Читать книгу: «Проблема наблюдателя. Собрание сочинений в 30 книгах. Книга 19», страница 4

ДЕЛО ОБ АНЕВРИЗМЕ

Пробный пуск коллайдера состоялся в ночь на четверг, 15 марта. Почему ночью? Потому что проверка всех систем закончилась в девять вечера, и никто – даже Вольфганг Хенце по прозвищу Ленивец Вольф – не хотел ждать до утра. Запустили, прогнали по кольцу пару десятков раз встречные потоки ядер свинца на не очень большой для начала энергии, зафиксировали результаты столкновений, возникшие ливни, все работало штатно, и сотрудники отправились по домам с осознанием хорошо проделанной работы и предчувствием будущих интересных событий.

Событие действительно произошло, но не сразу и даже не вскоре – через два с половиной месяца. С пуском коллайдера никто это событие не связал, да и с какой стати?

* * *

В половине второго пополудни 29 мая в кафе «Быстрый протон», что на углу улиц Эйнштейна и Ферми, напротив входа в Институт высоких энергий при Стэнфордском университете, вошли двое мужчин (время зафиксировано камерами наблюдения). Оба были физиками и работали в Институте: один (доктор Лоренс Кольбер) был высок, худощав, носил короткую шкиперскую бородку, говорил быстро; казалось, не успевал угнаться за собственными мыслями. Второй (доктор Джакомо или, как его называли коллеги, Джек Пранделли), сверстник и давний коллега Кольбера – среднего роста, среднего телосложения и обладавший множеством других среднестатистических характеристик, был тем не менее выдающимся специалистом по квантовой космологии. Физики заняли свободный столик у окна, Кольбер заказал свиную отбивную, салат, кружку пива и чашку крепкого кофе, а Пранделли удовлетворился омлетом и тем же кофе, только послабее. Обсуждали коллеги не физику, а недавнее выступление в кампусе знаменитого скрипача Рональда Розуэлла, сыгравшего с университетским студенческим оркестром Скрипичный концерт Бетховена и на бис – три каприса Паганини. Во всяком случае, так сказал впоследствии доктор Пранделли, а подтвердить или опровергнуть слова коллеги доктор Кольбер не мог, потому что минуты через три после того, как официант (Бен Шервуд) поставил на столик еду, Кольбер закусил губу, закатил глаза, судорожно прижал обе руки к груди, застонал и сполз на пол, где и остался лежать, не отвечая на призывы коллеги и не подавая признаков жизни.

Естественно, вызвали «скорую», причем дважды: Пранделли с мобильника и Тимоти Дорн, хозяин заведения, – по телефону из своего кабинета. Парамедики прибыли через две с половиной минуты, провели на месте необходимые реанимационные мероприятия, убедились, что доктор Кольбер мертв, и увезли тело в университетский госпиталь, где с помощью самых современных методов врачи попытались Кольбера «оживить», но успеха не достигли. Пранделли, разумеется, поехал в больницу следом за «скорой» и оказался первым, кому врачи сообщили печальную новость.

В кафе во время описанного трагического происшествия находилось восемнадцать посетителей плюс двое официантов, плюс бармен, плюс две камеры наблюдения, одна из которых была направлена в сторону, где сидели за столиком Пранделли и Кольбер. Записи камеры в точности соответствовали рассказу Пранделли и двух других посетителей, которых недели две спустя после похорон нашел и расспросил полицейский детектив Сильверберг в присутствии эксперта-криминалиста Розенфельда.

Вечером того же дня Сильверберг с Розенфельдом пили пиво в «Быстром протоне» за столиком, за которым не так давно сидели двое физиков. Сильверберг был недоволен и настроен скептически, Розенфельд – задумчив.

– Зря время потеряли, – бурчал Сильверберг, заедая пиво рыбным салатом. – Во всем тебе мерещится криминал. Здесь-то что? Кольбер умер от разрыва аневризмы аорты и сосудов, Том утверждает это определенно. Что тебя смущает, ты так и не объяснил. Сомневаешься в компетентности патологоанатома?

– Нет, – коротко ответил Розенфельд, разрезая на части большой кусок отбивной.

– Тогда какого…

– Стоп! – поднял вилку Розенфельд. – Том, между прочим, в том же эпикризе утверждает, что аневризма… цитирую по памяти… «имеющая сложный характер, затрагивающий не только аорту, но прилегающие к ней сосуды. Разрыв произошел в пяти местах…»

– Ну и что? Том говорит, это случается, хотя и редко.

– Кольбер проходил обследование в прошлом году, – напомнил Розенфельд. – Никаких проблем с сердцем или с сосудами.

– Том говорит, что и это возможно.

– Да что ты со своим Томом! – рассердился Розенфельд и отодвинул тарелку. – Я не разбираюсь в медицине, но не тебе спорить со мной, когда речь идет о математике. В данном случае – о теории вероятностей.

– Я и не спорю, – благодушно отозвался Сильверберг, приканчивая салат и жестом показывая Бену принести еще пива. – Видишь, поддался на твою провокацию и порасспрашивал кое-кого из свидетелей. Даже запись камеры наблюдения проверил, на что не имел официального разрешения, поскольку никаких…

– Да-да, – нетерпеливо перебил Розенфельд. – Теперь ты будешь по гроб жизни меня укорять.

– Не буду, – примирительно сказал Сильверберг, принимая из рук Бена две большие кружки. – Расскажи лучше про теорию вероятностей. Это из-за нее умер Кольбер?

– Можно и так сказать. Смотри. Тот вид аневризмы, из-за которой он умер, – явление очень редкое, так? Один шанс на пятьдесят тысяч. Обычно аневризму легко обнаруживают при стандартных обследованиях. У Кольбера не нашли ничего, а если ты скажешь, что врачи проявили халатность, я не поверю.

– Не скажу.

– Значит, аневризма возникла не ранее, чем несколько месяцев назад.

– Это невозможно?

– Возможно. Но такая сложная – маловероятно. Это медицинская сторона. Перейдем к психологической.

– А с ней-то что не так?

– В институте говорят, что Кольбер и Пранделли были непримиримыми противниками.

– Послушай, – рассердился Сильверберг. – На что ты намекаешь? Пранделли довел коллегу до того, что…

– Ни на что я не намекаю, – перебил Розенфельд и сделал знак Бену принести кофе. – Но, с точки зрения теории вероятности, естественная смерть Кольбера именно в это время и в этом месте настолько маловероятна, что невольно приходит мысль о чьих-то намеренных действиях.

– Работа в полиции, – заметил Сильверберг, – заставляет тебя даже в перемене погоды видеть чьи-то преступные намерения. Кстати, посмотри, какая туча. Может пойти дождь, хотя синоптики предсказывали солнечный день. Явно кто-то специально…

– Ладно, – Розенфельд допил кофе и поднялся. – Я тебя не убедил, ты меня не переубедил. Если бы это дело кто-нибудь направил мне на экспертизу…

– Медицинскую? – ехидно спросил Сильверберг.

– …я написал бы, что вижу в смерти Кольбера преступный умысел.

– Ты начитался детективов. – Сильверберг тоже поднялся и кивнул Бену, чтобы тот принес счет.

– А тебе просто не хочется разбираться, – буркнул Розенфельд.

Друзья вышли на улицу. Дождь уже начал накрапывать, и они поспешили по машинам. Выезжая со стоянки, Розенфельд опустил стекло и крикнул:

– Поспрашивай Тома о сердечных ядах!

Что ответил Сильверберг и ответил ли вообще, Розенфельд так и не узнал.

* * *

Сильверберг не собирался заниматься глупостями; фантазии Розенфельда, по его мнению, только мешали работе. Однако, встретив пару дней спустя Шелдона в коридоре полицейского участка, Сильверберг неожиданно для себя спросил:

– Том, как, по-твоему, мог Кольбер умереть от сердечного яда?

Патологоанатом думал в это время о чем-то другом и не сразу сосредоточился на заданном вопросе.

– Э-э… – протянул он, отходя с Сильвербергом к окну, чтобы не мешать сотрудникам. – Какой, прости, Кольбер? А! Вспомнил. Яд? Кольбер умер от разрыва аневризм.

– Я знаю. Поставлю вопрос иначе: мог ли разрыв аневризм быть вызван действием химического вещества?

– С чего это ты… – Шелдон нахмурился. – А! Ты получил информацию…

– Нет, – отрезал Сильверберг. Хотел добавить, что это фантазия Розенфельда, основанная на странном использовании теории вероятностей, но все-таки промолчал: патологоанатом терпеть не мог беспочвенных фантазий.

– Тогда не понимаю… А! Ладно. Теоретически возможно, но вероятность в данном случае очень мала.

– Почему?

– Сердечные и сосудистые препараты действуют быстро или не действуют вообще. Кольбер должен был принять лошадиную дозу прямо в кафе, на глазах у Пранделли. Или Пранделли должен был там же, за столиком, заставить коллегу проглотить десяток таблеток и запить водой. Не говорю о том, что в крови эти препараты легко обнаружить. Надеюсь, ты не считаешь, что я халатно отношусь к своим обязанностям?

– Ну что ты!

– В общем, умерь фантазию.

– Непременно. Подожди, не убегай! В смерти Кольбера есть, в принципе, что-нибудь странное?

– От разрыва аневризмы ежедневно умирают тысячи людей. Ничего странного. Разве что…

– Да?

– Обычно аневризма возникает в одном месте: например, в аорте в результате инфаркта, в каком-нибудь сосуде. Есть брюшная аневризма, мозговая… Необычность в том, что у Кольбера за считанные недели – вряд ли срок был меньшим – возникло несколько аневризм в сосудах в сердечной области. Я обнаружил пять – об этом написано в отчете, и, если ты внимательно читал, должен был увидеть. Разрыв произошел практически одновременно, но гораздо необычнее очень быстрое развитие нескольких аневризм. В моей практике такого не случалось, и в медицинских журналах я о таких случаях не читал. Но даже маловероятные события когда-нибудь происходят, согласен?

– Наверно, – задумчиво протянул Сильверберг.

– Будь я клиническим врачом, непременно написал бы статью в медицинский журнал. Извини, мне действительно некогда.

– Спасибо за информацию, Том! – крикнул Сильверберг в спину быстро удалявшегося по коридору патологоанатома.

– Вот дьявол, – мрачно продолжил он, обращаясь к окну, за которым начали расходиться тучи, и проявилась короткая радуга. – Умеет же этот поганец внушать сомнения…

* * *

– Единственный случай в истории медицины? – восхитился Розенфельд. – Стив, ты можешь назначить научную экспертизу этого случая? Иначе я не смогу задавать вопросы нужным людям и изымать информацию.

– Арик, что с тобой? – рассердился Сильверберг. – Расследования нет, смерть Кольбера зафиксирована как естественная.

– Ты хочешь оставить без последствий умышленное убийство?

Прежде чем ответить, Сильверберг долго изучал висевший на стене постер: репродукцию с картины Дали «Мягкие часы». Разговор происходил в закутке, который Розенфельд называл своим кабинетом. Отдельная комната ему не полагалась, сидеть в общем помещении с девятью сотрудниками, пусть даже их разделяли высокие перегородки, Розенфельд не мог физически: от присутствия чужих людей, мешавших думать, у него поднималось давление. В первое время, когда Розенфельд начал работать в экспертном отделе после окончания Йеля, он сбегал в дальний конец коридора, куда никто не заглядывал и где стояла старая скамья на трех ножках. Четвертую заменял металлический штырь, то и дело падавший, поэтому сидеть на скамье нужно было неподвижно, что не нравилось никому, но вполне устраивало Розенфельда. Не заставая сотрудника на рабочем месте, начальство сердилось и грозилось увольнением. Однако Хантер, руководивший экспертным отделом, прекрасно понимал, что лучшего аналитика, способного перемолоть в голове любую информацию, ему не найти, и несколько месяцев спустя Розенфельд получил в свое распоряжение пустовавшую кухоньку, где когда-то стояли бойлер и кофейник. После того, как на первом этаже открылся кафетерий, кухонька пустовала – просто потому, что туда не вмещались одновременно стол, стул и полагавшийся по инструкции сейфовый шкаф для хранения исследуемых артефактов. Розенфельду Хантер, однако, пошел навстречу, и тот получил кабинет, оставив сейф в общей комнате. В закуток удалось втиснуть второй стул, на котором сейчас сидел Сильверберг, не имея возможности вытянуть ноги, потому что они упирались или в стену, или в колени Розенфельда.

– Почему, – задал наконец Сильверберг встречный вопрос, – ты застрял на идее, что Кольбера убили? Только не говори о теории вероятностей, иначе я расскажу о моем кузене Карле, выигравшем в прошлом году полтора миллиона в лотерею, хотя шанс…

– Ты уже рассказывал, – перебил Розенфельд. – Карл спустил свои полтора миллиона за месяц, занявшись рискованными биржевыми операциями и не слушая ничьих советов. В том числе – моего. Если бы послушал, у него сейчас было бы семь миллионов, и он не работал бы младшим менеджером у Скотта.

– Не переводи разговор. Я спросил тебя…

– Это ты перевел разговор на Карла! – возмутился Розенфельд. – Хорошо. Объясняю без теории вероятностей. Ничтожная вероятность – один из факторов. Есть и другие.

– Выкладывай.

Розенфельд принялся разгибать пальцы.

– Первое: Кольбер и Пранделли терпеть не могли друг друга. Второе: Пранделли писал статьи, которые выходили в «Физикал ревю», а Кольбер дальше интернетовских архивов не пробился. Пранделли получил в прошлом году Филдсовскую премию, а Кольбер в научных кругах слывет человеком с очень нетрадиционными, мягко говоря, идеями. Третье: Кольбер был женат неудачно, развелся семь лет назад, и знаешь, к кому потом ушла его жена?

– Неужели к Пранделли?

– Именно! Я видел ее на похоронах, она стояла далеко в стороне. По-моему, плакала, но у меня не было с собой бинокля, чтобы разглядеть…

– А если бы был, ты стал бы при всех пялиться на женщину?

– Бинокля у меня не было, поэтому твой вопрос смысла не имеет. Сам Пранделли, кстати, на похоронах не появился: улетел на конференцию в Капо-Альто. Наконец четвертое: не далее как за два дня до убийст… не смотри на меня, как прокурор на судью… за два дня до смерти Кольбера они поцапались в холле института, десятка два человек слышали, как Кольбер кричал: «За такое убить мало!»

– Это всё? – Сильверберг, кряхтя, поднялся и попытался отодвинуть от стола стул, но лишь ударился локтем о стену. – Первое: мотивы слабые. И второе: судя по твоим словам, это у Кольбера были причины, чтобы убить Пранделли, не правда ли?

– Да, – помолчав, признал Розенфельд. – Каждый из мотивов слаб, признаю. Но вместе… Количество переходит в качество.

– А что по второму аргументу? У кого были мотивы? – насмешливо спросил Сильверберг и стал пробираться к двери, наступая то на ногу Розенфельду, то на кабель, протянутый по полу, то на разбросанные конфетные фантики. – Ты по-прежнему не позволяешь здесь убирать?

– Нет, – рассеянно отозвался Розенфельд, не вставая. – Сам навожу порядок, когда нужно. А твой второй аргумент… Помнишь дело Огилви? Мотив был у Нортона, а убил Огилви. И таких случаев…

– Бывает, – философски отозвался Сильверберг.

– Значит…

– Были обнаружены факты, перевернувшие ситуацию. Если это всё, что ты хотел сказать, – Сильверберг добрался, наконец, до двери и пытался открыть ее, но мешала упавшая со стола перевязанная стопка старых книг, – я, пожалуй, пойду, у меня еще четыре дела.

– Значит, ты не дашь официального запроса на научную экспертизу? – огорчился Розенфельд.

– Если судья подпишет постановление о возбуждении уголовного дела, то, конечно, потребуется экспертиза. Но поскольку у Винстона нет оснований дело возбуждать, а мои… то есть твои аргументы он сочтет смехотворными, займись лучше уборкой помещения. Хотя бы окно открой, здесь дышать нечем!

– О люди! – воскликнул Розенфельд. – Им непременно нужно дышать, причем кислородом!

Силверберг закрыл дверь со стороны коридора и крикнул:

– Пиво пить пойдешь?

Из комнаты послышалось бурчание, которое детектив засчитал за положительный ответ.

* * *

– Ты не торопишься домой, – заметил Розенфельд, когда Сильверберг заказал еще одну кружку и порцию чипсов. – Поссорился с Мэгги?

– С чего бы? – удивился Сильверберг. – Мэгги – идеальная жена полицейского.

– Знаю. Она ни разу не устроила тебе скандал из-за того, что ты возвращаешься домой под утро.

– Иногда, – вставил Сильверберг.

– Иногда что? – с подозрением спросил Розенфельд. – Иногда приходишь под утро, или иногда Мэгги все-таки скандалит?

– Мы никогда не ссоримся из-за моей работы, потому я и говорю, что Мэгги – идеальная жена.

– Что думает идеальная жена по поводу смерти Кольбера? – осведомился Розенфельд. – У нее, насколько я знаю, обо всем есть свое мнение, и не всегда оно совпадает с твоим.

– Ну… – протянул Сильверберг. – Странно, но она тоже уверена, что в смерти Кольбера есть что-то… гм… как она выразилась, «сомнительное и неправильное».

– Видишь, женская интуиция…

– Ах, оставь! Не могу я прийти к судье и заявить, что интуиция моей жены…

* * *

– Какие материалы тебе нужны для экспертизы? – спросил Сильверберг.

Он опять сидел в каморке Розенфельда, только теперь благоразумно занял место за компьютером. Вытянул ноги и расслаблено смотрел, как приятель пытался устроиться на стуле.

– Винстон все-таки подписал?

– Я к нему не обращался. У меня есть право заказать частную экспертизу.

– Хорошо! – оживился Розенфельд. – Кроме результатов аутопсии и видео с камеры наблюдения, мне нужны медицинские карты Кольбера и Пранделли. Полные – насколько возможно – их биографии. Допуск с оплатой на сайты, где опубликованы работы Пранделли и Кольбера…

– Эй, какая оплата?

– Ты заказываешь экспертизу, – невозмутимо заявил Розенфельд. – Эксперт должен иметь возможность сделать работу качественно.

– И в срок, – вставил Сильверберг. – Даю тебе двое суток.

– Чем скорее ты предоставишь в мое распоряжение перечисленные сведения, тем раньше я начну и тем быстрее закончу.

– О! – воскликнул Сильверберг, только сейчас представив, в какую попал ловушку. – Я думал, тебе достаточно уже собранных материалов!

– Я этого не говорил, верно? Сколько тебе нужно времени? Трех часов хватит?

У Сильверберга не нашлось слов. Дверью он хлопнул так, что сейсмографы на факультете геологии наверняка зарегистрировали всплеск.

* * *

– При чем здесь полиция? – с вызовом спросил доктор Мисимо Такубара, занимавший соседний с Кольбером кабинет. Прежде чем прийти с вопросами к Такубаре, Сильверберг выяснил, что доктор и Кольбер соседствовали пять лет, часто обсуждали проблемы мироздания, над которыми оба работали, дружен был Такубара и с Пранделли, причем неоднократно играл роль связующего звена между ним и Кольбером, поскольку двое этих незаурядных ученых друг с другом не ладили и одно время даже не здоровались.

– Да я просто… интересуюсь, – смущенно сказал Сильверберг, усевшись без приглашения в кресло напротив Такубары. Кресло оказалось очень удобным, но вряд ли кто-нибудь из коллег просиживал здесь хотя бы четверть часа: судя по обстановке и по тому, что узнал детектив, обойдя несколько кабинетов, разговаривать в институте предпочитали, стоя у доски и исписывая ее формулами и числами. – Полицейские тоже интересуются наукой, честное слово. В последнее время я столько прочитал об институте, физике и физиках, что невольно увлекся.

– Понятно, – сказал Такубара таким тоном, что детектив сделал неизбежный вывод: понятно доктору только то, что об истинной причине своего интереса Сильверберг говорить не собирается. – Но вы спросили не о науке, а о моих уважаемых коллегах, один из которых так неожиданно ушел в мир иной.

