Читать книгу: «Последний герой. Том 3», страница 3

Он хмыкнул, поправляя на себе чужой халат, и добавил уже серьёзнее:

– Если бы не ты, Макс, батя бы меня сразу вычислил. Обычно он заранее звонит, предупреждает, а тут что-то нагрянул неожиданно, без звонка. Чего вдруг, правда стукнул ему кто? Короче, если бы понял, что я тут не живу, сразу бы лишил довольствия. А на одну нищенскую зарплату хрен проживёшь…

Шульгин вдруг осёкся, покосился на меня виновато, осознав, что сказал лишнее:

– Извини, Макс, я не хотел… В смысле, я не считаю тебя нищебродом, просто я немного привык уже к другому уровню жизни. Понимаешь же, да?

– Ну-ну, – протянул я скептически, глядя на него с ухмылкой. – Только как же ты себе этот уровень жизни-то позволяешь, если отец у тебя, мягко говоря, на государство работает? Получается, отец твой не совсем чист на руку?

– Да это отчим мой, – чуть помедлив, нехотя признался Шульгин. – Хотя воспитывал он меня практически с малолетства, считай, отец родной.

Он замолчал, собираясь с мыслями, и после небольшой паузы продолжил уже чуть увереннее:

– На самом деле бизнес на мать оформлен, официально-то всё чисто. Батя, конечно, там рулит по факту. Да он такой, не будет же просто наблюдать. Ну, знаешь, как это бывает… Участки, плавбаза, форелевое хозяйство, пасека – всё, что за долгую службу ему по дешёвке урвать удалось. Но всё по-честному, не думай ничего такого.

Шульгин неловко пожал плечами, словно оправдываясь больше перед самим собой, чем передо мной:

– Честно говоря, я и сам не понимаю, зачем он в этот кабинет государственный таскается, – Шульгин пожал плечами, чуть нахмурился. – Денег там не заработаешь. А батя говорит, ему просто нравится туда ходить. В кабинете, говорит, ощущаешь себя кем-то важным, нужным, а не барыгой… Для души, типа, а не ради бабок – ну, такой он ретроград. Хэ-зэ… я такое не понимаю пока, чем бабки-то виноваты. Вот и меня он в полицию засунул, – вздохнул Шульгин с лёгким раздражением. – Говорит, только она из меня человека сделает.

– А ты сам как будто бы не сильно хочешь в полиции работать? – я испытывающе глянул на него.

Он задумался ненадолго, затем пожал плечами и ответил серьёзно:

– Знаешь, а я как-то привыкать уже начинаю. Тем более, теперь с тобой познакомился. Как-то теперь иначе всё выглядит, у самого какой-то азарт появился. Не поверишь, реально стало интересно.

Он вдруг оживился, глаза его блеснули, и он внезапно предложил:

– Слушай, Ярый, а давай сегодня забухаем нормально, а? Отметим твое новоселье, так сказать!

– А давай, – легко согласился я и потянулся к холодильнику за пивом.

Шульгин-младший с недовольной миной покосился на меня:

– Пить пиво? В общаге? У нас разве все так плохо? Не, Макс, так дело не пойдёт. Погнали лучше в одно классное место, знаю тут неподалёку. Там и поговорим как следует. Короче… есть один клубешник клёвый, хоть в свет тебя выведу, там зачётные коктейли мешают, – оживился Шульгин, начав загибать пальцы. – «Крестный отец», «Негрони», «Лонг-Айленд», «Рыжий пёс», «Мохито» с маракуйей…

– Коктейли? – поморщился я с некоторым отвращением. – Ещё и эти твои розовые тапочки в придачу?

– Ты хоть один коктейль в жизни пробовал?

– Из всех коктейлей, – важно проговорил я, – признаю только «Ленивую Мэри».

– Чего? – усмехнулся Шульгин. – Нет такого коктейля! Есть «Кровавая Мэри» – водка с томатным соком.

– А «ленивую» делаешь проще, – пожал я плечами. – Просто водку пьёшь и помидором закусываешь.

– Ну зашквар, ты просто дикарь…

– Ха!.. А ты… не буду говорить кто, – ткнул я пальцем на ноги Шульгина в розовых сланцах. – Нет уж, будем пить пиво, как нормальные мужики.

Коля задумчиво почесал затылок и с надеждой произнёс:

– Ну там и пиво крафтовое есть, кстати. Вполне себе приличное, модное – IPA, стауты шоколадные всякие, портеры, бельгийские эли и кисляки модные…

– Да это всё хрень собачья, – решительно отмахнулся я. – Пиво должно быть пивом, а не сладкой жижей в яркой бутылочке со вкусом бананов и прочей маракуйи. Лучше нормального «Жигулёвского» возьмём, как в Союзе.

– Ха, да ты прикалываешься? «Жигулевское»? Там такой бодяги отродясь не было!

– А мы и поедем совсем не туда, – я хитро подмигнул ему. – Давай, топай к Ирке, возвращай ей халат и сланцы, переодевайся – и погнали. Один тапок здесь, другой там.

⁂

Мы взяли такси и приехали в старую колоритную пивнушку, располагающуюся ещё с советских времен в цоколе старинного особняка на Юбилейке. Помню, пацаном я часто забегал сюда, чтобы купить солёных сухариков или мелких сахалинских креветок, которые продавались как закуска к пиву. Иногда попадались копчёный сыр и варёные раки, но их быстро разбирали взрослые мужики.

Позже, уже ментами, мы частенько хаживали в эту пивнушку. Получив зарплату, непременно заходили обмыть получку, да и просто частенько собирались в пятницу вечером, чтобы пропустить кружечку-другую.

Это уже потом, в девяностые, когда зарплату начали задерживать месяцами, мы собирались чаще прямо в кабинетах и пили уже не «Жигулёвское», а всякий конфискат – от палёной водки до изъятого этилового спирта. Чем бог послал, тем и веселились.

Мы шагнули внутрь старой пивной, и в лицо тут же шибануло знакомым, въевшимся на всю жизнь запахом: кисловатым хмелем, пролитым и засохшим пивом, пропитанными табачным дымом стенами, воблой, высушенной ещё в прошлом году, и пересоленными креветками, которых здесь никто особо не брал. Я невольно замер на пороге, будто не в кабак вошёл, а обратно в прошлое шагнул.

По телу сразу разлилось приятное тепло, а сердце ёкнуло: здесь совсем ничего не изменилось. Время словно застыло, затаилось за этими стенами, и только тихо, монотонно лилась тоненькая струйка разливного пива из старых латунных краников, обёрнутых влажными полотенцами, чтобы меньше пенилось.

Те же круглые столики с единственной толстой ножкой, намертво вмурованной в бетонный пол, те же железные крючки под ними, на которые удобно вешать авоськи или портфели. И те же высокие, неудобные табуреты, покрытые толстым слоем старого, местами облезшего лака, на которых сидело не одно поколение усталых мужиков после смены.

Под потолком вентиляторы – массивные, с широкими пластмассовыми лопастями, пожелтевшими от времени и табачного дыма. Вентиляторы эти давно не крутились и смотрели сверху, словно немые наблюдатели.

На маленьком окошке, вместо новомодной колонки, хрипло бормотал старенький транзисторный приёмник «ВЭФ» с длинной выдвижной антенной, словно тоже оставшийся здесь ещё с советских времён. Из него негромко доносилась какая-то музыкальная передача, которую время от времени перебивали тихие шорохи и помехи эфира.

Я глубоко вдохнул знакомый воздух, огляделся и невольно улыбнулся: это был тот самый советский пивбар, каким я помнил его всю свою сознательную жизнь. Здесь ничего не изменилось. И, кажется, не изменится уже никогда.

Прилавок плотно оккупировали мужики – все разные, но явно не офисные ребята: трудяги с крепкими плечами, широкими ладонями, привыкшими к лопате или гаечному ключу. Под ногтями – въевшаяся грязь и мазут. Вместо модного прикида – рабочие комбинезоны, спецовки с потёртыми локтями, пропахшие насквозь машинным маслом, дизелем и сигаретным дымом. Не переодеваясь, сразу после смены они пришли сюда пропустить кружку-другую, немного выдохнуть и отвлечься от трудовой суеты.

Всё вокруг было таким знакомым, словно время вдруг резко развернулось и потекло вспять, возвращая меня обратно, лет на тридцать назад. В прошлое, где каждую пятницу точно такой же рабочий люд собирался в прокуренных пивных, чтобы на час-другой забыть о вечных житейских неурядицах, тяжёлых сменах и задержанных зарплатах.

– Не понял… – у Шульгина отвисла челюсть, он так и застыл с открытым ртом, не сводя взгляда с мужиков у стойки. – Ты куда это меня привёл? Это что за бичовник? Я тут пить не буду.

– Проходи, Колян, не стесняйся, – с усмешкой подтолкнул я его в спину. – Почувствуй себя настоящим ментом. Ближе к народу, так сказать.

Мы заняли один из свободных столиков, покрытых присохшей рыбьей чешуёй и мутными разводами от разлитого пива. К нам тут же подошла тётка с хмурым лицом, словно у кассирши в ЖЭКе, и с видом глубокого одолжения наскоро протёрла стол вонючей тряпкой.

Шульгин брезгливо поморщился, отодвигаясь от липкой поверхности, а я подождал, пока стол немного подсохнет, и неторопливо достал припасённую на этот случай газету – стянул внизу, в холле общаги. Аккуратно развернув, расстелил её на столе.

– Это наша скатёрка на сегодня, – объяснил я с видом знатока.

Шульгин вообще офигел:

– Газета? Серьёзно? Ты постелил на стол газету?

– А ты что, никогда так не делал? – удивился я. – Самый верный способ.

– Это же дичь какая-то…

– Эх, молодёжь, – вздохнул я с притворной грустью. – Сейчас научу тебя, как по-настоящему пиво пить. Пошли.

На газете я оставил связку старых ключей от своей прежней квартиры, чтобы застолбить место, и мы встали в гудящую очередь.

Глава 4

Очередь постепенно текла к стойке, где-то даже браталась и обнималась, а кое-где, наоборот, вдруг начинала меж своими частями выяснять сложные философские вопросы о степени уважения. Кто-то заразительно хохотал, кто-то, напротив, горько сетовал на нелёгкую судьбу: жена – стерва, начальник – козёл, а завтра ещё и тёща свалится на голову, будь она неладна.

Темы для разговоров были простые и понятные, как сама жизнь: политика, женщины, зарплата, у соседа сдох движок. В общем, вечные мужские темы, способные объединить самых разных людей в пятницу вечером возле пивного крана.

Мы взяли сразу по две тяжёлые стеклянные кружки – толстые стенки, массивное дно, такой можно и череп пробить. Кружки явно помнили советские времена: на стекле всё ещё красовалась «вечная» старая цена – тридцать пять копеек.

Мы вернулись к своему столику, Шульгин всё продолжал брезгливо морщиться, подозрительно всматриваясь в янтарное пиво, будто хотел найти там волос или мошку, чтобы уже точно не участвовать в этой сомнительной затее.

– Ну что, давай за новоселье? – я поднял кружку.

Он осторожно, словно она была с ядом или с молоком, поднял свою, чокнулся со мной и сделал нерешительный глоток. Потом второй, уже увереннее. Третий он затянул особенно большой. Лицо его удивлённо вытянулось.

– М-м-м, – протянул он, недоверчиво глядя на кружку. – Ни фига себе, вкусно!

– Ты что, никогда не пил пиво на разлив? – на сей раз удивленно спросил я.

– Ну, я думал, на разлив только нищеброды и алкаши пьют, – вполголоса проговорил Шульгин, косясь по сторонам – не дай бог кто услышит такие инсинуации. – Я всегда бутылочное брал, импортное, рублей по пятьсот штука, не меньше. Не думал, что из крана такой… хм-м-м, забористый вкус будет.

– На вот, рыбёхой закуси, сразу поймёшь, в чём соль, – я протянул ему упитанного сушёного судака, с зубочистками-распорками в пузе.

Увидев рыбу, Шульгин снова брезгливо поморщился и скривился:

– Не, ну пиво ещё ладно, убедил. Но вот эту сухую хрень с колючками я точно жрать не буду. Еще и пальцы вонять потом будут. Фу!

Через две минуты он уже увлечённо отрывал зубами куски со спинки вяленого судака и бубнил с набитым ртом:

– П*здец, Макс, ваще как вкусно!

– Ты же говорил, пальцы вонять будут? – улыбнулся я.

Легонько так поддел, по-дружески.

– Да плевать, – он как загипнотизированный пихал в рот следующий кусок, едва дожевав этот. – Слуш… Это рыбка особая или вся такая вкусная?

– Обычный судак, – сказал я. – Хочешь пожирнее – бери леща, он сочнее. Щуку если будешь брать – крупную не бери, жёсткая, зараза.

Шульгин внимательно слушал, не отрываясь от пива и рыбы.

– Окушки тоже хорошо заходят, только чистить их запаришься, – продолжил я. – Пелядку не бери, она вся выращенная в рыбном хозяйстве, жирная до приторности, да ещё дорогущая, хотя… для тебя-то бабки не показатель. Плотва неплохо идёт, главное – смотри, чтобы рыба не пересушенная была и брюшко не пожелтело, а оставалось серебристое, такое, будто солью натёртое. Тогда точно вкусно будет.

Он даже глаза прикрыл на секунду, смакуя вкус солоноватой рыбы, перемешавшийся с терпкой горчинкой разливного пива. Пенка осталась на верхней губе, и он невольно смахнул её рукавом, тут же забыв о своей брезгливости.

Как будто и в нём проснулась память прошлой жизни.

– Ё-моё, а классно ведь! – удивлённо протянул он, с жадностью прикладываясь к кружке снова. – Ничего себе, живой вкус!

Он ещё раз крепко потянул пиво, громко выдохнул и уже более уверенно, не церемонясь, отодрал от судака ещё кусок, торопясь снова запить.

Глаза Шульгина блестели. Похоже, он окончательно вошёл во вкус.

К нашему столику нерешительно подошёл представитель местного колорита – мужичок неопределенного возраста, на вид – где-то между сорока пяти и пенсией. Несмотря на жару, он был в старомодном, поношенном пиджаке, брюках, давно и бессовестно утративших стрелки, и в извечном комплекте кухонных аристократов – «шлёпанцы плюс носки».

На плече уныло висела сумка неопределённой формы – то ли усохший портфель, то ли распухшая барсетка. Потёртая кожа когда-то была дорогой, а теперь грустно свесила куски лакировки, отсвечивая пятнами былой роскоши.

Лицо у этого «колорита» было интеллигентное, с лёгкой еврейской печалью и глазами, словно у спаниеля, которого давно не выпускали гулять. Волнистые, давно нестриженые волосы с проседью усиливали сходство с песиком сей породы. Но не с рыжим аглицким кокером, а с русской разновидностью, в окрасе которой имеется благородная седина.

Черты лица мелкие, измученные многочисленными жизненными бурями. Фигура живая, но хиленькая, я бы сказал даже, местами утонченная.

– Господа! – торжественно начал он, описав в воздухе элегантный жест артиста. – Я дико извиняюсь!.. Не соблаговолите ли вы угостить страждущего сей божественной амброзией?

– Господа в Париже сидят, – хмыкнул я. – Тебе чего? Пива налить?

Вместо прямого ответа «спаниель» неожиданно продекламировал стих:

 
Весной цвели вокруг девчата,
Духи пьянили, ароматы…
Мужчины млели виновато,
Но пиву были больше рады.
 

– О, да ты у нас чтец-декламатор, – усмехнулся я, протягивая ему полную кружку из нашего с Колькой стратегического запаса.

Мы к тому моменту успели ещё раз отстоять очередь и запастись очередной порцией.

– Покорнейше мерси, товарищ-благодетель, – проговорил он с благодарным, коротким и отточенным, как у конферансье, поклоном одной головой и тут же жадно припал к кружке.

Буквально за несколько секунд выдул половину, шумно выдохнул, крякнул с удовольствием и, поставив кружку, жалобно уставился на нашу рыбу.

– Да бери уже, – кивнул я.

Он проворно цапнул вяленого судака и с неожиданным профессионализмом принялся аккуратно его шелушить тонкими, ловкими пальцами.

Я вдруг обратил внимание на его пальцы – аккуратные, ногти чистые и коротко подстриженные, ладони без единой мозоли. Натуральный интеллигент, только давно и крепко потрёпанный алкоголем и жизнью.

– Позвольте представиться! – картинно взмахнул он рукой, едва не снеся со стола кружку. – Савелий Натанович Мехельсон, поэт-идеолог и основоположник неоклассического алкогольного символизма в отечественной поэзии.

– Макс, – пожал я ему руку.

А сам задумался – это когда он такое основал? В 90-х? Или всё-таки ему не так много лет, как кажется, и это какой-нибудь неудавшийся перезрелый КВНщик или как их сейчас называют? Стендапер?

– Коля, – нехотя буркнул мой товарищ, подозрительно принюхиваясь к новому знакомому. Но, почувствовав лишь добротный пивной перегар, а не смрад немытого бича, пересилил себя и сдержанно протянул ладонь в ответ.

– Ха! Поэт… – удивлённо воскликнул Шульгин. – Первый раз с поэтом бухаю.

– Я, молодой человек, между прочим, член СССР! Но не того, который был! А того, который есть….

– Это какого? – в голос спросили мы.

– Союза Свободных Стихотворцев России! – с достоинством отозвался Савелий Натанович, слегка пошатываясь и придерживая кружку обеими руками. Чуть прокашлялся и выдал свой очередной перл:

 
Современная жизнь – суета и забота,
Я бегу по судьбе, торопясь и сопя,
Мне всегда не хватает до счастья чего-то —
То ли пива и баб, то ли просто рубля!
 

⁂

В этот момент в пивбар ввалилась четвёрка каких-то мутных типов. Впереди шёл здоровый детина с угловатой рожей, знакомой мне, хоть сразу и не вспомнилось, откуда. Да и пофиг.

Но мой взгляд срисовал их по привычке. Тот, что угловатый среди них за главного, сомнений не вызывало: шагал широко, нагло, вразвалочку. Остальные трое ловили каждое его движение, явно прислуживали. На обычных работяг не похожи, интеллигентами и подавно не пахли – эдакие полупокеры в полукедах.

Бесцеремонно расталкивая очередь под недовольный гул народа, наглецы встали прямо к стойке.

– Эля, а ну плесни нам неразбавленного! – рявкнул главарь на дородную продавщицу, увесисто хлопнув ладонью по прилавку.

– Кабан! – театрально всплеснула руками бывалая продавщица в фартуке, завидев мордатого посетителя. – Опять приперся, балбесина? Опять нажретесь, буянить будете, а мне после вас расхлебывать? Я сейчас тревожную кнопку нажму, пусть тебя наряд заберет!

– Ой, да ладно тебе, Эль, не пугай колбасой кота! – Кабан самодовольно ухмыльнулся, тяжело опёрся локтем на прилавок и заговорщически подмигнул. – Не работает у тебя кнопка уже лет десять. Если сильно хочешь, нажми на мою!

– Гы-гы-гы! – дружно заржали его подручные, одобрительно похлопав друг друга по плечу.

– Ой, умора! – с ехидной улыбкой парировала Эля шумно звякнув кружками. – У тебя-то как раз только одна кнопка и есть, да и та давно не рабочая!

Очередь радостно загоготала, мужики закивали, довольные острым словцом. Кабан мгновенно насупился, угрожающе покосился по сторонам, но продавщица уже вошла в роль и наступала дальше:

– Совсем меры не знаешь! Дам по две кружки на каждого, и точка! Больше не проси!

– Совсем обурела, мать? – раздражённо рявкнул Кабан, так хлопнув ладонью по прилавку, что аж пивные кружки подпрыгнули. – Меру я свою чётко знаю! Пока на ногах держусь – пью, упал – значит, хватит!

– Гы-гы-гы! – снова заржали его прихлебатели, явно оценив хозяйский юмор, и начали бодро расталкивать очередь плечами, протискиваясь поближе к кранику.

«Кабан!» – вспыхнуло в голове. Ну точно, это же его «кирпичное» лицо я тогда видел в подъезде, когда он с Венькой-пианистом меня караулил. По наводке Антошеньки Соколова.

Ладно, нет худа без добра. Теперь у меня «Нива» есть – подарок от того самого Антошеньки-бизнесмена. Правда, на себя ещё не оформлял, только там, на поляне, какую-то бумагу начирикали, да пока и не надо. Пусть машина на нем числится – целее буду.

А наш поэт, Савелий Натанович, увидев Кабана, вдруг заметно напрягся, заёрзал на табурете и затравленно заморгал. Торопливо допив остатки пива одним глотком, любитель творческой свободы поспешно поднялся, неловко, но вежливо поклонился нам и с натянутой улыбкой пробормотал:

– Покорнейше благодарю вас, господа-товарищи, но мне ужасно срочно пора. Дела, знаете ли, творческого характера, неотложные. Читатели ждут. Сегодня выступаю перед благодарной публикой в пансионате «Былая юность».

Схватив свою потрёпанную сумку, он, стараясь не привлекать лишнего внимания, двинулся к выходу, нервно оглядываясь через плечо и бросая косые взгляды на шумную шайку во главе с Кабаном. Было ясно – встречаться с ними он категорически не желал и теперь старательно пытался раствориться в толпе.

– Сава! – вдруг громогласно воскликнул Кабан, заметив нашего собутыльника, пытающегося скрыться из виду. – Да это ж ты, родной мой! Вот так встреча! Ну-ка, иди сюда, пудель седовласый, выпьем по старой дружбе!

– Извини, Кабанчик, – с жалкой улыбкой пробормотал Мехельсон, нервно теребя сумку. – Жена только что звонила, срочно домой зовёт, сам понимаешь… Она у меня у-ух!

Он попытался юркнуть к двери, но Кабан грохнул кулаком по прилавку:

– Не п*зди, Сава! Нет у тебя никакой жены и никогда не было. А ну, приведите его сюда! – властно распорядился он, повернувшись к подручным.

Те мгновенно рванулись к поэту, но у Савелия Натановича вдруг откуда-то проснулась молодецкая прыть: в три прыжка он преодолел расстояние до двери, рывком распахнул её и выскочил на улицу. Двое из шайки метнулись за ним, дверь осталась открытой.

Через несколько секунд с улицы донёсся отчаянный вопль:

– Граждане! Люди добрые, помогите! Хулиганы же грабят! Денег честного человека лишают! – истошно и трагически вопил Савелий Натанович, явно оказавшись в руках преследователей.

– Ты что делаешь? – спросил я Шульгина, когда тот вытащил телефон и начал что-то там набирать.

– В смысле «что»? – удивился он. – Человеку помощь нужна, не слышишь разве? – Он кивнул в сторону распахнутой двери, откуда надрывался голос поэта: «Пустите, ироды! Пустите!». – В дежурку звоню, пусть пришлют наряд ППС, пускай разбираются.

– Стоп, стоп! Какой ещё наряд ППС? Ты что, не мент, что ли? Аллё, гараж!

Он словно опомнился, смущённо убрал телефон и потянулся в карман за удостоверением.

– Ну да… Точно. Сейчас сами разберёмся тогда.

– Убери ксиву! – резко остановил его я. – Ты вообще соображаешь, как с пьяным быдлом разбираться надо? Это во-первых… А во-вторых, никогда не свети ксивой на пьянке, если можешь разобраться без нее.

Он слегка растерянно посмотрел на меня, пряча обратно удостоверение в карман:

– А как тогда?

– Сейчас покажу, – сказал я, спокойно снимая с крючка под столиком свой рюкзак, в котором всегда лежал пистолет с двумя запасными магазинами, завернутый в рубашку. Ну, и ещё ветровка там лежала – на случай, если придётся быстро скрыть оружие под одеждой.

Шульгин недоумённо замер, глядя на мои приготовления:

– Погоди-ка, ты это что… Мы же сотрудники полиции… В драку полезешь?

– «В драку полезешь», – передразнил я, усмехнувшись. – Что за выражения у тебя, Коля? В драку не «лезут». В драке участвуют. Машутся. П*здятся, если хочешь. Ты вообще в какую школу ходил, мажор?

– Я-то? Ну, учился я в лицее номер…

– Стоп, – перебил я его. – Вопрос был риторический. Пошли уже. Лицеист.

Мы вышли из пивной. Картина перед глазами открылась – хоть сразу на холст и в рамку.

Два хмыря, что были с Кабаном, подхватили под белые ручки Савелия Натановича и быстро потащили его за угол. Несчастный дёргался, что-то пытался выкрикнуть, но, получив короткий расслабляющий тычок под дых, тут же затих и стёк, словно растаявшее сливочное масло.

Кабан шагал чуть в стороне, неспешно и вальяжно, а рядом плёлся ещё один его прихлебатель. По раскрасневшимся мордам этих персонажей было сразу понятно – в пивную они зашли уже прилично заряженные, явно после добротной дозы какого-то пойла.

Мы двинулись за ними, ускорив шаг.

– Слышь, Ярый, – тихо пробормотал Шульгин, – их, как бы, четверо, а нас двое. Может, ксиву достать? А?

– Коля, – устало вздохнул я, – один нормальный опер за троих таких идет, минимум. Ты – вон какой лось, неужели ты в школе, кроме танцев, ничем не занимался?

– Стоп, а откуда ты знаешь, что я на танцы ходил? – удивлённо вскинулся Шульгин и моментально покраснел до самых ушей. – Батя, что ли, сболтнул? Вот гад…

– Ха! – усмехнулся я. – Да я просто так… предположил… Мне ты втирал, помнится, что боксёр. Пошли уже, танцор диско. Разберёмся с Кабаном и его ансамблем песни и пляски.

Я быстро огляделся по сторонам. Проулок оказался пустынным, заброшенным и заросшим высоким бурьяном. Идеальное место для разговора без лишних свидетелей – хоть пулемёт ставь, никто не заметит.

Шульгин нервно что-то бормотал под нос, я расслышал лишь его неуверенное:

– Надеюсь, камер тут нет…

– Да нет тут камер, – хмыкнул я, покачав головой. – Совсем вы без видеонаблюдения жить разучились, поколение смартфонов. О времена, о нравы! – последние слова я выдохнул на некотором пафосе, совсем как Савелий Натанович.

Тем временем Кабан уже подступал к поэту и явно собирался объяснить ему азы жизни, используя методы физической экзекуции. Я шагнул вперёд и громко, с присвистом позвал:

– Э! Фьюить! Кабан!

Здоровяк удивлённо обернулся, недовольно сощурил глаза и внимательно, сверху вниз, осмотрел меня. В его взгляде не мелькнуло даже намёка на узнавание, лишь тупое, ленивое раздражение.

– Для кого Кабан, – нехотя процедил он, – а для кого Андрей Владимирович. Тебе чё надо?

В этот момент из хватки его подручных, словно угорь, снова вывернулся Савелий Натанович. Из растопленного сливочного масла он резко превратился в живого, трепыхающегося и полного драматизма персонажа. Поэт вскинул руки к небу и воскликнул, чуть ли не рыдая:

– Максим! Николай! Спасите несчастного интеллигента! Не допустите гибели хрупкого гения! Товарищи, защитите творческую личность от бездушной, грубой силы! Умоляю вас!

Речь его была настолько трагична и проникновенна, что любой прохожий расплакался бы от жалости. Но вот с аудиторией промашка вышла – Кабан только презрительно ухмыльнулся и сплюнул себе под ноги, ожидая дальнейшего развития событий.

– Отпусти поэта, Дантес-переросток! – строго приказал я Кабану.

Тот ошарашенно уставился на меня, явно не въезжая в смысл сказанного.

– Ха! – радостно встрепенулся один из его прихлебателей, ушастый и тощий. – Кабан, он тебя дантистом обозвал!

Подручные дружно заржали. Судя по их реакции, прозвище «Дантист» звучало для них как матерное ругательство высшей категории.

Кабан двинулся в мою сторону, тяжело выдвинул вперёд грудь и угрожающе процедил сквозь зубы:

– Ты кто такой, пацан? Бессмертный, что ли?

Но продолжать пререкаться желания не было – с такими персонажами это слишком скучно. Я быстро сорвал с плеча рюкзак, пару раз мотнул лямкой, намотав её вокруг запястья. Получилось что-то вроде импровизированного кистеня, с приятной тяжестью пистолета и магазинов на дне. Бить наглушняк не хотел – всё-таки чмтэшки и прочие тяжкие телесные в такой ситуации ни к чему, а вот проучить ублюдка надо.

Поэтому приложился умеренно, почти воспитательно:

Бам! – прилетело ему точно в лоб рюкзаком. Его тяжелой частью.