Читать книгу: «Оксюморон», страница 7

Однажды случилось то, чего ему удавалось некоторое время избегать. Варя нашла-таки в афише «Иллюзиона» заинтересовавший ее фильм и пришлось выполнять обещание и тащиться на сеанс. Время года, когда это случилось, как и содержание фильма в памяти не отложились. Название кинокартины сразу не отложилось в памяти. Запомнил только свою беспрерывную борьбу с неумолимой дремотой. Заклюй он тогда носом, его падение в глазах любимой девушки оказалось бы чрезвычайно низким и болезненным, а то и вовсе безвозвратным. Они сидели в самой середине последнего ряда и впереди маячило десятка два голов, не более, и то ближе к экрану. Отличная атмосфера для поцелуев! Но Варя не только не поддержала его поползновений, но и дала им решительный опор, зашипев как змея и окатив взглядом полным презрения. Не мешай наслаждаться зрелищем, болван! Ничего не оставалось делать, как с умным видом впериться в экран. Но зрелище не интересовало и не трогало сердце, навевая лишь скуку и сон. Искоса поглядывал на Варю и поражался: глаза блестят, на лице отражаются все переживания показываемой истории. Она вся в картине и более благодарного зрителя ему еще видеть не приходилось. Неужели ей действительно нравится эта архаичная черно-белая нудятина? Нет, он не спорил, есть отличные старые фильмы. «В джазе только девушки», к примеру, или «Полосатый рейс». Да много можно вспомнить названий, если хорошо покопаться в памяти. Но это… Впрочем, Варя с удовольствием читала и Льва Толстого с Достоевским. И не только то, что полагалось прочесть по школьной программе.

Наконец-то на экране показались финальные титры, и пытка просмотром прекратилась. Они вышли из кинотеатра и вдоль по набережной отправились к ее дому. Всю дорогу он чувствовал себя шпионом, находящимся на грани провала. А ну как спросит о впечатлениях от просмотра? Соврать, изображая восторг – не проблема. А если поинтересуется чем именно восхитил фильм, название которого сходу и не вспомнить? Вот тут можно конкретно сесть в лужу. Он имен-то главных героев не удосужился запомнить, не говоря уже об остальном. К его счастью, ни одного вопроса на засыпку не последовало. Наоборот, Варя просветила его, как стала поклонницей фильмов, считающихся теперь классикой мирового кинематографа.

Летом прошлого года ее маме через третьи руки достались билеты на Международный московский кинофестиваль, на внеконкурсный показ. И они отправились в кинотеатр «Октябрь». Но вовсе не на Калининский проспект, а к черту на кулички – в Люберцы. Именно там располагался тезка первого стереофонического кинотеатра в стране. Надо отметить, вполне себе презентабельное заведение с хорошим залом, экраном и звуком. В пакете крутили сразу два фильма. Первым шел свежий голливудский боевик «Голубой гром» со стрельбой, динамичным сюжетом и невероятными вертолетными трюками. Два часа аншлаговый зал во все глаза следил за происходящим на экране, иногда сопровождая действие восторженными возгласами: «Умеют же снимать буржуи!». Народ не успел выдохнуть после развязки первого фильма, как тут же пошли начальные титры второго. Им оказалась «Дорога» Феллини. Почему картина великого итальянца, снятая более тридцати лет тому назад, вообще оказалась на кинофестивале, бог весть. Тяжелый неореализм привлек не всех. Через пятнадцать минут после начала показа зал опустел едва ли не наполовину. Мама тоже поднялась с кресла, не сомневаясь, что дочь последует за ней. Но та и не думала покидать свое место, завороженно глядя на экран. Оставить ее одну в поселке, о котором ходили нехорошие слухи, она не решилась, и осталась досматривать историю про нелегкую судьбу Джельсомины. С тех пор походы в «Иллюзион» для Вари стали праздником. Именно здесь, да и то не часто, можно было увидеть иностранные фильмы, не всегда привлекавшие массового зрителя, но обязательно умные и тонкие. Прекрасное блюдо для эстетов, одним словом.

