Читать книгу: «Три раны»

Главный редактор Анастасия Завозова

Издатель Ирина Рябцова

Заместитель главного редактора Дарья Горянина

Литературный редактор Кирилл Корконосенко

Руководитель производственного отдела аудиокниг Марина Михаилова

Директор по маркетингу Алёна Колесова

Арт-директор Юлия Чернова

Шеф-редактор Елизавета Радчук

Бренд-менеджер Карина Фазлыева

Художественный редактор Анастасия Родненкова

Корректоры Анна Гасюкова, Ирина Иванова, Алевтина Пароева

© Paloma Sánchez-Garnica, 2012

© Емельянов М., перевод на русский язык, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Эвербук», Издательство «Дом историй», 2025

© Макет, верстка. ООО Группа Компаний «РИПОЛ классик», 2025

* * *

Маноло, с благодарностью за всё и за столькое

 
Она нанесла три раны:
боль любви,
рану смерти
и жизни.
Три раны она бередит:
рану жизни,
любви,
рану смерти.
Три раны в сердце моем:
это жизнь,
это смерть
и любовь¹.
 

Мигель Эрнандес

 
Если тебя я
вдруг потеряю…
Я под землею,
мрачной землею
моего тела
встречусь с тобою².
 

Мигель Эрнандес

Почему эта книга называется «Три раны»?

В названии «Три раны» содержится отсылка к одноименному стихотворению Мигеля Эрнандеса. Меня всегда поражало, сколько и с каким чувством можно сказать столь малым числом слов.

Три короткие строфы, в которых в разном порядке тасуются три слова, три раны: любви, жизни и смерти. И единственная подсказка, задающая тон каждой строфе: «…нанесла», «…бередит» и «…в сердце моем». Поэт с болью говорит о своих чувствах, о том, как отозвалась в нем братоубийственная война. Как и многие испанцы, он убежден, что, если бы не война, его жизнь не оказалась бы разодранной в клочья, не было бы разлуки с любимыми, с родней. Если бы не война, он никогда не изведал бы ужаса потери первенца, его второй ребенок не был бы вынужден мучиться от голода, а сам он не столкнулся бы с чудовищной несправедливостью тюрьмы и не погиб от злополучной болезни. Смерть Эрнандеса стала еще одной глубокой раной для его вдовы и наполовину осиротевшего сына, лишившихся, подобно многим другим, овдовевшим и осиротевшим, отцовской, материнской, сыновней, супружеской или дружеской любви и поддержки. Они выжили, но были обречены несправедливой преждевременной смертью своих близких на совершенно иную, новую жизнь.

Война глубоко изранила жизни многих ни в чем не повинных людей, растоптала их настоящее и будущее, планы, мечты и стремления. Убила любовь: люди погибали, пропадали без вести, эмигрировали, исчезали из памяти. Злосчастная война привела с собой незваную безвременную смерть. Она пришла, когда еще оставалось столько сил, чтобы дышать, чтобы отдавать и принимать, и нанесла смертельную рану и тем, кто пал, и прежде всего тем, кто остался, обрекла их до конца дней оплакивать предательскую смерть, лишившую их жизни и любви.

Когда все это закончится…

Вокруг было слишком темно, чтобы разглядеть что-то на фотографии, но Андрес Абад Родригес помнил ее в мельчайших подробностях: Мерседес Манрике Санчес стоит у фонтана «Рыбы». На ней короткое светлое платье (в красный цветочек, но на фотографии цветы получились темно-серыми) с маленьким кружевным воротничком и вставкой от груди книзу для уже слегка округлившегося животика. Девушка застенчиво смотрит в фотоаппарат, рука уперта в бедро, голова склонена набок, а на лице – счастливая и спокойная улыбка человека, не ведающего о нависшей над ним буре. Старый фотоаппарат-гармошка подарил Андресу возможность сберечь этот образ, поддерживавший в нем жизнь на протяжении двух с половиной лет ада. Он нежно и очень бережно погладил фотографию и закрыл глаза, представляя себе Мерседес. Его постоянно терзали голод, жажда и усталость, но именно ее отсутствие причиняло действительно непереносимую боль, усугублявшуюся абсолютным неведением того, что происходит с ней и его ребенком, которого Андрес никогда не видел. Он даже не знал, мальчик ли это, как он всегда мечтал, или девочка, как хотела она.

Три месяца назад их перевели из Нуэво-Бастана (где они два года тянули недостроенную железнодорожную ветку, копали бесполезные окопы и никому не нужные брустверы) в старый заброшенный профилакторий близ Лас-Росас, неподалеку от дороги на Ла-Корунью и подконтрольной мятежникам территории. Изначально в приказе говорилось о переводе всего батальона в Навасерраду, но, когда они вышли к шоссе, их загнали в это неприглядное место вдали от цивилизации. Дни проходили в безделье, из-за чего время тянулось невыносимо медленно. Неприкаянность и скука, заставлявшие проводить часы в бесплодных раздумьях, изматывали куда больше, чем изнурительный труд, за которым следовала ночь беспробудного сна. Неудачи республиканцев на фронте становились отчетливее с каждым днем, среди ополчения начинало зреть недовольство. Хотя официальных подтверждений не было (по крайней мере, им об этом никто не сообщал), ходили слухи, что Барселона пала, практически не оказав сопротивления, что националисты победным маршем шли по Каталонии и что сотни тысяч республиканцев самого разного толка бежали к границе с Францией. Ну а пока решалась судьба победы в чуждой ему войне, Андрес уже больше двух лет, страдая от голода, невыносимой жары и холода, вкалывал на принудительных работах во благо Республики, как говорили их конвоиры. Он постоянно думал о побеге из этого ада, но не мог решиться, потому что его спасение означало бы неминуемую смерть для его брата и еще одного вечно несчастного малого по имени Кандидо Касас. И все же за два месяца на новом месте он смог сориентироваться в округе и знал, что находится достаточно близко от Мостолеса, чтобы рискнуть. Если идти всю ночь и вернуться на рассвете, хватит времени, чтобы повидаться с Мерседес, пусть хотя бы всего на мгновение, и увидеть ребенка, о котором Андрес не переставал думать: это существо выбрало самый неудачный момент, чтобы прийти в этот мир. Он все тщательно спланировал. Если выйти после вечерней поверки, когда все будут спать, и идти до утра, можно вернуться до утреннего построения. Он крутил в голове не раз хоженые, хорошо известные ему тропы. Десятки раз он пробирался от Мостолеса до Лас-Росас на крупе своей мулицы Кордобесы. Выехав на рассвете, он уже к полудню был на месте, и это несмотря на то, что животное шло невероятно медленно и неохотно. Так что, если поторопиться, можно уложиться в пять часов и вернуться до переклички. К тому же завтра воскресенье, а по воскресеньям построение проводили позже. Отсутствие Мерседес терзало его, и только мысль о возможном свидании смягчала эту боль. Он хотел обнять ее хоть на мгновение – этого было достаточно, чтобы вернуться и вынести все последующие испытания.

Несмотря на все риски, Андрес полагал, что справится. Охранники на новом месте были не такие бдительные, их, казалось, больше занимала собственная судьба, чем вверенные их попечению заключенные. Андрес не хотел делиться планами с братом, зная, что тот попытается отговорить его. Клементе был на три года старше и всегда считал своим долгом защищать Андреса. Призывал к терпению, когда отчаяние и слезы бессилия наполняли глаза Андреса, уставшего на протяжении долгих тридцати месяцев каждый день ждать смерти, жить одним днем, одной неделей.

– Когда все это закончится, мы вернемся домой, и ты снова увидишь Мерседес, своего ребенка, а я смогу обнять Фуэнсислу и буду рассказывать сказки моим детям, водить их к Роману смотреть на лошадей. Все будет как раньше.

– Когда все это закончится… – бормотал Андрес, потерянно и отчаянно повторяя за братом… – Когда все это закончится…

– Мы должны бороться, Андрес, должны выжить… Все будет как раньше…

Клементе умолкал, потому что слова застревали у него в горле. Все знали, что эта долгая и абсурдная война навсегда изменила тех, кому удалось в ней выжить.

Андрес Абад лежал на неудобной, грязной и вонючей койке, прижимая фотографию ладонью к груди, и терпеливо выжидал подходящего для побега момента. Он поднял голову и огляделся. Все, казалось, спали: сто с лишним мужчин лежали, нарушая ночную тишину храпом, кашлем, хрипом и шумом испускаемых газов. Их сон не был спокойным, он лишь избавлял на время от накопившейся усталости, резей в желудке и бесконечного ожидания, составлявших теперь их жизнь. Андрес убрал фотографию Мерседес под одежду и медленно приподнялся, стараясь не скрипеть ржавыми пружинами под тощим матрасом. Сев, еще раз окинул взглядом огромный зал с высокими облупленными стенами, покрытыми потеками влаги. Через большие окна без стекол, кое-где заткнутые картоном и одеялами, сочился ледяной воздух. Десятки железных коек стояли рядами, плотно прижавшись друг к другу, между ними оставался узенький проход, по которому едва можно было протиснуться. Медленно поднявшись, он собрался сделать первый шаг и тут же почувствовал, как его схватили за руку.

– Куда собрался?

Клементе крепко вцепился в него, словно догадываясь о его намерениях.

– Отлить.

Он почти не видел лица брата, но чувствовал его недовольство.

– Я быстро… – пробормотал он, пытаясь вырваться, но Клементе схватил его еще крепче.

– Андрес, предупреждаю тебя, не вздумай делать того, о чем потом пожалеешь…

Тяжелые уверенные слова брата вонзились в грудь подобно ножу. Хватка пальцев на запястье постепенно ослабла, и он снова оказался свободен. Двое мужчин смотрели друг на друга в душном густом полумраке, в мертвой и горькой тишине, словно прощаясь. Сердце Андреса разрывалось.

Клементе вытянулся и повернулся к нему спиной. Только тогда Андрес начал пробираться к выходу, выискивая между кроватями место, куда наступить. Койки стояли так тесно, что он ободрал себе ногу. Добравшись до окна, он, несмотря на сильный холод, весь взмок и тяжело дышал. Опершись спиной на стену, Андрес постарался успокоиться. Судя по всему, никто не обратил внимания на его ночные хождения по бараку. Взяв себя в руки, он осторожно выглянул на улицу и посмотрел по сторонам. На небе не было ни облачка, туман, на протяжении нескольких дней укрывавший окрестности беловатой непроницаемой дымкой, развеялся. Свет полной луны мягко освещал местность вокруг импровизированной тюрьмы. Охраны не было. Андрес выпрыгнул наружу и, приземлившись, почувствовал, как что-то острое вонзилось ему в пятку. Ему пришлось прикусить губу, чтобы не закричать. Напрягшись всем телом, он медленно выдохнул, выгоняя резкую боль вместе с воздухом из легких. Беглец спрятался в кустах и тихо ощупал свою ногу. Из раны уже начала сочиться кровь. Оторвав кусок рубашки, он использовал его вместо бинта. Надел альпаргаты³ и отправился в путь. Вдалеке слышались голоса тюремщиков. Прихрамывая, он осторожно проскользнул вдоль стены и высунулся, чтобы взглянуть на пост охраны. Все было спокойно. Андрес пригнулся, пошел вперед и, только когда удостоверился, что никто его не увидит, выпрямился и посмотрел на небо, чтобы сориентироваться. Ему нужно было идти на юг. Он отлично знал все дороги, но предпочел не пользоваться ими, а идти горами, определяя путь по звездам. В детстве отец учил его, как не заблудиться, и всегда говорил, что ночью нужно сначала глядеть на небо, а потом – под ноги. Андрес шел легким ровным шагом, чтобы не устать раньше времени и сберечь силы на обратную дорогу. Холод словно хлыстом стегал его изнуренное тело. Чтобы хоть немного согреться, он обхватил себя руками. Пятка болела каждый раз, когда он опускал ногу, тонкая веревочная подошва альпаргат почти не защищала от камней. Он старался об этом не думать. Безжалостные последние месяцы, в течение которых ему каждый день приходилось перебарывать боль, научили хорошо контролировать это неприятное чувство.

