Читать книгу: «Секретные люди», страница 3

Наши части закрепились на линии Маслахат, Азан-кей, Юзверан, Арди. С 5 октября на фронте установилось затишье. В результате боев образовался клин в сторону османской территории (военные называют подобные выступы «балконом»). И этот выступ очень заинтересовал Энвера-пашу. Он преклонялся перед германской армией и решил устроить «кавказский Танненберг», окружив и уничтожив весь Сарыкамышский отряд³³.

Для руководства операцией военный министр лично прибыл в Эрзерум. Его сопровождали германские советники генерал фон Шеллендорф и майор фон Фельдман. Сообща эти три гения разработали план разгрома русских. Армия насчитывала в своем составе три корпуса, а также иррегулярную курдскую конницу. 11-й корпус должен был атаковать отряд в лоб, отвлекая его от тайного обходного маневра 9-го и 10-го корпусов. Те сначала сокрушали Ольтынский отряд генерал-майора Истомина, стоявший на правом фланге частей генерала от инфантерии Берхмана. А потом отважным маршем окружали главные силы русских, захватывая Сарыкамыш в их глубоком тылу и отрезая пути к отступлению. Канны, Танненберг, тушите свет!

План был смелый и имел шансы на успех. Однако его авторы не учли ряд важных обстоятельств. Во-первых, уже выпал снег. В местности, где мало дорог и все они плохие, это имеет существенное значение. Во-вторых, управлять корпусами в горах, куда телефон не протянешь, а искровой телеграф³⁴ не работает, очень трудно. В-третьих, ударила такая стужа, что потери в личном составе от обморожения соперничали с боевыми потерями. И в-четвертых, самое главное: Энвер-паша и его советники-михели не учли мужества русских солдат и их командиров.

Глава 3
Сарыкамыш

10 декабря 1914 года Николка сидел в своей комнате в офицерском флигеле Елисаветпольских казарм площадью в семь с половиной квадратных саженей³⁵ и грустил. Его полтораста шестой полк сражался в горах, а он устроился как в мирное время. Команду пешей разведки, понесшую значительные потери при обороне Ардосской позиции, вернули в Сарыкамыш на отдых и пополнение. 156-й полк стоял тут перед войной и успел выстроить себе хорошие теплые казармы. Даже с храмом Святого архистратига Михаила! Поручик приходил в себя после воздушной контузии – в бою за Джилигельские высоты шрапнельный стакан пролетел в аршине от него и сбил с ног горячим воздухом. Николка оглох на левое ухо (через неделю слух восстановился), получил ожог щеки (уже подживала), и после физических нагрузок его мотало (с этим было хуже всего, слабость не проходила). Сутки поручика рвало желчью, но потом отпустило. От его прежней команды в пятьдесят шесть человек после боев уцелело тридцать. Их прикрепили к нестроевой роте, охранявшей цейхгауз и казармы, и велели набираться сил. Лыков-Нефедьев удостоился чести встречать государя, который 1 декабря прибыл с коротким визитом в Сарыкамыш. Царь вручил нижним чинам Георгиевские кресты. В команде пеших разведчиков награду получил только один человек – Антон Золотонос, за пленение юзбаши из мектебли³⁶. После Сарыкамыша Его Величество отчаялся на смелый шаг – поехал в русский Меджингерт, чуть ли не на позиции передового отряда, где благодарил войска за храбрость. Он раздал за полдня тысячу с лишним Георгиевских крестов. Потом выяснилось, что курды следили за его поездкой с вершин гор, но не решились напасть…

Венценосец уехал обратно в Карс, бои на фронте вроде бы как затихли, Николай застрял в тылу. Сын даже сумел отослать отцу в Петроград целый ящик отличной хурмы. Тот, выполняя наказ своего учителя Павла Афанасьевича Благово, закусывал ею коньяк.

Но скучать особенно было некогда. Выпал снег, ударили морозы ниже двадцати градусов, и в таких условиях приходилось вести дальнюю агентурную разведку. Смельчаки армяне из 4-й добровольческой дружины прокрадывались в тыл ударных турецких корпусов. Их рейды были чрезвычайно опасны: с началом войны османы и особенно курды начали беспощадный террор против армянского населения. Лыков-Нефедьев сам за сторожовку³⁷ не ходил: мешала контузия. Тут дай Бог добраться до офицерской кухни и не упасть… К тому же образ Ашота Тер-Егизар-оглы не годился в новых обстоятельствах, а на создание другой легенды требовалось много времени.

Николай перечитал свой рапорт капитану Драценко, исполняющему обязанности начальника разведывательного отделения штаба Кавказской армии. 9-й корпус, так упорно дравшийся с русскими, снят с Ардосских позиций, его сменил свежий 11-й силами в 45 батальонов. По непроверенным сведениям, на правом фланге Ольтынского отряда османы создают группировку с участием саперов и артиллерии. Предположительно, это 30-я и 32-я пехотные дивизии плюс средства усиления. Конный отряд Фехти-бея выдвинулся к Кепри-кейскому мосту. 10-й корпус вообще пропал… Что это значит, пока не ясно. Но маневры противника наводят на нехорошие мысли. Отряд генерала Истомина, прикрывающий Ольты, слабый: всего восемь с половиной батальонов пехоты, семь сотен казаков, саперная рота и армянская дружина. А позади них Сарыкамыш – главная тыловая база всего фронтового участка. Здесь кончаются железная дорога с шоссе и сосредоточены большие запасы военного имущества. Поручик вчера доложил свои соображения самому генералу Берхману, приехавшему на один день с линии фронта лечить флюс. Мол, хорошо бы подкрепить Истомина, да и гарнизон селения. Начальник Сарыкамышского отряда процедил сквозь зубы:

– Мы все глядим в Наполеоны, двуногих тварей миллионы… Поручик, вы же знаете, что лишних солдат у меня нет, две трети всех кавказских войск услали на Западный фронт. Займитесь делом и не мешайте начальству.

Лыков-Нефедьев действительно знал, что с началом кампании лучшие части с Кавказа перебросили в помощь западному направлению. 2-й и 3-й корпуса – цвет Кавказской армии – воюют сейчас с германцами. Но зачем же про Наполеона? Георгий Эдуардович Берхман хоть и принадлежал к лифляндским дворянам, но всю службу провел здесь. Даже родился в дагестанском ауле. Был начальником штаба Кавказского военного округа, должен бы понимать значение секретной информации. Войну Берхман начал корпусным командиром. Неужели строевая служба так меняет мышление? Строевики признают лишь один вид разведки: послать казаков, лучше под командой офицера, «осветить местность». И все. Но что может увидеть такой разъезд? Только ближайшие к нему позиции врага. А тыл, тем более дальний? Туда казаки не проберутся. Нужны ходоки, такие, которых обучил поручик Лыков-Нефедьев. Однако полные генералы редко слушают поручиков³⁸.

Николка не стал падать духом. Драценко – любимец Юденича и сумеет дать Берхману совет сверху, от имени высокого начальства. Пусть-ка тогда его высокопревосходительство попробует ляпнуть про Бонапартия… И поручик продолжил свой рапорт.

Из сеней раздался шум и вошел денщик, Герасим Тупчий:

– Ваше благородие, я обед принес.

– Поставь на печку. Что там?

– Суп харчо и котлета с перловой кашей.

– Опять? – рассердился офицер. – Не хочу. Сколько можно перловкой терзать?

Тупчий, заботливый и расторопный, ответил:

– Ваше благородие, а доктора велели вам много кушать. Чтобы, значит, поправиться. А то без вас война закончится и ордена не дадут.

Герасим очень хотел, чтобы его начальнику вручили Георгиевский крест, настоящий, офицерский. Это была его идея фикс, и поручик смирился:

– Ладно… Подай умыться.

Тут денщик выдал одну из своих заготовленных фраз:

– Медведь не умыватца, а народ боятца.

– Остряк… У нас кахетинское осталось?

– Так точно. Принести?

– Полстакана, не больше. Для аппетита. И тушетский сыр.

На этих словах денщик вставил очередную деревенскую присказку:

– Аппетит – не жевано летит.

Начальник команды скривился, но промолчал. Герасим был из крестьян Сергачского уезда Нижегородской губернии и принес с собой в нестроевую роту кучу сельских прибауток. Приходилось их терпеть, имея в виду легкий характер денщика и его преданность. Последняя была испытана в боях: когда Николая шарахнула контузия, Тупчий под обстрелом на себе вытащил его из оврага и донес до перевязочного пункта.

Едва поручик успел пообедать, как в дверь постучали и ворвался младший унтер-офицер Золотонос. Он принес с собой не только волну холода, но и дикую весть:

– Ваше благородие, беда! Янычары взяли Бардуз!

– Как взяли Бардуз? – растерялся Лыков-Нефедьев. – Что ты несешь, опомнись! До него отсюда всего восемнадцать верст.

– О чем и речь, – без разрешения шлепнулся на табурет унтер. – До наших главных позиций на Ардоссе – шестьдесят. А до прорвавшейся колонны – восемнадцать. Ну дела…

– Откуда сведения? – продолжал не верить офицер. – Сорока на хвосте принесла?

– Фуражиры прискакали охлопью, обрезав постромки³⁹.

– Куда прискакали?

– В Верхний Сарыкамыш, час назад, – пояснил Антон. – Оттуда сразу к нам, на доклад генералу Воропанову. Говорю же: беда. Сведения правдивые. Надо драпать, пока не поздно.

– Что значит «драпать»? Георгиевский ты кавалер… А база? А склады с военными запасами? Там этих гололобых, может, одна рота, а ты панику навел.

Унтер-офицер с грустным видом выслушал и ответил:

– Турок там до черта, и пехота, и артиллерия, и даже сувари⁴⁰. Эти самые опасные, сволочь: через час могут уже быть здесь.

Начальник команды вскочил:

– Герасим, одеваться! А ты, Антон, покрутись тут, понюхай, чем пахнет. Потом жди меня в казарме, с людьми: пускай все приготовятся к походу.

– Так, значит, отступаем к Карсу? – обрадовался Золотонос.

– Отставить отступать! Будем оборонять Бардузский перевал. Я иду к Воропанову за приказанием.

С Бардузского перевала вела из турецких пределов к котловине полуаробная дорога⁴¹. Она упиралась в селение Верхний Сарыкамыш, от которого до главного пункта оставалось всего шесть верст.

Генерал-майор Воропанов, начальник 2-й Кавказской стрелковой бригады, являлся комендантом гарнизона. Человек нерешительный, вялый, грубый с подчиненными, он плохо был подготовлен к самостоятельным действиям в жестких условиях. А уж чего веселого! Наши войска далеко, селение брошено на произвол судьбы, сил для его обороны нет. А тут военного имущества на десятки миллионов рублей. Притом, если отдать туркам Сарыкамыш, как будут спасаться войска главного отряда? Им придется отступать шестьдесят верст по горам, враг начнет бить их в спину. А затем генералу Берхману нужно освободить селение, прорваться по шоссе на Карс и дуть по нему на север еще шестьдесят верст. Без патронов, без снарядов, с тысячами раненых и обмороженных? Это невозможно. Такой исход означает конец русской армии. Дорога на Карс и далее на Тифлис будет открыта, турки вырвутся на оперативный простор, в местности с преимущественно мусульманским населением. Ну уж нет!

Лыков-Нефедьев, превозмогая слабость, быстро шагал на Батарейную гору, где в казармах 155-го Кубинского полка находился гарнизонный штаб. Ему сразу стало ясно, что Золотонос прав. Селение охватила паника. Всюду бегали встревоженные люди, повозки спешно удирали по шоссе на север, туда же вразброд направлялись и пешие. Причем не только гражданские, но и военные, с оружием в руках! Поручик схватил одного такого бородача:

– Куда бежишь, солдат?

– А… ваше благородие, турок прорвался, через час будет здеся! Не желаю в плен попадать!

– А драться тоже не желаешь? У тебя винтовка, ты присягу давал. Какой роты?

Но бородач только глянул на него белыми от страха глазами, вырвался и побежал к шоссе. Догонять его у поручика не было ни времени, ни сил, и он направился в штаб.

К его удивлению, обстановка там напоминала ту, что Николай наблюдал на улицах селения. Генерал Воропанов, с такими же белыми глазами и трясущимися руками, говорил столпившимся вокруг него офицерам и чиновникам:

– Срочно грузите в вагоны денежные запасы казначейства, государственные регалии, архив и…

Он запнулся, соображая.

– …женщин и детей, – подсказал кто-то.

– Да, их тоже.

– И раненых, – веско произнес незнакомый черноусый полковник.

– Раненых? – переспросил генерал-майор. – Да, их грузите после казначейства.

Вперед выступил начальник госпиталя:

– Ваше превосходительство, у меня три тысячи раненых и две с половиной тысячи обмороженных. Как же я их эвакуирую? На чем?

Воропанов стал затравленно озираться, будто хотел услышать от кого-то нужный совет. И неожиданно получил его. Полковник заявил все так же веско:

– Разрешите, я займусь обороной селения. А вы, ваше превосходительство, организуйте эвакуацию. Только сперва людей и лишь потом кассу.

– А вы кто такой, собственно?

– Начальник штаба Второй Кубанской пластунской бригады полковник Букретов Николай Адрианович. Еду на фронт принимать должность после отпуска по болезни.

– Что же вы предлагаете? – приободрился комендант.

– Собрать наличные силы и попробовать удержать Бардузский перевал.

– Да нету этих сил…

– Поищем и найдем, главное, не впадать в панику.

Генерал услышал в словах полковника упрек и хотел уже обидеться. Но вспомнил, что тот готов взять на себя самое трудное, и передумал:

– Хорошо, поручаю вам оборону. А я сожгу военные припасы.

Букретов настойчиво возразил:

– Считаю преждевременным лишать армию боевого снаряжения. Турки еще не здесь.

Чувствовалось, что полковник человек твердый и готов воевать до конца.

– Э…

– В первую очередь, ваше превосходительство, следует известить о прорыве противника командующего отрядом генерала Берхмана. И получить от него приказания.

– Да, я сейчас же займусь этим, – охотно согласился комендант. – А вы действуйте, господин полковник. Назначаю вас своим помощником по строевой части, пока что устно. Я на вас надеюсь.

С этими словами Воропанов повернулся и ушел. Оставшиеся повели себя по-разному. Некоторые тоже разбежались кто куда, а некоторые – сплошь военные – окружили полковника. Тот обвел офицеров насмешливым взглядом:

– Слышали? Их превосходительство на нас надеется. А сам сейчас схватит факел и побежит палить склады… Итак, слушайте приказ.

Все подтянулись.

– Доложите, кто вы и какими силами располагаете. Конкретно, сколько людей можете отправить на оборону перевала. Быстро, четко, по-военному.

Букретов поручил ближайшему прапорщику записывать полученные сведения. Скоро перечень наличных сил был составлен. Он оказался куцым. В Сарыкамыше находились:

– два взвода 155-го Кубинского пехотного полка, оставленные для охраны казарм и цейхгауза (90 штыков);

– нестроевая рота 156-го Елисаветпольского полка (216 человек) и его же команда пешей разведки (30 человек);

– две добровольные армянские дружины (420 человек);

– железнодорожный эксплуатационный батальон (1000 человек);

– кадры 1-го Кавказского корпуса, направленные в тыл для формирования частей 2-го Туркестанского корпуса (2370 штыков при 16 пулеметах и 2 мортирных орудиях);

– 150 кубанских казаков;

– артиллерийский взвод 2-й Кубанской батареи (2 орудия).

Всего 3856 воинских чинов и 420 добровольцев. Им предстояло защитить полевой госпиталь (400 человек персонала и 5500 раненых и обмороженных), а также 3000 населения – армян, осетин, греков и русских молокан. И военные склады.

Букретов действовал энергично и заряжал своей уверенностью подчиненных. Узнав, что Лыков-Нефедьев командует разведчиками, он приказал ему послать своих людей на Бардузский перевал и выяснить силы и намерения противника. Следом за разведкой полковник обещал выдвинуть пешую колонну из кадров 1-го корпуса и армянских дружинников. Остальным было велено готовить оборонительные позиции в Верхнем Сарыкамыше (он же Черкес-кей).

