Читать книгу: «9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши», страница 4

6

Накануне.

15 октября 1915 года. Могилев.

Приезд

Из дневника Николая II за 1915 год:

«15-го октября. Четверг.

К часу ночи прибыл в Могилев. В 9.20 вышли из вагонов к подходу поезда Аликс²⁰ и дочерей, приехавших из поездки по некоторым городам. Привез их в наш дом. Зашли к д. Павлу, кот. еще не может поправиться. Показал Аликс помещения и пошел к докладу в свое время. Завтракали и обедали за общим столом. Покатались по Бобруйскому шоссе. Пили чай в поезде и обошли санитарный поезд имени Аликс – с 320 ранеными. После обеда принял Мамонтова. Вечер провели в поезде. Вернулся в 12 ч.».

Переезд в Москву в желтом вагоне второго класса занял три дня. Всю дорогу думал о последней встрече со стариком Бекетовым, вспоминал его неожиданное и радостное: «Помнила, помнила, Алексей Николаевич, уж будьте уверены!»

Промелькнули Дербент, Грозный, Владикавказ, Ростов… Отъезжая от Воронежа, слегка взгрустнул: здесь начиналась его служба – от делопроизводителя Губернского жандармского управления до помощника начальника. Отсюда в 14-м получил назначение в Кавказскую армию начальником контрразведывательного пункта Сарыкамышского гарнизона, чтобы через три месяца получить под сердце пулю, предназначавшуюся русскому императору…

Поезд помчал его дальше в Москву, чтобы, сделав пересадку, отправиться затем в Могилев, в Ставку Верховного главнокомандующего. И теперь это было не столь тяжело – теперь он знал, что есть на свете родная душа, его помнившая, а во внутреннем кармане кителя грела сердце крохотная бумажка с адресом доброго фельдшера. «Наталья Ивановна, милая, дождешься ли? Обязательно напишу при первой же возможности! Найду, разыщу!»

Он был приятно удивлен, когда в Москве, на перроне Рязанского, или, как теперь называли, Казанского, вокзала, его встретил щеголеватый офицер московской комендатуры с худощавым нижним чином. Офицер представился подпоручиком Валеновым, назначенным по телефонограмме штаба Кавказской армии сопроводить ротмистра Листка на Александровский вокзал²¹.

– Билеты заказаны, господин ротмистр. Отправление на Могилев через два с половиной часа! – отрапортовал он.

На перроне царила обычная вокзальная суета – крики, баулы, груженые тележки, люди, сошедшие с поезда и спешащие к выходу, встречающие, пробивающиеся к вагонам противоположным потоком, – и все это неприятно толкается, мешает идти… Спасает небритый носильщик в грязном фартуке, упрямо толкающий перед собой скрежещущую тележку с офицерскими чемоданами. Да еще бойкий солдатик подпоручика, сердито покрикивающий на нерасторопных обывателей. До слуха офицеров, шагающих позади, то и дело доносились его: «Посторонись, ваше благородие!», «Дорогу, шельма!!», «Куда прешь, чертова баба!»

Чем ближе они протискивались к тому, что называлось «Казанским вокзалом», тем больше у ротмистра росло недоумение – неужто это и есть «Южные ворота» Первопрестольной?! Не вокзал, а какая-то грязная халабуда – барак, да и только!

Неприятное впечатление всеобщего бардака усиливалось и от ощетинившейся лесами стройки, что стучала и гремела поодаль, в левой стороне от железнодорожных путей.

Перехватив взгляд ротмистра, Валенов, точно извиняясь, на ходу пояснил:

– Не удивляйтесь, ваше высокоблагородие, барак – временно! Новое здание вокзала строится – вон оно где будет! – Он махнул в сторону стройки. – Еще до четырнадцатого года начали… Только когда еще достроят, теперь-то!

«Да, теперь-то когда… – невесело подумал Листок. – Война, а они все строят – и в Тифлисе строят, и в Москве строят…»

На выходе из вокзального «барака» их ожидала двуколка с рядовым-возничим. Быстро погрузились и тронулись. С Рязанской улицы выехали на Домнинскую, затем на Спасскую-Садовую…

По Садовому кольцу тряслись около часа. Добравшись до Тверской, ехали по ней еще минут двадцать и к вокзалу подкатили аккурат к моменту подачи состава на Минск. Так что повидать толком старую столицу, в которой, к стыду, никогда не был, не удалось и на этот раз…

* * *

Попутчиком по купе оказался сорокапятилетний чиновник в штатском костюме, внешним видом больше походивший на директора реального училища. И сходство это, вероятно, исходило от сытого круглого лица с тщательно подстриженной бородкой, закрученными кверху усами, да еще пробивавшейся лысиной и какой-то особенной осанкой. Последняя была настолько важной, что голова его неизменно оказывалась несколько откинутой назад, клинообразная бородка то и дело нацеливалась на собеседника, а густые брови непременно сводились к переносице. Все это одновременно и придавало ему надлежащий директору вид – надменный и строгий. И говорил он соответствующим образом – нарочито отчетливо выделяя каждое слово, будто изрекая непреложную и не терпящую возражения истину. Привыкнуть к этому было, вероятно, трудно, но причина столь откровенной напыщенности довольно-таки скоро объяснилась. Когда состав, тяжело пыхтя, тронулся, чиновник не без важности представился:

– Надворный советник Лимке, Эдуард Феликсович, по финансовой части… Направляюсь в Могилев по приглашению своего старинного товарища его превосходительства генерала Пустовойтенко Михаила Саввича. Знакомы с ним?

«Вот, значит, откуда спесь твоя, господин надворный советник! – пронеслось в голове Листка. – Чиновник седьмого класса едет в Могилев по приглашению самого генерал-квартирмейстера Ставки! Только для чего ты ему понадобилась, конторская крыса, в такое-то время?»

Вслух ответил медленно и уклончиво:

– Нет, пока не имел удовольствия быть представленным…

– А с кем имею честь коротать, так сказать, время поездки? Вы также в Могилев? Или на фронт?

– Листок Алексей Николаевич, – через губу представился ротмистр. – Еду по назначению в Могилев…

Лимке вонзил в него свои темно-карие глазки:

– Вот как? Что ж, очень может статься, будем служить вместе…

– Служить? – быстро переспросил Листок.

Попутчик, кажется, смутился:

– Возможно, что и так… Поскольку еще не знаю, по какой части меня пригласили. Так что непременно следует подружиться! И лучше всего за чашкой крепкого чая и рюмкой коньяка! Я как раз запасся прекраснейшим коньяком!

Подружиться, однако, не получилось. Не помог и французский коньяк, который, впрочем, обошелся двумя рюмками, – между ними как-то сразу выросла стена отчуждения. Говорили мало и только самыми ничего не значащими фразами.

Не менее прохладно простились. Наутро, уже подъезжая к Могилеву, Лимке – как показалось Алексею Николаевичу – скорее подчеркивая значимость собственной персоны, нежели из вежливости, поинтересовался:

– Вас встречают?

– Думаю, что нет.

– А мне обещали подать автомобиль его превосходительства…

Отчего-то, не договорив, надворный чиновник смолк. В обычных обстоятельствах за этой фразой следовало бы вежливое: «…так что, без церемоний, коллега, поедем вместе!» Но нет, надворный советник промолчал.

Ухмыльнувшись, Листок произнес:

– За меня не беспокойтесь, Эдуард Феликсович, – найму извозчика…

Лимке лишь искоса взглянул на него, но так ничего и не сказал.

И действительно, вагон еще только, скрежеща, подходил к заснеженной платформе, как в дверь купе постучали и перед ними предстал могучий усач. По выправке, ни дать ни взять – гвардеец, но, что было удивительным для «автомобиля его превосходительства», отчего-то в штатском. Когда же этот бравый мужлан открыл рот, то оказалось, что он еще и с манерами околодочного: даже не удостоив взглядом старшего офицера, он сразу и в бесцеремонной форме обратился к надворному советнику:

– За вами! Где вещи?

Уже накинув пальто, Лимке обернулся и как-то обреченно произнес:

– Прощайте, Алексей Николаевич… Бог даст, еще свидимся!

– До свидания, Эдуард Феликсович! – холодно произнес Листок.

Трудно сказать по какой причине, но вдруг у него возникло странное чувство, что с этим спесивым чиновником они действительно встретятся и встреча эта будет неприятной. Странное чувство, конечно…

Когда они вышли, Листок даже потряс головой, дабы сбросить наваждение – что за чушь!

Однако он ошибался, говоря, что в Могилеве его никто не встречает: едва облачился в шинель, в дверь вновь постучали. Он даже подумал, что вернулся усач за оставленной надворным советником вещью, но дверь широко распахнулась, и чей-то звонкий голос спросил:

– Простите, ваше высокоблагородие, вы ротмистр Листок?

Алексей Николаевич повернулся и с удивлением уставился на молоденького офицера:

– Чем могу служить?

Лихо козырнув под щелчок каблуков, офицер представился:

– Прапорщик Беляев, господин ротмистр! Приказано сопроводить в гостиницу!

– Кем приказано?

– Дежурным генералом, господин ротмистр! Позвольте багаж!

– Что ж вы так кричите, любезный, не на плацу же… – поморщился Листок и кивнул на чемоданы. – Тащите уж, коль велено…

Прапорщик в полуобороте склонился над порогом и жестом подозвал кого-то из прохода. Тут же в двери просунулась голова великовозрастного нижнего чина, по погонам – младшего унтера-офицера.

– Выноси! – нарочито строго прозвенел прапорщик. И уже обращаясь к Листку: – Пройдемте к коляске, господин ротмистр! Здесь рядом!

«Ай да Болховитинов! – глядя на их возню, мысленно похвалил Листок начальника штаба Кавказской армии. – Все устроил – и в Москве, и здесь, в Могилеве! С чего бы это? Не такая уж я великая птица, чтобы так опекать…»

Уже в повозке спросил усевшегося рядом прапорщика:

– Правильно ли поняли приказ, молодой человек, вести меня в гостиницу? Прежде мне следовало бы представиться генералу Пустовойтенко.

– Все так, господин ротмистр, но его превосходительство до обеда заняты, – невозмутимо ответил Беляев. – Распорядились прежде разместить в гостинице и доставить на аудиенцию по команде.

Сказал и коснулся плеча унтер-офицера, только что вскочившего на место возницы:

– В «Метрополь», Семеныч!

– И что за гостиница? – поинтересовался Листок, отваливаясь на спинку сиденья. – Далеко ли от Ставки Верховного?

– А здесь все близко! – охотно отозвался Беляев. – Верховный главнокомандующий – его императорское величество – в губернаторском дворце расположились, а самая Ставка – в зданиях на Губернаторской площади. Так что для чинов Свиты и Ставки отвели самые ближайшие к ним гостиницы. Да вы и сами все увидите! Конечно, не парижский «Сен-Жермен», но вполне приличные.

Некоторое время ехали молча. Но Беляев оказался человеком словоохотливым. Едва выехали на широкую улицу, упирающуюся вдалеке в какие-то красные постройки, он с видом старожила вдруг принялся объяснять:

– Местная достопримечательность, господин ротмистр, – главная улица губернского города, Днепровский проспект. Прямой что ваш Невский – версты на четыре. Тянется до самой Губернаторской площади, о которой я говорил… Да вы можете сориентироваться по ратуше – вон она торчит вдали… Там площадь и есть. Там же и дом Верховного… А гостиницы, значит, чуть ближе, не доезжая. А дальше дороги уж нет – крутой берег Днепра. Оттого и назвали проспект Днепровским, что ведет к Днепру. Парк там красивый, над рекой самой. Только нашему брату вход запрещен – там место царское, для его величества прогулок. Говорят, каждый день гуляет с цесаревичем. При нем он. И супруга его, императрица Александра Федоровна, с царевнами сегодня прибыли…

Беляев смолк и искоса глянул на ротмистра, будто желая понять, какое впечатление произвели его слова. Но Листок в задумчивости молчал, рассеянно разглядывая серые строения, проплывающие по сторонам улицы. Словно заподозрив, что наговорил офицеру лишнего – не дай бог из важных особ, – Беляев кашлянул и осторожно поинтересовался:

– А вы сюда с какой целью, господин ротмистр? С поручением или для дальнейшей службы?

Листок ответил, не глядя на вопрошавшего:

– Пожалуй, что не знаю. Как прикажут…

Кажется, прапорщик расценил ответ по-своему – важная шишка, коль не может сказать прямо! И предосудительно замолчал.

Расхотелось говорить и Алексею Николаевичу. Вопрос, заданный говорливым прапорщиком, задел отчего-то за живое. Действительно, для чего он послан сюда, в Ставку Верховного, на какое поприще, отчего так скоро? И ведь даже не интрига назначения в самые «сердце и мозг» русской армии смущала его, а скорее слова великого князя Николая Николаевича, сказанные как-то загадочно твердо: «…Ваше место рядом с ним, в штабе Верховного главнокомандующего… Однако выехать надлежит немедленно…» Что означало быть рядом с императором и отчего следовало выезжать немедленно? И что за такая «срочная должность»? Нет, ответственности он не боялся, но сумеет ли быть полезным на столь высоком уровне, справится ли? А может, «быть рядом» – лишь оборот речи? В Ставке все «рядом» с императором… Тогда хорошо бы попасть на контрразведку – все-таки дело знакомое. К тому же и явиться приказано к генквару Ставки! Впрочем, и с разведкой справился бы… А вдруг – «мальчиком на побегушках», вот как этого юнца Беляева? Тьфу! Все к дьяволу! Судьбу не обманешь, а до приговора – всего ничего, одна верста осталась!

Гостиница «Метрополь» находилась на том же Днепровском проспекте, в нескольких кварталах от Губернаторской площади, где размещался штаб Верховного главнокомандующего русской армии. Как разъяснил при подъезде Беляев – под сотрудников штаба, числом более двух тысяч, были подряжены все гостиницы Могилева. И только две из них – гостиницы «Метрополь» и «Бристоль» – под наиболее важных особ. Причем последнюю – гостиницу «Бристоль» – занимали в том числе и находящиеся при Ставке представители союзнических армий, а потому при ней, в кафешантане гостиницы, установили штабное собрание, в котором в две смены принимали завтраки и обеды генералы и отдельные штаб-офицеры Ставки.

Разъяснения вновь заставили задуматься – по какой причине его, только что прибывшего ротмистра, да еще без какой-либо должности, размещают в особой гостинице? Что это могло означать? Только ли важность той персоны, коей он был направлен в Ставку? Или здесь что-то еще?

Так или иначе, Алексей Николаевич Листок благодаря неожиданной расторопности Беляева без особых церемоний был устроен в небольшой одноместный номер третьего этажа с окнами на проспект. По роскоши и уюту он разительно уступал апартаментам тифлисского «Мажестика», но ротмистр был рад и этому – тряска в поездах и повозках вдруг напомнила о себе смертельной усталостью. К тому же необходимо было привести себя в порядок перед тем, как предстать перед генерал-квартирмейстером Ставки, и в этом смысле он благодарил фортуну, что его превосходительство оказались занятыми.

Беляев ушел, как только его Семеныч занес чемоданы. Однако условились, что тот явится за ним по готовности генквара принять.

Не мешкая Листок разложил вещи, принял туалет и, спустившись вниз, перекусил в ресторане гостиницы. Но, возвратившись в номер, не растянулся на кровати, как желал до того, а неожиданно для себя достал тетрадь, подсел к столу и, макнув перо в чернильницу, быстро вывел: «Дорогая Наталья Ивановна!..»

Он писал долго и с трепетом, но так и не закончил своего послания – помешал вернувшийся за ним Беляев…

7

31 декабря 1916 г. Цюрих.

«Часовщик»

Из стенограммы речи П.Н. Милютина на заседания Государственной думы 1 ноября 1916 года:

«…На берегах Женевского озера, в Берне, я не мог уйти от прежнего ведомства Штюрмера – от Министерства внутренних дел и Департамента полиции. Конечно, Швейцария есть место, где скрещиваются всевозможные пропаганды, где особенно удобно можно следить за махинациями наших врагов. И понятно, что здесь особенно должна быть развита система «особых поручений», но среди них развита система особого рода, которая привлекает наше внимание. Ко мне приходили и говорили: «Скажите, пожалуйста, там, в Петрограде, чем занимается известный Ратаев?» Спрашивали, зачем сюда приехал какой-то неизвестный мне чиновник Лебедев. Спросили, зачем эти чиновники Департамента полиции оказываются посетителями салонов русских дам, известных своим германофильством…

…Это та притворная партия, победою которой, по словам «Нейе фрейе прессе», было назначение Штюрмера: «Победа притворной партии, которая группируется вокруг молодой Царицы»…

…Я нисколько не был удивлен, когда из уст британского посла выслушал тяжеловесное обвинение против того же круга лиц в желании подготовить путь сепаратному миру…»

Утро Алексея Николаевича началось с неприятного инцидента. Так случилось, что соседями по столу, предложенному метрдотелем для завтраков, оказалась весьма странная чета – седовласый толстячок лет пятидесяти, в коричневом костюме, и его миловидная, тридцати либо тридцати пяти лет супруга, с колечками локонов «буби-копф» на припудренном лбу. И все поначалу шло в рамках обычного приличия – обменялись любезностями, перекинулись фразами о погоде… Однако любезности на том и закончились. Случилось это после того, как седовласый, лилейно улыбнувшись, представился:

– Шимон Гараками, из Праги, служу по почтовой части…

И, счастливо посмотрев на даму, добавил:

– Моя супруга – Катарина. Она родом из Вены…

Последняя фраза прозвучала так, как если бы он сообщал о своем особом отличии.

И вот тогда, как ни хотелось Листку, приличие потребовало представиться и ему. Однако едва он произнес – «Алексей Листок, офицер, в отпуске по ранению», – улыбка с лиц милых австрийцев мигом слетела. Они изумленно переглянулись, и дама, сверкнув очами, тут же уткнула их в тарелку. Чертов же Шимон из Праги недоверчиво, точно ослышавшись, уточнил:

– Вы, что же… русский?

Листок, вдруг уязвленный реакцией австрийских обывателей – в общем-то ожидаемой и все же обидной, – ответил жестко, через губу:

– Русский и, слава богу, в нейтральной Швейцарии!

За столом воцарилась тишина.

Через минуту женщина взяла в руки нож и вилку и, поковыряв ими в тарелке, внезапно отбросила приборы и поднялась. Уже поворачиваясь в сторону выхода, бросила мужу:

– Жду тебя в номере!

Мужчины молча проводили возмущенную даму взглядами.

– Вы должны извинить ее, герр Листок, – негромко произнес Шимон, не глядя на русского ротмистра. – Я чех и еще могу понять вас, но брат Катарины – также офицер – сейчас на русском фронте…

– Я понимаю, – примирительно ответил Листок. – К сожалению, война…

Шимон с какой-то кислой благодарностью посмотрел на русского офицера.

– Простите, вынужден присоединиться к супруге.

Проводив взглядом и его, Алексей Николаевич мысленно посетовал: «Черт бы их побрал – и эту войну, и этих людей! Точно звери! Дурной идеей было посылать меня под своим именем! В сем иноземном скотнике русское звание – точно красная тряпка для быков! И как можно исполнять порученное дело, если на тебя тычут со всех сторон пальцем! А сегодня встреча с “Часовщиком”…»

Да, именно сегодня – в последний день шестнадцатого года, в двенадцать часов дня, по инструкции, выданной в Париже, ему надлежало встречаться со связным. Необходимо было подтвердить свое благополучное прибытие в Цюрих и готовность к встрече со вторым агентом.

Он вынул из нагрудного кармана часы и, открыв крышку, сверил время – двенадцать десятого. Непроизвольно подкрутил пружину на случай, если в зале были агенты, – демонстративно потряс часы перед ухом, вновь посмотрел на циферблат и, щелкнув крышкой, вложил часы в карман. Потом, подозвав кельнера, заказал кофе.

Неспешно отхлебывая напиток, Алексей Николаевич стал осматривать присутствующих в зале. Их было немного.

В центре зала расположилась громко и шумно разговаривающая по-итальянски чета с тремя вертлявыми мальчуганами – от трех до шести лет. У окна, за одним столом, – две пожилые пары, степенно беседующие за все тем же утренним кофе; не то немцы, не то австрийцы; а может, швейцарцы. По углам зала – двое мужчин. Один – слева – среднего возраста, отчего-то в вечернем костюме, торопливо уплетал свой завтрак; второй – справа – вальяжный, лет пятидесяти, с короткой щеточкой усов и бросающимся в глаза ярко-красным платком, торчащим из нагрудного кармана. Этот, уже позавтракав, теперь с важным видом попыхивал длинной сигарой.

«Негусто, однако, – подытожил свое наблюдение Листок. – Этак со всеми обывателями не познакомишься…»

И тут Листку пришла на ум неплохая, как ему показалось, мысль: сделать это возможно сегодня вечером, на объявленном новогоднем обеде. Уж на него-то, пожалуй, явится вся гостиничная аристократия!

Когда вышел из гостиницы, ярко светило солнце, хотя было значительно морознее. Вышел за час до назначенного часа. Не то чтобы боялся опоздать – мастерская «Часовщика» находилась всего в десяти минутах ходьбы – за гостиницей, на улице, параллельной набережной. Но утренний инцидент с австрийской четой вдруг наглядно подтвердил верность назиданий Истомина – даже здесь, в нейтральной от враждующих союзов Швейцарии, у него будет немало врагов. И если уж обыватели ведут себя откровенно враждебно, то местная полиция, связь которой с германской разведкой даже не скрывается, по определению не могла оставить русского офицера без присмотра. Так что, отправляясь на встречу с цюрихским связным, ухо надо было держать востро!

Вероятно, под воздействием этих соображений, выйдя на набережную, он впервые подумал, что было неправильным назначать встречу с «Часовщиком» сразу по прибытии. Разумнее было бы выждать несколько дней, пока швейцарские ищейки не убедятся в его благонадежности. Хотя Истомина можно было понять – до пятого января не так уж много времени. Так что остается одно – быть предельно осторожным и, прежде чем войти в мастерскую связного, трижды убедиться, что не подвергает его опасности. А уж этому его учить не надо – опыта по службе в Воронежском губернском жандармском управлении было не занимать! Оттого-то и вышел на встречу на час раньше. Оттого, постояв за оградой гостиничного двора, свернул не налево, за угол «Eden», за которым до Дуфуштрассе с мастерской «Часовщика» было ближе всего, а направо, в сторону театра. И пошел по уже знакомой ему набережной Утоквай, теперь пестревшей разноцветьем флажков и фонарей – город приготовился к встрече Нового года.

Шел не торопясь, как обычный прогуливающийся турист. К счастью, в отличие от вчерашней прогулки, на набережной было немноголюдно, и он с уверенностью мог сказать, что «хвоста» за собой не вел.

Минут через двадцать дошел до Зекселойтенплац, по которому, в окружении зевак, разгуливали странные ряженые, называемые бегавшими за ними мальчишками «Silvesterklaus». Вспомнил, что 31 декабря у католиков и протестантов празднуется как день святого Сильвестра – канун Нового года.

Вновь искренне полюбовался видом городского театра, неприметно поглядывая по сторонам. И хотя у театра было значительно оживленнее, но и здесь ничего подозрительного не усмотрел. Убедившись в том, прошел дальше – в проулок за театром, выходящим на перекресток с Дуфуштрассе.

Это была одна из тихих, уютных улиц Цюриха рядом с историческим центром. Опрятные двухэтажные дома, примыкающие друг к другу, редкие прохожие, одинокие экипажи, гулко цокающие по каменной мостовой…

Листок намеренно пошел по четной стороне, чтобы издали разглядеть вывеску на первом этаже дома 11 – «Uhrmacherwerkstatt von Hans Müller»²². Заметил ее сразу. На всей улице она была наиболее примечательной – красная, вытянутая узкой полосой, с буквами, аккуратно выведенными белой краской.

Не доходя до здания напротив, остановился. Похоже, слежки не было. Но если за мастерской и следили – то, вероятнее всего, из окон этого дома напротив.

По инструкции оставалось последнее – разглядеть знак безопасности в витрине мастерской.

Как и в ресторане гостиницы, демонстративно достал часы – без пяти двенадцать. Постучал по циферблату, встряхнул, поднес к уху. Затем огляделся по сторонам и словно бы невзначай уставился в витрину мастерской Ганса Мюллера. За стеклом висело трое настенных часов – значит, все в порядке. При опасности одни из них отсутствовали бы… Пропустил мимо себя молодую пару, державшую друг друга под руку и куда-то спешившую, и перешел улицу.

Остекленная дверь мастерской натужно отворилась под звон колокольчика и тут же захлопнулась от сжавшейся пружины.

Сначала показалось, что внутри небольшого помещения никого не было. Слева стена с образцами настенных часов, раскачивающих вразнобой свои круглые маятники; вдоль правой и передней стен – Г-образный прилавок. И только присмотревшись, заметил за ним – прямо напротив входа – плешивую макушку пожилого мужчины, склонившегося над каким-то механизмом. На звон колокольчика тот поднял гладко выбритое лицо, откинул на лоб темный цилиндрик с лупой, не спеша водрузил на их место массивные линзы очков и, уставившись через них на вошедшего, поднялся. А поднявшись, оказался невысокого роста полноватым стариком лет шестидесяти, в черной бюргерской жилетке и с темными нарукавниками, натянутыми до самых плеч. И отчего-то – вероятно, из-за выразительно торчавшего носа – он напомнил ему знакомого бердичевского еврея…

– Доброе утро… – произнес мужчина мягко и в то же время с легкой настороженностью в голосе. – Чем могу служить?

Почему-то в голове Листка пронеслось подозрительное – тот ли? Что, если напарник или обычный мюллеровский подмастерье?

И все же приподнял кепи в знак приветствия и, вынимая из кармана золотой «брегет», прошел к прилавку.

– Что-то стали отставать… Не посмотрите?

Старик взял в руки протянутые часы и, не глядя на них, медленно, заученно произнес:

– Часы дорогие, хорошего качества. Не думаю, что с ними что-то серьезное…

– И все же я хотел, чтобы вы их посмотрели.

– Безусловно, мы их посмотрим. Приходите за ними послезавтра…

Весь это безобидный диалог был условленным паролем. Оба удовлетворительно кивнули друг другу. Но в ту же минуту мужчина совершил нечто странное – отложив в сторону часы, он молча, прихрамывая, прошел на угол прилавка и, откинув треугольную крышку, кивнул: проходите!

Листок помедлил. Насколько он помнил, такое инструкцией не предусматривалось. Но хозяин вновь мотнул головой, явно указывая на висевшую за прилавком бархатную штору, скрывавшую, вероятно, дверь в подсобную комнату.

Так на самом деле и оказалось. Однако, распахнув штору и пропустив гостя в раскрытую им дверь, часовщик, казалось, и не думал следовать за Листком. Любезно улыбнувшись, он выждал, когда русский переступит порог потаенной комнаты, и осторожно, как бы извиняясь, прикрыл за ним дверь.

Алексею Николаевичу эта выходка не понравилась. Он стоял в полумраке узкого помещения, больше похожего на каземат. Единственное окно отчего-то занавешено полупрозрачной тряпкой, из мебели, как можно было различить в полутьме, – только диван вдоль правой стены да заставленный какими-то предметами – не то часами, не то инструментами – широкий стол, придвинутый к подоконнику… Не западня ли?

Он уже взялся было за ручку, чтобы отворить дверь или вышибить ее, если окажется запертой, и… замер. Показалось, что в дальнем углу дивана что-то шевельнулось. От неожиданности стал вглядываться в темноту и, к своему ужасу, понял – на диване кто-то сидит! Не раздумывая, надавил на дверь, но в тот же миг слух резанула русская речь:

– Наконец-то, Алексей Николаевич! С приездом!

У Листка забилось сердце – до боли знакомый голос…

– Да вы прикройте дверь, господин ротмистр! И включите свет. Выключатель справа, – послышалось полунасмешливое со стороны дивана.

Листок потянул ручку на себя и нащупал выключатель.

Когда на потолке вспыхнула лампа, Листок чуть не задохнулся: он, прапорщик Росляков, – слух не обманул! Боже! Родная душа! Единственный, кто выжил в сарыкамышской мясорубке из его контрразведывательной команды! Тот самый Росляков, что, отправляясь в штаб Юго-Западного фронта, не преминул проститься с ним в тифлисском госпитале и следы которого на том и потерялись!

Растерянно прошептал:

– Алешка, ты ли, прапорщик? Как здесь оказался…

Росляков, счастливо улыбаясь, поднялся.

– Я это, Алексей Николаевич, я! Вас дожидаюсь! Только уже не прапорщик, а поручик… Может, обнимемся?

Они сошлись в крепком объятии.

– Боже, Алешка! Почти два года минуло! Думал, и не встречу уж! – запричитал Алексей Николаевич, похлопывая боевого товарища по спине. – В штаб приехал Юго-Западного, а тебя там нет, и никто сказать не может, куда делся! Со званием поздравляю!

Он вдруг оттолкнул новоиспеченного поручика и, держа его за плечи на расстоянии вытянутой руки, глянул ему в глаза:

– Здесь-то, как оказался, бестия? Уж не по моему ли делу?

Росляков усмехнулся:

– По нашему с вами, Алексей Николаевич… Все расскажу, только давайте присядем!

Они плюхнулись на диван. Некоторое время молчали, счастливо рассматривая друг друга.

– Что ж, Алексей Николаевич… – первым заговорил Росляков. – Про вас я, кажется, все знаю – и про Ставку, и про прием государя, и про Бердичев с Русским корпусом…

– Вот как? Разведка, значит, доложила? А про себя что скажешь?

– А про себя скажу коротко. В штабе Юго-Западного с год исполнял службу в Управлении генерал-квартирмейстера, работал в основном по Австро-Венгрии. С полгода как здесь, в Швейцарии. И теперь я иммигрировавший прибалтийский немец – Волтер Шеффер, коммивояжер по часовым делам, специалист по «брегетам», «тиссотам» и всякой попутной дряни. Так что разъезжаю на собственном моторе по Швейцарии, по соседним странам, что весьма удобно…

Улыбка с лица Рослякова внезапно пропала.

– Я ведь, Алексей Николаевич, в действительности «вербовщик», а еще «почтальон» – принимаю от агентов информацию и довожу ее до Русской миссии… А недели три назад получил команду переключиться на ваше дело – подготовить двух надежных помощников да организовать передачу ваших депеш во Францию, а из Франции – указания для вас.

– Двое помощников – это «Часовщик» и «Портье»? – переспросил Листок.

– Они самые. Но о них позже…

– Погоди, Алешка, – перебил его Листок. – Если уж ты ко мне приставлен, то поясни кое-что. По инструкции сегодня я должен был только передать «Часовщику» свой «брегет» – дать знак, что прибыл и начал работу. А уж встреча с тобой предполагалась только послезавтра, как твой Мюллер только что определил. Ты же встретился со мной сегодня… Отчего? Что-то пошло не так?

Росляков помедлил.

– В общем-то ничего особенного, командир, но вчера пришло распоряжение до пятого января в обязательном порядке посетить цюрихский «Кредит Суисс» – частный банк на Парадеплац, отсюда недалеко. И думаю, лучше это сделать сразу после Нового года, числа третьего…

– Какого черта? – не понял ротмистр.

– Только для того, чтобы представиться его коммерческому управляющему и от имени неизвестного лица передать ему вот это…

Росляков вытащил из внутреннего кармана запечатанный конверт и протянул его Листку.

– Вы только «почтальон» – передали, подождали, пока прочтут, и получили устный ответ. Это все. Вечером, часов в пятнадцать, придете сюда же за своим хронометром, и мы встретимся.