Читать книгу: «Зачем ты воскрес», страница 4

К программным школьным произведениям Хоменко относился с прохладцей, убежденный, что в школе изучают только скучное. Обязательное значит неинтересное. Тогда они проходили «Дубровского». И он даже и не думал открывать хрестоматию. Сережа как-то с увлечением стал пересказывать прочитанные ему главы. Лицо его светилось. По всему было видно, что роман захватил его, и он читает его взахлеб. Он говорил так горячо, что Хоменко стало стыдно признаться в том, что он не читает романа. Вечером он взял хрестоматию. Первая глава навеяла скуку. Затянутая экспозиция могла отбить охоту читать дальше.

Уже хотел бросить, но пересилил себя и стал читать дальше. И был вознагражден за свое упорство. К позднему вечеру дочитал. Жалко и непонятно было одно: почему Пушкин прервал роман тем, что Дубровский покидает свой отряд разбойников. И непонятно, что же с ним произойдет дальше.

К своему удивлению и к удивлению других Хоменко с ходу поступил после школы в университет. Кажется, в университете из их школы еще никто не учился. Выходило, что он первый.

Сережа пошел в медицинский и не поступил. Срезался на самом первом экзамене, на сочинении. Его забрали в армию. А после нового года он нелепо погиб. Служил он в Омской области. Подошла машина. Он открыл ворота. Но ворота полностью не открывались, не давал снег. Во время не убрали. И надо было ему стать на воротах. Подавал сигналы. Когда автомобиль заезжал, то бортом прижал его к железным воротам. Видно и водитель был не очень опытный, что не рассчитал. И Сереже зачем надо было стоять воротах? Вот теперь он смотрел на него невидящими глазами, чистый юноша, который ничего не успел в своей жизни: не отслужить в армии, не поступить в институт, не влюбиться.

Уже знал Хоменко, что дальше он увидит многих родственников и знакомых, ушедших из жизни. Кто-то неведомый хотел ему напомнить о тех, кого он когда-то потерял. Проходил, вглядываясь в лица и вспоминая живых людей. Он и не думал, что их так много. Чуть не прошел мимо, уже устав от непрерывной череды покойников. Он смертельно устал, созерцая смерть. И желал одного, чтобы это скорей закончилось. Остановился и вернулся назад. Уже внимательный и сосредоточенный. Это был он, только мертвый, умиротворенный, которому уже ничего не нужно. И даже не нужен он, живой Хоменко, смотрящий на себя мертвого. Полное равнодушие ко всему.

Протянул руку и провел по щеке. Щека была гладкая и холодная как камень. Как будто это была перед ним скульптура.

Но что это? Он отдернул руку и стал внимательно рассматривать ладонь. Может быть, это был мираж? Потом поглядел на лицо покойника. На том месте, где он провел рукой, остались следы от его пальцев. Вот большой палец, указательный, средний, мизинец. Провел по другой щеке. И там остались полосы от пальцев. Он стал водить обеими руками. Он водил по щекам, подбородку, лбу и везде оставались черные полосы. Вскоре все лицо покойника было черным. Какой-то африканец, чернокожий.

Потом щеки сжались, подбородок подтянулся к носу, нос превратился в какую-то бульбу, лоб стал узким, вместо глаз остались две узкие полоски, уши рассыпались, как пепел сгоревшей бумаги. Это не его лицо. Это был не он. Это какой-то уродец, мало похожий на человека.

Разве что-то можно было понять в этом царстве смерти. Почему именно его выбрали для этого странствия по владениям Аида? Он уже не оглядывался по сторонам. Он уже не мог видеть покойников. Ему хотелось увидеть хоть одно живое лицо. Услышать голос живого человека, говорить с ним, улыбаться, жестикулировать.

Что это? Свет! Настоящий свет, а не тот тусклый, что шел от факелов. Значит, выход недалеко.

– Ну, вот мы и выкарабкались, батенька.

Он видел над собой пронзительно белое небо, от которого было больно глазам. И невольно зажмурился. Да разве бывает такое небо? Оно может быть серым, черным, голубым с белыми прожилками легких облаков, оно может быть кроваво-красным на закате и восходе. А вот такого неба не бывает.

