Читать книгу: «Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют», страница 3

– Мамочка, это гробики, – воет она. Струи дождя текут по ее лицу.

В самом деле, прозрачные куколки напоминают ткань органди, накрывавшую Луи.

– Это куколки, они защищают гусениц в зимнее время, чтобы весной они превратились в бабочек. Ты помнишь бабочек?

Васнье бежит по саду, загораживая своим воскресным пиджаком голову от внезапного дождя.

– Нам надо ехать, иначе мы не проедем по такой дороге.

Разряд молнии раскалывает небо. Луиза плачет, и я хватаю ее. На головы обрушивается ледяной град, и ее плач переходит в крики.

Васнье накрывает нас пиджаком и ведет под градом. Когда мы заходим в дом, Луиза вся уже промокла и дрожит. Волосы свисают с головы сосульками, и я осторожно вытираю ее полотняным полотенцем. Разбитые окна уже загорожены брезентом. Васнье сделал все быстро.

– Мы все-таки не можем уезжать в таком виде, – говорит он. – Я разожгу огонь.

Положив дрова в очаг, он зажигает их фрикционной спичкой.

Я несу Луизу к огню и сажаю в одно из массивных кресел, накрытых брезентом. Васнье приносит из кухни кастрюли и подставляет под протечки.

Порывы ветра проникают в дом сквозь щели между брезентом и рамами. Луиза кричит снова.

– Фе-е-е-ликс! Где Феликс?

Васнье садится возле моих ног, лицом к лицу с Луизой.

– Ты знаешь, что матаготы очень ловкие? Они любят исчезать. Но если ты хорошо обращаешься с Феликсом, он всегда вернется к тебе. – Он вынимает носовой платок и вытирает ей щечки.

– Куда он ушел? – спрашивает дочка.

– Не знаю. – Он пожимает плечами.

Через час снова ярко светит солнце. Мы всюду ищем Феликса, зовем его, но он так и не показывается.

– Нам нужно вернуться домой до темноты, – говорю я.

– Я хочу Феликса. – Луиза снова плачет.

Васнье подхватывает ее на руки.

– Запомни, что я сказал тебе. Матагот никогда не бросит такую хорошую девочку, как ты.

Он сажает ее в кабриолет между нами и закутывает в одеяло. Когда мы подъезжает к Эперне, она уже спит.

– Думаю, что смогу продать ткацкие и прядильные станки в пошивочную мастерскую Юбине, – говорю я Васнье. – Это позволит нам начать винодельню. Вы ведь останетесь, месье? Поможете мне с винодельней?

– Я останусь, чтобы помочь с ликвидацией шерстяного бизнеса. Это даст вам время подумать, стоит ли браться за виноделие.

– Спасибо, месье. – Я сжимаю ему руку, прежде чем осознаю, что делаю.

5
Более важные дела

Я тихонько захожу в аббатство Сен-Реми на мессу для сирот, всегда утешающую мне душу. Сироты, склонив головы, стоят на коленях на скамьях, а отец Андре молится за них. Оставленные в младенчестве на ступенях храма, эти дети никогда не видели своих родителей. Многие поступили из борделя «Альгамбра». Там для детей не место. От некоторых отказались родители, которые не могли их прокормить. Некоторые из родителей умерли от болезней или погибли на войне. Оставшимся без родителей детям приходится учиться в приюте жизненным ценностям и силе. Эти правила будут служить им опорой всю жизнь.

– Ваша служанка сказала мне, что я смогу найти вас здесь. – Мадам Дюбуа садится рядом со мной. От нее пахнет лавандовой пудрой, которую я подарила ей на Рождество.

– Простите, что я не встречалась с вами. – Я виновато опускаю плечи. – Все это время я пыталась разобраться с делами компании. Я даже несколько недель не заглядывала в приют.

– Как раз ради этого я и пришла, чтобы сказать вам. – Она хлопает меня по руке. – Мадам Верле взяла на себя ваши обязанности по руководству приютом.

Удар мне в ребра. Причем вполне заслуженный.

– Ей всегда хотелось руководить, и теперь она получила свой шанс. Как насчет уроков этикета? И обучения обязанностям служанки?

– Не беспокойтесь об этом. Теперь вам пора сосредоточиться на ваших делах.

– Но как волонтеры узнают мою программу? – спрашиваю я. Сидящие перед нами монахини недовольно оглядываются на нас.

– Мадам, ведь мы помогали вам двадцать лет, – шепчет мадам Дюбуа.

Утренний свет льется сквозь розовое окно. Сироты поют гимн.

Я прижимаю пальцы к губам.

– А что будет с их уроками?

Она машет рукой.

– Молодой учитель из Парижа учит их читать и писать.

Я поднимаю в воздух палец.

– Им необходима и несложная арифметика для службы в богатых домах.

– Я скажу ему об этом. – Она снова хлопает меня по руке. – Теперь вам надо думать о вашей семье, мадам, а приют позаботится о сиротах.

Я с благодарностью хватаю руку мадам Дюбуа.

– Передайте дамам, что я постараюсь вернуться как можно скорее.

В конце мессы служка в длинном белом одеянии задувает свечи. Тот самый мальчик с птицами.

– Вы знаете что-нибудь про этого мальчика? – спрашиваю я у нее, когда мы выходим вместе.

– Вы имеете в виду того бледного мальчика? Я знаю только, что он живет у монахов. – На прощанье она целует меня в обе щеки. – Мы не подведем вас, мадам. Приют в хороших руках.

Двадцать лет назад я создала безопасное место для несчастных детей. Мне больно, что я не буду бывать там каждый день, но теперь мне нужно сосредоточиться на винодельне, если я действительно хочу сделать так, чтобы все стало как прежде.

Покинув священные чертоги, я быстрым шагом иду к отцу Питеру, чтобы предложить работу мальчишке из алтаря.

* * *

Как-то вечером я читаю Луизе книжку в детской, а Люсиль складывает белье. Мы слышим громкий стук внизу, и Люсиль бежит посмотреть, кто там. Вскоре до меня доносится чей-то бас, потом адский вопль.

Луиза, широко раскрыв глаза, сжимает мое запястье. Подхватив ее на руки, я на цыпочках спускаюсь по лестнице в халате и ночном чепчике. Пронзительные звуки слышатся за дверью кухни. Люсиль и мужчина о чем-то спорят, а из-за пронзительного вопля Луиза прижимает к ушам ладони. Я подношу палец к губам, чтобы она не ныла. Я не могу оставить Люсиль наедине с пришедшим и резко распахиваю дверь, чтобы застать их врасплох.

Люсиль наливает молоко в блюдце на столе, а Анри Васнье сжимает в руках извивающееся существо с крошечной треугольной мордой. Огромные, острые уши поворачиваются в нашу сторону. Существо широко раскрывает пасть с острыми как иглы зубами и издает ужасающий вопль.

– Феликс! – Луиза бежит к нему.

Матагот вырывается у Васнье, прыгает на стол и лакает молоко. Луиза протягивает к нему руку, а он шипит и выгибает спину.

– Феликс, это я.

Люсиль кладет рядом с блюдцем куриную ножку, и Феликс жадно набрасывается на нее.

– Откуда он взялся? – спрашиваю я у Васнье.

– Я собирался вернуться в Шиньи и найти его. Сегодня я наконец его поймал.

Матагот пожирает курятину, а его глаза с золотыми крапинками глядят на Луизу. Я удерживаю ее.

– Пока не подходи к нему, лапушка. Он одичал.

– Феликс, неужели ты не помнишь меня? – спрашивает Луиза.

Он крадется к краю стола и прыгает на нее. Я загораживаю ее лицо.

– Нет, нет, не обижай ее.

Она ловит его на руки, и Феликс утыкается мордочкой в ее шею.

– Он просто был голодный, мамочка. – Она обнимает кота. – Ему нужны только сливки и цыпленок, и он снова становится добрым.

– Лапушка, ты только не приближай к нему лицо. Он был диким, и сейчас невозможно сказать, чего от него ждать.

Но Феликс уже успокоился и мурлычет у нее на груди. Вся его ярость исчезла без следа. Луиза глядит круглыми глазами на Васнье.

– Спасибо, месье, что вы нашли его.

Я хмуро гляжу на него.

– Я провожу вас. – Мои тапки шлепают по полу, за моей спиной звучат его шаги. – Вы ездили в Шиньи и искали матагота?

– Пару раз, – смеется он.

– Не уверена, что мне надо благодарить вас. Лучше бы вы не привозили это исчадие.

– Луиза так привязана к нему, и я подумал, что это принесет ей радость и утешит. – Он опускает глаза на котелок, который держит в руках. – Простите, если ошибся. Я не очень много общался с детьми.

Конечно, он прав, и матагот утешает ее. Я открываю дверь, выхожу на ночной воздух и вдыхаю ночной аромат цветущего жасмина, который растет возле дома.

– Красивая полная луна сегодня, – говорит он, вздыхая.

Мы смотрим, как на востоке поднимается гигантский оранжевый шар.

– Итак, похоже, вы останетесь с нами на сбор винограда? – спрашиваю я.

– Я не мог оставить вас одну со всеми проблемами., – говорит он.

– Если все пройдет неплохо, я, возможно, получу достаточно денег, чтобы выкупить долю Грено.

Он крутит в руках свой котелок.

– Мы сделаем все возможное.

– Ну, пожалуй, мне пора посмотреть, что там натворил матагот, какой хаос. – Я подхожу к двери и оборачиваюсь. – Я верну его вам, если он опять набезобразничал.

– Я уже это понял. – Он надевает котелок на голову и машет мне на прощанье. – Bonne nuit, мадам. – Насвистывая веселый мотивчик, он шагает в сторону восходящей луны.

* * *

Анри Васнье и полдюжины мужчин пляшут в большом чане с виноградом, поют, высоко поднимая колени, затем погружают ноги в виноград. Пурпурный сок выплескивается на дощатый пол, словно краска у художников-импрессионистов. Мужчины толкают друг друга в плечо, прихлебывают вино и иногда плещут его друг на друга. Одним словом, вакхический ритуал, в котором никогда не участвуют женщины.

Злость вскипает в моей душе, словно гейзер.

– Месье Васнье, как понимать такое веселье? Ваш босс не успел остыть в могиле, а вы обращаетесь с ним с таким неуважением и пляшете в его вине?

Мужчины переглядываются, застигнутые врасплох. Никто из них не говорит ни слова.

– Вылезайте из чана и наведите чистоту, – говорю я им. – Мне следовало бы сразу уволить вас.

Васнье перекидывает пурпурную ногу через край чана и слезает вниз. Остальные мужчины глядят на меня, онемев, и не шевелятся. Спустившись на пол, Анри поворачивается к ним.

– Вы слышали, что сказала мадам Поммери? Вытрите пол.

Они тоже вылезают из чана.

– На пару слов, месье Васнье. – Я жестом показываю на контору Луи. Мне хочется схватить его за ухо и привести туда в назидание другим парням. Луи говорил мне, какой Васнье умный и трудолюбивый, надеясь, что его энтузиазм перейдет и на нашего сына. Не перешел. Луи решил стать юристом и бороться за права рабочего класса.

– Что там происходит? – Я встаю за конторку Луи. На ней лежат пачки бумаг, с которыми мне еще предстоит разобраться.

Васнье осторожно кашляет.

– Сбор винограда всегда начинается так – мужчины давят ногами первый виноград сезона. – Он вскидывает брови и ждет, когда его слова проникнут в мой мозг.

– С такой пляской?

– Мне тоже это казалось странным в первый раз, когда я увидел такой ритуал. Но он вдохновляет мужчин перед огромным объемом предстоящей работы. – Васнье сжимает губы и глядит на меня.

Моя рука взлетает ко лбу.

– Ох. Я должна пойти и извиниться.

– О нет, мадам. Нет нужды в извинениях. – Он машет рукой. – Мы слишком увлеклись. Когда вы продали все станки, парни страшно нервничали, не закроете ли вы и винодельню. Сейчас во Франции очень трудно найти работу.

Я выглядываю из двери конторы и вижу, что работники вытирают полы.

– Кто надзирает за изготовлением вина? Мне надо поговорить с тем человеком.

– Это делал ваш муж, мадам, больше никто. Он отдавал распоряжения.

Я чувствую себя беспомощной и глупой.

– И что Луи приказал бы вам сделать сейчас?

– То же самое, что и вы, – говорит с улыбкой Васнье. – Навести порядок и готовиться к следующей партии винограда.

Я медленно киваю. В голове складывается план.

– Идите за мной.

Стоя с Васнье в давильне, я собираюсь с духом, чтобы обратиться к нашим двадцати трем ouvriers – работникам. На их лицах я вижу страх, словно я палач, а они сейчас поднимутся на помост виселицы. После смерти Луи они живут в страхе, что потеряют работу.

– Пока я разбиралась в делах компании «Поммери», вы были верной командой, – говорю я. – Я признательна вам за ваше терпение и преданность компании все эти годы. Я понимаю, как это было трудно. Но многое переменилось. Луи умер. Месье Грено отошел от дел. – У меня перехватывает дыхание, легкие болят от слишком близких к поверхности эмоций. Я должна быть сильной. – А французская промышленность сейчас вялая, как угольная смола.

Работники вешают голову, словно подставляют шею под петлю. Некоторые начинают снимать фартуки.

– Постойте. – Я выставляю ладонь. – Я еще не договорила. Я не продаю винодельню, что бы там ни сплетничали на улицах. Но перемены будут. – Я показываю на Васнье, стоящего рядом. – Месье Васнье наш новый управляющий, а я буду заниматься продажами и перевозками.

Один из смотрителей винного подвала, Лео Тома, сдергивает с головы фригийский колпак и комкает его в руках.

– У Анри Васнье молоко на губах не обсохло, а вы вообще не имеете представления, как делать вино. Вся ваша прибыль будет съедена. Отправленные грузы будут потеряны или украдены. Фургоны будут опрокидываться. Во Франции большие налоги на экспорт, а каждая страна, куда мы двинемся, добавит свои налоги и сборы.

– Месье Васнье помогал моему мужу несколько лет. Я не сомневаюсь, что он справится с делом. – Я киваю на Тома. – Но, судя по вашим словам, у вас есть бесценный опыт в логистике.

– Не уверен насчет логистики, но я знаю, как перевозить вино.

– Вы умеете читать, месье Тома?

Его заросшие щетиной щеки краснеют.

– Нет, мадам.

– Мы можем переменить это, если хотите. – Я протягиваю руки к группе. – Если вы решите остаться, нам нужно будет поправить наши трудовые соглашения. И включить твердое правило: не пить на работе.

Работники переглядываются, что-то бурчат. В воздухе висит запах пота.

Я поднимаю кверху палец.

– Но я буду настаивать на дегустации вина каждую пятницу, чтобы мы учились делать вино и могли им гордиться.

– Вы думаете, мне нужны такие уроки? Я и так тридцать лет делаю вино. – Симон срывает фартук и бросает его на стол. Потом направляет мясистый палец на работников. – Женщина-босс вдвое жестче, чем любой мужик, и вдвое требовательней. Я ушел от вдовы Клико из-за ее неразумных требований и не хочу терпеть это снова. – Он топает мимо меня и выходит на улицу. Полдюжины мужчин следуют за ним. Остальные, похоже, колеблются.

– Вы можете уйти, если у вас есть сомнения. – Я делаю жест в сторону двери.

Еще около дюжины работников уходят, пряча глаза.

– Ладно, – говорю я тем, кто остался. – Будем работать. Будет нелегко, но я уверена, что мы сможем наладить успешное производство вина.

Мысленно произношу молитву Улыбающемуся Ангелу, чтобы он дал мне смелость и уверенность в себе.

6
Глаза на лоб лезут от проблем

1859 год. Весной я постоянно нахожусь в конторе Луи, откуда могу наблюдать, как наши работники приступают к купажированию вина и розливу по бутылкам. Воздух насыщен ароматами винограда. Я трогаю пальцем потертости на коже, где обычно лежали руки Луи. Оценивала ли я по достоинству все то, что он делал для нашей семьи? Не только торговал шерстью, но и делал вино, чтобы заработать больше денег? Он никогда не жаловался.

Взглянув на часы на моей шатленке, я вижу, что у меня еще есть пара часов. Пожалуй, Луи подарил мне шатленку в качестве комплимента – мол, у меня весь дом под контролем. Дом – единственное, чем может управлять женщина, поскольку Кодекс Наполеона запрещает женщинам владеть любым производством. Единственное исключение сделано для вдов. Я бы сказала, что это странное утешение после потери мужа.

Надеваю на указательный палец резиновый наперсток и зарываю его в счета. Знал ли Луи, как много их накопилось? Это существенная потеря денег, а ведь вино даже не разлито по бутылкам, не то что продано. Я благодарна брату Юбине, что он купил у нас оборудование фабрики, иначе мы никогда не смогли бы оплатить эти счета.

В открытую дверь я вижу, как Анри Васнье разливает по бутылкам бочонок красного вина с виноградников в Бузи. Каждую бутылку он передает по цепочке, хотя я совершенно не понимаю, почему на розливе работают семь человек. Наша производственная линия напоминает мне кукольное представление, которое я видела в Париже. Куклы были неуклюжими, механическими и медленными, но забавными. Около семи минут от начала до конца. Не удивительно, что вином много не заработаешь.

Рыжеусый мужчина берет из ящика пустую бутылку и отдает ее Васнье, тот ставит ее под кран бочонка, которым управляет вихрастый новичок Дамá, тот алтарный служка из аббатства Сен-Реми. Когда бутылка наполнена, другой работник вручает ее худому мужчине в порванном комбинезоне, который идет к коротышке в фригийском колпаке, и так далее.

Когда бутылка наконец достигает конца цепочки, коренастый мужчина с белой бородой кладет ее на стеллаж, непрестанно изрекая шутки.

– Один мужик говорит другому: «Я спал с моей женой до свадьбы, а ты?» Тот отвечает: «Не знаю, как ее девичья фамилия?»

Все хлопают по коленкам и гогочут, а белобородый прикладывается к кувшину с вином.

Так дело не пойдет. Я иду в подвал, мои каблуки стучат по каменному полу. Все глаза поворачиваются ко мне, смех затихает, и внезапно я чувствую себя нелепо, вторгаясь в их братство, которое определенно не включает женщину. Особенно женщину-босса.

– Доброе утро, месье.

Бородатый крепыш пятится к столу, чтобы спрятать за спиной кувшин. Вот только его кувшин падает с края стола на каменный пол. Осколки летят в разные стороны, а красное вино плещет на мое платье.

Анри Васнье заливается краской до кончиков ушей.

– Откуда взялся этот кувшин? – спрашивает он у работников.

Белобородый прячется за спинами других.

Васнье наклоняется и подбирает осколки.

– Кто пил на работе?

Бородатый выскальзывает в дверь.

– Что это такое? – спрашиваю я Дамá, алтарного служку. Моя рука лежит на выгнутой верхушке железной штуковины, похожей на пыточную машинку.

Он натягивает фригийский колпак чуть ли не на глаза. Он смущен, испуган или дерзит?

– Покажи, как это действует, – говорю я.

Васнье наклоняется, глядит ему в глаза и говорит медленно и внятно:

– Мадам Поммери хочет посмотреть, как ты затыкаешь бутылку пробкой.

Он по-прежнему не отвечает.

– Что-то случилось? – спрашиваю я.

– Мальчик глухонемой, мадам.

– Почему отец Питер не сообщил мне об этом, когда я предложила Дамá работу? – возмущаюсь я. – Как же он справляется?

– Мальчик умный. Взгляните, как он управляется с укупоривателем. – Васнье ставит наполненную вином бутылку на подставку и кивает. Дамá нажимает обеими руками на рычаг, и эта железная конструкция вдавливает пробку в горлышко. Мальчишка поднимает кверху закупоренную бутылку и улыбается мне гнилыми зубами.

– Молодец, – хвалю я его, но мальчишка не отвечает. Я поворачиваюсь к Васнье. – Я думала, что мы в основном продаем вино бочками.

– Средний француз при нынешнем плохом состоянии экономики может позволить себе лишь бутылку вина, а не бочонок.

– Что можно сделать для ускорения операции розлива? – спрашиваю я.

Он поворачивается к работникам.

– Вы слышали, что сказала мадам Поммери? Давайте покажем ей класс. – Бригада заработала проворнее, несколько бутылок на линии одновременно. Без шуточек, без смеха и в ускоренном ритме.

– Превосходно, месье Васнье. – Я показываю большой палец. – Вот и держите темп.

Он улыбается сквозь пышные усы, и я понимаю, что могу рассчитывать на него. Когда я возвращаюсь в свою контору, за моей спиной раздается странное, леденящее душу бульканье. Дамá отчаянно орет и держится за глаз. Я бегу к нему.

– Что такое? Что случилось?

В руке он держит сломанный рычаг укупоривателя. Но беда не в этом. Его пальцы, закрывшие глаз, раздвигаются, и я вижу в его глазнице пробку. Он визжит, словно попавшее в капкан дикое животное.

– Бегите за доктором! – кричу я Васнье.

– Мальчик сирота, – отвечает Васнье. – Он не может позволить себе этого.

– Я заплачу´. Приведите доктора Дюбуа.

* * *

К тому времени, когда мы усадили мальчишку на кухне возле окна, половина его лица распухла и покраснела. У него стучат зубы, а тело сотрясает дрожь. Я кутаю его в одеяло и подтыкаю края под подбородком.

Люсиль приводит на кухню Луизу, чтобы покормить ее. Разумеется, следом за ними бежит и Феликс.

Луиза видит Дамá и широко раскрывает глаза.

– Enfant oiseau! Мальчик с птицами!

Он слабо улыбается ей, держа лед у больного глаза.

Появляется доктор Дюбуа со своим потертым кожаным саквояжем. Его элегантный отложной воротничок и пестрый галстук подчеркивают безупречно сшитый костюм. Эти он отличается от большинства здешних докторов. После смерти Луи доктор Дюбуа ежедневно проверял у меня сердце. Он прописал мне в те недели «Парфе Амор»⁴, ликер «Кюрасао», миндаль, померанцевую воду и лепестки роз, которые он смешивал с шампанским.

– Как тебя звать, сынок? – спрашивает Дюбуа пациента.

– Его зовут Дамá, – говорю я. – Кажется, он глухонемой.

– Дай-ка я взгляну, что там у тебя. – Дюбуа пытается убрать руку мальчишка с глаза, но тот скулит и хнычет.

Луиза приносит ему Феликса.

– Ты погладь его. – Она берет его руку и осторожно гладит ею матагота.

Я невольно вскрикиваю при виде багровой опухоли вокруг пробки. Но я не успеваю опомниться, как Дюбуа уверенной рукой выдергивает из глазницы пробку. Дамá по-прежнему гладит матагота.

– Люсиль, все в порядке. Можете оставить Луизу со мной.

Она заправляет под чепчик черную прядь волос.

– Я буду в детской, если понадоблюсь вам.

Доктор льет на ткань прозрачную жидкость с резким запахом лекарства.

– Сейчас я очищу кожу вокруг глаза, – говорит он Дамá. – Будет больно, но это надо сделать, чтобы избежать инфекции.

Я беру деревянную ложку, делаю вид, что прикусываю ее зубами, потом протягиваю ее Дамá.

– Зажми ее в зубах.

Дюбуа перевязывает глаз и обертывает бинт вокруг головы мальчика.

Луиза лепечет Дамá какую-то чепуху трехлетнего ребенка про волшебство матагота, а мальчишка глядит на нее так, словно слушает каждое ее слово.

– Я отведу его в аббатство Сен-Реми, – говорит доктор.

– Я сама отведу его после ужина. Я хочу поговорить с отцом Питером.

Доктор берет свой саквояж, и я провожаю его до дверей.

– Я должен сказать вам вот что, мадам Поммери. Скорее всего, мальчик потеряет глаз.

У меня опускаются плечи.

– Но мы должны что-то сделать, чтобы этого не случилось.

– Прикладывайте лед и молитесь. – Он тяжело вздыхает. – Виноделие – опасная вещь. Я предупреждал Луи об этом, когда у него начались проблемы с сердцем.

– Он никогда не жаловался мне на сердце.

Дюбуа качает головой.

– Он не хотел вас тревожить. Особенно во время вашей беременности. Возможно, если бы он послушался меня, то по-прежнему был бы с нами. – Он надевает модную шапку из бобрового меха и машет рукой.

– Я загляну завтра, чтобы сменить повязку.

Тяжесть его слов наваливается на мои плечи, когда я возвращаюсь к детям на кухню.

Мальчишка глядит на Луизу здоровым глазом как на волшебное существо.

* * *

Отец Питер открывает дверь аббатства, укрытую тенью карликового бука.

– Что с ним? – спрашивает он, беря Дамá за плечи.

– Сломалось устройство, укупоривающее бутылки, и пробка попала ему в глаз, – рассказываю я, оживляя в памяти ужасный инцидент. – Я невероятно сожалею, святой отец. – Я наклоняю голову набок. – Могу я поговорить с вами приватно?

Священник берет Дамá за плечи и медленно говорит ему:

– Иди спать, прочитай молитвы, а я зайду к тебе утром.

Мальчишка идет по коридору, потом поворачивается и машет на прощанье рукой.

– Доброй ночи, – говорю я, и он исчезает в тени.

– Боюсь, что у меня плохие новости. Доктор Дюбуа говорит, что он может остаться без глаза.

Отец Питер бледнеет.

– Господи помилуй, Господи помилуй, – бормочет он, подняв глаза к звездам.

– Мне очень жаль, святой отец. Конечно, я заплачу доктору. И сделаю для мальчика все, что смогу.

– Мальчишка боролся за жизнь с рождения, с тех пор как его оставили на ступенях аббатства. – Глаза отца Питера полны слез. – Ему не хватало только этой беды. Глухонемой да еще одноглазый – где он найдет работу? У него не будет никаких шансов.

Я сглатываю комок в горле.

– В компании «Поммери» для него всегда найдется работа. Всегда, когда он захочет.