– «Дорогу» я посмотрела сегодня второй раз, – она улыбалась едва ли не блаженно. – Теперь вместе с тобой. Ты, кончено, его видел раньше… Спасибо за компанию.

Нет, не видел! Не случилось, к сожалению. Страстно хотел, да как-то не вышло.

Теперь он знает, как называется только что просмотренное кино. Хотя… Что-то не срасталось. Он четко запомнил: название состояло из нескольких слов.

– Подожди, – появился повод показать свою заинтересованность. – Но ведь фильм…

– Правильно! – она словно ждала этого недосказанного вопроса и обрадовалась ему. – В советском прокате, а нас тогда еще и на свете не было, он вышел под названием «Они бродили по дорогам». Под ним и сейчас его демонстрируют, как ты видел. А оригинальное название – «Дорога». Ты не знал?

– Нет! – чистая правда. – Спасибо за пояснение. Теперь запомню…

«Крик» и «Затмение» Антониони, «Ночи Кабирии» Феллини, «Священная гора» Ходоровски, «Земляничная поляна» Бергмана, «Схватка в ночи» Франца Ланга. Вот далеко не полный список фильмов, которые ему пришлось просмотреть за время их с Варей отношений. Поначалу шел на сеансы как на Голгофу. Нечто вроде субботника, куда большинство идет из-под палки, но делает вид, что абсолютно добровольно и с искренним энтузиазмом. Выпивал перед трудным походом пару чашек крепчайшего кофе, чтобы избежать конфуза. Всегда внимательно боковым зрением наблюдал за Варей и старался ей подыгрывать. Смеялся в тех моментах, когда смеялась она, напускал на себя серьезность, когда замечал слезинки в ее глазах. Как только не окосел, смотря одним глазом на экран, а другим на Варю! Если бы не всё затмевающая любовь, проклял бы высотку на Котельнической набережной. Один раз подфартило. Подошли к кассам, а там табличка с надписью: «Сегодня кинотеатр закрыт по техническим причинам». Не новость, а песня, мгновенно наполнившая сердце радостью! Едва удержался, чтобы не выдать заплясавшую душу. Сделал кислую мину, вздохнул удрученно и они отправились бродить по сырым осенним улицам.

Лёха, слушая его рассказы об очередной просмотренной нетленке, крутил пальцем у виска и называл его прирожденным подкаблучником и чудаком на букву «м». Терпения у тебя, говаривал он, как у вола. Так и будешь ярмо на себе тащить, пока не сдохнешь. Классиков, видишь ли, ты читать не желаешь. А в кино прешься, как заговоренный. Любовь требует жертв! Это понятно. Но не тех, от которых люди сходят с ума. Он ничего не отвечал на нотации друга. Хотя мог бы сказать, что позови его Варя к себе домой или в любое другое место, для совместного прочтения вслух кусков из «Войны и мира» или «Униженных и оскорбленных», пошел бы не раздумывая. И читал бы, пока ей самой не надоест.

Однако со временем произошла некая метаморфоза, для него никак не ожидаемая. Сперва сам испугался своих ощущений. Постепенно, незаметно для себя, он проникся этими фильмами! Стали более-менее ясны сюжеты и идеи, перестали казаться скучными диалоги, вызывали интерес поступки и судьбы персонажей. Вскоре «Иллюзион» стал обычным кинотеатром, а не пыточной, и в чашках кофе перед сеансом отпала необходимость.

В очередную годовщину Великой Победы, они прогуливались по зеленым аллеям Парка Горького, лопали вкуснейший пломбир в вафельных стаканчиках, смотрели на группы ветеранов – еще крепких пенсионеров, увешанных заслуженными наградами – радовались расщедрившемуся майскому солнцу, ловили кайф от совместного времяпрепровождения и вовсе не думали о подкрадывающихся выпускных экзаменах, после которых должна начаться другая жизнь, несомненно счастливая. И вот тогда она впервые задала вопрос, ставший него теперь нестрашным:

– Мы столько фильмов вместе пересмотрели в «Иллюзионе»… Тебе правда интересно? – слегка прищурилась, полусъеденный стаканчик держит в руке и смотрит на него так, будто у нее где-то внутри детектор лжи имеется. – Или только для того, чтобы мне угодить?