– Науку делают люди, – назидательно произнес Сильверберг. – Я слышал, что в научном мире кипят порой шекспировские страсти. Конечно, я не настаиваю на своих вопросах и немедленно уйду, если вам этот разговор почему-то неприятен.

Детектив сделал ударение на слове «почему-то». Такубара удрученно покачал головой.

– Понятно, – повторил он, давая на этот раз понять, что намек принят во внимание, и ответит доктор настолько откровенно, насколько позволят его щепетильность ученого и человеческое достоинство.

– Они занимались проблемами, не связанными с работой коллайдера?

Об этом Сильверберг успел услышать в разговоре с молодым постдоком в холле библиотеки. Сам постдок работал в группе, как он выразился, «наиболее приближенной теоретически к изучению физических процессов, происходящих при столкновениях быстрых ядер на энергиях от десяти до пятидесяти тераэлектронвольт». По этой причине постдок относился к «прочим теоретикам» с некоторым пренебрежением, что и позволило Сильвербергу получить довольно любопытную информацию.

– Я тоже, – сдержанно ответил Такубара, – занимаюсь проблемами, не связанными, во всяком случае прямо, с работой коллайдера. Видите ли, детектив, теоретическую физику невозможно ограничить конкретными задачами. В институте несколько групп занимаются, например, теорией суперструн и М-бран…

– Мембран? – уточнил Сильверберг.

– Эм-бран, – повторил Такубара с оттенком классического превосходства мастера над «чайником».

– И вы тоже?

– Я тоже. Но доктор Пранделли и доктор Кольбер, мир его праху, занимались другой важной проблемой: физической природой темного вещества во Вселенной.

– Ага… – пробормотал Сильверберг. – Читал о темном веществе. Никто его не видел, хотя во Вселенной его гораздо больше, чем обычного вещества, из которого состоим мы с вами.

Такабура бросил на Сильверберга изучающий взгляд. «Ну-ну, – говорил он. – А вы, детектив, не так просты, как хотите казаться. И интерес ваш не прост».

– Именно так, – произнес он вслух.

– Я слышал, у них был очень разный подход к проблеме?

«Интересно, – сказал Такубара взглядом, – что вы еще слышали».

– Очень разный, верно. Вас интересуют детали? Не думаю, что смогу популярно объяснить разницу. В двух словах: доктор Пранделли придерживался одной из главных на сегодня гипотез. Он полагал, что темное вещество состоит из субатомных частиц, таких, как аксионы, фотино и массивные нейтрино. Никто эти частицы, правда, еще не наблюдал, но теоретически они, несомненно, существуют. А у доктора Кольбера была очень экстравагантная гипотеза о том, что темное вещество физически находится в другой вселенной, а в нашей проявляет себя исключительно своим гравитационным полем. Недавно, правда, доктор Пранделли и доктор Кольбер опубликовали несколько… три, если мне память не изменяет… совместные работы. Это расчеты распределения масс темного вещества в конфигурационном… прошу прощения, я увлекся…

– Очень интересно, – вежливо сказал Сильверберг. – Но я о другом. Вы сказали: совместные работы. И в то же время: разные характеры, разные теории. Споры, да? Ссоры? Раздоры?

– У вас, полицейских, одно на уме, – попался на удочку Такубара. – Споры не обязательно становятся причиной личной вражды. К моим достойным друзьям это точно отношения не имеет.

– Безусловно, – подхватил Сильверберг, – я и хотел сказать, что…

Он сказал все, что хотел сказать. Через полчаса детектив вышел из кабинета, удовлетворенный полученной информацией и имея, во-первых, что передать Розенфельду, а во-вторых – о чем спрашивать профессора Ваманкара, в кабинет которого постучал спустя минуту.

* * *

– Ситуация такая, – докладывал Сильверберг вечером того же дня, сидя на неудобном стуле, но сумев все-таки вытянуть ноги и устроиться с относительным комфортом. – Названия работ, содержание и всякие физические термины мне записали на диск, ты сможешь прочитать и…

– Я знаю названия работ и о чем там речь, – перебил Розенфельд. – Ты мне расскажи, как эти двое уживались друг с другом.

– Плохо уживались. Оба учились в Гарварде, окончили в один год, но потом на десять лет их пути разошлись: Пранделли работал в Смитсоновском институте, а Кольбер – в МИТе. Кольбер женился, Пранделли женился и развелся. Когда оба стали работать здесь, в отделе перспективных проблем, Кольбер был женат, а Пранделли холост и часто бывал у Кольбера, познакомился с его женой Луизой, а еще полгода спустя Луиза от мужа ушла. Уехала из города, и какое-то время Кольбер с Пранделли проводили вечера вдвоем – первому нужна была моральная поддержка, и второй ему эту поддержку оказывал, пока несколько месяцев спустя Луиза не вернулась, и оказалось, что за это время они с Пранделли успели зарегистрировать свой брак в мэрии Лос-Анджелеса. Можешь представить, как это воспринял Кольбер. Мне так и не удалось выяснить, был ли у Пранделли тайный роман с Луизой, когда она еще состояла в браке, или она ушла от мужа не из-за связи с его коллегой. Никто толком не знает, а может, не хочет рассказывать… Такубара намекал на то, что роман имел место, но формально Пранделли семью не разбивал. Кольбер мог быть убежден, что Луиза крутила с Пранделли, но не имел тому доказательств.

– Вот и мотив, – многозначительно сказал Розенфельд.

– Ты серьезно? – удивился Сильверберг. – Это было семь лет назад! Страсти притупляются. К тому же, у кого был мотив? Кто у кого жену увел? Ну, или перехватил? Пранделли у Кольбера, а не наоборот. Если у кого и был мотив семь лет назад, то у Кольбера.

– Ну да, – неопределенно протянул Розенфельд, думая о чем-то своем.

– Давай определимся, – раздраженно сказал Сильверберг. – Если ты опять о сердечных ядах, то ничего подобного не было. Забудь.

– Уже забыл, – примирительно сказал Розенфельд.

Сильверберг подозрительно посмотрел на приятеля.

– Продолжай, – сказал Розенфельд. – Итак, сердечные страсти улеглись, согласен. Семь лет, действительно… А страсти научные?

– Я не разобрался, кто там что исследовал…

– Неважно, – перебил Розенфельд. – То есть важно, конечно, но это моя проблема. Как они уживались в институте?

– Об этом мнения самые разные, но я склонен больше доверять доктору Такубаре, его кабинет как раз между кабинетами Кольбера и Пранделли, так что оба приходили к нему дискутировать. Бывало – вместе, а чаще Такубара слышал их голоса то из кабинета Кольбера, то из кабинета Пранделли. Доктор говорит, что в первые годы – а он сам занял этот кабинет лет пять назад – дискуссии были вполне мирными, но – опять же, по словам Такубары – Пранделли почти всегда оказывался прав, а Кольбер ошибался. Пранделли уважали, его гораздо чаще, чем Кольбера, приглашали на конференции, о нем даже передача была по каналу Си-Би-Эс. А Кольбера многие – даже Такубара, хотя он не сказал прямо, – считали… мм…

– Фриком, – подсказал Розенфельд.

– Да. Кстати, объясни, что это означает. Я думал, что фрики – это из молодежной субкультуры. Ходят с кольцом в носу. Красят волосы в голубой цвет…

– Есть научные фрики, – хмыкнул Розенфельд. – Это ученые, выдвигающие странные, часто антинаучные, практически никем не признаваемые идеи. Гипотезы, слишком безумные, чтобы быть истинными, если дополнить определение Бора.

– При чем тут Бор? – с подозрением спросил Сильверберг.

– Бор, – с удовольствием объяснил Розенфельд, – когда-то назвал теорию Паули об электронном спине недостаточно безумной, чтобы она была правильной. Хорошая теория должна быть безумной в меру. Слишком безумная теория или опережает свое время, или, что гораздо чаще, оказывается антинаучной.

– Да, – согласился Сильверберг. – О Кольбере так и говорили: чепухой, мол, занимался. Авторитет в науке трудно заработать и легко потерять. У Пранделли прочный авторитет – по общему мнению. А Кольбер растерял почти все, чего добился в прежние годы. Такубара нарисовал график: на одной оси – время, на другой – авторитет. У Пранделли линия все время идет вверх, а у Кольбера то взлетает, то стремительно падает, но в среднем тянется вниз. Такубара продолжил линию. Как это говорят… экстраполировал, да. И у него получилось: через три-четыре года научный авторитет Кольбера стал бы равен нулю, и ему наверняка не продлили бы контракт. Говорят, трудности с получением грантов у Кольбера уже несколько лет. Но! Кольбер и Пранделли тем не менее написали за последний год три совместные работы.

– Знаю я эти работы, – перебил Розенфельд. – Они пытались описать распределение темного вещества на малых масштабах, использовали наблюдения «Чандры» и «Планка», но почему-то применили к нашей Галактике и даже к Солнечной системе. Но именно для ближнего космоса данные самые ненадежные, поэтому, как я понял, коллеги на эти статьи внимания не обратили. На них, по данным «Индекса цитат», никто ни разу не сослался.

– В общем, – резюмировал детектив, – Кольбер завидовал Пранделли, в разговорах с коллегами отпускал по его поводу злые шутки и комментарии. Характер у Кольбера портился на глазах. Он терял уверенность в себе, но становился все более самоуверенным. Такой парадокс.

– Обычное дело, – кивнул Розенфельд. – Фрики – народ неприятный. Они обозлены на весь мир и особенно – на успешных ученых.

– Я представил себя на месте Кольбера, – задумчиво произнес Сильверберг. – Бывшая жена вышла за бывшего друга. Бывший друг круто поднимается в мире науки, а у меня никаких продвижений. Мои идеи гениальны, но никому не интересны, а у бывшего друга никаких идей, но убедительная математика. Его цитируют, а меня нет. Кстати, за все эти годы Кольбер ни разу не приходил домой к Пранделли, а Пранделли изредка посещал Кольбера в его квартире на Сент-Луис стрит.

– Кто это может знать точно? – отмахнулся Розенфельд. – За ними же не следили.

– В этой среде всем все обо всех известно, – усмехнулся Сильверберг. – Слухи распространяются, как сказал один из сотрудников, со сверхсветовой скоростью и рождаются даже из вакуума. Специально не следили, но один как-то увидел, другой что-то услышал, третий где-то обратил внимание…

– Понятно, почему Кольбер не бывал у Пранделли. Небольшое удовольствие – видеть, как бывшая жена подает тебе чай и смотрит на бывшего друга любящим взглядом.

– Может, причина в этом. Может – нет. Видели, как Кольбер и Луиза, встречаясь в городе, раскланивались и мирно разговаривали. Время былых страстей миновало.

– Угу, – сказал Розенфельд и начал быстро печатать, повернув экран так, чтобы текст не был виден Сильвербергу.

Детектив сразу насторожился.

– Что ты скрываешь?

– Да так, – отмахнулся Розенфельд. – Кое-какие мысли.

– Я удовлетворил твое любопытство? Тогда пойду, у меня масса работы, а я почти весь день потратил…

– Конечно, – перебил Розенфельд. – Иди, я тебя больше не задерживаю.

– Спасибо, – обиделся Сильверберг. – И это вся твоя благодарность?

Розенфельд оторвал взгляд от экрана, посмотрел приятелю в глаза и сказал:

– Благодарность моя будет полной, когда я тебе скажу, кто, как и почему убил Кольбера.

– Фрик ты, вот кто, – буркнул Сильверберг, переступив через вытянутые ноги Розенфельда. – Есть фрики научные, а ты фрик полицейский.

* * *

Розенфельд ковырялся в тарелке, наматывал спагетти на вилку и аккуратно разматывал, создавая сложную конфигурацию. Рядом стояла непочатая кружка пива и чашка с давно остывшим кофе.

Сильверберг сел напротив и принялся есть бифштекс, рассматривая спагетти на тарелке приятеля. Когда Розенфельд, повинуясь неожиданной мысли или эмоции, резким движением разломал сложенную конструкцию и отправил наконец в рот спагетти, намотанное на вилку, детектив сказал: