрывший перья перед огнем. Я буквально вижу, как в ее мозгу крутятся колесики.

– У вашей сестры изумительный дом, – говорю я. – Она присоединится к нам?

– Она навещает в Альпах взрослых детей. Весь дом в нашем распоряжении. – Он снова делает глоток, держа в одной руке слуховую трубку, в другой бокал.

– Так вы были один и на Рождество, – говорю я. – Луи встретил Рождество в Шотландии. Честно признаться, эта поездка – как раз то, что нам нужно. – Я хлопаю Луизу по ножке, и ее нежные пальчики трогают орнамент из муранского стекла на чаше.

Грено хмурится.

– Она похожа на вашего супруга, особенно ее глаза. – Его собственные слезятся, когда он пьет шампанское.

Огромные глаза Луи были первым, что я заметила, когда моя мать познакомила меня с ним. Его теплые карие глаза и спокойная уверенность в себе так отличались от моих шотландских знакомых. Луи не нуждался в дворянском звании, не хвастался внушительным наследством или тем, сколько у него недвижимости. Он был преуспевающим торговцем шерстью из Реймса, другом маминых друзей. Подходящая партия, заверила меня мать, хотя я знала, что она пойдет на что угодно, лишь бы выдать меня замуж. Она рассчитывала, что я выйду за дворянина, а когда ничего не получилось, была задета. Репутация всегда была для нее важнее всего.

Луиза подходит к стеклянному зверинцу, стоящему на круглом столе. Грено опускает трубку, отталкивается от дивана и отодвигает поднос с животными за пределы ее досягаемости.

– Нельзя ничего трогать, Луиза, – строго говорю я.

Она показывает пальцем на каминную полку.

– Феликс?

Я смеюсь.

– У нее есть матагот Феликс, мы оставили его дома.

– Надо было оставить и Луизу, чтобы она ухаживала за матаготом, – усмехается он.

– Нарцисс, она ваша крестница, – с упреком напоминаю я.

Он игнорирует меня, возится со слуховой трубкой, крутит ее так и эдак.

В гостиной появляется веселая женщина в черном платье и накрахмаленном переднике и приседает в реверансе.

– Добрый вечер. Я мадам Лоран, экономка. Я пришла узнать – может, наша маленькая гостья хочет выпить чашечку горячего шоколада или съесть мадленки в столовой. После этого я могу приготовить ванну.

– Да, пожалуйста. Да, пожалуйста. – Луиза бежит к ней, не спрашивая разрешения. Она предпочитает действовать сразу.

Экономка глядит на меня.

– Да, хорошо. Благодарю вас, мадам Лоран.

– Она такая же энергичная, как и вы.

Я допиваю шампанское и не прочь снова наполнить бокал, но гость никогда не должен наливать себе.

– Можно я налью вам, месье? – Я иду к серебряному ведерку.

Привыкший к слугам, он протягивает свой бокал, и я наливаю.

– Вольф предлагал выкупить вашу долю в винодельне, – говорю я, контролируя себя меньше, чем мне кажется. – Но я отказалась.

– А я-то гадал, долго ли еще этот бош будет ходить кругами возле меня, – говорит Грено. – Вольф уже несколько лет пытается нас купить. Как всякий банкир, который сидит за столом и считает чужие деньги, он думает, что наша винодельня принесет ему оглушительный успех, если он возьмется за нее.

Меня удивляет его ворчливый тон.

– Сколько же Вольф предлагает? – Его мутноватые глаза смотрят на мои губы, хотя он и держит трубку возле уха.

– Он никогда не называл сумму. А что? – спрашиваю я.

Он смотрит на карманные часы.

– Через час у нас ужин. Вы сможете приготовиться, или я пошлю свои извинения?

Мне хочется лишь принять горячую ванну и лечь спать.

– Луиза может пойти туда со мной?

– Александрин, вы слишком долго жили в провинции. Париж не для детей, а для взрослых. С ней останется мадам Лоран.

Я слышу, как они вместе поют на кухне песенку «Алуэтт» про маленького жаворонка. Встаю и иду к лестнице.

– Тогда я переоденусь. Где моя комната?