Николай откозырял и отправился к своим людям. Полковник ему понравился: такой не побежит, смазав пятки салом, от одного лишь слуха о противнике. Под руководством этого человека поручик готов был служить хоть всю войну. Но сначала надо доказать, чего ты сам стоишь… Поэтому, придя в команду, Лыков-Нефедьев объявил, что двадцать человек немедленно верхами едут с ним к перевалу на поиск противника. Команда только считалась пешей, на самом деле она имела собственных коней. Причем самой лучшей для здешних мест породы – куртинских. Маленькие, невзрачные, в горах они ловко пробовали камни ногой, прежде чем сделать шаг, и никогда не падали.

Золотонос ахнул и прошептал ему на ухо:

– Николай Алексеевич, вы еле ходите. Как же в бой? Какая вам разведка? Позвольте, я ее возглавлю.

– Антон, брысь под лавку! Я офицер. Как посылать людей на такое дело и не идти вместе с ними?

В результате уже через четверть часа два десятка храбрецов на рысях устремились вверх по дороге.

В Черкес-кее они увидели лишь пустые улицы. Кто не убежал, тот попрятался. К вечеру разведчики добрались до перевала. Снега тут было по пояс, и хорошо: враг замучается тащить артиллерию.

Гелевердинцы спешились и заняли позицию на верхней точке перевала. Внизу было пусто, до самого Бардуза. Солдаты укутались в бурки, насыпали перед собой небольшие сугробы и принялись ждать. Но в этот день противник так и не появился. Заслону пришлось ночевать в снегу. Когда стало ясно, что бой отложен, русские спустились в Черкес-кей, запасли дров и разожгли костры за скатом, чтобы не видел противник. Лыков-Нефедьев отослал к Букрееву первое донесение: «Занял перевал, противника пока нет».

На следующий день сперва было тихо, и посыльный успел вернуться в команду. Однако к полудню Николай разглядел в бинокль, как на окраину Бардуза стала выходить густая колонна пехоты с артиллерией. Ого! Не менее полка, и это лишь те, кто на виду. Турки стояли в походных порядках и кого-то ждали. До них было восемь-девять верст. А светового дня еще несколько часов. Если они выступят сейчас, то успеют захватить перевал, поскольку два десятка винтовок не смогут их остановить.

Лыков-Нефедьев написал новое донесение Букрееву: «Вижу противника силами более полка, с горной батареей. Готовятся выступать. Со мной восемнадцать человек. Жду распоряжений». И отослал девятнадцатого в Сарыкамыш.

Началось напряженное ожидание. Турки не любят воевать ночью. К вечеру подойдет наш отряд. Или – или… Что сделает старший турецкий начальник? Николка на его месте послал бы вперед конный разъезд, выяснить обстановку. Скорее всего, так албей⁴² и поступит. Значит, надо приготовиться к приходу гостей. И встретить их так, чтобы никто не вернулся назад и не доложил, что на гребне русских всего ничего. Пугануть – пусть решат, что неверных там до шайтана и бой лучше отложить, атаковать утром.

Поручик отдал необходимые распоряжения. Его люди переоделись в белые маскировочные халаты и спрятались по обеим сторонам от дороги. Эти халаты приказал сшить сам Лыков-Нефедьев, из нижнего белья больших размеров второго срока, для чего выдержал сражение с каптенармусом. Рубахи с подштанниками распороли и приспособили носить поверх одежды. Получились куртки и штаны с завязками – вполне удобно.

Оставалось ждать – и при этом не замерзнуть до смерти. Турки же выказывали странную нерешительность и вскоре даже ушли обратно в село. Вот молодцы!

Только через час османы решились на разведку. Из села выдвинулся вверх конный разъезд. Николай пересчитал противников: двадцать четыре человека! И никого нельзя упустить.

Командир собрал подчиненных и сказал:

– Ребята! Двух первых надо взять живыми. Остальных уничтожить, так, чтобы ни один не ушел. Пусть думают, что нас много.

– Разрешите, мы с Роговцевым захватим языков, – обратился ефрейтор Титов, опытный и смелый человек.

– Разрешаю. Бейте в коней, когда всадники свалятся – вяжите. Остальные целят в тех, кто идет следом. Лабученко, спустись вниз на пятьдесят саженей. Дай им подняться к нам и следи, чтобы никто потом мимо тебя не проскочил обратно. Хвост разъезда я беру на себя.

Солдаты разошлись по местам. Николай вставил в маузер отъемный магазин на двадцать патронов. Надо снять четверых… Хорошо бы шестерых, но это невозможно. Лабученко лучший стрелок в команде, он в случае необходимости справится и с двумя. Так… Молитесь, ребята… Самое удивительное: как только разъезд начал подниматься на перевал, у Николая перестала болеть голова и в теле появилась прежняя сила, какая было до контузии. Чудеса! Смертельная угроза заставила организм мобилизоваться. Отец рассказывал о таком, но сын испытал на себе впервые.

Николка закутался в простыню, сжал в руке маузер и приготовился. Стук копыт доносился снизу. Как там отец? Как брат Павлука? Как Настасья, как сын Ванечка? Хорошо бы уцелеть…

Копыта стучали уже совсем рядом. Николай считал про себя. Когда мимо проехал двадцать четвертый всадник, он сбросил бурку вместе с простыней и поднялся. Темные фигуры в наступающих сумерках были хорошо видны. Поручик навел маузер в спину заднего и нажал на спуск.

Тут заговорили сразу семнадцать винтовок. Лошади хрипели, поднимались на дыбы, всадники сыпались на землю как горох. Елисаветпольцы били в упор и не давали пощады. Уже через минуту все было кончено. Лыков-Нефедьев расстрелял половину обоймы и снял-таки пятерых. Шестой промчался мимо – поручик едва увернулся от сабельного удара. Припав на колено, он хотел поразить врага, но его опередил Лабученко.

Потом все стихло. Николай побежал в голову разъезда:

– Титов, как у тебя?

– Порядок, ваше благородие, – ответил ефрейтор, поднимая за ворот пленного. – Целенький.

– А у меня покоцанный, но жить будет, – толкнул к командиру свою добычу Роговцев.

Тут снизу пришел Лабученко, ведя трофейную лошадь в поводу:

– Ваше благородие, это вроде бы Двадцать девятой дивизии аскеры. Я солдатскую книжку забрал – вот.

Чунеев глянул в бумаги – действительно, 29-я. Старая знакомая, из 9-го армейского корпуса. Вот кто, стало быть, на них наступает. Надо доложить полковнику Букрееву. И пленных отослать, срочно.

Короткая схватка на перевале закончилась в пользу русских. Двадцать два аскера сложили головы, двое попали в плен. У разведчиков оказался один легкораненый. В результате в Сарыкамыш направились он и Лабученко, конвоируя «языков». Пленные были деморализованы после такого сокрушительного поражения и вряд ли решатся напасть безоружными на конвой. А ослаблять заслон Лыков-Нефедьев опасался.

Так они и провели ночь: горсть храбрых разведчиков полтораста шестого полка под рукой своего командира. Главные части турок были потрясены гибелью сильного разъезда, из которого не вернулся никто. Целая дивизия не решилась атаковать перевал, полагая, что его охраняют многочисленные русские батальоны. Николка даже сумел поспать по-заячьи, урывками, вполуха.

За час до полуночи с севера пришел сводный отряд наших войск. Им командовал опытный штабс-капитан. Посмотрев на трофеи и выслушав доклад поручика, он приказал ему отвести своих людей в Черкес-кей и отогреться. Разведчикам действительно требовался отдых в тепле – за двое суток они сильно продрогли цыганским потом.

Однако уже утром Лыков-Нефедьев поднялся обратно на перевал. Там шел упорный бой, вниз бесконечным потоком ковыляли раненые. Сводный отряд истекал кровью. Он бился с дивизией, у которой имелась артиллерия. Силы были неравны, а главное – случайно соединенные части не знали друг друга, боевое слаживание отсутствовало. И защитникам перевала пришлось отступать. Они с трудом оторвались от противника, заняв оборону на окраине Верхнего Сарыкамыша и на высоте Воронье гнездо. Турки продолжали давить, но вроде бы накал боя спал. Не то вражеский командир понес потери и решил дождаться подкреплений, не то атакам мешал глубокий снег. Так или иначе, начальник 29-й дивизии имел победу в руках, но упустил ее. Если бы в тот день, 12 декабря, он продолжил натиск с прежней настойчивостью, к ночи оба Сарыкамыша были бы им взяты.

Николка со своими людьми составил местный резерв сводного отряда. Разведчики расположились в саклях в ожидании приказа. Теперь они собрались все вместе – те, кто остался в казармах, присоединились к команде. А поручик утром взял свою винтовку, подсумки с носимым запасом⁴³ и отправился в цепь. Он тогда не знал, что произошло в больших штабах, и всерьез готовился умереть. Ему казалось, что дело безнадежно. Не знал и комдив 29-й дивизии Алиф-бей, к чему приведет его нерешительность…

Дело в том, что в штаб Сарыкамышского отряда прибыли фактический командующий Кавказской армией генерал от инфантерии Мышлаевский и начальник штаба генерал-лейтенант Юденич. Отряд воевал с превосходящими силами 11-го турецкого корпуса, и Берхман зачем-то гнал свои войска вперед. Противник нарочно сковывал его боем, чтобы Берхман не бросил часть сил на помощь Сарыкамышу. Так тот еще вздумал наступать…

Мышлаевский отменил приказ об атаке Кепри-кейской позиции и велел изучить обстановку. Не надо ли помочь тыловой базе? Говорят, турки захватили Бардузский перевал. Берхман ответил, что он давно следит за обстановкой вокруг Сарыкамыша, но не считает ее угрожающей. Снег так глубок, а дороги в Соганлуге⁴⁴ столь ужасны, что лавашники⁴⁵ застрянут в горах со своими ордами.

Уже потом выяснилось, что начальство прошляпило наступление турок по стечению обстоятельств. За два дня до атаки 1-я Кавказская казачья дивизия генерала Баратова захватила в плен турецкого офицера. И тот рассказал, что в армию прибыл сам Энвер-паша, чтобы возглавить наступление на Сарыкамыш. Пленного отправили в штаб Берхмана, но казакам не хотелось сопровождать его по горам. И они просто зарубили «языка» за первым поворотом. А штаб дивизии не продублировал сообщение турка в штаб корпуса; решили, что тот сам все расскажет на допросе в вышестоящем штабе… Поэтому генерал Берхман и не реагировал на очевидные сигналы об опасности.

По счастью, генерал Юденич был другого мнения о противнике и о местности. Он убедил Мышлаевского отправить на помощь гарнизону подкрепление, и срочно. Туда был послан 18-й Туркестанский стрелковый полк, причем первый его батальон – на подводах, для скорости.

13 декабря этот батальон, проведя в дороге всю ночь, прибыл в Сарыкамыш и с ходу вступил в бой. Одновременно из Карса последним эшелоном успели проскочить 200 прапорщиков, только что выпущенных из военных училищ, и пулеметная команда 2-й пластунской бригады. Эти жалкие подкрепления тем не менее позволили Букретову продержаться еще день.

Селение расположено в котловине, ограниченной с севера хребтом Турнагель, с юга – Лысой горой (отрог Суруп-Хача), с запада – хребтом Чемурлы-даг и с востока – Артиллерийской горой. Между последней и Турангелем имеется узкое ущелье, выводящее на Карское плато. От Чемурлы-дага другое ущелье ведет на Хандеринский перевал и далее на Кара-урган, к государственной границе. На восток за Артиллерийской горой имеется большая Али-Софийская долина. А у подножия южных скатов Турнагеля стоят две сопки: Орлиное гнездо и Воронье гнездо.

Само село лежит в южной окраине котловины. В мирное время в нем квартировали два пехотных полка 39-й дивизии: 155-й Кубинский и 156-й Елисаветпольский, а также 2-я Кубанская казачья батарея. Казармы гелевердинцев размещались на восточной окраине, у выхода в Али-Софийскую долину. Кубинцы устроились на лесистом скате Лысой горы. Возле подошвы Орлиного гнезда находились железнодорожная станция и вокзал. У входа в восточное ущелье, возле железнодорожного и шоссейного мостов особняком стояла казарма нестроевой роты елисаветпольцев. Между Сарыкамышем и строениями 155-го полка высилась Батарейная горка, занятая гарнизонным храмом и казачьими казармами. Все это пространство необходимо было оборонять слабыми силами гарнизона.

Прибывший утром туркестанский батальон занял северную окраину Черкес-кея, или Верхнего Сарыкамыша, а ополченские дружины и другие регулярные пехотные части – обе сопки и часть Артиллерийской горы возле мостов. Мортиры поставили к двум казачьим пушкам, на Батарейную гору.

Атака турецкой дивизии на наши позиции началась рано утром. Вражеская пехота смело атаковала оба гнезда – Орлиное и Воронье, и Верхний Сарыкамыш. Завязался сильный огневой бой. Наши части оказали достойное сопротивление, и османы откатились обратно за опушку зализывать раны. Вскоре атака повторилась с удвоенной силой. Врагу удалось захватить несколько улиц на северной окраине села. Одна османская батарея выскочила было на открытые позиции, полагая, что у русских нет артиллерии, – и была тут же сметена пушкарями с Батарейной горки… Столь упорное сопротивление озадачило командира атакующей дивизии. Алиф-бей решил, что за ночь русские получили подкрепление, и остановил атаки. Он решил дождаться подхода главных сил 9-го корпуса.

Результат этого напряженного дня был для русских ужасен. Оборонявшиеся войска потеряли половину состава! А резервов не было совсем… Если бы беи с пашами проявили настойчивость, не устоять бы обоим Сарыкамышам. Но храбрость русских, большие потери и преувеличенная оценка сил противника испугали турок. И они снова, второй день подряд, не довели дело до конца.

Поручик Лыков-Нефедьев уцелел в бою, как ему казалось, случайно. Он находился в цепях туркестанцев, выдержал четыре атаки и извел в своей стрелковой ячейке все 180 патронов. Винтовка раскалилась и обжигала руки. Деревяную ствольную накладку покоробило. Вначале Николай еще считал уничтоженных им противников, выбирая офицеров и младших командиров. Но потом сбился со счета. Голова горела, мысли путались; казалось, пришел конец молодому поручику. Рядом умирали солдаты, цепь редела. Аскеры вот-вот должны были ворваться в окоп и прикончить всех, кто еще сопротивлялся. Они шли волнами с полным презрением к смерти; казалось, им нет числа. Однако, когда их трупы образовали невысокий вал, мешавший стрельбе, сдали нервы и у турецких храбрецов.

В котловине разверзся ад. Блеяние шрапнелей, треск рвущихся гранат, таканье пулеметов, нежно-жалостливый посвист пуль наполнили воздух. Люди гибли ежесекундно, но на место выбывших турок приходили новые, а наши, кто встал в цепь, держались до конца – им замены не было.

Николай успел не только повоевать в окопах. Когда справа от него османы ворвались в улицы Черкес-кея, он сбегал за своей командой и повел ее на штурм. Стрелять уже было нечем, стороны столкнулись в рукопашной. Заколов рослого капрала, оглушив прикладом второго, поручик совсем очертенел. Он бросил пустую винтовку, взял в правую руку шашку, а в левую кинжал и попер вперед, не озираясь и не ища подмоги. Будь что будет! Уже потом, к вечеру, немного придя в себя, офицер понял, что его солдаты не бросили командира, а охраняли, помогая отбиваться. Могучий Золотонос один уложил троих, которые пытались пленить поручика. Не повезло ребятам – надо было убегать… Но и разведчикам сильно досталось.

Уже ночью Лыков-Нефедьев явился в штаб гарнизона и доложил Букрееву:

– От команды уцелело четырнадцать человек. Жду дальнейших распоряжений.