Примерно через километр он вышел к дороге на Ла-Корунью. Дальше следовало двигаться максимально осторожно. Он знал, что националисты держат это направление под контролем и перекрыли движение на Мадрид, поэтому опасность натолкнуться на патруль была очень высока. И все же, чтобы продолжить путь, нужно было перейти на другую сторону. Он внимательно прислушался, все было спокойно. Сжавшись, подобно испуганному животному, осторожно скользнул вперед под звуки часто бьющегося сердца, боясь в любой момент услышать щелчок взводимого курка, окрик или свист пули. Оказавшись на противоположной обочине, бросился на землю, чтобы восстановить перехваченное страхом дыхание. Тишина оставалась его единственным спутником. Оглянулся назад на пройденный путь и не смог поверить, что дорога казалась ему такой широкой. Затем решительно повернулся и отправился к цели, выискивая наиболее подходящие тропки и не теряя из вида горизонт, слушая, как хрустят ветки под его ногами, как шумит воздух в его груди, чувствуя на лице теплый пар, вырывающийся изо рта, и обходя в ночной мгле подозрительные источники шума.

Спустя несколько часов одинокого продвижения вперед Андрес увидел, как из ночного полумрака перед ним величественно выступает силуэт замка Вильявисьоса. До места оставалось чуть менее часа. Он поддал ходу, подгоняемый желанием дойти до дома и снова увидеть Мерседес. Усталость давала о себе знать, икры гудели от долгой работы, тело одеревенело от холода. Но сильнее всего донимала жажда: язык прилип к небу, горло пересохло.

Слева возникло здание железнодорожной станции Мостолес. Село казалось вымершим, погруженным в гробовую тишину. Он прошел по улице Сото, пересек Кристо, вышел на дорогу к казино и, наконец, добрался до церковной площади. Сбавляя шаг, приблизился к дверям своего дома. Его раздирали противоречивые чувства, разжигавшие внутреннее беспокойство: с одной стороны, он мечтал обнять Мерседес, вдохнуть запах ее волос, коснуться ее кожи, с другой – сам не понимая почему, боялся не найти вообще никого или обнаружить, что случилось что-то тяжелое и непоправимое.

Улица Иглесиа была узкой. Подойдя к двери, он почувствовал, что что-то не так. Не постучав, он положил руку на доски, толкнул и, к своему удивлению, увидел, как дверь с пронзительным и жалобным скрипом открывается. С тревожным сердцем он шагнул вперед, и под ногами захрустело стекло. Присмотревшись, он увидел в смутном полумраке, что весь пол завален обломками и мусором. Пройти дальше не получилось. Дрожащим голосом он позвал Мерседес, но ответом ему была болезненная тишина. Поднял глаза, и душа его рухнула вниз: крыши не было, на ее месте зиял провал, сквозь который светили звезды. В тени виднелись разбитые деревянные балки. В панике, качаясь, Андрес вышел из дома, часто дыша. Растерянно и испуганно он заозирался по сторонам и подумал о своем дяде Маноло. Уже не заботясь о том, что кто-то может увидеть его, он побежал. Добравшись до дороги на Лас-Вакас, остановился, молясь, чтобы дом его дяди не оказался разрушенным. Увидев, что тот цел, задышал спокойнее. Вернулся назад той же самой дорогой, вскарабкался на каменную стену, отгораживавшую двор, и спрыгнул внутрь. Рана на ноге ныла так, словно в нее вонзили раскаленный гвоздь. Андрес застыл на мгновение, прислушиваясь, не шумит ли где, но вокруг царила ночная тишина. Втянул носом запах сена и вздрогнул, захваченный воспоминаниями о прошлом, которое казалось таким далеким. Словно вечность прошла с тех пор, как он последний раз был в этом месте. Он пересек двор и подошел к двери на кухню. Обхватил ручку, хотел повернуть, и тут же почувствовал, как в затылок уперлось холодное железо.

– Ну и куда ты лезешь?

Узнав голос дяди Маноло, Андрес облегченно сглотнул слюну.

– Это я… – пробормотал он дрожащим голосом, не двинув ни мускулом, чтобы не схлопотать пулю. – Дядя, это я, твой племянник… Андрес…

– Боже правый…

Давящий на затылок холод исчез, и Андрес медленно обернулся, различив в полумраке смутный силуэт дяди с ружьем в руках.