– Вторая дверь справа. Поторопитесь, я не люблю опаздывать.

На середине лестницы я слышу его бормотанье.

– Проклятье! Все к черту!

Удар и треск. Новые проклятья.

Сбежав вниз, я вижу, как Грено запихивает железной кочергой под горящие поленья свою слуховую трубку.

* * *

Когда я возвращаюсь в гостиную, на Грено уже черное кашемировое пальто и шелковый цилиндр, а в руках трость из слоновой кости. Никакой слуховой трубки. Ни следа его недавнего гнева.

Он протягивает свободную руку.

– Вы выглядите ослепительно, Александрин. В самом деле. Для меня честь быть вашим спутником в этот вечер. Глаза всех мужчин будут направлены только на вас.

Мажордом открывает дверь. На улице нас ждет кабриолет винного цвета с позолотой.

– Это Париж, Александрин. Париж, – подчеркивает он с прежней лукавинкой в глазах. – Может, на сегодня мы забудем о правилах.

– Туше. – Я чувствую, как на моих губах появляется девичья улыбка.

* * *

Первая неделя проходит в мелькающей чреде обедов в самых престижных парижских ресторанах. «Лё Прокоп», «Ля Тур д’Аржан», «У Курящей Собаки». Грено там в своей стихии.

Сплетники шепчутся про новый Париж, задуманный Жоржем-Эженом Османом, архитектором Наполеона. Бедняков выселяют из многолюдного центра, а дома сносят. Новый Париж поднимается из руин, открывая дорогу для возрождения искусства, музыки и технических новинок.

Брызжущая энергия кружит мне голову. Мой разум напоминает вертушку, какие я покупаю Луизе у городских торговцев. Как мне применить таланты и образование, чтобы превратить компанию «Поммери» в нечто экстраординарное?

Стремясь найти новых заказчиков для «Поммери», я нарушаю еще одно правило этикета – никогда не приносить вино на званый обед, поскольку это оскорбительно для хозяина. Я обертываю бутылки моего красного вина «Поммери» в самую красивую бумагу, какую нахожу, и презентую их каждому хозяину дома или ресторана, куда мы приезжаем. Они спрашивают про «Поммери»: где у нас растет виноград, когда собран, как делается вино. Просят разрешения посетить «Поммери» – всего пять часов поездом от Парижа.

К концу недели я продаю пять привезенных мной ящиков вина и получаю заказы на доставку. Моя разбухшая от денег сумка позволит мне заплатить новый акцизный налог и очередную сумму по залоговому кредиту.

Грено поражается.

– На этой неделе вы продали больше вина, чем я за весь прошлый год.

– Мы с вами стали прекрасной командой, – улыбаюсь я. Его контакты для меня бесценны.

Он вручает мне приглашение, напечатанное на карточке с золотой пчелой наверху.

– Вы можете задержаться в Париже еще на какое-то время?

– Королевский прием в Тюильри по случаю Нового года? – У меня трепещет от восторга сердце. – Боже мой! Император Наполеон и императрица Евгения? Как вам удалось получить приглашение?

– Я играю в «фараон» с послом Казимиром Перье. Он познакомил меня с королевским сомелье. Они будут подавать на приеме вино «Поммери».

Я спохватываюсь и в отчаянии прижимаю ладонь ко лбу.

– Но я не привезла с собой ничего из платьев, в каких можно пойти в Тюильри, а сейчас уже нет времени на портного.

Грено устало вздыхает.

– Ничего страшного, cherie. Тогда я отдохну после этой недели. Праздники меня утомили.

– О нет, нет, месье Грено. Мы не можем отказываться от королевского приема. Где тут ближайшая галантерейная лавка с тканями и фурнитурой?

8
Расфуфыренная в пух и прах

Бесчисленные часы в Павильоне Орлоги⁵ бьют разом, словно удар гонга, и от этого звука сотрясаются стены бального зала. Сотни гостей, и я в том числе, поворачиваются к дверям, где должны появиться императрица и император. Но когда я не слышу фанфар и не вижу ни гвардейцев, ни королевской процессии, испытываю ужасное разочарование.

Я стучу по вееру указательным пальцем, украшенным бриллиантовым кольцом.

– Они опаздывают на час, – говорю я Грено. – Высокие гости никогда не должны опаздывать.

– Вы хотите перекусить?

Ох, без его слуховой трубки вечер станет для меня невыносимо долгим. Я кричу ему на ухо.

– Я сказала, что Наполеон опаздывает.

– Королевская персона использует свои привилегии, моя дорогая.

Лакей подает нам бокалы с шампанским.

Наконец сотня горнов возвещает о прибытии королевской четы. Глашатай ревет в медную трубу:

– Ее императорское величество Императрица Евгения!

Гости бала тянут шеи и привстают на цыпочки, пытаясь хоть что-то разглядеть. При первом же взгляде на императрицу у меня бегут по спине мурашки. Императрица стоит наверху широкой лестницы, сверкает золотая тафта, отделанная бахромой и яркими черными бантами. Ее юбки и жесткие кринолины еще шире, чем у Марии-Антуанетты, отчего талия кажется буквально осиной. Низкий лиф открывает плечи, оливковый цвет кожи подчеркивается множеством сверкающих жемчужных нитей. Мелкий жемчуг обвивает черные пряди волос и струится по голой спине. Императрица единолично возрождает высокую моду и экстравагантность королевских дворов.

– Где же Наполеон? – кричу я на ухо Грено.

Императрица плавно движется в зал в сопровождении восьми фрейлин в платьях цвета утренней зари, от персикового до малинового.

Я тут же начинаю переживать, что одета не по протоколу. Платье императрицы сияет, как солнце, а мое творение – луна и звезды. Ведь я взяла с собой в Париж лишь платья, приличествующие полутрауру, но в галантерейной лавке я порылась в лентах, кружевах и других отделочных материалах, и мне попался пурпурный тюль, усеянный стразами, словно покрывало Шехеразады из «Тысячи и одной ночи». Взяв иголку с ниткой, я присборила тюль на плечах и спустила ее по спине, словно тонкие, как паутинка, крылья стрекозы. Потом вплела в темные пряди марказитовые бусинки и уложила волосы в затейливый шиньон. Ничего не скажу про императрицу, но на себе я ловила множество взглядов. Никогда нельзя затмевать хозяйку бала элегантностью и роскошью наряда.

– Императрица выглядит потрясающе, – говорю я Грено, прикрывая рот веером из павлиньих перьев.

– Неподобающе? – Он щурит глаза. – Ну, у нее действительно длинноват нос, но другие качества компенсируют этот недостаток. Императрица Евгения умна, образованна, и ее можно назвать адвокатом женщин. Вообще, у вас с ней много общего. Она тоже основала сиротский приют.

Снова звучат горны. Входит Наполеон, одетый в изумительный военный мундир. Его сопровождает гвардия. Король спотыкается на королевском ковре и падает в толпу гостей. Гвардейцы поднимают его и отряхивают. Он подходит к императрице и спотыкается о собственные туфли. Гвардейцы помогают ему встать рядом с ней. Она отворачивается от зала и приказывает им увести императора, что они и делают.

– Что с императором? – кричу я на ухо Грено.

– Вы обратили внимание на его расширенные зрачки? Я слышал, что император не расстается с опиумной трубкой.

– Удивительно, что она мирится с этим.

– Она серый кардинал, – говорит Грено. – И она ни за что не расстанется со своей властью.

Императрица как ни в чем не бывало приветствует гостей, обращаясь ко многим по имени и титулу. Ее трудно назвать классической красавицей из-за острого носа и длинного лица, но у нее все равно яркая внешность.

– Она ведь из Испании, не так ли? – спрашиваю я.

– Ее мать была испанской графиней, – говорит Грено. – Луи Наполеон увидел ее на балу в Тюильри. Он мог выбрать любую другую иностранную принцессу и закрепить выгодный для Франции союз, но выбрал ее.

Императрица подходит к нам, и я чувствую свежий, загадочный аромат ее духов. Лимон и бергамот?

Грено удивляет меня тем, что целует ей руку. Смело для простолюдина.

– Вы всегда такой обаятельный, месье Грено. – Императрица улыбается, и я замечаю у нее кривой глазной зуб. – Кажется, я еще не знакома с вашей изысканной гостьей. Это ваша дочь?

– Вы рады, что я привел ее? – Грено наклоняет набок голову, пытаясь понять ее слова.

Я делаю глубокий реверанс.

– Ваше императорское величество, какая честь для меня. – Я выпрямляюсь. – Я мадам Поммери. Месье Грено партнер в нашей винодельне.

– Партнер? – Она улыбается, обнажая тот кривой зуб. – Как интересно. Я знаю, что мы подаем сегодня к столу вино «Поммери».

– Вы хотите, чтобы мы сидели за столом рядом с вами? – с удивлением спрашивает Грено.

Я ахаю от его неловкости.

– Простите, ваше императорское величество. Месье Грено сегодня слышит не очень хорошо. Мы сидим рядом с послом Казимир-Перье.

Императрица вскидывает тонкие брови.

– Кажется, во главе стола будут пустые места. Мне будет приятно, если вы присоединитесь ко мне.

– Мы будем в восторге, – говорю я.

Когда королевские особы просят вас пообедать с ними, ответ, несомненно, должен быть утвердительным.

– Великолепно. – Императрица кивает мне, и мы свободны.

Грено берет с подноса лакея два бокала шампанского. Пузырьки колючие и крайне сладкие. Должно быть, «Вдова Клико». Кто способен переварить такой сироп? А если делать легкое, сухое шампанское?

К нам подходит сребровласый мужчина. На его груди орденская лента с медалью. Рука в белой перчатке тянется к руке Грено, но глаза не отрываются от меня.

– Посол Казимир-Перье, я рад снова вас видеть, – говорит Грено.

– Это ваша прелестная мадам Поммери? – Посол хватает мою руку в пурпурной перчатке и проводит губами по моим пальцам. Он делает это слишком долго. Целовать руку следует не дольше секунды.

– Позвольте представить – мой сын Жан-Поль Казимир-Перье, – говорит он.

У мальчика розовеют щеки. Он приблизительного одних лет с Луи, долговязый и неловкий.

– Здравствуйте, Жан-Поль. – Я пожимаю его руку и чувствую на ней мозоли, хотя он отнюдь не рабочий.

Мальчик прячет ее за спиной.

– Вы живете в Париже? – Я пытаюсь завязать с ним беседу.

– Мы живем в Лондоне, – отвечает за сына посол. – Я нахожусь в Париже, чтобы убедить императрицу, что эти бесконечные войны разрушают французскую экономику.

Молодой человек внимательно слушает отца. Я чувствую укол сожаления, что у Луи больше нет отца, чтобы тот направлял его. Посол глядит на меня.

– Тогда вы не согласны с австрийской войной, – говорю я.

– Наполеон Бонапарт сражался за благородное дело – за равенство, свободу и братство, – говорит посол. – Но Луи Наполеон воюет, чтобы оплатить реконструкцию Парижа.

Звучит гонг к обеду, и имперская партия направляется в зал Маршалов, увенчанный куполом из сусального золота. Портреты французских маршалов, генералов и адмиралов висят на стенах бального зала. Но меня больше всего поразили огромные каменные женские фигуры, поддерживающие небо и землю. Кариатиды изумляют силой и грацией. Я подумала, что архитектор видел параллель с императрицей Евгенией и всеми сильными женщинами Франции, проявившими себя во всех аспектах французского общества: композиторами, писательницами, художницами. Это дает мне надежду на будущее для моей дочери.

Королевский лакей приглашает идти за ним. Завистливые взгляды сопровождают нас, когда мы проходим через банкетный зал к столу, где ожидает императрица.

– Я поменяла вашу именную карточку, чтобы вы сидели рядом со мной. – Императрица подмигивает мне веком с позолотой. – Иногда этикет мешает, вы согласны?

– Этикет не позволяет мне не согласиться с вами, ваше императорское высочество. – Я смеюсь.

Императрица знает, что нарушила сразу три правила:

Правило № 1. Гости одного пола не сидят рядом.

Правило № 2. Самый важный гость должен сидеть слева от хозяина.

Правило № 3. Именные карточки никогда нельзя менять ради удобства.

Оказалось, что сын посла сидит рядом со мной. Грено сидит по другую сторону стола и беседует с бароном Османом, реформатором планировки Парижа, через обширный бюст его жены. Я не представляю, как Грено справляется без слуховой трубки и моей помощи. Стол такой широкий, что я не слышу, о чем они говорят, но предмет беседы явно волнует Грено.

– Я должна поблагодарить вас. Вы спасли меня от барона Османа, – говорит императрица, устремив взгляд на бальный зал. – Я не хочу быть втянутой в противоречия и конфликты, окружающие его. Не могу позволить себе это. А каково ваше мнение о реконструкции Парижа?

Никогда нельзя обсуждать за столом противоречивые предметы.

– Я за то, чтобы Париж стал красивее, ваше императорское величество. – Я осторожно иду по полю, избегая ловушек. – Вот только я чувствую, что не повезло парижанам, которые были выселены из города. Судя по газетам, это больше трехсот тысяч человек, разгневанные бедняки, страдающие оттого, что оказались вдалеке от своей работы и родных мест.

– Признаюсь, что были жертвы, – говорит она. – Но когда Париж будет перестроен, весь мир назовет его самым красивым городом на свете. – У нее трепещут ноздри, а ледяной взгляд требует согласия.

Лакеи наливают красное вино «Поммери & Грено», насыщенный купаж пино нуар и мёнье с виноградников в Бузи. Увы, я никогда не смогу пить красное вино, потому что жесткие танины в кожице красного винограда мгновенно вызывают у меня головную боль.

Рядом со мной Жан-Поль Казимир-Перье пьет вино из серебряного кубка. Я поднимаю пальцы и делаю ему знак.

– Мы должны подождать тост, – говорю я, спасая его от ужасного конфуза.

Он опускает кубок на парчовую скатерть, и я снова замечаю мозоли на его пальцах.

– У вас ястреб или орел? – спрашиваю я.

Он щурит глаза.

– Откуда вы знаете?

– Мой сын увлекается соколами. Я почувствовала ваши мозоли во время нашего рукопожатия. Ланолин смягчает кожу.

Он трет мозоль на пальце и морщится.

– Мой сокольничий заставляет меня работать с жалкой пустельгой.

– Кажется, вы не рады этому.

Он кривит рот.

– Мне нравится белый кречет. Самый крупный и красивый из соколов.

– Тренируйтесь, Жан-Поль, – говорю я ему. – И у вас будет белый кречет. Я уверена в этом.

Императрица Евгения встает, чтобы произнести тост. Звучат трубы. Шум разговоров умолкает. Все встают с бокалами в руках.

– За наших храбрых солдат, сражающихся за Францию, и за императора Наполеона, за его победы! Vive la France! – Она высоко поднимает бокал, делает глоток и садится.

Я подношу бокал к губам, но не пью, потом сажусь рядом с ней.

– Вам не нравится вино? – спрашивает императрица. – Я думала, вы будете довольны, что мы подаем «Поммери & Грено».

Поймана на обмане.

– К сожалению, у меня болит голова от красного вина.

Она вскидывает брови.

– Винодел, который не любит собственное вино? – Она машет лакею. – «Вдову Клико» для мадам Поммери.

Я подавляю стон, когда вынуждена пить эту патоку. Лакей наливает мне шампанское. Грено, подняв бокал, обращается ко мне через стол.

– Вы, должно быть, встречались с вдовой Клико, раз живете в Реймсе, – говорит императрица.

– Да, она нанесла мне визит, когда ушел из жизни мой супруг. Она легендарная женщина. – Я делаю второй глоток. – Ее управляющий Эдуард Верле присутствовал на похоронах моего мужа и нес вместе с другими его гроб.

Грено напрягается, пытаясь услышать наш разговор.

– Давно? – Императрица поднимает лорнет и разглядывает мое платье.

– Два года назад. – Я чувствую, как у меня горят щеки. – Я ношу полутраур. Я знаю, что это платье не соответствует правилам, но моему супругу не нравилось, когда я надевала что-то черное.

– У вас изысканное платье. В бальном зале все взоры были направлены на вас. Траурные платья – это так банально. Траур носят годами провинциалки и селянки.

Грено наклоняется вперед и кричит.

– Лесбиянка? Кто лесбиянка?

Все глаза устремляются на нас.

– Селянки, месье Грено, – говорю я. – Императрица сказала «селянки».

Грено багровеет от стыда.

– Пожалуйста, простите старика, ваше величество. Меня часто подводит слух.

– Ничего страшного, месье Грено. – Она милостиво кивает ему и поднимает бокал. Мы все тоже пьем с облегчением.

К императрице подходит ее мажордом и что-то шепчет ей на ухо. На ее лбу пульсирует жилка, накрашенные губы плотно сжимаются, ресницы трепещут. Она складывает салфетку и кладет на стол. Не говоря ни слова, подбирает юбку и выходит.

– Ее величество вызвана по срочному делу государственной важности, – с поклоном сообщает мажордом.

За столом все ахают; посол машет рукой гостям.

– Продолжайте трапезу, словно ничего не случилось. Мы должны продемонстрировать почтение к императрице и императору.

Сочувствуя императрице и ее постыдному уходу из-за стола, я опускаю шампанское. Его приторный вкус выворачивает мне желудок.

– Вам не нравится и это вино, – замечает Жан-Поль. – Пожалуй, вы не созданы для виноделия. Мой сокольничий сказал, что я никогда не смогу стать сокольником, если не люблю свою птицу.

– Возможно, вы пока еще не работали с птицей, которая заставляет ваше сердце замирать от восторга. – Я вожу пальцем по липкому ободку бокала. – А я, пожалуй, пока еще не создала вино на мой вкус. Но я не оставляю надежды. А вы?

* * *

Грено настаивает на том, что проводит нас в кабриолете на la gare, вокзал, но вид у него странный, и я не понимаю причину. Мы ведь продали много вина «Поммери» с помощью его контактов, и это хороший задел на новый год.

Луиза играет в «колыбель для кошки» с сидящим наискосок от нее Грено и с азартом перебирает нитки. Красная сумка с деньгами надежно лежит между нами. Деньги пройдут долгий путь к оплате расходов.

La gare стоит прямо за мостом. Мокрый снег тяжело лежит на листьях и шлепается на дорогу. Пальцы тумана обвиваются вокруг старинной арки над мостом, причудливых фонарных столбов, горгулий и затейливой кирпичной кладки.

– По-моему, жалко, что Наполеон разрушит все это, – жалуюсь я. – Неужели у него нет уважения к прошлому?

– Перемены неизбежны. – Грено вздыхает. – Будущее надо встречать мужественно.

– Я рада, что вы верите в перемены. Потому что я обдумываю планы на этот год и хочу сделать интересные перемены. «Поммери» перестанет делать красное вино и заменит его на шампанское.

Грено роняет нитки, натянутые на его пальцы, и садится на скамью, его синеватые губы дрожат.

– Александрин, вы хоть понимаете, как это глупо?

– Почему же, месье? – Я помогаю Луизе распутать нитки. – Что не так?

– Вы! – шипит он. – Вы и ваши нелепые идеи. Я терпел финансовые убытки из-за вашей блажи с винодельней. Но сейчас вам пора продать винодельню Вольфу и переехать в Шиньи.

Во мне факелом вспыхивает раздражение.

– Почему вы так решили? Или я способна лишь выращивать розы?

Он машет рукой.

– Я старый. У меня больше нет энергии на ваши безумные идеи. – Он хватается за грудь и хрипит.

Луиза сматывает нитку в клубок.

Грено нездоров. Ужасно нездоров. Какая я эгоистка.

– Все в порядке, месье. Делайте как хотите, вы свободны от всяких обязательств перед «Поммери».

Его старческие глаза полны стыда.

– Александрин, я продал Рейнару Вольфу мою половину бизнеса.

– Не может быть! – У меня пульсирует боль в висках. – Вы не могли так поступить. – Я вздыхаю. – Когда я предложила вам выкупить вашу долю, вы сказали, что винодельня ничего не стоит.

– Вольф сделал хорошее предложение. – Он слабо пожимает плечами. – Во всяком случае, с Вольфом в партнерах вам не придется думать о деньгах.