Читать книгу: «Зачем ты воскрес», страница 3

За ним стояли еще два паренька в коротких куртках и спортивных штанах. Почему-то у обоих шнурки на кроссовках были развязаны.

– Что такое?

– Да ничего особенного. Закурить дай, а то уши пухнут.

Паренек потер мочку уха. Внизу живота Хоменко разлился холод. Коленки предательски дрожали.

– Я не курю, ребята.

– Спортсмен что ли?

– Боксер, – хмыкнул тот, что стоял подальше. – Кулаки наверно, как кувалды, стальные.

– Это мы сейчас проверим, – хохотнул фиксатый.

Повернулся к друзьям, как бы желая удостовериться, что они остались на месте и не бросили его. С разворота ударил Хоменко в солнечное сплетение. Удар был неожиданный. Боль заставила Хоменко согнуться, он обхватил живот и застонал, раскачиваясь взад-вперед. Перед его глазами был грязный мокрый асфальт, к которому прилипли желтые листки. Тут же получил удар коленом по лицу. Хоменко повалился набок, закрыл ладонями голову и, понимая, что это только начала. Бандерлоги еще даже не разогрелись. Его пинали. