Читать книгу: «Собиратель книг, женщины и Белый Конь. Библиотека журнала «Вторник»», страница 5

Теперь я должен был идти к человеку, на встречу с которым очень надеялся. Аарон Михайлович…

Глава 9

Аарон Михайлович Спасский – это мой старый друг. Живет неподалеку. Рядом с метро ВДНХ, возле церкви «На Горке» (а так это храм Тихвинской иконы Богородицы), как ее называют все местные. В школе он был нашим преподавателем химии. На уроках рассказывал не только о кислотах и щелочах. Нет, он говорил обо всем!

После школы я очень долго с ним не общался. А лет десять тому назад мы случайно встретились на книжной ярмарке. С тех пор как минимум раз в два месяца я захожу к Аарону Михайловичу (он уже не преподает, давно вышел на пенсию) в гости.

Он, как и я, книголюб. А еще – интеллигент Бог знает в каком поколении. Многие из его предков посвятили себя преподавательской деятельности. Папа преподавал историю античного мира в Ленинградском университете, а свою диссертацию посвятил древней Иудее. Отсюда, как рассказывал Спасский, его отец и выудил экзотическое для русского человека имя. Так что, несмотря на свое древнее библейское имя Аарон Михайлович – русский.

Он не только интеллигент, эрудит, кандидат исторических наук (это потом его бросило в химию!), но еще и страстный коллекционер-неоднолюб. Периодически меняет предметы коллекционирования. Я застал утюги, пустые бутылки из-под водки, головные уборы солдат самых разных армий. Все это было, и все это перестало быть страстью Аарона Михайловича.

Сейчас он переживает серьезный роман с дверями от старых холодильников. Из-за этого полгода тому назад ему (а живет мой бывший учитель один) стало тесно в двухкомнатной квартире. Большая часть коллекции – примерно полторы сотни дверей – переехала на дачу, в специально построенный для нее новый сарай с большим окнами и частично стеклянной крышей (чтобы любоваться собранием не только и не столько при искусственном свете). А несколько десятков дверей – самых важных и ценных по мнению Аарона Михайловича – по-прежнему хранит его небольшая квартира на улице Кибальчича. Свободны от них (а также от других, прежних коллекций – мой бывший учитель практически ничего не выкидывает) только половина кухни, в которой мы обычно чаевничаем, гостиная, и коридор.

Я решил рассказать Спасскому о случившемся, потому что он не только феномен эрудиции. Мистика – одна из излюбленных его тем. Мистика с древних времен. Времен таинственного Египта, непознанной, мрачной Ассирии, величественной Древней Греции…

Я шел к своему бывшему учителю с надеждой. Перекрестился на кресты церкви «На Горке». Сегодня они показались мне какими-то особенно яркими. Это усилило мой оптимизм. Я увидел хорошее предзнаменование даже в том, что Аарон Михайлович, очень быстро – почти сразу после моего звонка – открыл дверь.

Лысый, как биллиардный шар, и очень высокий. Сутулый. Удлиненное лицо. Высокий, в морщинах лоб. Проницательный и в тоже время немного мечтательный взгляд (редкое, можно сказать, парадоксальное сочетание). Большие, старомодно завитые вверх усы. Именно так выглядит мой бывший учитель истории.

Спасский, как заведено у него, был одет в потертый пиджак, брюки (не признает, как он выражается, «затрапезный вид» дома).

Как же я был рад видеть этого человека! Очень надеялся на него. Попытался сразу рассказать ему о том, что со мной произошло. Не вышло. Аарон Михайлович ввел нашу встречу в давно установленный им порядок:

– Не будем торопиться, Сережа, дела пусть чуточку подождут. Сначала по нашему русскому обычаю, как говорится, хлеб да соль. Садитесь, пожалуйста, попьем чаю, – предложил он.

И мы, как всегда, пили чай. Черный чай и бутерброды из также черного хлеба с маслом. Белый хлеб Спасский категорически не признает. Он – русофил до мозга костей, считает его немецким изобретением. Посему у себя в доме не держит. Во время чая я рассказывал о своих книжных находках. Из них мой бывший учитель тут же выделил старообрядческие календари, попросив как-нибудь дать их ему почитать.

В свою очередь, Спасский рассказал мне о некоторых своих делах.

Он рассказал о том, что дописывает статью, в которой увязывает большее (по его собственным данным), чем в среднем по Москве, число самоубийств в его районе с влиянием Останкинской башни.

– Влияние это пагубно, Сережа, по-настоящему пагубно! – в каждом слове Аарона Михайловича звучала уверенность ученого человека, убежденного в своей правоте.

Он рассказал о том, что вышел из общественного совета одного из сайтов, на котором любители мистики размещают свои научные и околонаучные материалы.

– Уровень стал чрезвычайно низким, Сережа! Чрезвычайно! Я очень огорчен этим. Ничего не могу поделать. Поэтому, как говорится, решил умыть руки.

Рассказал Аарон Михайлович и том, что в конце февраля из-за большого количества снега резко просела суперсовременная крыша сарая для хранения дверей холодильников.

– Окаянные таджики! Как я мог доверить им такую работу! – негодовал Спасский.

Впрочем, тут же сообщил он, проблема благополучно разрешена. Срочно нанятые им строители (уже не таджики, а бригада из Узбекистана) привели крышу сарая в порядок.

После чая, во время которого нами были выпиты шесть чашек чая, съедены почти половина черного «круглого» хлеба и треть пачки сливочного масла, Аарон Михайлович пригласил меня в гостиную, значительную часть которой теперь заняли двери от холодильников.

Я был поражен: в прошлый раз (а я навещал Аарона Михайловича в декабре) здесь было всего несколько дверей. Прошло не так много времени, а как все изменилось…

Дверями был закрыт старинный шкаф с посудой. Они закрыли собой два также старинных кресла и еще один массивный комод. От дверей были свободны только книжный шкаф, диван рядом с ним и небольшой, довольно старый телевизор напротив него. Общую картину засилия дверей немного разбавляли два больших деревянных ящика, в которых Спасский хранил старые утюги и приличных размеров шкаф, заставленный пустыми водочными бутылками.

– Аарон Михайлович, а вы не подумали, что вам будет нелегко избавиться от дверей, скажем, увезти их на ту же дачу, когда ваше увлечение ими закончится? – спросил я. О том, что двери могу быть выброшены, я не мог даже подумать.

– Не думаю, молодой человек, что это случится скоро, – мой учитель сердито посмотрел на меня. – Подумайте только! Каждая дверь – это не просто дверь сама по себе. Не дверь как таковая. Нет и еще раз нет! Каждая дверь таит в себе историю жизни человека, а то и целого семейства! Каждая дверь – она может много рассказать о заводе, на котором ее изготовили. А потом, – Аарон Михайлович обвел глазами комнату, его взгляд был исполнен нежностью, обращенной к растущей коллекции, – разве не прекрасны эти двери сам по себе? Разве не красивы они? Неужели вы не видите этого?

Я не мог не согласиться с несомненно авторитетными, весомыми доводами, как и с тем, что обращенная к дверям ода, которую только что произнес мой бывший учитель, была также прекрасна. Поспешил сказать Спасскому обо всем этом. Было видно, что мои реплики растрогали этого умнейшего человека.

– А теперь, голубчик, – произнес он, – расскажите, наконец, что привело вас ко мне. Уверен, вы пришли не просто проведать меня. Говорите все, я ваш самый внимательный слушатель.

И я рассказал. Все, начало чему положило неожиданное волшебное появление обаятельного черта возле районной поликлиники.

Аарон Михайлович ни разу не перебил меня. И, – это немного удивило, – даже почти не задавал вопросов. Впрочем, последнее я отнес к тому, что достаточно подробно и точно изложил свою историю.

А вот что меня поразило по-настоящему, так это реплики моего бывшего учителя… Он сопровождал мой рассказ этими репликами, сказанными, скорее, не для меня, а про себя – но вслух. Наряду с обычными, свойственными Аарону Михайловичу «гм», «хм», звучало и нечто другое: «вот дает», «дура», «разве так можно» (это когда я рассказывал о Кен), «идиот», «болван» (а это во время моего повествования о Кабане), «да, он такой» (эти слова, как я понял, относились к Белому Коню).

Из всех реплик Спасского я сделал одно заключение. Он был, как говорят, в теме. Значит, я пришел по адресу. Значит, я не сошел с ума. Значит, – любимая мною Кен – это реальность!

Мои заключения подтвердили слова Арона Михайловича, произнесенные сразу после завершения моего рассказа:

– Что ж, Сережа! – учитель сделал паузу, откашлялся. – Могу сказать вам одно – вы точно не сумасшедший. В нашем мире, порой кажущемся сугубо материальным и грубым, есть очень много необычного. Много необычных, можно даже сказать, сказочных для обычных людей реальностей. Вы столкнулись с одной из них. Теперь вам предстоит какое-то время – какое именно зависит не только от вас – жить не только обычной жизнью, но и этой реальностью, которая уже пришла к вам. Уверяю вас, Сережа, все, о ком вы сейчас рассказали, существует. Думаю, что с Кен вы обязательно встретитесь. Сдается мне, – Аарон Михайлович едва заметно улыбнулся, – это произойдет очень и очень скоро.

Он немного помолчал, глубоко вздохнул, снова помолчал и, наконец, продолжил:

– Что будет между вами и Кен дальше – зависит, прежде всего, – кстати, думаю, вам не стоит быть очень мягким с ней, – от вас двоих. Я сказал «прежде всего», потому что в мире не только два персонажа. Есть, скажем, еще и Кабан. Он, наверное, не оставит вас в покое. Опасайтесь его, ни на минуту не забывайте об осторожности. Впрочем, – Аарон Михайлович покачал длинным породистым указательным пальцем, – я постараюсь предпринять определенные меры, чтобы он не слишком докучал вам. А Белый Конь… Знаете, мне сдается, он не такой простой, как вам представляется. Будьте настороже с ним! Возможно, это излишнее, но, во всяком случае, вам, голубчик, это не повредит.

Из сказанного явствовало – Спасский знает волшебный мир, с которым я соприкоснулся. Больше того, он не оставит меня в нем. Но главное, что сделало меня счастливым, это его слова о Кен. Я скоро увижу ее!

– Аарон Михайлович, – обратился я к нему, – благодаря вам я выйду отсюда не тем человеком, который постучался в вашу дверь. Я уйду другим – без сомнений в здравости своего рассудка, с надеждой на счастье. Я несказанно благодарен вам за вашу помощь, за ваше участие.

– Полноте благодарить меня, Сережа, – улыбаясь, махнул рукой Спасский, – я еще ничего не сделал для вас. Только рассказал кое-что. И то в самых общих чертах. А вот вы, Сережа, вы можете по-настоящему помочь мне. И можете сделать это прямо сейчас.

– Я сделаю все для вас, Аарон Михайлович! – с энтузиазмом воскликнул я.

– Отлично, – мой бывший учитель, улыбаясь, потер руки, – тогда за дело! Вы, Сережа, конечно, знаете – здесь, рядом с нами – гостиница. Так вот, рядом с ней стоит большой мусорный контейнер. Вчера туда выбросили литовский холодильник Snaige. Холодильник большой, редкий. Его сделали в шестидесятых годах, когда завод только открыли.

– Таких холодильников наверное, сейчас мало осталось? – поинтересовался я.

– Днем с огнем не найдешь! – воскликнул Аарон Михайлович. – Я вчера оттащил его в сторону от помойки, чтобы не увезли на свалку. А больше ничего не могу сделать. Дверь тяжелая – один с больной ногой (у Спасского давнишние проблемы с коленным суставом) не дотащу. Нанять кого-нибудь – тоже не могу. Денег нет. Помогите же, вы, Сережа, принести эту прекрасную дверь.

– Конечно, Аарон Михайлович, – вздохнул я.

Надел сегодня относительно новый черный плащ. Он станет грязным из-за этой литовской двери!

– Вы не испачкаетесь из-за этого, Сережа, не волнуйтесь, – будто угадал мои мысли Аарон Михайлович. – Не первый раз ношу вещи со свалок. У меня найдется два старых ватника. Ну что, пошли переодеваться?

– Пошли, – уже охотно произнес я.

Доставка громоздкой и тяжелой двери проходила благополучно до подъезда дома, где живет Аарон Михайлович. А здесь, в дверях, он, сделав какое-то резкое движение, подвернул больную ногу. Так что наверх я поднимался дважды. Сначала – с дверью. Потом с самим Аароном Михайлович (мой бывший учитель настоял именно на такой последовательности действий).

Был уже вечер, когда я, наконец, покинул его. Возвращался домой усталый, но вместе с тем окрыленный надеждой. Заснул, как младенец.

Глава 10

Зима выдалась малоснежной и теплой. Вчера, на следующий день после визита к Аарону Михайловичу, вообще зарядил дождь, который уничтожил хилый снежный покров и обнажил всю накопившуюся за зиму в городе грязь. По этой грязи, обходя довольно-таки глубокие лужи, я шел вечером от трамвая. Еще не домой – в магазин. Надо было купить кое-что по мелочи.

Я не пошел в привычную «Пятерочку». Решил сэкономить время, избежав очередей, и направился в небольшой магазинчик неподалеку от дома. Там всегда меньше выбор, выше цены и мало народа. Вход в магазинчик – через обычный жилой подъезд. Открыв дверь подъезда, я остановился – темно. Дверь, которая ведет в магазин, была закрыта. Неужели он не работает?

Как такое может быть? Я же видел, когда шел по улице – он открыт, в нем горит свет, и оттуда и туда идут люди. И все-таки я не сразу сделал следующий шаг. Шаг в подъезд. Почему-то почувствовал себя не очень хорошо. Чуть-чуть заболели виски. С этой болью и какой-то неожиданной внутренней настороженностью я простоял возле входа, наверное, минуту. Может быть, две. За это время ни в одну, ни в другую сторону никто не прошел мимо меня.

«Но ведь это маленький магазин, и людей в нем бывает немного», – рассудил я и решительно шагнул вперед. В подъезд. В сторону двери.

А потом было то, что уже испытал перед тем, как попал на сквер возле своего дома. Снова куда-то летел. Снова сдавило грудь. Но сознания на этот раз не терял. Я продолжал видеть мир. Видел – темноту, глубокую, как вселенная, и множество разноцветных ярких точек, рассыпанных в ней.

…Я лежал на траве. Но трава была не та, что в первый раз, в сквере между моим домом и Яузой. Здесь, где я оказался, трава была очень густая и короткостриженая. «Настоящий английский газон», – самоуверенно констатировал я про себя, хотя прежде никогда не лежал на таких газонах. Только видел их, когда единственный раз в жизни был в командировке в Англии.

А вокруг… Такого я прежде не видел. Фантастически прекрасный сад!

Неописуемая красота – цветы и кустарники, названий многих из которых я просто не знал. Все цвело, все было полно силой и радостью жизни. И все вместе это выглядело совершенно нереальным.

Я видел цветущие рядом друг с другом пеоны и розы. Небольшие (наверное, карликовые) яблони с яркими, будто нарисованными зелеными и желтыми яблоками, под которыми распустились тюльпаны – высокие, как гвардейцы, стройные, с головками самых разнообразных окрасок и форм. Но такого, по крайней мере у нас, в России, не может быть. Не расцветают у нас одновременно пеоны и розы. И яблоки не созревают в мае, когда распускаются тюльпаны.

Сад был нереальным, но все равно удивительно красивым. И гармоничным – без излишней пестроты. В разнообразии его красок доминировали три цвета – зеленый, розовый, желтый.

На какое-то короткое время я забыл обо всем. Жил тем, что рассматривал эту невероятную красоту. Поэтому, видимо, не сразу ощутил дуновение ветра, от которого мне стало немного прохладно.

Но почему, собственно? Когда я входил в магазин, на мне были зимняя куртка, брюки. Все, что полагается надевать в Москве в феврале месяце. А здесь, в дивном саду, я оказался без них. Только в желтой майке с открытыми плечами и коротких оранжевых шортах. Мне было легко и хорошо в своей новой мини-одежде. Не нравилось лишь одно – большое и аляповатое розовое сердечко, изображенное на майке.

Я снова оказался в мире волшебства. Душу будоражили огоньки предчувствия радости. Раз я снова здесь, в этой другой реальности, я обязательно увижу Кен. Об этом говорило мое чудесное перемещение, об этом говорил сам сад, в котором будто была разлита часть ее души. Я чувствовал это всем сердцем.

Возле меня проходила узкая дорожка из белого песка, по сторонам которой росли невысокие розы чайного цвета. Колебаний не было. Я пошел по этой дорожке. Не сомневался – она приведет меня к Кен. Мы встретимся, и я сделаю все, чтобы она больше не пропадала (даже на короткое время!) из моей жизни.

Я торопился к ней (правда, несколько раз в душе стрельнуло сомнение – а откуда, собственно говоря, такая уверенность, что увижу ее?), но тем не менее, не забывал посматривать на сад с английским газоном. Кустарники с желтыми, розовыми, белыми цветами…

Больше всего меня поразили не цветы, а они. Подобную, но несравненно более бледную картину я видел когда-то (кажется, век тому назад), когда оказался в конце апреля в Париже.

А какой же сильный аромат был в этом дивном саду! Запахи… Они бодрили, наполняли силами. Они возбуждали. Я чувствовал себя так, будто помолодел лет на двадцать. Не только из-за аромата сада. Дело было в Кен. Я не сомневался – она очень близко. Меня меняло приближение к ней.

Но вышло так, что не я, а она первая увидела меня. Тропинка шла возле широкого большого куста, густыми посыпанного маленькими розовыми цветами. Кен окликнула меня, едва я миновал его.

– Серджио! Я здесь!

Минуло две недели с тех пор, как мы виделись, а мне казалось – целая вечность. Вечность, в которой никто не называл меня «Серджио».

Я оглянулся…

Кен!

Как я мог прожить вечность, целые недели, без этой женщины… Без этой женщины с темными миндалевидными глазами и длинными каштановыми волосами!

Она снова была передо мной. Сидела в обыкновенном садовом деревянном кресле. Не откинулась в нем. Нет. Подалась вперед, глядела на меня. Была напряжена радостью. Я видел – сейчас Кен в дивном волшебном мире видит только меня.

Сегодня она была в открытом платье белого цвета. Платье было, как и в прошлый раз, короткое, открывавшее ее плечи, стройные (кстати, более загорелые, чем раньше) ноги. Кен, как и тогда, в сквере возле моего дома, была босиком. В руке у нее была небольшая белая роза, а на запястье все тот же браслет из древнего белого янтаря.

Рядом с ее креслом стояло другое такое же кресло (я знал, кому оно предназначено!). И еще здесь был небольшой круглый садовый столик, на котором стояли пузатая бутылка с удивительно высоким горлышком и две большие чашки – белые в красный горох. И еще на нем лежала небольшая, белого цвета папка.

– Я чуть с ума без тебя не сошел, – эти слова вырвались у меня вместо приветствия.

– Я тоже много думала о тебе.

Ее каждое слово было истиной, потому что не только я бросился к ней. Она тоже. Прошли секунды, и мы встретились. Я обнял ее за талию. Она положила мне руки на плечи.

– Здравствуй, Кен.

– Здравствуй, Серджио.

С этими словами она провела рукой по моим волосам, щеке. Я склонился к ее руке и поцеловал ее. Губами и языком.

– Ты ведешь себя, как рыцарь, – улыбнулась она.

Ее фраза… Она прозвучала для меня, как мостик. Между нашей первой встречей, когда я пообещал Кен стать ее рыцарем, и сегодняшним днем. И как тогда, в сквере между моим домом и Яузой, она снова сделала ударение на последнем слове: ее фирменный стиль. Я балдел от этого, от каждого ее слова. И от ее акцента балдел.

Из-за этого повел себя уже не совсем по-рыцарски. Наклонился, поцеловал Кен в плечо. Такое же загорелое, как и ее ноги.

Она наклонила свою голову ко мне. Я чувствовал аромат этой женщины. Все чары волшебного сада были ничто по сравнению с ним.

– Я хочу тебя.

Эти слова произнес не я. Их сказала моя любовь.

– Да, только давай не будем очень спешить.

Я скорее почувствовал, чем услышал эти слова Кен. Они были тихие и нежные, будто ласковое дуновение теплого июльского ветерка.

Кен не удалось быстро снять с меня майку, так же как и мне – ее платье, под которым были только белые стринги. Так получилось, потому что мы целовались и не хотели прерывать наш первый поцелуй. Но потом нам все-таки пришлось это сделать, и Кен увлекла меня за собой на зеленую, прекрасную, как жизнь, траву. Ее фигура оказалась не совсем такой, как я представлял. Более худенькая, чем мне казалось. А груди, наоборот, больше…

Здесь на траве мы ласкали друг друга. Я забыл обо всем. Забыл и о просьбе Кен не спешить. Стремился к близости. Она нежно, но решительно отстранила меня, упершись ладонями в мою грудь.

– Не сразу, не сразу, Серджио, подожди чуточку, я пока не могу, – сказала она.

– Хорошо, Кен.

Я видел: она не меньше меня хочет слиться со мной. Но что-то внутри нее мешает ей подойти к близости. И ей из-за этого плохо. Глаза… Они были еще не на мокром месте, но уже близко к этому.

– Не волнуйся, Кен, все будет так, как ты говоришь. А расстраиваться не стоит, все просто прекрасно, мы вместе – ты и я. И это самое главное, – произнес я.

Ответил на ее взгляд, которым она просила прощения за то, что пока у нас «не получается». Я понимал – мы первый раз вместе. А она – непростая. Наделена какими-то необычными способностями, о которых я почти ничего не знаю. И к тому еще – поэтесса. А это само по себе многое значит.

– Закрой глаза и расслабься, – попросил я ее.

Мы лежали рядом – Кен на спине, я на боку – лицом к ней. Медленные ласки – я гладил ее бедра, живот, груди… Чувствовал: именно это поможет ей. Ласки и поцелуи. Без всякого напора и натиска. И я оказался прав. От малого в ласках, которые скоро стали взаимными, мы медленно – темп задавала Кен – шли к большему. А затем она раскрылась мне.

Мы слились, как единое целое, почти сразу почувствовав токи и ритмы друг друга. Изумительно «подошли» друг к другу. И еще один счастливый сюрприз. Не ожидал, что Кен окажется такой страстной. Ее страстность проснулась не сразу во время нашего первого секса, но она появилась, она будто вспыхнула и была очень сильной.

После секса мы не отдыхали, как это почти всегда у меня бывало. Мы снова целовались (никогда сразу после интима не хотелось так целоваться!). Продолжение нашего единения…

Вокруг нас благоухали цветы. Над нами сияло ласковое, совсем нежаркое солнце. И еще я слышал, как стрекотали маленькие жители этого сада – кузнечики.

– Не уходи снова. Не исчезай, – тихо сказали мои губы ее губам.

– Не уйду, не исчезну, – так же тихо ответили ее губы.

И больше нам в эти минуты не надо было никаких слов. Мы были вместе, мы обрели друг друга. Я думал только об этом. И она тоже. Я чувствовал это своим сердцем и своими губами.

– Хочу навсегда остаться здесь, с тобой, в этом саду, – произнес я.

Ведь когда счастлив, хочется, чтобы мгновения превратились в целую жизнь.

– Это было бы прекрасно. Но это невозможно, – в глазах Кен я увидел тень грусти. – Моя магия не вечна.

Я обалдел. Конечно, давно понимал, что она необычная, но до такой степени… Она, подумать только, она создала весь этот огромный волшебный сад!

– Ты настоящая колдунья, – прошептал я ей на ушко, одновременно нежно целуя его.

Черт возьми! Комар! Откуда-то возник в нашем сказочном мире и укусил в спину. Больно-пребольно, видимо, попал в самый нерв. А главное – это произошло неожиданно. Я невольно ойкнул.

– Что с тобой? – с тревогой спросила Кен.

– Неизвестно откуда взялся комар и напал на меня.

Кен выглядела сконфуженной:

– Вау! В этом маленьком мире, который я создала сегодня для нас, не должен был оказаться голодный комар. Только кузнечики. Кстати, они тебе нравятся?

– Конечно, – кивнул я.

– А комар, – продолжила Кен, – это моя недоработка. Как, и комичное сердечко на твоей маечке. Очень комичное. Поверь, я не хотела, чтобы ты оказался в такой майке! Так что, у твоей колдуньи не все получилось. Кстати, я предпочитаю называть себя не колдуньей, а волшебницей. Извини за некоторую пафосность этого слова. – Кен сделала ударение именно на этом «пафосном» слове. – Мы все так себя называем.

– А мы – это кто? – поинтересовался я.

– Наша семья, – пояснила Кен, – точнее, наш род. Многие в нем – волшебники, как и я. Это очень древний разветвленный британский род. При всем этом я сама наполовину русская. Но прошу тебя, давай поговорим об всем чуть позже. Мне безумно хорошо. Не хочу пока никаких бесед. Только одно хотела сказать: прости за мою «заминку» перед сексом. У меня просто давно никого не было.

– Какое прощение? О чем ты говоришь! Сегодня ты сделала меня счастливым. Я до сих пор как в нирване… Молю тебя только об одном – не пропадай больше.

Последнюю фразу я произнес не сразу. Сначала дал время Кен побыть в состоянии почти абсолютного счастья.

– Не пропаду, – пообещала Кен, – честное пионерское! Так, кажется, у вас было принято говорить?

«Честное пионерское» она произнесла с нарочитым, еще более сильным акцентом. Еще и честь отдала. Была обалденно прекрасна в этот момент. Мне захотелось много раз поцеловать этого очаровательного обнаженного пионера, что я не преминул сделать.

Вскоре Кен ласково, но твердо положила конец нашим ласкам:

– Серджио, милый! Давай уже встанем и попьем фруктовой настойки из Йорка. Она – единственная немагическая вещь в этом саду. Она и еще кое-что. Я тебе потом покажу. А настойку я делала вместе с мамой два года тому назад. А заодно поговорим и о нас. Ты, думаю, сам хочешь этого?

Будто читала мысли… Я только кивнул. Хотел, чтобы она была со мной. Хотел больше узнать о ней. Лучше понять ее.

– Так что встаем, – с сожалением сказала Кен, – тем более, что времени у нас немного, скоро эта «вселенная» с садом просто исчезнет. А мне кажется, что беседовать лучше здесь, чем на вашей холодной московской улице. Ты ведь не можешь пригласить меня к себе в гости, верно?

– Это точно. Пока, – я, следуя примеру Кен, сделал ударение на этом слове, – пока не могу. Но это только пока. И мое «пока», обещаю тебе, ненадолго. И приглашу я тебя не в гости, а навсегда.

Вознаграждением за мои слова стали три подряд поцелуя в щеку. Я видел: Кен счастлива.

– Думаю, что я не буду против такого твоего предложения.

Ее темные глаза блестели. Как часто блестят глаза у женщин, которые любимы и любят.

Итак, мы начали наш разговор и даже, пожалуй, сказали друг другу самые главные слова, не поднимаясь с короткой густой травы.

А за столиком (домашняя настойка из Йорка, кстати, оказалась довольно крепкой, терпкой и сладковатой на вкус) Кен сначала рассказала мне, почему ее долго не было. Она прекрасно понимала, как подействовало на меня ее исчезновение. И разговор начала именно с этого. Но так вышло, что поговорили мы очень о многом…

– Иногда, – призналась она, – сама себя ругаю за свое поведение. Делаю, плохо подумав. На этот раз, – Кен лукаво, а вместе с тем немного виновато улыбнулась, пожала плечами, – решила покрасоваться перед тобой на лошади. А сама брала уроки верховой езды очень давно и совсем немного. Ну и вот, – она развела рукам, – все закончилось очень неважно. Конь-то прекрасный, но я ничего не умею! Упала, когда слезала с него. Растяжение. Так болело несколько дней! Едва ковыляла. В таком виде, извини уж, не хотела тебе показываться.

– А я, поверь, – я взял Кен за руку, – был бы безумно счастлив тебя видеть и в таком виде.

– Серджио! – она укоризненно посмотрела на меня, – я женщина. И мне хочется быть привлекательной во всех отношениях. А не ковылять с палочкой перед мужчиной, с которым, между прочим, только что познакомилась, и на которого, как говорят у вас в России, «крепко запала».

– Да, – не очень охотно согласился я, – наверное, тебя можно понять. А скажи, тот сквер возле Яузы – он был такой непохожий на себя, когда мы с тобой встретились – это тоже, как сегодня, была вселенная, которую ты создала?

– Не совсем так, – Кен отрицательно покачала головой, – тогда я просто немного видоизменила действительность. Сегодня использовала более мощную магию. Догадывалась, что произойдет во время свидания! – она хитро подмигнула мне, – хотела, чтобы все было, как в сказке.

– У тебя это получилось, – я нежно погладил ее руку, – лучше просто не могло быть. Поистине сказочный сад.

Я еще раз посмотрел вокруг себя. Хотел навсегда запечатлеть в памяти гармонию цветов, кустарников. Гармонию магии Кен.

– Скажи, – поинтересовался я, – а откуда ты тогда, в сквере, узнала о Наталье? Ты ведь имела в виду именно ее, когда сказала «шел в комнату, попал в другую».

Кен не сразу ответила. Она опустила глаза. А когда заговорила, выглядела немного сконфуженной:

– Просто, – она пожала плечами, – в тот вечер я подглядывала за тобой во время праздника на вашей фабрике. Хотела выбрать момент, чтобы перенести тебя на измененный мной сквер возле твоего дома.

– Получается, подсматривала? – нарочито сердито спросил я.

– Самую чуточку, не сердись, – весь вид Кен выражал раскаяние.

Оно было тоже картинно преувеличенным.

– А вообще-то, – неожиданно призналась Кен, – я многое о тебе знаю. Вот! Знаю от одного нашего с тобой общего, – она ненадолго замялась, – скажем так, знакомого. От твоего многоуважаемого и почтенного школьного учителя. От хорошо и давно знакомого тебе Аарона Михайловича Спасского, который приходится мне родным и любимым папой!

– Аарон Михайлович – твой папа?

Мне было, мягко говоря, сложно в это поверить. Мой бывший учитель – отец Кен?.. Это не укладывалось в голове. Для меня они были из совершенно разных миров.

Хотя… Хотя я знал, что у Аарона Михайловича есть дочь. Он несколько раз упоминал об этом. Вскользь. Говорил он и том, что развелся очень давно. Из всего этого я сделал вывод, что Спасский не поддерживает отношения с дочерью. Оказывается, я ошибался.

И все равно мне было нелегко связать их между собой… Но тут я вспомнил о репликах Аарона Михайловича, произнесенных перед героическим походом за дверцей от ржавого литовского Snaige. Он говорил о Кен как человек, хорошо знающий ее. И еще сейчас я посмотрел на саму Кен.

Да, кое на что я не обратил внимания. И у Кен, и у Аарона Михайловича – высокие лбы. А улыбка… Сейчас она торжествующе улыбалась: была довольна, что ошарашила своим признанием. Я глядел на нее и видел, насколько похожа ее улыбка на улыбку моего учителя химии. И волосы… У Кен они – темно-каштановые. И я был уверен – не крашеные. А Аарон Михайлович (это сейчас он лысый, как куриное яйцо), помнится, не раз говорил, что его волосы – разумеется, когда они у него еще не исчезли – были как раз благородного, исконно русского, как он выражается, рыжего цвета.

Мой бывший учитель оказался частью мира Кен… Это еще надо было уложить в голове. Как и все то странное, непонятное, что произошло со мной за время ее отсутствия.

– Удивлен? – лукаво посмотрела на меня Кен. – Я тебе потом расскажу о своих родителях. А то, – она слегка наклонила голову, – обо всем поговорим сегодня. А что останется на потом?

– Согласен, – кивнул я, не выпуская ее руки из своей. – Давай тогда о другом. Твой папа не рассказал тебе, что происходило со мной в эти две недели?