– Интересно! – ответил легко, ничуть не лукавя. – Сначала не понимал ничего, а потом втянулся как-то. Ну и… Чего там скрывать! И ради тебя тоже.

– А что именно тебе интересно в этих фильмах? Чем они тебя цепляют.

А вот тут конкретного ответа у него не имелось. Можно, конечно, соврать что-нибудь подходящее, но не хотелось сейчас, казалось ненужным.

– Не знаю… – покачал головой и долопывая мороженное. – Не могу сформулировать. Если честно, и не задумывался над этим по-серьезному. Просто получаю удовольствие. Ну, а тебе? Чем они тебе в душу запали?

– Вот именно! – отозвалась быстро и радостно. – Ты попал в самую точку! Западают в душу! Трогают, теребят ее, заставляют размышлять. О любви, о людях, об их судьбах, отношениях и поступках. Эти фильмы не приукрашивают реальность, иногда даже делают ее чересчур мрачной. В них добро не всегда побеждает зло, и Золушка не обязательно находит своего принца. Но ведь и жизнь человеческая – далеко не сказка. И еще… – она сдвинула изящные бровки. – Не знаю… Вряд ли смогу точно выразить свою мысль. В общем, обо всем этом в этих фильмах рассказывается таким языком, в который надо вслушиваться. Очень внимательно! Буквально в каждую фразу, а то и в каждое слово. Не отвлекаться от просмотра, всматриваться во все сцены, улавливать даже самые мелкие детали… Между прочим, писателям это тоже необходимо!

Она сильно воодушевилась от собственной речи, но как-то спонтанно оборвала ее, остановилась, чмокнула его в щеку, взяла под руку и заявила, пресекая все последующие вопросы:

– Не хочу больше ничего объяснять! Тут подсказчики ни к чему. Сам дойти должен.

Варя вовсе не чуралась фильмов, за билетами на которые народ выстраивался в длиннющие очереди, ломился в кассы предварительной продажи. Они вместе смотрели и «Бездну», и «Три дня кондора» и «Спасите «Конкорд» и еще много чего, суперпопулярного. И он отлично видел, что она вовсе не делает этим ему одолжение, а испытывает удовольствие от просмотра. Однако, когда он пригласил ее сходить на «Легенду о динозавре» второй раз, Варя решительно отказалась. Она искренне не понимала, зачем это нужно делать. Так интересно же! Ну и что? Посмотрела один раз и достаточно. Он этого никак не понимал! С Лёхой, к примеру, «Пираты ХХ века» они смотрели пять раз. Правда, еще в щенячьем возрасте.

Было у девчонки еще одно увлечение. Буквально страсть! Она обожала дискотеки. И не важно, что там неслось из динамиков. Варя самозабвенно танцевала под рок-н-ролл, диско, нью-вейф, итальянцев. Подо всё! Ему казалась, что в танце она пытается выплеснуть некую внутреннюю энергию, накапливающуюся в ней и требующую непременного выброса, и эта энергия ей самой подчиняется плохо, она никак не может разгадать ее природу, а скорее и не пытается. Дергаясь с ней рядом, иной раз пугался: она сейчас не здесь, или где-то в одной ей ведомых мирах, словно шаман, впавший в камлание. На улицу после дискотеки Варя выходила усталая и удовлетворенная, с лучащимися от счастья глазами.

Ему же все эти танцы-шманцы были далеко до фонаря. Чувствовал себя там как вошь на блюде. Шел туда, кончено, не как на экскурсию в лепрозорий, но, если бы завтра все дискотеки закрыли раз и навсегда, ничуть бы не расстроился. Всегда старался увильнуть от данного мероприятия, подыскивая любой незначительный повод. Только Варе отказать не мог. Таскался за ней по домам культуры и прочим танцполам, даже когда температурил или необходимо было пару лишних часов посидеть над учебниками. Танцевал из рук вон плохо и учиться не собирался, считая всю эти движения пустым занятием. Она конечно же знала о его мытарствах, о его острой нелюбви ко всем шумным и многолюдным сборищам (не побоялся высказать свое отношение к дискотекам), но оставалась непреклонной и постоянно звала его с собой. По-настоящему влюбленные понимают друг друга нервными окончаниями или еще чем-то, до сих пор неизвестным науке, и он прекрасно чувствовал, как ей импонирует эта его жертвенность.

В девятом классе, на коротеньких каникулах между третьей и четвёртой четвертью, когда зима ещё агонизирует слякотными вылазками, но приближение настоящей весны чувствуется и в удлинившемся дне, и в щебетании птиц, приветствующих грядущую смену года, и в воздухе, пахнущем совсем не так, как недели две назад, Варя затащила его на дискотеку во Дворец культуры ЗиЛ, славящуюся своей прогрессивностью. Здесь имелась отличная аппаратура, не уступающая концертным залам того времени, шикарная цветомузыка, весёлые ведущие, отлично разбирающиеся в музыкальных новинках, а главное – отсутствие запретов на каких-либо исполнителей. Низкий голос Нины Хаген в Советском Союзе, мягко говоря, не одобряемой к прослушиванию, нередко звучал из мощных динамиков. Ходила легенда о некоем представителе райкома ВЛКСМ, курировавшего молодёжное безобразие, заявившимся сюда с инквизиторским видом и решимостью закрыть бедлам раз и навсегда, а через сорок минут выделывавшим коленца на зависть многим завсегдатаям. Красивый зал с мраморными колоннами и паркетом тёмных тонов, по пятницам принимавший клуб «Для тех, кому за тридцать», в субботу вечером набивался до отказа теми, кому от пятнадцати до двадцати с небольшим плюсом.

В середине всеобщего веселья, когда раздались первые аккорды «Hotel California» к Варе, откуда-то из цветастого полумрака вынырнул коренастый черноволосый парень с рельефной мускулатурой, натягивавшей голубую водолазку на бицепсах и груди, и пригласил на танец, по-доброму улыбнувшись и подмигнув ему, скромно стоявшему рядышком. Она мгновенно согласилась и положила кавалеру руки на плечи. Шустряк уверенно обнял девичью талию, и они медленно поплыли в такт незабвенному хиту Eagles. А он стоял как пригвождённый, пребывая в предынсультном состоянии, и наблюдал как спортивного сложения наглец не только притягивает его ненаглядную к себе поближе, но и что-то нашептывает ей на ушко со слащавой улыбкой на довольной физиономии. Варя даже не смотрела в его сторону, явно получая удовольствие от танца с новым партнером, двигавшимся уверенно и красиво, не норовя оттоптать ей ноги. Когда американские рокеры закончили свою балладу, сияющий от счастья незнакомец вернул Варю на место, картинно поклонился ей, поблагодарив, опять подмигнул ему и удалился.

– Тебе плохо? – донеслось до него сквозь звуки «Абракадабры» Стива Миллера. Варя глядела на него встревоженно и участливо.

Много лет спустя, путешествуя от нечего делать по интернету, он нашел перевод «Абракадабры» и одна строка его поразила: «Мой ангел в дьявольском белье». Точнейшая характеристика Варвары Стержневой!

– Ты-ы… – судорожно сглотнул, но во рту и горле царствовала сушь. – Ты… пошла… с этим… Зачем?

– Так танцевать же! – плечи поднялись и опустились, а глаза блестят, ликуют и смеются. – Нельзя, что ли? Мы за тем сюда и пришли. Кавалеры иногда приглашают дам, и не всегда своих. Что тебя удивляет?

И отстранилась от него, задвигалась в такт музыке, маняще изгибаясь. Он перестал для нее существовать на какое-то время. Варя полностью отдалась звукам, купалась в них, как в ласковых волнах дивного, не существующего на нашей планете моря.

Ближе к ночи, когда они вышли в темноту, на холодный воздух, он еще не успокоился, внутри все кипело и рвалось наружу…

– Я не понимаю… – все-таки нужно было расставить все точки над i. – Мы пришли вместе… Ты можешь пойти с любым, кто тебя позовет?

– Дурак! Что за идиотский вопрос?! – она резко остановилась и вперилась в него гневным взглядом – вспыхнула мгновенно, как порох. – Можно подумать, мы с ним целовались! Я могу танцевать, с кем хочу! Запомни это!

– Но он тебе шептал что-то… – он верил в свою правоту, но такого решительного отпора не ожидал, а потому поубавил тон.

– Пригласил на дискотеку в следующую субботу! – Варя градус накала снижать не собиралась и продолжала наступать. – В Олимпийскую деревню, в концертный зал! Я давно слышала, что там классно. Только билеты не достать. Модные новинки крутят, свежевыжатые соки попробовать можно. Из самых экзотических фруктов, между прочим. А он спортсмен, боксёр. Недавно первенство Москвы выиграл, вот ему и перепало два пригласительных билета!

– Т-ты… С-согласилась?! – сердце находилось на грани взрыва, дышать стало трудно, почти невозможно.

– А как же! – она определенно издевается над ним. – Ты рад за меня?

Полный нокаут! Он еще стоит или уже лежит на грязном асфальте, жадно хватая онемевшим ртом воздух? Нет, все-таки удержался на ногах, хотя и не чувствует их, а перед глазами колышется сизый туман. Перед ним инопланетянка, перевоплотившаяся в Варю и пытающаяся втолковать ему свою, внеземную, мораль!

– Ревнуешь? – мимолетно улыбнулась и тут же надула губки. – Глупо и гадко! Чего тогда стоят твои признания в любви?! Любовь предполагает доверие друг к другу. Полное и безоговорочное! По-другому нельзя. В настоящей любви нет места ревности. Ты не согласен?

Черт подери… В ее глазах блестели слезы! Варя реально считала его сейчас своим обидчиком. Он угрюмо молчал, поняв какого ответа она ожидает. Но он не мог его произнести. Не мог! Да и чувства захлестнули, одарив ненадолго немотой. Не сможет он ее ни с кем делить. Никогда! Даже в такой пустяковине, как медленный танец. Поход же на дискотеку с другим и вовсе преступление, по его разумению. И она это знает! Вот сейчас он это увидел. По глазам, по мимике ее увидел. Знает, но поступит все равно по-своему. Отчетливо понял и другое: для нее нетерпимо любое, пусть самое незначительное, покушение на собственную свободу, нетерпим и намек на недоверие.

Смотрела на него изучающе и долго, целую вечность, как на подопытную мышь, которая должна была выжить после введенного препарата, но почему-то издохла. А потом, отвернувшись, Варя произнесла с хладнокровием палача:

– Не переживай. Как только меня заинтересует другой, я незамедлительно тебя оповещу.

Свое первое признание в любви он помнил до мельчайших подробностей. Провожал её вечером до квартиры и пока скрипучий лифт покорял семиэтажную высоту, поцеловал Варю в щечку. На улице хулиганничал двадцатиградусными морозами январь, она была в ярко-синем пуховике и белой гагачьей шапке, оставлявшей открытой лишь лицо. Щёки раскраснелись и манили к себе, как наливное яблочко. Лишь на долю секунды прильнул сухими губами к сладкой-сладкой коже, но тут же отпрянул. Короткий электрический разряд резко кольнул, заставив на мгновение остолбенеть.

– Понял? – она залилась колокольчиковым смехом и озорно подмигнула. – Не влезай – убьет!

– Я люблю тебя… – невнятно шевельнул губами, опустив глаза. Она услышала.

– Правда? – мгновенно стала серьезной. – И хорошо подумал?

– Разве об этом нужно думать?!

– Разумеется. Повтори.

– Я люблю тебя! – заявил громко, смотря прямо ей в лицо лицо, засветившееся победным удовлетворением. – А… А ты?..

Ничего не сказав, она приподнялась на мысках, и их губы слились. Лифт дернулся, тяжко вздохнул и двери поползли в стороны, а они продолжали стоять, наслаждаясь первой, целомудренной еще, близостью.

Варя давно прошла в квартиру, а он никак не мог сдвинуться с места, почти не дышал, стараясь как можно дольше сохранить сладость нежного соприкосновения.

На дискотеку в Олимпийскую деревню Варя, конечно же, пошла. Тот день, вечер и наступившую за ним ночь он провел ужасно. Его словно и не было на этом свете. Будто он умер, похоронен и нет никаких шансов на воскрешение. Заснул только под утро. Снились похабные картинки, где его единственная и неповторимая девушка сладострастно совокуплялась сразу с несколькими мужиками. Он и сосчитать их не мог! Одним из них был – кто бы сомневался? – этот чертов боксер. Пытался докричаться до любимой, истошно голосил, лил слезы – все тщетно. Она наслаждалась действием, не обращая на несчастного влюбленного никакого внимания. Присутствуя рядом, все слыша и видя, он не мог и шагу сделать в сторону ритмично движущейся массы бесстыдной наготы. Наконец, оторвавшись от нежного тела Вари, боксер подошел к нему с причиндалами на перевес, и после недовольно произнесенной фразы «Достал уже, козел!» со всей дури двинул в челюсть.

Тихо ойкнув, он проснулся. Сердце зашлось в горячке, лицо уткнулось во влажную подушку, от корней волос до пят он покрылся противным липким потом. Стало невозможно стыдно за то, что представил Варю в столь мерзкой сцене. Как он мог, какое имел право?! Пусть непроизвольно, пусть во сне. Всё равно он подлец и ничтожество!

На следующий день они встретились и на вопрос «как прошел вчерашний вечер», она небрежно бросила:

– Хорошо. Там действительно отличный зал и отличная музыка. Больше туда не пойду. Один раз посмотрела и хватит.

– А-а… – заблеял он, возликовав от таких слов.

– Он проводил меня и всё, – как часто она предугадывала его вопросы! – Телефонами не обменивались. Разошлись как в море корабли.

Больше о том боксере он никогда и ничего не слышал.

…Когда он сообщил Валентине Михайловне о своем решении поступать в литературный институт, в ее покрасневших, то ли от повышенного давления, то ли от хронического недосыпа, глазах появилась тихая радость. Тонко улыбнувшись, она похвалила своего бывшего ученика:

– Вот и правильно. Одобряю твой выбор. Творческим задаткам нельзя пропадать втуне.

Они случайно встретились на школьном дворе, в сумерках приближающегося вечера, на излёте февраля. Бесформенное пальто бутылочного цвета с сильно вытертым воротником из нутрии старило любимую учительницу сразу на десяток лет, как и малиновая вязанная шапочка, натянутая аж до бровей; в руках две матерчатые сумки, с какими бабульки обычно таскаются по магазинам; одна с тетрадками, другая с продуктами. Валентина Михайловна сильно сдала за последние три года, сдулась как жизнерадостный воздушный шарик, начавший терять своё наполнение – потихоньку, но все-таки заметно; вот уже гладкая поверхность чуть скукожилась, побежали по ней морщины и хочется, да неможется в небо, земля притягивает и больше не отпустит ввысь. Педагоги редко распространяются о своих горестях ученикам, однако слухи непобедимы и всепроникающи. Вся школа знала о её сыне, страдающем врожденным пороком сердца, требующем постоянного ухода и тонны лекарств. А два года назад жестокий паралич навсегда приковал к кровати мужа. Приходилось надрываться: брать дополнительные занятия, репетиторство, классное руководство. Ей шли на встречу, понимая нужду в деньгах.

– А ты знаешь, – продолжила Валентина Михайловна, – при поступлении туда нужно предоставить текст. Рассказ или небольшую повесть. Только прошедших творческий конкурс допускают к остальным экзаменам. У тебя есть что-нибудь готовое?

Такие подробности оказались для него неожиданностью, но в уныние не ввергли. Ерунда какая! До поступления еще больше года. Сварганит что-нибудь. Да такое, что приемная комиссия зарукоплещет от восторга.

– Напишу, Валентина Михайловна! – ответил задорно. – Времени-то ещё навалом!

– Фантастику там не приветствуют, насколько я знаю, – взяв обе сумки в левую руку, правой она поправила очки.

– А я другого не пишу… – такое уточнение заставило слегка сникнуть.

– Так попробуй! Можно из собственной жизни. Помнишь, как вас, дуралеев, в милицию забрали, когда вы какие-то там патроны на трамвайные рельсы подкладывали?

– А как же! – в нем проснулась неуместная гордость.

– Вот! Развей эту тему, преподнеси как следует и дерзай! Можно от первого лица написать. Досочинить какие-нибудь детали, чтобы интересней было. Только без инопланетян и прочих небылиц! Также ненужно представлять себя и друзей героями. А вот раскаяться хулиганам в финале рассказа было бы просто замечательно. Понял?

– Понял… – никакого раскаяния он, честно говоря, не испытывал. Нормальное приключение для пацанов!

– И ещё… – она замолчала, посмотрела на него вопросительно «а стоит ли?», решила, что стоит и сказала, понизив голос: – Вы, мальчишки, сейчас в таком возрасте, когда страсть как тянет на фильмы «детям до шестнадцати…». Догадываешься, о чем я? – снова поправила очки.

– Да, – краснеть сейчас уж никак не в кассу, но ничего поделать с собой не мог. Не выдержав прямого взгляда учительницы, опустил глаза и носком ботинка начал тереть снег, словно окурок вдавливал. Вспомнил, как пялившись на сдобную грудь Валентины Михайловны, бесстыже раздел ее в своем воображении.

– Всегда понятливый был… Так вот. Эту тему вообще никак не поднимай в творческом конкурсе. В том числе и между строк. Табу! Уяснил?

– Ага! – как-то сразу отпустило и смущение исчезло.

– Не затягивай. Как напишешь, покажи мне или Маргарите Брониславовне, если мне не доверяешь. Оценю, как строгий критик. Подсказок не жди – сам выплывай.

– Как же я вам могу не доверять, Валентина Михайловна! Только вам и покажу.

Валентина Михайловна преподавала литературу до восьмого класса. В девятом и десятом любовь к классикам им уже пыталась вдолбить Маргарита Брониславовна. Лёха особо на ее прозвище не заморачивался, тут же окрестив Маргоша. Новая училка находилась на излете бальзаковского возраста и внешностью обладала привлекательной и несколько нездешней, будто пришедшей из эпохи, когда женщин именовали «дамами» – высокая, фигуристая, с благородными чертами лица; крашеные в каштановый цвет волосы убраны в большой пучок. Минимум неброской косметики. Всегда строгие, прекрасно на ней сидевшие одеяния, преимущественно темных тонов. Ухоженные руки, идеальный маникюр, на правой руке обручальное кольцо, на левый крупный опал в массивной витиеватой оправе. Замужем, воспитывает дочь. Именно так, сухо и кратко, без каких-либо подробностей. Когда в изучаемых школярами произведениях возникала тема любви главных героев – куда же без неё? – Маргоша, всегда звонко, четко, артистически рассказывавшая материал, вдруг начинала говорить значительно тише, едва шевеля губами, старалась не смотреть на учеников и каменела лицом. Однажды, превратившись в соляной столб, она посвящала класс в жизненные перипетии Катюши Масловой. Неожиданно подал голос Пашка Зубков, мало чем интересовавшийся, кроме науки, воспетой Менделеевым и гимнастики. Самые сложные контрольные по химии он решал минут за двадцать, после чего учитель выдворял вундеркинда из класса, дабы остальным не подсказывал. А на уроках физкультуры худосочный Пашка повисал на турнике, закидывал обе ноги за голову и в таком положении подтягивался пятнадцать раз. Человек-змея, одним словом. И вот он вдруг среди всеобщей тишины вскинул руку, и, получив разрешение, задал вопрос:

– А что такое дом терпимости, Маргарита Брониславовна? Они еще остались? Ну, может быть, хоть в виде музея?

Примерно пять секунд в классе слышалось только пощелкивание люминесцентных ламп на потолке. А потом от дружного хохота задрожали стекла. Учительница сидела на своем месте с обескровленным лицом и сверкала глазами в надежде испепелить Зубкова дотла. Но тот поблёскивал толстыми линзами очков, недоуменно озираясь на никак не унимавшихся одноклассников.

– А ты у девчонок спроси! – прорвался Лёха сквозь собственный смех. – Они объяснят. Их тема, как ни крути.

Когда класс оторжал и унялся, Маргоша продолжила урок, проигнорировав скользкий вопрос.

Учительского ответа Пашка так и не дождался. На перемене парни устранили пробел в его образовании. С тех пор Человек-змея на уроках литературы не задал ни единого вопроса.

Лёха как-то предположил, что в семье Маргариты Брониславовны на разговоры о неплатонических отношениях между мужчиной и женщиной наложен строжайший запрет, а слово «секс» приравнено к нецензурной брани.

– Интересно, – рассуждал Ляхов, – Какие чувства она испытывает при слове «секстант» и сможет ли произнести его вслух?

Современных писателей Маргоша воспринимала постольку-поскольку и не считала нужным уделять много внимания разбору их творчества. Все великое, мол, и вообще достойное внимания уже давно написано и в ближайшие лет двести прорыва в литературе не предвидится. В скудное время мы живем. Перевелись на земле русской Гоголи, Чеховы да Достоевские. Она и программные сочинения-то своих учеников оценивала по пониманию темы и количеству ошибок. Художественное достоинство текста ее совершенно не интересовало – нет и не может там быть его, как такового.

Разве мог он такому зоилу отдать на рецензию будущую конкурсную работу? Да только сообщи он ей о своем желании стать писателем, она состроит брезгливую мину и прочтет долгий монолог о глупости и бесперспективности решения пылкого юноши.

Но Валентине Михайловне не довелось прочитать его творение. С серьезной решимостью он неоднократно принимался за дело, но после написания нескольких, поначалу казавшихся блестящими, страниц неизменно включался стопор и строки не желали рождаться. Зато, неведомая ранее, включалась самокритика. То переставал нравиться замысел, то стиль написания, то сюжет заходил в тупик и никак не хотел выбираться оттуда, то отрывали неотложные дела – любовь, дружба; юная кровь бурлит, никуда не денешься, а к самопожертвованию ради творчества он не был готов.

Потом ушел отец… Жестокий враг отыгрался на хорошем враче за все свои предыдущие поражения. Сырцов-старший боролся до последнего, не давая никому усомниться в грядущей победе. Ни ныл, ни скисал, не впадал в депрессию. После химии облысел, высох, потерял половину зубов, но и виду не подавал, насколько ему тяжело. Только его близкий друг, тоже врач, знал о безысходности ситуации, но делал вид, что все идет правильно и хорошо. Потому и смерть вошла в дом неожиданно и тихо, в глухой ночи, остановив сердце больного во время сна. Кончина столь близкого человека надолго выбила из колеи, лишила творческого порыва. Вспомнил о предстоящем поступлении только после вопроса матери, прозвучавшего неожиданно, как ведро воды на голову средь жаркого ясного дня.

В тот апрельский вечер он вернулся с очередного свидания, уселся на кухне и с жадностью стал уписывать макароны с котлетами. Мама, моя сковородку, тихо спросила:

– Ты к экзаменам-то думаешь готовиться?

– Уже готовлюсь! – бодро соврал, усиленно работая челюстями.

– Нужно налечь на химию и биологию.

– Чего это вдруг? – замер с куском котлеты во рту. – Я их терпеть не могу! Сдам на «четыре» и то хлеб…

И тут же вспомнил, как год назад у него с отцом состоялся разговор о выборе профессии. Он уже знал, что хочет стать писателем и никем больше, но сказать об этом прямо не решился. И не из-за того, что предок начнёт топать ногами и всячески выражать своё недовольство (отец вообще не навязывал сыну своё мнение), а просто постеснялся, стушевался. Отшутился тогда, будто еще не определился, куда именно отправиться за дипломом. Время еще есть, подумаю! Отец отреагировал спокойно и обещал помочь, если тот выберет врачебное поприще.

– Они необходимы при поступлении в медицинский институт, – пояснила мать, будто и не рассматривала других вариантов. – Ты должен продолжить дело отца.