– Боже правый, – повторил старик. – Я уж думал, ты…

Андрес нервно перебил его.

– У нас все в порядке. Клементе со мной…

Старый Маноло оглянулся, пытаясь увидеть второго племянника.

– Нет, не здесь, – уточнил Андрес.

– А где же?

– Сначала нас определили под Бастан, там мы строили железную дорогу в Валенсию. А два месяца назад перевели в одно место неподалеку от Лас-Росас, где мы и торчим без дела в старом профилактории в горах. Фермин Санчес тоже с нами.

– Фермин жив?

Старый Маноло улыбнулся. Фермин Санчес был его другом. Его арестовали семь месяцев назад, когда он пытался пробраться в Мадрид с мешком муки для своих жены и сына, квартировавших у одной из своячениц близ моста Принсеса.

– Боже правый, какие хорошие новости… Когда он не вернулся, я уж боялся худшего… Думал, что он мертв.

Андрес опустил взгляд в пол и глупо улыбнулся.

– Да… Ну пока что мы все выживаем, как можем.

– А ты что, сбежал?

– Да, но я должен вернуться до утренней переклички.

Двое мужчин говорили шепотом, вдруг рядом раздался лай собаки, заставивший их вздрогнуть. Дядя Маноло взял племянника за руку и открыл дверь на кухню.

– Заходи. Ты, наверное, голоден.

Андрес медленно вошел внутрь, впервые за долгое время ощутив себя дома. Глубоко вдохнул, наслаждаясь знакомым запахом. Кухня была погружена в мягкий полумрак, разбавленный лишь просачивавшимся через окно отсветом луны. Кухонная утварь и мебель были на своих местах, все осталось так, как он помнил: справа под окном вплотную к стене стояли выкрашенный зеленой краской деревянный стол и три плетеных стула. Напротив располагался очаг, а над ним – огромный белый дымоход. Раньше здесь всегда горел огонь, но сейчас он погас и очаг казался глубокой черной дырой. На изгибе дымохода, как на полке, выстроилась по размеру батарея кастрюль, полдюжины облупившихся фаянсовых тарелок, стаканы и две сковороды, огромная и маленькая, зацепленные за два железных крюка.

– Пойду принесу дров и разожгу огонь, чтобы ты немного согрелся, – сказал старик, удивительно легко перемещаясь в темноте. – Дрова теперь на вес золота, поэтому приходится их прятать.

– Не нужно, дядя. У меня почти нет времени, я скоро уйду. Дай мне попить, пожалуйста, я умираю от жажды.

Старик на мгновение остановился и посмотрел сквозь полумрак на племянника. Зажег свечу, стоявшую в подсвечнике на столе, и затворил ставни, чтобы никто с улицы не смог их увидеть. При свете дрожащего огонька глаза двух мужчин встретились, обнажив страдания, перенесенные за месяцы голода и нищеты.

– Сядь.

– Я очень хочу пить, – настойчиво повторил Андрес.

Старик поставил на стол стеклянную бутылку, на четверть наполненную вином.

– Выпей немного, это то, что тебе нужно. А я схожу принесу воды из колодца.

Андрес взял бутыль, вытащил пробку, отхлебнул и тут же почувствовал, как загорелись огнем ранки у него во рту. С трудом проглотив вино, он тяжело задышал, пытаясь умерить жжение.

– Что стряслось? Неужто ты разучился пить вино?

– Рот весь горит.

Старик вышел во двор и, немного спустя, вернулся с полным кувшином воды. Андрес схватил его и начал жадно пить. Когда он закончил, на столе уже стояла тарелка с горой фасоли и картошки. Он уставился на нее непонимающим взглядом, словно не в силах поверить своим глазам.

– Давай, ешь, – подтолкнул его старый Маноло. – Еда холодная, но не думаю, что тебя это остановит.

Андрес проглотил две тарелки фасоли, намазал сала на кусок белого хлеба, съел сыра и айвового варенья. Пока он набивал живот, никто не произнес ни слова. Андрес был не в состоянии думать ни о чем, кроме своего голода. Старый Маноло удовлетворенно смотрел на него.

В какой-то момент Андрес почувствовал, что его желудок сейчас лопнет. Поморщившись от боли, он откинулся на стуле.

– Все? – спросил его старик, скупо улыбнувшись и подняв брови.

– Видит Бог, я больше не могу. Сейчас лопну.

– Вам, наверно, крепко досталось.

– Ты даже не представляешь себе, насколько…

– Здесь тебе нечего бояться. Можешь отсидеться в погребе…

– Я уже сказал тебе, что должен вернуться.

– Ты что, на самом деле собираешься обратно? С ума сошел? Сбежал из тюрьмы и снова хочешь под замок?

– Если я этого не сделаю, завтра они убьют Клементе и одного шестнадцатилетнего паренька. Я не могу остаться.

Голос Андреса был исполнен такой решимости, что старик умолк. После непродолжительной тяжелой тишины Андрес со стоном продолжил.

– Они хорошо придумали, как сделать так, чтобы никто не убежал. Если при поверке кого-то недостает, они убивают предыдущего и следующего по списку.

– Тогда зачем ты здесь? Чего ради так рисковать?

– Я ходил в дом Николасы.

Старик удивленно поднял брови.

– Туда же не войти. Бомба… – и он замолк, не в состоянии подобрать нужные слова. – Сначала одни пытались выбить других, потом другие – этих, и все вместе разнесли полсела по камешку.

– Где Мерседес, что с моей женой?

Маноло помрачнел и опустил глаза к черному провалу очага.

– Через несколько дней после того, как вас забрали, они с Николасой уехали в Мадрид. Здесь было небезопасно.

– В Мадрид? Куда?

– Дон Онорио пристроил их в дом одного знакомого врача.

– Они в порядке?

Старик растерянно пожал плечами.

– От нее не было новостей уже несколько месяцев, Андрес, я не знаю, жива она или мертва.

– А мой сын… или моя дочь? – жадно спросил он. – Ему или ей сейчас должно быть больше двух лет…

Маноло сухо оборвал его.

– Ребенок родился мертвым.

Звенящая, наполненная болью тишина оборвала мысли Андреса. Старик цедил слова мучительно медленно:

– Твоя теща, сеньора Николаса, погибла вскоре после переезда в Мадрид. Ее застрелили, когда она стояла в очереди за едой.

Отрешенная холодность старика наполняла его слова молчаливой тенью тоски.

– Бедняжка Мерседес, – пробормотал Андрес в отчаянии и зарылся лицом в ладони. – Если бы только я мог быть рядом.

– Андрес… твоя мать…

Дядя Маноло нерешительно замолчал на мгновение. Андрес встрепенулся, увидев в его глазах боль. Он решил не ходить к матери – слишком дорого бы стоило убедить ее, что он должен вернуться в тюрьму, – и хотел ограничиться простой весточкой, что у него с братом все в порядке и что скоро они живыми и здоровыми вернутся домой.

– Что с ней? – спросил он дрожащим голосом. – Где она?

– Она умерла… Почти год назад.

Андрес почувствовал, как к горлу поднимается горький комок. Сглотнул слюну и попытался сдержать рвавшиеся наружу злые слезы. Потом замер, глядя на сухую сморщенную кожу старика, так напоминавшую ему кожу матери. Он узнал рубашку и пиджак своего отца: когда тот умер, мать отдала сохранившиеся вещи дяде, чтобы Маноло их носил. Ворот рубашки был слишком большим, потому что дядя был ниже и худее отца, и мать тогда несколько дней укорачивала рукава и подшивала штаны. Прошло уже десять лет, но Андрес как сейчас помнил, как в дверь их дома постучали и мать велела ему открыть. Двое мужчин впились в него глазами. За ними нервно переминалась Кордобеса. И тут он увидел тело отца, привязанное к крупу мула. Его голова безвольно повисла, руки упали к земле, ноги окоченели. Они сказали, что отец рухнул, как подкошенный, прямо в поле. Вдова оплакивала его очень долго. Снова улыбаться она начала только к свадьбе Клементе и Фуэнсислы. Появление первых внуков наполнило ее энергией, а свадьба Андреса и Мерседес придала еще больше сил. А потом из нее разом вырвали всю радость жизни, забрав обоих сыновей неизвестно куда.

– Как это случилось?

Старый Маноло пожал плечами.

– Когда она узнала, что вас с Клементе забрали, разом заболела и слегла. Почти ничего не ела, очень похудела и стала похожа на скелет. И плакала, – он поднял брови и покачал головой, – много плакала. Потом глаза ее пересохли, и сама она высохла. В октябре тридцать шестого всех женщин села эвакуировали, но она не захотела уезжать. Мы три дня прятались в погребе, пока не пришли националисты и мы не смогли вернуться домой. Я предлагал ей поселиться со мной, пока все не кончится, но она не хотела, ты же знаешь, какой она была упрямой. Говорила, что должна быть дома на случай, если вы вернетесь. Целыми днями сидела на пороге, не замечая ни собачьего холода, ни адской жары. Почти не спала, все боялась вас не услышать.

Дядя Маноло надолго замолк, глядя в пустоту, затем поднял лицо и посмотрел прямо Андресу в глаза.

– Однажды я нашел ее мертвой. Ее похоронили рядом с твоим отцом, как она и хотела.

Чувство одиночества сдавило грудь Андресу. Он вдруг понял, что никогда не увидит ребенка, о котором грезил все эти месяцы. «Быть может, он почувствовал, что мир, в который он пришел, слишком ужасен, чтобы в нем жить», – подумалось ему. Андрес не стал отцом и перестал быть сыном, лишившись матери. Он задумался о том, как стойко его мать переносила тяготы войны, не жалуясь на здоровье. О том, как нескончаемое сумасшествие разделяет семьи и сеет смерть от бомб, голода и невыносимой тоски по близким.

Помолчав, Андрес решил еще раз уточнить, куда именно уехала Мерседес.

– Где мне искать Мерседес?

Дядя Маноло немного растерянно посмотрел на него.

– Знаю только, что она жила на улице Хенераль-Мартинес-Кампос, но там ли она еще? Слишком много времени прошло, слишком много всего случилось. Все могло измениться. Когда все закончится, ты сможешь…

Андрес с силой ударил по столу, да так, что зазвенела посуда. Старик, подняв брови, замолк, впрочем, эта вспышка его не удивила.

– Вечно одно и то же… Когда все это закончится… Когда все это закончится… – бормотал Андрес с отчаянием. – Это никогда не закончится… никогда…

Желудок Андреса пронзила резкая боль. Спазм был такой сильный, что он со стоном согнулся пополам.

– Что с тобой?

– У меня болит…

Не закончив фразы, он зажал рукой рот и выпрямился. Но, сделав два шага, снова согнулся дугой, и его стошнило. Старик придержал Андреса за пояс, чтобы тот не упал на пол. С каждой судорогой его напряженное тело изгибалось и с ревом изрыгало из себя все съеденное.

Наконец, полностью опустошив желудок, он обмяк на руках у старика.

– Ты не сможешь вернуться обратно в таком состоянии.

Он усадил его на стул.

– Я должен идти… – прошептал Андрес, пытаясь восстановить дыхание. – Я не могу их бросить… Не смогу жить с этим на совести… Не смогу…

Слезы душили его, из горла рвался горький стон. Он испугался, что не успеет вовремя, чтобы не дать умереть своему брату и другому несчастному. Его побег оказался никому не нужной дурацкой затеей. Он надеялся обрести надежду, чтобы жить дальше, а столкнулся с ужасающей реальностью смерти и отчаяния. Он так и не выяснил, что происходит с Мерседес, узнав только, что она в Мадриде одна, без ребенка, которого он никогда не узнает, без матери. Одна в осажденном городе под обстрелами, без еды, среди бесчисленного множества горестей и бед.

Маноло тяжело повторил:

– В таком состоянии ты никуда не дойдешь.

– Я должен дойти!

Его покрасневшие глаза впились в лицо старика. Тот молча посмотрел в ответ и пробормотал:

– Мысль прийти сюда была сумасшествием…

Андрес раздавленно промочил рот глотком воды и поднялся на ноги, но, наступив на пятку, тут же испустил стон.

– Что с тобой? У тебя идет кровь.

– Ничего страшного, просто порез.

– Дай посмотрю.

Дядя заставил его сесть и снял пропитавшуюся кровью альпаргату. Затем взял свечку и поставил на пол. Убрал с пятки грязную окровавленную тряпку.

– Смотрится неважно, Андрес.

– Не бери в голову, заживет, бывало и хуже.

– Посиди, я обработаю и перевяжу рану…

Андрес оборвал его и убрал ногу.

– Брось, дядя, у меня нет времени, мне нужно идти.

Старик посмотрел на него, скривив рот.

– Ты же знаешь, как говорят хорошие тореадоры: «Спеши, да не торопись». Если ты действительно хочешь добраться до места, дай мне обработать рану.

Он поднялся, вышел с кухни и почти сразу же вернулся с бинтом и бутылкой.

– Это орухо⁴, будет жечь, но заживет быстро.

Открыв бутылку, старик крепко схватил ногу за лодыжку и полил рану. Было так больно, что Андрес почувствовал, что теряет сознание.

– Потерпи немного, скоро это место потеряет чувствительность и боль пройдет, – ловко наложив повязку, дядя дал ему шерстяные носки и другую пару обуви, поновее и получше.

Андрес поднялся и осторожно оперся на ногу под внимательным взглядом дяди.

– Лучше?

Андрес кивнул. Старик расстроенно вздохнул, жалея, что не в силах сделать для племянника что-нибудь еще.

– Вот, возьми, здесь одежда и кое-что из еды. Проследи, чтобы Клементе не налегал на нее так же, как ты, чтобы не переводить зря продукты.

Оба посмотрели на покрытый рвотными массами пол.

– Жаль, что так вышло…

– А мне-то как жаль, – согласился старик, – ни тебе на пользу не пошло, ни мне.

– Я должен идти, – произнес Андрес сломленно. – Дядя, если все это закончится плохо… Если со мной что-то произойдет, ты обещаешь позаботиться о ней?

Старик серьезно посмотрел на него.

– Постарайся, чтобы тебя не убили. Ты дотянул до сегодняшнего дня. Осталось чуть-чуть. Это не может продлиться долго.

Затем он открыл дверь, и Андрес едва слышно поблагодарил его.

– До рассвета еще шесть часов, – произнес старик, глядя на звездное небо. – Беги, спасай жизнь своего брата и этого паренька. Давай.

Андрес бросился в поле, думая только о том, что должен успеть. Желудок болел, голова раскалывалась, рана горела огнем. После того, как его стошнило, жажда снова стала нестерпимой.

Силы его были почти на исходе, когда вдали показался силуэт здания профилактория, временно превращенного в тюрьму. Рассвет наступил полчаса назад. Кончик носа и уши Андреса замерзли так, что он их не чувствовал. Наверняка отморозил, потом начнутся зуд и жжение. Но это потом, а сейчас главное – успеть до переклички. «Сегодня воскресенье, – повторял он про себя, наблюдая, как на горизонте медленно встает зимнее солнце. – Даже тюремщики по воскресеньям спят дольше, чем в другие дни». Приблизившись к аллее, скрывавшей его от охранников, он внезапно услышал вдалеке выстрел. Остановился, скованный страхом. Внимательно прислушался. Услышав еще два выстрела, понял, что стреляют не в него, и бросился бежать. Поднялся по склону под окнами барака. Дыхание сбилось, нога сильно болела. Он заглянул в окно, через которое выбрался прошлой ночью. Койки стояли пустыми. Услышав гул толпы, понял, что все во дворе. Прежде чем Андрес успел что-то предпринять, послышались новые выстрелы, сухие и резкие хлопки, и воцарилась пугающая тишина. Забравшись внутрь, он пересек зал, прыгая по койкам, и вышел в коридор, где оказалось человек сто. Одни стояли, опершись о стену, другие сидели на полу. Потерянный взгляд, отрешенное отчаяние. Через большие окна виднелись остальные заключенные, хаотично кучковавшиеся в большом центральном дворе, окаймленном четырьмя зданиями профилактория.

Андрес потряс головой.

– Перекличка уже была?

Мужчина лет тридцати, сидевший на полу с прилипшей к губам самокруткой, равнодушно ответил: