Читать книгу: «Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся», страница 4

– Как приятно, когда всё движется в нужном направлении, – подытожила Зиновия, поднимая монитор.

Улыбка на её лице, нежная, с волнительным румянцем, вспыхнувшая и тут же увядшая, не имела ничего общего с теми, что она дарила любовнику-вурдалаку.

***

Он шёл по длинному лабиринту коридора и изо всех сил старался не выказывать перед подчинёнными своего беспокойства и нетерпения. Пусть считают, что он неуязвим и хладнокровен, даже когда нить ситуации выскальзывает из его крепких рук.

В голове он прокручивал десятки убедительных речей: увещевательные уговоры и строгие внушения перемежались со злобными угрозами и низким шантажом. Флегонт Саркар не брезговал ничем и потому столько лет возглавлял братство праведников. И на этот раз он рассчитывал на успех своей речи. Родители мальчишки (а для него их сын и был мальчишкой, неопытным сопляком, способным натворить дел), если не совсем дураки, должны сознавать, что долго так продолжаться не может. Пока их отпрыск скитается по необъятным просторам Терриуса, с ним и со всеми, кто ему дорог может случиться…

– Мы пришли, – нарушил ход его убедительных доводов сопроводитель, такой же безликий, как и миллион других братьев.

Праведник вынужден был напомнить и без того прекрасно знавшему дорогу начальству: Бессменный будто и не думал замедлять шаг, едва не пройдя мимо серой металлической двери. И вновь совладав с противоречиями внутри себя, а также удержавшись от резкости в адрес подчинённого, Саркар сдержано кивнул и вошёл в услужливо открытую для него дверь.

Конечно, интерьер внутри здания мог являть собой куда более изысканный образец стиля и вкуса, благо организация обладала внушительными капиталами по всему миру. И среди спонсоров, и так называемых «акционеров» было немало влиятельных воротил бизнеса любого направления и публичных особ, но политика, утверждённая раз и навсегда много веков назад, закрепила скромность и пренебрежение роскошью во всём её проявлении во всех аспектах жизни праведного братства.

Потому в подвальном этаже высотки, в которой располагались все важнейшие офисы, в том числе и кабинет самого Бессменного, внешнее убранство мало чем отличалось от верхних этажей, разве что здесь ярче лился из потолочных ламп свет, да вместо коврового покрытия пол приглушённо мерцал матовой плиткой бледно-голубого оттенка. Стены, выкрашенные краской серо-зелёного цвета, кроме редких схем эвакуации ничем не были украшены.

И комната для допроса выглядела так, будто внутри неё когда-то вспыхнул пожар, изгадивший всё внутри несмываемой копотью. Яркий, жизненный рыжий цвет стен замызгали грязно-серые разводы, белый некогда потолок чернел, а пол в слабом свете единственной лампы казался спёкшейся мешаниной грязи, крови и чего-то ещё. Естественно, никакого очага возгорания в допросной никогда не было, к подобному результату привело дизайнерское решение местного психиатра. В помещении не было потайных зеркал или стены со стеклянной перегородкой; всё тот же пресловутый специалист уверял, что когда человек смотрится в любую отражающую его изображение поверхность, тем самым он мысленно не один, и это обстоятельство ободряет и не даёт сильной личности сломаться.

По мнению медика, изоляция человека на несколько часов, одного, в тишине, повергала бы того в состояние крайнего смятения и паники, что благотворно сказалось бы при получении нужной от него информации. И это успешно работало.

На то и был расчёт: поочерёдно сажать в допросную мать и отца мальчишки, чтобы сломать и принудить к сотрудничеству. Первым выпала участь потомиться Юстину Катуню.

Отец Матфея выглядел не лучшим образом, да и чувствовал себя скверно. Не телесно, разумеется. Наделённый от природы отменным здоровьем и хорошо развитый физически, Юстин и за месяц ареста не утратил своей удали, внешне выглядя по-прежнему бодро, если не брать в расчёт определённую неопрятность в одежде, отросшие волосы и получившую зеленый свет бородку. Пропали и очки, что тесно сидели на переносице, их отобрали еще в то утро, когда за ним приехала машина и увезла из дома. Не то чтобы он тосковал по ним, но то был подарок Виды – единственное материальное напоминание о супруге и жизни, которая у него имелась. Прошёл всего месяц, а Юстину ощущалось, что не менее полугода он провёл в безликих застенках праведников. Нет, его не мучили, не пытали, как того ожидал с содроганием пленник, но зато с завидным постоянством таскали по однотипным канцелярским кабинетам, в наручниках и под охраной, и каждый раз задавали одни и те же вопросы, на которые у него не было ответов.

Дверь отворилась неслышно. Юстин Катунь вздрогнул, когда шаги вошедшего гулко нарушили тяжесть тишины, давившую на него не меньше полдня по его прикидкам. На самом деле минуло всего три часа – больше не допускали, иначе разум «подследственного» мог слететь с катушек.

Мужчина, сидевший на стуле, – кроме стула, привинченного к полу, в комнате ничего не находилось, опять же по технике безопасности ради здоровья того же арестанта, – дёрнулся, едва не вскочив, но увидев гостя, бессильно опустил голову. Юстину и хотелось увидеть лицо Виды, и в тоже время он боялся, что она давно в руках серых монстров. Но больше всего он страшился того, что никогда не увидит её милого лица, не вдохнёт цветочный аромат её волос цвета мёда и не услышит её мелодичного голоска, шутливо выговаривавшего – Юс, как звала его только она и никто другой в целом мире. Он же в ответ звал её Ид.

– Добрый день, господин Катунь. Меня зовут Флегонт Саркар, – сухо, по-деловому представился праведник, занимая место напротив сидящего мужчины. Ещё один хитрый трюк: стоять над душой во время допроса. – Очевидно, вы догадываетесь, зачем я здесь?

– Что ж, вам виднее, какое время суток. Я уже давно потерялся во времени, – без тени страха и с долей небрежения отозвался Юстин, едва окинув взором застывшего перед ним главу праведников. – И вы правы, для меня не секрет, для чего вы тут. Но очевидно, случилось нечто из ряда вон, раз сам главарь серо-праведной шайки удостоил меня чести, предстать лично передо мною.

Сарказм в голосе, – да ещё каком! гремящем басом – неприятно удивил Саркара. Он-то рассчитывал, что маринование в гнетущих грязно-рыжих стенах да явление лично самого его сыграют решающий фактор в неуступчивости Катуня-старшего, но вышел явный просчёт. Конечно, ошибки и промахи всегда сопутствуют удачи, но всё же праведник ожидал, что в его случае выйдет чистая победа.

– А вы – крепкий орешек, – не забегая вперёд, продолжил Флегонт Саркар, правда, несколько подобравшись: этот здоровяк на редкость выносливый тип, и только Дьявол знает, что зародилось у него на уме за время томления в четырех стенах. – Любой другой полез бы на стену, а скорей всего и на потолок, если бы просидел в изоляции неделю без единого источника информации. Ни книг, ни газет и журналов, ни музыки и телевидения. Что уж говорить об общении, которое у вас свелось к ежедневному получасовому опросу. Слабо сказать – скука. Тоска.

Юстин тяжко выдохнул носом и удосужил главу праведников не менее хмурым взглядом, в котором к досаде стоящего перед ним мужчины не таилось и жалкого намёка на будущее сумасшествие.

– Другой, – выговорил Катунь и задумчиво почесал подбородок. – Ну, хоть не лишили возможности мыться. Никому не охота вдыхать ароматы вони, даже вам, а? Я бы здесь знатно засмердел за месячишко.

Набиравшая силу щетина донимала его, равно как и неопрятно отросшие тёмно-каштановые волосы, в которых, как он был уверен, седина теперь просматривалась лучше прежнего. Узнику не полагались предметы быта, которыми он способен был нанести себе или охране вред. И теперь, спустя месяц, зеркало ему казалось такой же роскошью, как в пору открытия американского континента – цветастые бусины аборигенам.

– Иногда человек может найти выход даже в тупике, – пространно изрёк Юстин.

Так странно, выпал дополнительный шанс поговорить – того полчаса с допросчиками ему, конечно, не хватало, – а желание вдруг развеялось, язык ленился ворочаться и выдавать слова.

– Что же такое вы нашли в своём тупике, могу я узнать? Мне даже любопытно, как человек умудрился не сорваться в пропасть безумия, пребывая двадцать четыре часа в сутки в закрытом помещении без окон?

Саркару не столько интересен был сам факт, как вероятность нащупать лазейку к пониманию индивида, ведь всё, абсолютно всё – любая мелочь, лежащая далеко за пределами интересующей его области, могла привести к заветной цели.

– Вас интересует мой сын, – не желая подпускать незнакомца к себе так близко, резковатым голосом заявил отец Матфея. – Не надо строить из себя психолога-любителя, я знаю, зачем вы здесь. Я и жив только по этой причине.

«Вот это крепыш! – восхитился Саркар. – Его бы в наши ряды, да побольше таких, как он, тогда бы давно покончили с вурдалачьим гнильём».

Однако он ничем не выдал и доли изумления.

– Уважаю деловую хватку. Что ж, вы правы, нас, в частности меня, интересует, где может скрываться ваш сын и его приятели.

– Я устал повторять, что понятия не имею, где он может находиться, – поморщившись, выговорил Юстин. Эта фраза, порядком приевшись, набила оскомину. – Да и знать не желаю. Ваши гончие псы способны вконец измотать и затравить любого. А знал бы, тем более, ничего не сказал.

Саркар и бровью не повёл.

– По псам специализируются вурдалаки, – решил внести ясность Бессменный. – Кстати, они рьяно ищут вашего сына, пока неуспешно, но это пока. Наши методы более тонки. Вам следует понимать, что рано или поздно Матфей попадёт в руки. Вопрос в том: в чьи? Астрогор, безусловно, церемониться не станет и обратит парня. Долго ли он протянет на крови?

Злость, теплившаяся на дне, подавляемая увещеваниями, на этот раз рванула ввысь. Юстин поднялся и выпрямился, возвысившись над оппонентом едва ли не на голову. Кулаки сжались и дрожали от желания влететь со всего маха в надменное лицо праведника и бить его, бить, пока кожа не лопнет и кровь не омоет костяшки рук.

– А будто бы, угодив в ваши лапы, Матфей будет жить долго и счастливо? – зарокотал гневный бас. – Да вы же его сотрёте с лица Терриуса! Вы боитесь таких, как он, будто всеслух – это чума.

На всякий пожарный Флегонт Саркар отступил назад на три шага, хотя подобная мера в его восприятии расценивалась, как трусость. Но этот взбешённый великан, запертый в клетке, способен был на многое, если его не остудить, если не припугнуть.

– А вы как считаете, это дар Творца или проклятие? – сквозь зубы процедил праведник, внимательно следя за мимикой лица допрашиваемого и неприметно подсматривая за ручищами, от которых могла исходить непосредственная угроза.

Конечно, Саркар свалял дурака, оставшись один на один с доведённым Дьявол знает до какого эмоционального состояния заключенным, но на то был свой, особый расчёт.

– Судя по всему, это наказание Дьявола, – прорычал Катунь-старший. – Бегать, ловить, загонять в угол невиновного человека лишь за то, что он единственный понимает речь животных.

– За подобную способность в древности сжигали на кострах по обвинению в колдовстве, – невозмутимо провозгласил Бессменный, не выпуская из поля зрения светлые глаза Юстина.

– А вы его безболезненно усыпите, как больную псину, так?!

Самообладание разваливалось на части, гнев, копившийся долгое время, требовал свободы. Юстин Катунь шумно дыша и до крови вонзив пальцы в ладони, изо всех сил оттягивал пелену красного, что накрыв разум, могла привести к непоправимому.

– Не нужно утрировать, господин Катунь, – в голове праведника дёрнулась струна. – Вы не глупец, это очевидно. Если парень достанется вурдалакам, они с его «способностью» натворят дел. Это не нужно никому. А мы о мальчике позаботимся.

– Не верю! Вы лжёте! Всё, всё ложь от начала до конца! Вы лжец!

Юстин, теряя контроль, двинулся на оппонента, выставляя перед собой кулаки. Ещё шаг и …

– Подумайте о жене!

Сталь в голосе Саркара, точно плеть с металлическими шипами, прошлась по рукам и лицу. В шаге от недруга Юстин Катунь замер, широкие плечи опали, руки бессильно повисли, разжав кулаки. Если бы он был один у праведников, то не остановился.

– Вы можете разбить кулаки о стену, но знайте: всякий раз, как вы поднимете руку на меня или кого-либо из моих людей, Вида Катунь получит каждый ваш удар – в лицо, в грудь, в живот и так далее.

Флегонт Саркар произносил угрозу с садисткой нежностью, вплотную приблизившись к супругу Виды. Вид великана не пугал, ведь так легко укротить и лишить воли того, кто любит. В этом отношении глава праведников имел безупречную защиту, издавна оградив себя от любой сердечной привязанности, что могла ослабить его позиции власти.

– Знаете, я не буду убивать вас и вашу жёнушку, – с холодной улыбкой пообещал он обездвиженному мужчине. – Сперва я не хотел, но теперь передумал: когда мы отловим вашего сына, а это вопрос времени, вы лично будете присутствовать на его казни.

Не дожидаясь ответа, Саркар повернулся спиной, постучал по двери, та тут же отворилась и захлопнулась за ним.

Юстин Катунь снова остался один. Он сел на пол, беспомощность впервые навалилась на него с таким давлением, что хотелось выть, кричать во всю глотку.

Тут отделившись от ножки стула, к нему подполз уж. Змею спрятать на себе, как выяснилось ещё месяц назад, оказалось проще, чем думалось. Ксафан за несколько дней, с момента похищения господина, добрался до Арконы, а там ему не составило труда прояснить ситуацию с нахождением союзника. Нашлись лазейки, и юркий прислужник отыскал Юстина, как раз вовремя – тот находился на грани отчаяния и помешательства. Хорошо конспирируемые под разговор с самим собой беседы с прислужником и были тем выходом из тупика, той волшебной соломинкой и тайной Катуня-старшего.

– Ничего, гос-с-сподин, – утешительно прошипел Ксафан, его блестящее чёрными бриллиантами тельце, обвилось вокруг безвольной ладони. – С гос-с-спожой вс-с-сё в порядке. Я её навес-с-стил. Она передала вам: не унывай, Юс-с-с.

Этого хватило на полное преображение супруга Виды. Отчаяние скатилось кубарем в глубину, надежда и вера придавили его сверху. Твёрдым и уверенным взглядом Юстин посмотрел на прислужника и, погладив большим пальцем маслянисто-чёрную голову ужа, благодарно кивнул.

– А теперь прячься, дружище, пока они не пришли.

Змейка послушно скользнула к щиколотке правой ноги и, обвив её, скрылась под штаниной.

Входя в свой кабинет, Флегонт Саркар успел остыть от пустого диалога с Катунем. Все средства хороши – всегда был девизом праведников, но в эпоху Бессменного девиз принял форму принципа и нормы для общественной жизни братства. И слов на ветер руководитель братства не бросал. Если нужно, супружницу этого упёртого быка используют в качестве боксёрской груши. Не жаль, если это возымеет силу над упорством.

Бегло оглядев стол, он заметил на включенном мониторе компьютера пульсирующий сигнал о доставке нового письма. Не рассчитывая на что-то стоящее, Флегонт всё же открыл послание и прочитал. В тексте значилось всего два слова – имя и фамилия. Больше ничего. Отправитель, пожелав сохранить анонимность, не подписал письма, да и адрес электронной почты выглядел чересчур простовато – набор из букв. Абракадабра какая-то.

Но имя, обозначенное на белом полотне экрана, показалось знакомым Саркару, где-то он о нём слышал. Нажав на кнопку интеркома, не дожидаясь отзыва секретаря, он потребовал:

– Ирина, мне срочно нужны все материалы на Нила Хотина и вызовите ко мне Ро́слава Ми́тке. Скажите, это срочно.

В другой части помещения встрепенулась громадная птица. Сонно зевнув, серый филин спикировал с высоченного шкафа и, пролетев через весь кабинет, приземлился на край стола.

– Появилась зацепка, господин? – поинтересовался прислужник, тараща на белый монитор круглые жёлтые глаза.

– Похоже на то, Алконост, – рассеяно выговорил полный задумчивости и предвкушения голос хозяина. – Похоже на то.

***

Если бы можно было спрятаться: отыскать крохотную, непроницаемую для любой твари норку и забиться в неё, надёжно закупорив выход, чтоб ничей чуткий нос или зоркий глаз не достал…

Все желания его свелись к единственному – исчезнуть.

Нет, не умереть, а пропасть для тех, точнее для того, кто без спроса вторгался в его мозг и подчинял своей воле, дёргая за верёвочки, словно бездушную марионетку. И ладно бы, если б все чувства умерли ещё в тот день, когда кровь впервые омыла его горло, так ведь нет. Отвратительная беспомощность, временами охватывавшая его тело и выставлявшая его на задворки разума, никогда не притупляла чувства. Каждый нерв в его теле и душе страдал от той тьмы, что наполняла его всё больше. И больше жаждалось крови.

Вопреки прямому приказу, Нил Хотин не покинул землю благословенных, затаившись в крысиной норе Дханпурских трущоб. Проще простого отозваться на мысленный призыв хозяина и, наняв переправщика, унестись обратно в Вирию. Это просто даже для него, хотя переправа давалась ему легко, в отличие от прежних друзей. И вернись он в Гориницы, ничто не мешало продолжить то, от чего его оторвал роковой день в Айвовом тупике: работать в мясном цехе гипермаркета «Атлас» и доучиваться на пищевого технолога.

Учёба дымным облаком виделась теперь его замутнённому взору, по ней он и тосковал и презирал себя за слабину. Его маленький шанс встать на ступень, которая могла возвысить над множеством других. Но как вернуться туда, где из него вынули душу?!

Тут же память не вовремя вытаскивала перед его мыслимым взором друзей. Дружеский круг родственных душ. Лицемеры! Ненависть удушливой волной вскипала, будоража желчь. Как? Как смели они зваться его друзьями? Ведь никто, ни один из тех гадёнышей ничегошеньки не сделал, чтобы помешать твари, прислуживавшей Астрогору. Никто не бросился за Волкодлаком и не отбил «друга» из жуткой собачьей пасти. А ведь ему было так больно и беспредельно страшно!

Когда Матфей и остальные удрали, а вурдалак отыскал своего прислужника, глядя в полные страха глаза Нила, тот с насмешкой заявил, что так всё, оказывается, было спланировано изначально. Конечно, лучше было бы, если б удалось схватить всеслуха, но запасной вариант на то и вариант, чтобы сработать на случай провала основного.

Нет, не сразу его подвергли инициации. Подготовка к ритуалу даже немного затянулась, кажется, ушло около дня или чуть дольше, – он плохо помнил, манипуляции с его сознанием не прошли без последствий, некоторые временные границы приняли зыбкие очертания.

Да и о самом «обращении» ему бы хотелось забыть, хотя в действе отсутствовал жертвенный камень, на который в жанре ужасов должны были его уложить. Не творились и иные священнодейства, будь то бормотание заклинаний главаря вурдалаков в тёмном балахоне с капюшоном и прославления Дьявола. Ничего подобного. Парня с аккуратно промытой, заштопанной и перевязанной рукой привели в кабинет Револьда Астрогора, где тот кратко прояснив ситуацию, поставил перед фактом Нила: или тот соглашается добровольно принять кровь, или это произойдёт против его воли. Нил отказался, и всё прошло по второму сценарию.

Двое подручных держали юношу, поставив того на колени и задрав голову, а Астрогор рассёк себе запястье серебряным кинжалом, после чего поднёс кровоточащей раной к губам пленника. Нилу зажали нос, и выбора не осталось. Тёплая, чуть солоноватая, с металлическим привкусом жидкость заструилась по языку в горло. Опять же, сколько ушло на то время, Нил не помнил – секунды, минуты, всё стёрлось, оставив неизгладимый отпечаток ощущения. Когда его опустили по приказу главного, сильный спазм скрутил живот и организм изверг чужую кровь с болезненной судорогой, обжигая пищевод желчью. Казалось, на этом всё.

– Это нормально, – услышал над своей головой он холодный голос мучителя. – Что нужно, уж впиталось.

И уже ночью впервые он почувствовал в полной мере ту каплю чуждой крови, что отныне, как микроб, завоёвывала и убивала его собственную кровь. Голос в голове разбудил среди ночи и потребовал делать всё так, как ему угодно. И к чудовищному изумлению Нила, тело с готовностью подчинилось приказу, игнорируя волю хозяина. Боль прожигала голову всякий раз, когда юноша предпринимал попытку вернуть себе контроль над телом. В какой-то миг безжалостный голос Астрогора в голове обратился напрямую, сухо и мрачно:

«Если ты продолжишь в том же духе, я взорву твой разум, и ты канешь в слабоумии, но тело твоё всё равно продолжит ходить, бегать и совершать всё, что требуется мне».

– А если я подчинюсь?! – в отчаянии воскликнул пленник, беспомощно озираясь вокруг себя, где кроме него никого не находилось.

«Тогда я позволю тебе сохранить разум и время от времени, когда в тебе не будет необходимости, я буду разрешать тебе жить, как хочешь ты».

Страх сыграл свою роль. Теперь, месяц спустя Нил сомневался, что тогда, заключив сделку с дьяволом, он сохранил свой разум. Астрогор по капле вытягивал из него сущность, всё больше оболванивая и обращая в пустышку. Те же сомнения будоражили и доводили до исступления: как чья-то кровь была способна на губительный эффект? Это точно не магия, да Нил и не верил в подобные бредни. Инфекция? Неизвестный медицине штамм болезни? А это уже попахивало из области фантастики.

Однажды он рискнул напрямую спросить у одного из подручных главаря: дескать, неужели господин через свою кровь повелевает всеми? Или так у всех вурдалаков – кто обращён, тот в подчинении. В ответ он услышал откровенный смешок. Рядовой «упырь» назвал новичка чудиком с богатой фантазией и заверил, что Револьд – не Дракула какой-то, но силой всё ж наделён, а повелевает не всеми, а лишь горсткой нужной ему людей и то, когда это ему нужно.

Кровь, поглощаемая впопыхах или растягиваемая долгими тягучими глотками, успокаивала Нила, заверяла его минутным покоем, отгораживая от хозяина зыбким барьером забытья. Благо доноров навалом – вопрос в цене. И никаких укусов в шею: бабкины сказки остались в книжках, пусть и дальше пугают малышню и легковеров, в жизни всё иначе, хотя без грязи не обойтись.

Иной раз он ловил себя на вопросе – а так ли уж ему хочется сорваться с крючка? Кровь объединяла всех вурдалаков в одну семью, в сеть, из которой уже не выбраться. И возносясь на пик сиюминутного удовольствия, его даже охватывала эйфория, пусть скоротечная, но сладкая и ярчайшая настолько, что подле мёд казался горьким ядом, а радуга – выцветшим шаблоном.

И если бы Нил Хотин обладал хоть мельчайшей крупицей дара Дельфийского Оракула, то заглянув за краешек будущего, содрогнулся бы. Ведь как бывает: горы падают, распадаясь на груды бесполезных камней, в то время как один камешек, угодив в глинистую массу, при удачном ускорении способен сотворить гору. Именно участь подобного камешка проглядывалась за занавесом близившегося грядущего.

«Нил! – требовательно и непререкаемо раздалось в голове у юноши. – Ты нужен и срочно».

Молодой человек, утратив волю над телом, упал на грязный пол подвала, где обитал последние два дня и закатил глаза. Цвет холодного моря сменили грозовые тучи неба. По лицу пробежала судорога, будто кто-то силился протиснуться наверх. Взгляд более глубокий, проницательный и оценивающий прошёлся вокруг, пухлые губы сжались в недовольстве. Веки сомкнулись и задрожали, а рот искривился.

«В какой помойке ты живёшь? И ради этого я тебя сюда отсылал? – сетовал голос Астрогора в голове у Нила, тот же беспомощно слушал не в праве возразить или послать к чертям деспота. – Тебе следовало уже давно отбыть из Агнишандира, Нил. Какого Дьявола ты забился в это захолустье, словно крыса?!».

Как же желалось ему проклясть, послать на все буквы всех известных миру алфавитов живых и мёртвых языков того, кто так грубо и бесцеремонно позволял вторгаться в сознание и помыкать, повелевать и унижать, как ему вздумается! Но язык Нила молчал, точно под него вогнали шприц с анестезией. Нет, в мозг вогнали. Как бы хотелось проснуться и понять. Что это лишь длинный кошмарный сон, а впереди встреча с Юнкой и ребятами, и всё – как и прежде.

«И не мечтай, парень, – оборвал мысленную надежду вурдалак, словно яд, проникающий всё глубже в разум Нила, – пока ты мне хоть каплю полезен, мечты тебе не по карману. Вот выжму тебя до последней капли и – мечтай, сколько влезет, если будет чем».

Последовал неприятный холодный смешок, от которого заныло всё нутро.

«Итак, слушай внимательно: хватит прохлаждаться в Дханпуре, ты мне срочно нужен здесь. Найми переправщика и не мешкай».

Хватка ослабла и связь, столь тесно державшая хозяина и слугу, пропала, будто и не бывало её никогда. Постанывая и потирая виски от подступившей головной боли, Нил Хотин открыл глаза – зимнее море вновь бушевало в его больших круглых глазах.

Может, ему всё причудилось? Но тогда что он делает так далеко от дома? А если он просто напросто болен и всё – плод больного воображения…

Нет, так жаждать глотка крови даже больной человек не способен. А ему сильно хотелось, позарез, так, что хоть волком вой. Один глоток, а там хоть весь мир гори.