Читать книгу: «9 дней в «Раю», или Тайна императорской броши», страница 3

4

Накануне.

11 октября 1915 года. Тифлис.

Великий князь Николай Николаевич

Из дневника Николая II за 1915 год:

«24-го августа. Понедельник.

Проснулся около 9 час. Утро было такое красивое в лесу. После чая поехал в Могилев в собор и оттуда в дом губ. правления, где помещаются ген. Алексеев, штаб и управление ген. – квартирм. После доклада перешел в дом губернатора, где живет Николаша¹⁴. Подписал ему рескрипт¹⁵ и приказ по армии о принятии мною верховного командования со вчерашнего числа. Господи, помоги и вразуми меня!

Вернулся в Ставку перед самым завтраком. Днем сделал прогулку за Днепром по Гомельскому шоссе и погулял в хорошем лесу. К вечеру собрался дождь. Поиграл в кости».

В кабинет нового наместника его императорского величества на Кавказе – великого князя Николая Николаевича – ротмистр Листок вошел вслед за генералом Болховитиновым. Не сказать, что без волнения – о крутом нраве бывшего Верховного главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской империи он был хорошо наслышан. Немалую долю в душевное смятение внес и Болховитинов, еще в приемной, за минуту до начала аудиенции, каким-то срывающимся шепотом предупредивший ни в коем случае не быть в беседе с царским наместником излишне многословным: мол, его высочество это выводит из себя.

Однако, переступив порог и на одном дыхании доложив о своем прибытии, внутренний трепет, еще секунду назад терзавший все его существо, сменился вдруг невольным любопытством. Ведь перед ним сам дядя императора – великий князь Николай Николаевич Романов! Сухощавый, подтянутый, в повседневной генеральской форме, он, по причине гигантского роста, настолько возвышался над массивным орехового дерева столом, что сам стол казался как бы «не по размеру». И практически невозможно было понять, какое впечатление произвело на него появление ротмистра: бледное, несколько вытянутое лицо с клинообразной седеющей бородкой, с немигающими прозрачными глазами, устремленными, казалось, сквозь вошедших офицеров, буквально придавало ему вид восковой фигуры. И это впечатление усиливалось отсутствием рук, сложенных не как обычно, на столе, а где-то под ним, и особенно – зловещим молчанием. Наместник так тягостно и грозно молчал, что Листку стало казаться, будто его появление пред очами могущественного царедворца было совершенно несвоевременным и он непременно будет выставлен за дверь.

Прошло не менее трех минут, прежде чем его высочество, ни одним членом не шелохнувшись, медленно, одними губами, произнес:

– Подойдите ближе, ротмистр…

Оттого что расстояние от двери до стола было значительным, это приглашение Листок скорее разобрал именно по губам, нежели услышал. Не печатая шага, как на плацу, но по-военному четко, он приблизился.

Болховитинов остался у дверей.

Еще с минуту великий князь не моргая смотрел на незнакомого офицера, словно определяя – тот ли это ротмистр Листок, коим он представился, – и от этого пронизывающего взгляда Алексею Николаевичу, признаться, стало не по себе. Однако взгляд надо было выдержать – это он понял каким-то пятым чувством. Иначе для наместника Кавказа ты не будешь стоить и ломаного гроша! И кажется, не ошибся. Великий князь вдруг удовлетворенно качнул головой и назидательно, но вместе с тем неожиданно благосклонно произнес:

– Леонид Митрофанович доложил мне о вашем подвиге, господин ротмистр. Россия нуждается в таких героях… Думаю, его императорскому величеству вы будете полезны. Ваше место в штабе Верховного главнокомандующего. Я позабочусь об этом. Однако выехать надлежит немедленно…

Он сделал паузу и совсем уже тихо добавил:

– Можете идти, господин ротмистр!

Разговор был окончен. Продолжать его смысла не было. Вытянувшись, Листок боднул головой воздух:

– Благодарю, ваше высочество! Доверие оправдаю!

Великий князь вновь пронзил его, как оказалось, бледно-карим взглядом и как-то загадочно произнес:

– Не сомневаюсь, ротмистр, что исполните свой долг, когда это потребуется Отчизне…

Размышлять, что означает «когда», времени не было. Листок отчего-то щелкнул каблуками – чего обычно старался не делать – и повернулся.

Уже у дверей услыхал за спиной громкое и волевое:

– А вы, Леонид Митрофанович, еще понадобитесь. Прошу задержаться.

* * *

В штабе Кавказской армии Алексей Николаевич пробыл еще три часа. Именно столько потребовалось, чтобы устроить срочный отъезд. Выезжать же надлежало на следующий день – сначала в Москву, затем в Могилев, в Ставку Верховного главнокомандующего. Причем толком ничего объяснено не было – ни отчего такая спешка, ни в чье распоряжение должен прибыть, ни на какую должность… В выданном ему странном документе за подписью начальника штаба Кавказской армии значилось лишь следующее:

«Податель сего, ротмистр Листок Алексей Николаевич, следует в штаб Верховного главнокомандующего всеми сухопутными и морскими силами Российской империи (г. Могилев) по личному распоряжению его высочества наместника ЕИВ на Кавказе великого князя Николая Николаевича Романова».

Сам же Болховитинов, при прощании, на все расспросы отвечал вежливо, но уклончиво:

– Необходимости беспокоиться нет, Алексей Николаевич. Пока доедете – его величество все устроит. По приезде обратитесь к генералу-квартирмейстеру Ставки – только что назначенному генерал-майору Пустовойтенко Михаилу Саввичу. Он будет о вас знать. Следуйте его указаниям, и все будет как того желает великий князь…

«Что ж, – думал Алексей Николаевич, выходя из штаба, – Могилев так Могилев, не боги горшки обжигают! Судьба, знать, такая – быть подле помазанника Божьего!»

Хотелось, правда, побывать прежде в Воронеже – два года прошло, как он покинул его после десяти лет службы в Губернском жандармском управлении. Да и по дороге вроде бы. Но, поразмыслив, решил не бередить прошлое. Что теперь ждет его там, в Воронеже, – товарищи по управлению да съемная квартира в доходном доме? Так ведь наверняка на той службе уже другие люди, а с квартиры уж два года как съехал…

Стало отчего-то тоскливо. Беда, да и только! Жил бобылем, да, видать, бобылем и помирать придется! Неужто так и не встретится ему на жизненном пути такая вот девица, как Наталья Ивановна, сестричка из тифлисского госпиталя?

От этой мысли откуда-то из глубин подсознания сладостно выплыл милый образ его светлокосой сестры милосердия. Да! Вот единственное на земле живое существо, что заставляет трепетать его сердце! И неужели вот так, не свидевшись, придется навсегда расстаться?

Ротмистр мысленно хлопнул себя по лбу: «Дурак ты, Алексей Николаевич! Ну уж дудки – просто так не уедешь!»

– А ну-ка, служивый, вот тебе ключи от номера и серебряный на проезд – словишь себе возницу! – прикрикнул он казаку-уряднику, что вновь был приставлен к его высокоблагородию. – А мне, братец, по важному делу надобно!

Уже вскакивая в поданную коляску, распорядился:

– Езжай в «Мажестик» – готовь вещи к отъезду! К пяти часам подъеду – к отправлению поспеем! А ты гони в Невтлуху, в военный госпиталь! – приказал грузину-извозчику.

Дорога заняла минут сорок. Когда въехали на госпитальную площадь, от вида лечебного корпуса – многострадального и до боли знакомого – даже затрясло. Сгорая от нетерпения, с коляски не сошел, а выпорхнул; рванул массивную дверь, промчал мимо каких-то лекарей в белом и уже вбежал было на лестницу, но остановил чей-то окрик снизу:

– Алексей Николаевич, голубчик! Не верю своим глазам! Вы ли это?

Листок обернулся. Из группы людей в белых халатах выделился некто, в ком он сразу узнал Бекетова – старого фельдшера, что некогда вместе с Натальей был приставлен к нему во времена тяжелого лечения. Старик, задрав очки, прошел к лестнице навстречу.

Листок, точно птица, слетел вниз.

– Боже! Вениамин Петрович, дорогой мой человек! Вы не представляете, как рад видеть! Нынче вы так нужны!

Он возбужденно стал трясти руку доброго старика.

– Отправляюсь в Могилев, сегодня же… Очень хотел увидеться с Егоровой, с Натальей Ивановной! Прошу, добрая душа, не откажите – просите ее выйти! Очень мне многое сказать ей надо!

Глаза старого фельдшера, радостно трясшего головой, отчего-то заслезились – не то от радости встречи со своим поправившимся подопечным, не то от неожиданной просьбы. Вызволив наконец руку из крепкого пожатия ротмистра, он растроганно снял с носа круглые очки и, вытянув одним движением из кармана огромный платок, стал подслеповато протирать стекла.

– Понимаю, Алексей Николаевич, голубчик, конечно же… И это правильно, это даже очень хорошо!

Закончив свое нервное дело, старик трясущимися пальцами водрузил очки на нос, заведя пружинистые душки за уши.

– Вы не представляете, Алексей Николаевич, как часто она вас вспоминала! Извелась даже, милая…

– Вспоминала?! – радостно вскрикнул Алексей Николаевич, не обращая внимания на все еще стоявших поодаль докторов. – Неужели помнила? – Он вновь схватил руку фельдшера. – Правда?

– Помнила, помнила, Алексей Николаевич, уж будьте уверены!

– Так вы позовете, Вениамин Петрович? Сейчас же, немедленно!

Лицо старика вдруг на глазах приняло какое-то изумленно-виноватое выражение, словно он только сейчас уразумел смысл взволновавшей его просьбы ротмистра. Он тихо, неловко отступив назад, прошептал:

– Не могу, Алексей Николаевич, не могу… Нет ее здесь, Натальи Ивановны… На фронт подалась. Нынче где-то под Карсом, в полевом лазарете…

Слова прозвучали подобно выстрелу в голову. Листок отшатнулся.

– Однако ж не горюйте так, Алексей Николаевич, – испуганно прошептал фельдшер. – Главное, что искали! Напишите ей через меня… Адресок свой сейчас чиркну… А уж через первую оказию и передам. Найдете еще свою Наталью Ивановну, даст бог – свидитесь!

Ротмистр лишь отрешенно посмотрел в глаза пожилого лекаря.

5

30 декабря 1916 г. Цюрих.

«Eden au Lac»

Из воспоминаний дворцового коменданта генерал-майора Свиты В.Н. Воейкова:

«…Летом 1915 года стали выявляться симптомы массового гипноза, постепенно овладевавшего людьми; из штабов фронта стали исходить пускавшиеся какими-то безответственными анонимными личностями слухи о том, что императрица служит главной причиной всех наших неурядиц, что ей, как урожденной немецкой принцессе, ближе интересы Германии, чем России, и что она искренне радуется всякому успеху германского оружия.

Вырабатывалось даже несколько планов спасения Родины: одни видели исход в заточении государыни в монастырь и аресте Распутина, якобы занимающегося шпионажем в пользу Германии; другие считали необходимым выслать государыню за границу. Амбициозные политиканы искали для совершения переворота подходящих начальников отдельных частей; не обходилось дело и без титулованных приверженцев революции, имевших непосредственные сношения с замышлявшими дворцовый переворот…

…В Москве под председательством князя Г.Е. Львова «земгор» (земский городской союз) начал свои крамольные тайные совещания на предмет спасения Родины путем переворота. На них поднимался вопрос о высылке государя с семьей за границу, выработке нового строя государственного управления и венчании на царство Николая III¹⁶, в то время популярного Верховного главнокомандующего…»¹⁷

Как ни странно, переход границы через Аннемас затруднений не вызвал – ни с французской стороны, ни со швейцарской. Только обычные формальности – паспортный контроль да небрежный досмотр багажа.

Для ротмистра стало открытием, что французский Аннемас, по сути, представлял собой пригород швейцарской Женевы. Он без труда добрался до железнодорожного вокзала «Корнавен» и уже через два часа выехал поездом в Цюрих.

Вопреки напряжению, которое не покидало Листка с момента пересечения границы, в полупустом купе он не сводил глаз c вагонного окна. За стеклом, испещренным мелким инеем, сменяли друг друга высокие холмы с заснеженными лугами, темные зеркала округлых озер, длинные туннели и высокие мосты над узкими ущельями, аккуратные, с цветными крышами домики… Он смотрел на пробегающие мимо незнакомые пейзажи и думал. Ведь как неожиданно и каким странным образом судьба привела его на французский фронт, затем в Париж – мечту каждого русского, – теперь вот сюда, в Швейцарию, в диковинный край сытого благополучия и делового порядка! Что ждет его здесь, к каким испытаниям мчит его этот уютный швейцарский поезд, к каким опасностям?

Не меньшее восхищение вызвал и Цюрих. Большой и совершенно нерусский… Казалось бы, те же дома, те же люди, ан нет же – нечто другое, не наше! Улицы нарядные, уютные, до приторности чистые и украшенные всюду рождественскими елками и бутафорскими коровами. Разноцветные здания тянутся по сторонам сплошной стеной и пестреют отчего-то всевозможными флагами – кантонов и бог знает чего еще, – что в России, пожалуй, возможно лишь по причине приезда какой-либо августейшей особы… А цюрихцы! От одного только внешнего вида этих «шпрехающих» швейцарцев исходил необъяснимый шарм достатка и размеренности. И все же… не было в них ни грамма широты и беспечности славянской души, а за подчеркнутой вежливостью сквозят бюргерский холодок и какая-то скрытая надменность людей, знающих, в отличие от тебя, истинную цену жизни…

Гостиницу «Eden au Lac» Листок нашел рядом с историческим центром Цюриха. Это было роскошное пятиэтажное здание в стиле «необарокко», реконструированное – как следовало из рекламного проспекта – всего семь лет назад, в 1909 году. Его парадный фасад выходил прямо на набережную живописного Цюрихского озера с несколькими рядами припорошенных снегом пирсов. Из окон его номера, что располагался на четвертом этаже гостиницы, пирсы казались гигантскими зубьями, вонзающимися в иссиня-черное тело все еще не скованного льдом водоема, а над всем этим, отражаясь в водной глади, нависали заснеженной тенью покатые вершины высоких холмов.

У окна, выходящего на балкон с голубым навесом, он стоял долго. Уже вечерело, но погода была тихая, ясная. В свете заходящего зимнего солнца возвышенности напротив окрасились в какие-то изумительные оранжево-желтые тона. Внизу, за решеткой балконного ограждения, чернело холодной синевой все то же Цюрихское озеро, обрамленное каменной набережной. И вдруг – вот чудо! – посреди озера бесшумно прошлепал беленький пароходик, лениво вертя по бортам огромными колесами и беспечно попыхивая едва заметным матовым паром.

Отчего-то подумалось: «Неужто целый год мотается? Не замерзает, что ли, озерцо? Хотя что это за зима – одно баловство…»

Отчего-то восторженное настроение сменилось неясной тревогой – все здесь не так, все чуждо, непривычно, а поди, и враждебно. И надо с чего-то начинать… Через шесть дней явятся чертовы эмиссары, и первый вопрос – для чего? Опорочить Семью очередной клеветой, как утверждал Истомин? Но какой? Если отбросить мысль о реальных сепаратных переговорах, то это далеко не словесная клевета – слова донесли бы и без тайной встречи. Нет, здесь нечто другое, что-то вещественное, весомое… Скорее порочащие улики – документы, письма, дневники… И значит, все в конечном счете сводится к предотвращению передачи…

Листок прошел вглубь комнаты и, развернув кресло в сторону окна, в задумчивости сел.

Легко сказать «не допустить передачу улик». Для того как минимум необходимо знать, кто они, эти таинственные сволочи! И где вообще должна произойти встреча – не факт, что здесь, в гостинице… Да и сколько их вообще прибудет в Цюрих – двое, четверо? Неизвестно…

Чиркнув спичкой, Листок поднес пламя к папиросе и глубоко затянулся.

«Найди то, не зная чего»… Что ж, надо начать с того, что известно… А известно немногое… По данным Истомина, в гостиницу явится кто-то из окружения великого герцога Гессенского, то бишь родного брата ее императорского величества Александры Федоровны. Это раз… Номер заказан на пятое января сего года на якобы неизвестное лицо… Это два. Что еще? Предположительно в это же время в Цюрих – или даже в самую гостиницу – должен заехать и некто, кто, судя по всему, напрямую или опосредованно связан с Домом Романовых или самой императрицей. И если мерзавец заедет пятого же числа в эту же гостиницу, то, значит, и ему был заказан номер… Только вряд ли это было сделано из России – он, конечно же, явится под каким-нибудь иностранным паспортом. А это означает, что вычислить его возможно лишь по непосредственному контакту с гессенским эмиссаром…

Листок встал и, подойдя к столу, воткнул дымящуюся папиросу в пепельницу.

Германца с помощью упомянутого Истоминым «сотрудника гостиницы» еще можно вычислить – для того, по инструкции, он должен через некоего «Часовщика» с улицы Дуфуштрассе, 11 установить связь с неизвестным ему агентом. А уж тот свяжется с сотрудником «Eden». Витиевато, да бог с этим – из Русской миссии виднее. Но вот как проследить его контакт с русским! Не ходить же по пятам – слишком откровенно для германцев. А уж те своего посланника наверняка будут опекать! Хотя…

Алексей Николаевич вновь плюхнулся в кресло.

…Хотя, если немцам, как предполагал Павел Алексеевич, гессенский посланник неизвестен, то почему бы слежку и не организовать? «Сотрудник», скажем, в фойе; он, Листок, – в гостинице, «Агент» от «Часовщика» – в городе…

Листок сжал кулаки на подлокотниках кресла – чушь! Это мало что даст – встреча может занять минуту и только пятого числа!

Некоторое время он тупо смотрел в окно.

Все к черту! Первое, что необходимо, – это вычислить гессенца… Плясать от него, а там – «Взвейтесь, соколы, орлами!» – как карта ляжет! Так что к пятому числу января – кровь из носу – надо наладить всю цепочку: «Часовщик» – «Агент» – «Сотрудник гостиницы»… И начать с первого – «Часовщика»!

Листку стало душно сидеть в номере. На воздух, осмотреться! Хоть и темнеет, но времени не более пяти часов. В конце концов – это естественное желание иностранца, только что прибывшего в Швейцарию…

Он встал, прошел в прихожую и, накинув пальто, уставился в зеркало; быстро скривил рожицу и, отвернувшись, вышел из номера.

В фойе прошел к стойке. Худощавый, высокого роста портье встретил его дежурной улыбкой:

– Чем могу помочь?

Листок с облегчением услышал немецкую речь; взглянул на табличку слева – написано так же по-немецки: «Pförtner Martin Eisenberg»¹⁸.

– Хочу пройтись, дружище. Впервые в Цюрихе, – сказал на том же языке и с удовольствием отметил, что его поняли, – портье, кивнув, поинтересовался:

– Вызвать такси?

– Не стоит… Похожу по улицам…

– Рекомендую посетить Старый город; как выйдите на набережную Утоквай – направо. Это рядом, за мостом Квайбрюкке через Лиммат. Думаю, для вас будет интересно – старые церкви Фрумюнтер, Гроссмюнтер, Святого Петра… Кстати, там же, на восточном берегу, – наша мэрия. Недалеко и новый художественный музей Кунстхауз, если интересуетесь живописью. И городской театр рядом – если свернете с Утоквайя на Зекселойтенплац… Чуть дальше – Банхофштрассе – пожалуй, самая цюрихская улица. На всякий случай возьмите схему ближайших улиц – для удобства…

Он протянул Листку буклет.

– А утром можно будет сходить в Ботанический сад. Это от гостиницы налево…

Ротмистр улыбнулся:

– Благодарю, пока достаточно Старого города. Надеюсь, найду там какое-нибудь уютное кафе?

– В этом не сомневайтесь, герр…

– Листок, – подсказал Алексей Николаевич.

Портье почтительно кивнул.

– Однако хочу напомнить, герр Листок, что обед в гостинице с семи вечера. И замечу – ресторан «Eden» славится в Цюрихе прекрасной кухней! – Он показал рукой куда-то за спину Листка. – Для постояльцев вход с фойе – по коридору направо, для гостей – со стороны набережной. А вот завтра столы будут накрыты к девяти часам, и ужин продолжится до утра: как-никак – «Сильвестр» – Новый год! Будем рады вас видеть…

– Спасибо, Мартин! Непременно воспользуюсь приглашением, – пообещал Алексей Николаевич, протягивая портье ключи от номера. – И все же в мертвый сезон забот у вас должно быть меньше – вероятно, зимой всех тянет в Альпы?

– Когда как, герр Листок. На сегодня в гостинице около сорока семей, половина из которых – постоянные клиенты.

– Вот как? Вероятно, из поправляющих здоровье аристократов?

Листок почувствовал, что вопрос был задан не вполне корректно: Мартин Айзенберг снисходительно улыбнулся, давая понять, что здесь «неаристократов» не бывает.

– Что ж, пойду, – несколько смутившись, сказал Листок и неуклюже приподнял непривычное для офицерской головы штатское кепи.

– Доброго вечера! – пожелал учтиво портье.

О мертвом сезоне Алексей Николаевич спросил неслучайно. Ему вдруг пришла в голову мысль, что если постояльцев в гостинице немного и за каждым закреплен свой стол, то за оставшееся время именно в ресторане можно будет визуально ознакомиться со всеми. А значит, не составит труда определить новое лицо, явившееся к обеду 5 либо к завтраку 6 января. Однако все надежды развеялись, едва портье намекнул на «аристократичность» заведения – половине аристократов завтраки разносят в номера, а к обеду вся эта братия выходит, когда кому вздумается. Так что маловероятно увидеть всех разом, а полдня просиживать в ресторане «Eden» – пусть и лучшем в Цюрихе – более чем подозрительно…

Выйдя из гостиницы, Листок прошел на набережную и, конечно же, прильнул к парапету, нависавшему над озером. Теперь берега были обрамлены светящимися фонарями, и несколько минут он зачарованно всматривался в темные воды, полные таинственности и вселенского умиротворения.

Мимо неспешно прошла пожилая пара. Проводив их взглядом, он повернулся лицом к гостинице – помпезное здание обдало ярким сиянием огней. Отчего-то беззлобно подумал: «Чертова Швейцария! Островок беззаботности… Ей-богу, «Рай у озера»!¹⁹

Мысленно решил, что до семи вечера ознакомится с окрестностями, а за обедом примется за постояльцев. А решив, не спеша зашагал вдоль набережной в сторону чернеющего вдалеке моста.

Прошел мимо влюбленной парочки и коренастого мужчины, из-за свисающих массивных щек похожего на бульдога. Перегнувшись через перила, мужчина, как и минуту назад он сам, всматривался в озерную гладь…

Через квартал остановился, разглядывая мост Квайбрюкке. По мосту, позванивая и светясь окнами, тащились трамваи, двигались тени пешеходов… Но сам мост не впечатлил – показался низким, невзрачным. Зато справа, через набережную улицу, сверкала огнями площадь, полная людей и повозок. Вероятно, подсказанный портье Зекселойтенплац с городским оперным театром, догадался он и, не раздумывая, перешел улицу.

По размерам зданию театра, конечно же, было далеко до Мариинки. И все же этот богато декорированный «храм Мельпомены» не мог не быть гордостью цюрихцев. Из белого и серого камня… В архитектуре фасада явно присутствовали нотки классицизма – строгая симметрия, двухъярусные колонны и что-то еще, чего Листок не мог вспомнить, как признаки пришедшего на ум направления в искусстве. И в то же время они гармонично сочетались и с некоторыми барочными деталями. Особенно бюстами известных деятелей, в которых он предположил облики композиторов Вебера, Вагнера, Моцарта и почему-то поэтов – Шиллера, Шекспира, Гёте… Театр-то был оперный!

Разглядывая их, с тоской подумал, что лет сто не был в опере. Интересно, что дают сегодня – «Мейстерзигеров» Вагнера, «Травиату» Верди?

Машинально посмотрел на афишную тумбу справа от здания и…

Что-то неприятное резануло внутри ротмистра – у тумбы, полубоком, стоял все тот же мужчина в сером пальто, которого он только что видел на набережной. Ошибиться было трудно – все тот же угрюмый тупой взгляд, теперь упершийся в афишу, все те же бульдожьи щеки… В мозгу пронеслось: «Слежка или случайность? Не рано ли – в первый же день!»

Рядом с театром – прямо за тумбой, на первом этаже небольшого здания, – разглядел вывеску кафетерия: «Theater». Что ж, весьма кстати!

К кафетерию прошел намеренно мимо тумбы. Незнакомец не шелохнулся. Дойдя до стеклянных дверей, на мгновение приостановился, дабы его могли заметить, и потянул на себя ручку.

В уютном, ярко освещенном помещении пахнуло сдобой и кофе. За столиками сидело четверо: молодая пара, о чем-то мило беседующая в центре зала, и по углам – мужчина средних лет, уткнувшийся в газету, и пожилая фрау, мелкими глотками попивающая кофе из крохотной чашечки.

Листок выбрал столик у окна, рядом с воркующей парой, но сел лицом к дверям, чтобы видеть входящих. Если у тумбы мнется наружный агент, то либо он войдет следом – что маловероятно, поскольку кафетерий слишком малое заведение для тайной слежки, – либо терпеливо будет ждать его выхода.

Подошедшему официанту – пареньку в черном жилете и с «бабочкой» на вороте белой рубашки – заказал чашку кофе. Когда же дымящаяся чашка была водружена перед ним, произошло нечто неожиданное – за окном, в свете фонарей, он различил серую тень, отделившуюся от афиш и не спеша смешавшуюся в толпе прогуливающихся перед театром людей. Кто же он – обычный зритель, пришедший на спектакль, или опытный агент, решивший убраться с поля зрения объекта? Наблюдать-то из толпы сподручнее… К тому же он мог передать наблюдение другому наружному филеру. В любом случае прогулка окончена – надо возвращаться в свой «Рай».

Листок допил кофе и, расплатившись, вышел. Никого подозрительного больше видел.