Когда его глаза привыкли к свету, он разглядел над собой старое лицо с глубокими морщинами, еще очки с черной массивной оправой, нос, на котором были видны синие и красные прожилки. Глаза старика смеялись. Да! Да! Лицо его было совершенно серьезным, а глаза смелись. Такое бывает у людей, которые относятся к жизни как к дару. Старик водил рукой из стороны в сторону, как будто махал кому-то на прощание.

Он вернулся. Как Одиссей, он прошел царство мертвых и теперь снова среди живых. Он видит свет, видит лица, ему что-то говорят, хотя он не может понять, что говорят.

– Вот как хорошо! Да это же просто великолепно, батенька! Вы очень порадовали меня! Реакция у нас есть. А сказать, батенька, что-нибудь не желаете? Может быть, хотите о чем-то спросить? Слышите меня? Моргните, если слышите меня! То есть быстро закройте и откройте глаза!

Хоменко моргнул.

– Значит, и со слухом у нас нормально. И с пониманием. Вы же поняли, о чем я вас попросил?

Из глотки Хоменко вырвался хрип, как будто он был сильно простужен. И это мешало ему говорить. Доктор оглянулся. За его спиной стоял долговязый молодой доктор лет тридцати. Белый халат на нем болтался. Что делало его похожим на огородное чучело.

– Ваш диагноз, батенька?

– Повреждены голосовые связки. Либо от простуды, либо от удара по горлу. Надо бы обследовать.

– Но хуже, если повреждена часть головного мозга, отвечающего за речь. В таком случае вряд ли он когда-нибудь заговорит. Кстати, удалось ли установить личность пострадавшего? Вы же звонили в полицию. Они вам что-нибудь сказали? И почему-то до сих пор нет их представителя.

– Документов при нем никаких не было, Николай Анисимович. Судя по следу на левой руке, с него сняли часы. Следователь должен приехать с часу на час. Мне уже звонили. Правда, если он не говорит, что они могут узнать от него? Но это уж их проблемы.

Следователь приехал после обеда. Накинув на серый костюм белый халат, он прошел к заведующему больницы. Тот вызвал лечащего врача, того самого старичка в толстых пластмассовых очках.

– Батенька! Поговорить с пострадавшим вам не удастся. Отоларинголог уже осмотрел его. Связки целые. Значит, какое-то мозговое повреждение. А это уже может быть и постоянная потеря голоса.

– Но он же не в коме.

– Нет! Он пришел в сознание. Переломов нет. Есть ушибы, гематомы. Но это не смертельно. Он понимает слова, обращенные к нему. Мне кажется, что понимает. А вот вместо слов, только хрипит. Такое впечатление, что он хочет что-то сказать, но не может.

– Я могу взглянуть на него?

– А почему же не можете. Мы ему еще не разрешаем подниматься. У него было сотрясение мозга. Мой молодой коллега, кстати, прекрасный врач, проводит вас в палату. И даст все необходимые комментарии. Это он вам звонил в полицию, когда к нам доставили потерпевшего. Только одна просьба, батенька. Всё-таки пока говорить о стабильном состоянии больного мы не можем, поэтому, если заметите ухудшение его состояния, лучше сразу прекратите контакт. Это может повредить здоровью больного. Молодой мой коллега вам все объяснит. Покажет кнопочку вызова и будет недалеко.

Следователь пошел за молодым долговязым врачом. «Может, врач он и хороший, – подумал, – но у женщин уж точно успехом не пользуется».

О каждом случае, когда кто-нибудь попадает в больницу в результате нападения, врачи должны сообщать в полицию. Приезжает сотрудник и выясняет обстоятельства произошедшего.

Следователь поздоровался, когда вошел в палату и представился:

– Следователь Степанов. Я должен выяснить обстоятельства нападения на вас. Таков порядок. Можете ли вы говорить?

Лицо пациента было подобно безжизненной маски. Никакой реакции на появление нового лица. Никакой жизни в глазах, уставившихся в потолок.

– Он что не слышит меня? – спросил следователь молодого врача. – Вы же видите, он никак не реагирует на мое появление.

– Он не говорит. Николай Анисимович предполагает, что может быть повреждена часть мозга. Его пинали. Видно, и по голове. Но слух у него, кажется, не поврежден.

– Кто он такой вы, конечно, не знаете?

– Его привезли без сознания. Никаких документов при нем не было. Кстати, и телефона тоже не было.

– Никто не звонил вам и не интересовался: поступал ли к вам такой и такой? Обычно родственники начинают искать пропавшего.

– Не звонили.

– Близкие, когда домой не возвращается человек, первым делом обзванивают морги и больницы. Ну, и соответственно звонят в полицию. Нам тоже никто не звонил. Как же так, пропал человек, находится в больнице и его никто не ищет? Может быть, он жил одиноко? Послушайте, доктор, я вот что подумал. Если он не может говорить, так может быть, он сможет писать. Ведь руки-ноги у него целы. И если он слышит меня, то, может быть, напишет ответы на вопросы?

– Не знаю даже. А давайте проверим!

Следователь расстегнул папку и достал чистый лист бумаги и ручку, протянул доктору, чтобы тот передал больному.

– Милейший!

Доктор положил перед Хоменко лист бумаги и вложил в его пальцы ручку. Ручка тут же выпала. Доктор поднял ручку, снова вложил в руку Хоменко и сжал пальцы так, как это делают при письме. Хоменко продолжал смотреть в потолок, как будто эти манипуляции производили не с ним.

– Возьми ручку! Сейчас ты будешь писать!

Доктор направил ручку на бумагу и провел черту. Взгляд Хоменко переместился с потолка на стену. Как только доктор убрал руку, ручка снова выпала из пальцев Хоменко.

– Напишите свое имя и фамилию! Доктор, он понимает меня? Мне кажется, он не понимает.

– Посмотрите на его глаза. они никак не реагируют на происходящее. Да, такое впечатление, что он или не слышит, или не понимает того, что мы ему говорим.

– Вы же говорили, что он слышит и реагирует на то, что ему говорят. А сейчас утверждаете совершенно противоположное.

– Я не знаю, понимает ли он смысл слов, даже если и слышит. Кажется, что не понимает.

– Разговора, вижу, не получится, – раздраженно произнес следователь. – Что же вы утверждали, что он здоров? Со временем, может, всё и образуется. Только преступление надо раскрывать по горячим следам. Чем больше уйдет время, тем меньше шансов найти преступников. Вот ведь какое дело, доктор. Что же! Подождем!

Ему приносили еду в палату. Сестра помогала ему сесть, опираясь спиной на подушку, подносила тарелку и из ложечки кормила его. Сам Хоменко не мог удержать ложку. Но через несколько дней его руки перестали трястись, и он уже сам держал ложку и стакан с теплым чаем. Сестре оставалось только принести и убрать после того, как он поест. Медсестра постоянно о чем-то говорила. Он догадывался об этом по ее шевелящимся губам. Но и слух вернулся к нему. И он уже слышал ее слова.

До него доносилось лишь монотонное «бу-бу-бу». Что она говорила, он понять не мог. Но чувствовал интонацию: разговаривали с ним по-доброму или сердились.

Когда сестра улыбалась, он тоже пытался улыбнуться и прохрипеть что-нибудь радостное. По выражению ее лица, по голосу он догадывался, что она хочет. И всегда делал то, что она хотело. Ему было приятно доставить ей радость. И больше всего он боялся огорчить ее. Когда она хотела, чтобы он поел, он ел, даже если не было аппетита. Она хотела, чтобы он сел, опираясь на подушку, и он все усилия прикладывал к этому.

Он чувствовал, что сестра относится к нему по-доброму, что ей нравится возиться с ним. Может, он симпатичен ей? Или просто добрая душа, которая иначе не может. Она не злилась, когда он ронял ложку и марал простынь. А только мягко выговаривала ему. Два раза он опрокинул чай… она забирала простынь и приносила чистую. А вот ее сменщица, толстая женщина с грубо вырезанным лицом всегда была сердита и начинала визжать при любой его неудаче. Ее «бу-бу-бу» были громкие и злые. И Хоменко тогда хотелось забраться под простыню.

Ему тогда хотелось только одного, чтобы она быстрее ушла и больше не заходила в палату.

Доброй медсестре Хоменко хотелось сказать что-нибудь хорошее, чтобы ее лицо осветилось улыбкой.

Вырывались только хрипы.

Как-то она наклонилась к нему. На ее лице была улыбка, которая так нравилась Хоменко.

– Что ты хочешь сказать?

Он положил ладонь на ее руку и тихо погладил. Она не убрала руку. Он улыбался. Его глаза блестели.

– Спасибо, милый! Выздоравливай! И начинай говорить! Я же вижу, что тебе очень хочется что-то сказать.

Принесла ручку и листки бумаги, помогла ему сесть, вложила ручку в пальцы и постукивая по бумаге, сказала:

– Своё имя можешь написать? Ты меня понимаешь? Если понимаешь, то напиши, как тебя зовут! Ты же умеешь писать? Конечно, умеешь. Ты же не младенец!

Хоменко смотрел на нее радостными глазами. Именно, как младенец смотрит на маму. Она обхватила его руку, подвела к бумаге и приказала:

– Свое имя напиши! Ты понимаешь меня? Ох, какой же ты бестолковый! Что же ты никак не можешь понять? Вот давай вместе!

Нарисовала кружочек, от него черточки.

– Что получилось? Правильно! Солнышко. А теперь сам что-нибудь нарисуй. Вот! Взяли ручку!

Хоменко нарисовал еще одно солнышко.

– Ой! Какой умничка! Как хорошо ты рисуешь! А вот с фантазией у нас что-то неважно. А буковки мы умеем писать? Напиши какую-нибудь буковку! Любую, какая тебе нравится. Вот давай вместе!

Она обхватила его кисть и вывела большую печатную А.

– А! Скажи А!

Хоменко прохрипел.

– А теперь нарисуй сам, но только другую буковку. А рисовать не нужно. Мы ее уже нарисовали.

Хоменко вывел А.

– Ой! Ты какую-нибудь другую буковку изобрази! «А» мы уже имеем писать. А теперь другую!

Хоменко смотрел на нее счастливыми глазами и улыбался.

– Дурачок же ты!

Уроки рисования и письма понравились Хоменко. Он уверенно брал ручку и начинал рисовать солнышки и букву А. Когда появлялась добрая сестра, он улыбался, хрипел и скреб по простыни, требуя бумаги и ручки. Нарисовав, он заглядывал ей в глаза.

И в этот раз он смотрел на нее и улыбался.

– Ну, что же ты, дурачок? Ты же хотел что-то написать, так пиши. Чего ты на меня смотришь?

Хоменко ожидающе смотрел на нее. Сестра взяла ручку и нарисовала человечка. Рядом с человечком она нарисовала домик, в верхнем углу солнышко и облачко. Хоменко тут же нарисовал то же самое. Искренне радовался тому, что он сделал.

Нарисовал еще одну фигурку человечка. Заглянул сестре в глаза, прохрипел и нарисовал еще одну фигурку. А потом еще и еще. Нарисовал еще один домик и солнышко. Снова начал рисовать домики и выстроил целую улицу из одинаковых домиков

– Что же ты у меня такой бестолковый? – вздохнула сестра. – Я же хочу, чтобы ты что-нибудь свое нарисовал.

Она нарисовала дерево. Хоменко выхватил ручку и нарисовал целую аллею подобных деревьев.

– А ты знаешь, что такое дерево?

Хоменко заулыбался, прохрипел что-то невразумительное и снова заглянул ей в глаза. Он всегда улыбался и заглядывал ей в глаза, как только она оказывалась рядом. Когда она уходила, он огорчался и ждал следующего ее появления с тоской.

– Ты ничего не знаешь. Ладно! Я Нина!

Она ткнула в себя пальцем. Хоменко поднял руку и поднес палец к ее груди. И захрипел.

– А ты? Как тебя зовут?

Он опять улыбался. Он понимал, что его спрашивают о чем-то. Но о чем он не знал.

– Ну, что с тобой делать? Будем учить алфавит! Скажи А! Аааа! Видишь, как я растянула губы?

Хоменко прохрипел.

– Ну, какое же это А? Даже близко не похоже на А. А – это гласный, а у тебя согласные вырываются. Широко открой рот, как я. Язык лежит свободно. И выдыхаем воздух! Вот так: а-а-а!

Гортань Хоменко исторгла хриплое А. Так собака ворчит на подходящего к ее будке человека.

– Вот! Это уже что-то. А теперь вытяни губы кружком, язык согни совочком и выдыхай воздух: о-о-о.

Получилось хриплое О.

– Ну, видишь, как хорошо! Не устал? Тогда еще сильнее вытягиваем губы и воем: у-у-у! Как будто мы с тобой волки. Зима, лютый мороз, мы задрали головы и воем на луну.

Получилось гортанное У.

– А теперь А – О! А – О! Ну, повторяй же за мной! Губами быстрее двигай и выдыхай воздух!

Хоменко понравилось это упражнение. Каждый раз выдохнув с хрипом воздух, он улыбался.

– Хватит на сегодня. Закрепляй изученное! Научишься произносить гласные, перейдем на согласные. Их гораздо больше и произносить их сложнее. Так что тебе придется постараться. Потом слоги, слова и предложения. Будешь у меня говорить еще, как Цицерон. Знаешь, кто такой Цицерон? Конечно, знаешь. Ты много знаешь, только не говоришь.

Хоменко улыбался, потом засмеялся, но получилось отрывистое хрипение, как у ребенка, который тянется за игрушкой.

– Горе ты луковое! Что же тебя никто не ищет? Не может быть, чтобы такой мужчина был одинокий. Ведь на бомжа ты совсем не похож. Видно же, что брился ежедневно. Жена у тебя должна быть. А может быть, и детки. Только где они?

КУЗМИН

Майор Кузмин, тот самый красивый блондин, похожий на певца Баскова, приходил рано на работу, набрасывал план работы, знакомился со сводками, записывал в ежедневник, кому позвонить, с кем встретиться, о чем переговорить. Это уже стало для него привычкой.

Мясников был сама пунктуальность. Он являлся минута в минуту, падал на стул, вытягивал длинные ноги под столом, некоторое время смотрел, как Кузмин перебирал бумаги, и спрашивал:

– Что у нас на сегодня?

Это уже стало ритуалом.

На этот раз после шаблонного вопроса Кузмин оторвал взгляд от бумаг.

– Наш знакомый нашелся.

– Который? У нас знакомых, как грязи.

– А нас живой покойник. Уже второй раз воскресает. Просто Иисусик какой-то. Смертью смерть поправ.

– Хоменко?

– Он самый. Тут хулиганы избили одного мужика. Увидел случайный прохожий, позвонил. Без сознания, весь в крови. Увезла «скорая» в реанимацию. Откачали. Оклемался. Но не говорит. Пинали хорошо. В том числе и по голове. Выродки! Видно, что-то там повредили. Наш следак сгонял в больницу. А толку-то, если он не говорит. Хрипит только да мычит как теленок. То есть ничего от него не добился. Сфотографировал на прощание и выложил на базу данных. И опоньки! А это наш покойник. Живой, хотя и вредимый. И капитально вредимый. Жалко!

– Да! Получается, что он уже дважды покойник.

– Ну, да! Так вот, уважаемый коллега, поскольку мы изначально взялись за это дело, придется нам его и продолжить. Так что приступайте к работе!

– Слушай, Максим! Но ведь дело не стоит выеденного яйца. То есть я хочу сказать, что это глухарь глухарем. Ну, избили Хоменко. Нападавших мы не найдем. Он же не говорит. А свидетелей, как я понял, не имеется. И что теперь прикажите делать?

– Пара версий у меня есть. Скорее всего, местные хулиганы. Надо поговорить с жителями микрорайона. Особенно со старушками. Они всех местных хулиганов знают. Вторая версия: супруга Хоменко наняла киллеров, тех же самых хулиганов. Но забить насмерть у них не получилось. Возможно, что что-то или кто-то их спугнул.

– Что теперь?

– А то! Ты расспрашиваешь местных жителей. Выясняешь, кто там у них числится в хулиганах. А я займусь гражданкой Хоменко. Ну, и возьму на себя больницу, то есть самого Хоменко. Возможно, что он заговорит и поведает нам о случившемся.

Мясников отправился на улицу Лазарева, на то место, где «скорая» забрала избитого Хоменко. Конечно, никакой крови там уже не было. По утрам проезжали моечные машины. Типичная девятиэтажка. Рядом детская площадка. Возле дома много легковых автомобилей. А говорят, что мы плохо живем. Еще лет десять назад такого представить было нельзя.

Заметил сидевших у подъезда старушек и решительно направился к ним.

– Здравия желаю, милые дамы! – отчеканил он и щелкнул каблуками. Настоящий гусар!

Дамы были польщены.

– Майор Мясников! Прошу любить и жаловать! Любить можно горячо и страстно. Можете меня звать просто Николай. Или даже Коля. А позвольте я присяду рядом с вами?

Старушки заулыбались. Всё-таки у молодости и погон есть своя магия, перед которой женские сердца не могут устоять.

– А чего же ты, Коля, на краешке? Мы уж подвинемся. Места тут еще на пять Коль хватит. Ты между нами только садись! Ведь каждой приятно посидеть рядом с таким молодцем, потереться о него бочком, вспомнить золотые годы молодости. Ведь мы же не всегда были старухами. Форма у тебя такая красивая! Да и сам ты расписной красавец!

– Не форма красит человека. Хотя и это тоже! Воздух-то какой! Люблю осень! Свежо! Красиво! «Осенняя пора! Очей очарованье! Приятна мне твоя прощальная краса!»

– Нам, Коля, не надо баки пудрить! – сказала женщина, что сидела с ним бок о бок. – Не первый раз замужем. Всяких наслушались сказок и басен. Выше крыши! Хоть собрание сочинений издавай! Сразу к делу переходи! Что ты хотел спросить?

. – Ну, к делу, так к делу! Я рад, что вы такие проницательные. Вот у вас бы мудрости поучиться молодому поколению! Действительно, у меня к вам дело. На прошлой неделе у вас жестоко избили мужчину. Видно, думали чем-то разжиться. Или просто обкуренные. Есть основания подозревать, что сделали это местные хулиганы. Обычно они контролируют свой микрорайон и весьма недоброжелательно относятся к чужакам.

– К гадалке ходить не надо! – сказала женщина, которая сидела рядом с Мясниковым. – Это Пашка Сечкин. Его здесь Фиксой кличут. У него зуб с золотой коронкой.

– Фикса, значит?

– Ага! Не один, конечно, со своими дружками. Он у них за главного. Заводила такой.

– Почему вы думаете, что Фикса?

– Дак, они выпьют, нанюхаются там чего-то и идут приключений искать на одно место, побить кого-нибудь, деньги отобрать. Это у них вроде как ритуала стало.

– Что полиция, участковый?

– А ничего! Они же короли здесь, никого не боятся. Участковый с ними ля-ля, а они ха-ха.

– Так. Дамы! И где мне найти эту компашку?

– Да где? На обычном их месте. Они там завсегда собираются. Пьют, курят, матерятся. За той девятиэтажкой у нас небольшой парк. Его Пантеевским называют. Они и тусуются там. Если какая симпатичная девчонка мимо идет, обязательно за причинное место ухватят. И ржать начнут. Ох, не кончится это добром.

Мясников раскланялся, шаркнул ножкой и пошел в парк. У входа стояла тумба с афишами. Фиксу с компанией найти было несложно. Еще подходя к парку Мясников слышал коллективное ржание. Говорили громко, щедро пересыпая речь матерками. Мясников сразу выделил Фиксу. Лидер всегда занимает место в центре. Хотя в компании были и крупнее его, но он выделялся независимостью и презрением ко всему миру, разумеется, кроме собственной особы. Себя он, наверняка, считал незаурядной личностью. Смеялся и говорил он меньше всех. Но когда он начинал говорить, все замолкали и не смеялись. И смотрели только на него.

– Здорово, пацаны!

– Здоровей видали.

– Не сомневаюсь. Сразу видно, что люди вы тертые, опытные, Крым и рым прошли и медные трубы. Но разрешите представиться! Майор полиции Мясников. Головного убора не снимаю за неимением такого. Но даже, если бы он и был, не сделал бы этого.

– Я-то думаю, откуда это помойкой повеяло, – сказал худощавый пацан в спортивных штанах.

– Сразу давайте расставим фигуры! С юмором у вас слабовато. Самое большое, на что вы способны, на дебильные шутки.

Есть особая порода молодых людей, которым нужен кумир, лидер, идол. Тогда у них появляется цель в жизни, они находят свое место в жизненной цепочке. У них отсутствует ответственность, они никогда не проявят самостоятельность. Они хотят, чтобы за них все решал другой, тот, которому они доверяют.

Как бараны из Панургова стада они безумно и бездумно идут за вожаком, которому только и остается одобрять «Верным путем идете, товарищи! Так держать!»

В этом их опасность для окружающих. Каждый из них по отдельности может быть полным ничтожеством, но в стае это дерзкие и беспощадные хищники, для которых не существует никаких табу, которые беспрекословно выполняют приказы вожака. Но когда их выдергивают по одному, припугнут, они теряются, трясутся и расплываются как амебы, становятся беспомощными и жалкими, достойными только презрения.

Поэтому так легко распространяется сектантство, с ловкостью фокусника матерые уголовники сколачивают банды из зеленой молодежи. И в эти банды выстраивается чуть не очередь. Толпы подростков идут за самозванцами, которые приглашают себя пророками в отечестве. Заглядывают им в рот, ловят каждое их слово. Они даже не требуют достойной оплаты за свой неблагодарный труд. Им достаточно одобрения вожака. Снисходительного похлопывания по плечу: «Молодца! Так держать!» Только от этого они уже довольны донельзя. И готовы на любые новые антиподвиги.

Почему люди так легко отказываются от себя, передают другим возможность решать, что им делать, и при этом уверены, что те другие, гораздо лучше решат, что им делать?

Мясников поставил ногу на скамейку.

– Шутить буду только я. И вопросы буду задавать только я. А вам остается лишь отвечать. Честно и откровенно. И не дай вам Бог рассердить меня. Не советую категорически. Слушаем внимательно! Ухмылки убрали! Ты…

Он ткнул пальцем в вожака. Тот от неожиданности даже присел, подогнув колени.

– Паша Сечин. Погоняло Фикса. Создатель, организатор и руководитель преступной группы, которая на прошлой неделе жестоко избила гражданина Хоменко с целью ограбления. Побои наносились руками и ногами. Били даже лежащего. Сейчас вышеназванный гражданин находится в реанимации в бессознательном состоянии. И молитесь Всевышнему, чтобы он выжил. Иначе срок будет уже другой. Да еще и групповуха. Это очень тяжелая статья. Мало не покажется!

– Чо ты, начальник, пургу гонишь?

– Не ты, а вы. А ну-ка поднял ногу! Я сказал «Ногу поднял»! или ты непонятливый?

– Чо? Зачем?

– Я сказал «ногу поднял»!

Фикса приподнял ногу. Мясников наклонился и сфотографировал планшетом подошву.

– Другую задрал!

Фикса хотел огрызнуться, но передумал. Ему уже было понятно, что этот Мясников – серьезный мужик. Задрал другую ногу. То же самое Мясников приказал проделать и другим.

– Теперь объясняя для самых непонятливых. Вы, наверно, слышали про следственную экспертизу? На одежде и теле пострадавшего остались отпечатки обуви. Они неповторимы, как и отпечатки пальцев. У всех разная обувь, разной марки, разной степени изношенности. Не стоит никакого труда доказать вашу виновность. Для суда это веская улика. И вам уже никак не удастся отвертеться. Никак! Я уже не говорю о том, что у стен есть не только уши, но и глаза. и нашлись свидетели, которые видели, как избивали гражданина Хоменко. Они вас обязательно опознают. Ясно излагаю? Групповуха. А если еще пострадавший и умрет, срок ваш значительно увеличится. И будете вы сидеть на зоне, где таких гопников не очень уважают.

– Гражданин начальник…

В голосе Фиксы уже не было никакой борзости. Резкая смена интонации даже его подельников удивила. В его голосе были просьба и страх.

– Да мы же ничего! Мы совсем не собирались не то, что убивать, даже покалечить его. Закурить попросили. А он начал орать. А потом набросился на нас с нецензурной бранью и стал угрожать физическим действием. Мы напугались. Мы в порядке самообороны.

– Вообще мне сейчас нужно вызвать наряд, чтобы он вас скрутил и доставил в отделение. Причем с вами не будут церемониться. Удары дубинками по почкам гарантируются. Сначала вас закроют в обезьяннике, а потом переместят в СИЗО. Кстати, Фикса, вот за эту наколку будешь держать ответ перед серьезными людьми. Они к наколкам относятся с большим пиететом. Никаких вольностей не позволяют.

– Чо татуха-то?

– А то! Зачем ты, дурень, храм наколол с куполами? Ты что совсем дебил? Не знаешь, что это значит? Каждый купол – это ходка. Они у тебя были?

– Да не! Бог миловал. Да это мне один художник знакомый колонул. Ну, падла какая!

– Вот! Дадут тебе ножичек и будешь кожу соскабливать вместе с мясом без всякого наркоза. Дернешься, на хор поставят. Вот что ожидает тебя в ближайшее время. Такая приятненькая перспективка. Так что приготовься заранее. Хорошенько подмойся. Я добрый вообще-то. Наряд вызывать не буду. А знаешь, почему я добрый? Догадайся с трех раз. Продемонстрируй свою сообразительность, пахан недоумков!

– Не! Не знаю!

– Жалко вас, сопляков. Закон суров, но он закон. И я должен блюсти его. В этом мое предназначение. Посидеть придется. Ждите повестки. И не думайте слинять. Этим только усугубите. Всё равно вас найдут. И накинут срок. Сидите, как мыши под веником. Тебе, Фикса, как организатору, дадут больше всех. Так что идешь паровозом. Пускай мамка сухари сушит! Покедова, бармалеи! Я не прощаюсь.

В кабинет Мясников зашел с видом победителя.

– Ну, что, коллега, есть подвижки? Нарыл, накопал, выудил, завел очередное дело?

– Кое-что.

– У тебя кое-что, а у меня нечто. И какое нечто! Майор Мясников зря зарплату не получает. Эту банду, что Хоменко била, я отыскал. Будем брать?

– Тут вот, Коля, нужно мне к полковнику доложиться. Так что пока не гоношись!

– Это правильно! Премия нам не помешает.

– Да не в премии дело. Тут ситуация с Хоменко двусмысленная. Как бы по шапке не получить.

– Что ты имеешь?

– Как мы можем заводить дело, если пострадавшего нет? Это же абсурд! Согласен?

– Как нет?

– Ну, де-факто он есть, а де-юре его нет, числится в покойниках по документам. А на покойников дело не заводится. Не могли же хулиганы напасть на покойника, который никак не может ходить по улицам?

– Блин! А мне и в голову не приходило. И что теперь?

–– А то, что мы должны стоять на букве закона. Это наша священная обязанность. Пока Хоменко – покойник, никакого дела не может быть. Так что ты правильно сделал, что не вызвал наряд. Ну, и задержали бы мы их. А дальше что? Объекта покушения нет. Чтобы бы мы сейчас говорили, извиняясь перед этими подонками, прежде чем отпустить их? Ощущеньице еще то! Сам знаю, было однажды со мной. Надо идти к полковнику. Жираф большой, ему видней. Тоже подстрахуем свои задницы. Люди мы маленькие. Дадут приказ идти на запад, идем на запад. Дадут приказ идти в другую сторону, пойдем в другую сторону. А инициативу допускать не будем. Пока отдыхай, а я иду!

Полковник, выслушав Кузьмина, грохнул кулаком. Органайзер подпрыгнул. Хотя за свою жизнь он привык и не к такому.

– Мать вашу! Ты смотри: всё один к одному. Ты смотри, Кузмин, сразу предупреждаю, это служебная информация, поэтому за стены этого кабинета она не должна выйти. Усёк! Никому! Даже собственной тени!

– Так точно!

– Вчера у меня был омбудсмен. Тьфу ты! И придумают же пакостное название! Всё на Запад равняемся. Скоро свой родной язык начнем забывать. А что этот Запад? Плюнуть и растереть! В общем, это тот, что у нас по правам человека. И знаешь, что его интересовало? Думал, что сейчас заведет волынку о неправомерных задержаниях.

– А разве не так?

– Не догадливый ты, Кузмин. Хотя я тоже сперва-то так и подумал. И настроился на эту волну. А он меня сразу посадил в лужу. Совсем неожиданную тему затронул. Сразу меня посадил в лужу. «А есть ли у вас случаи «живых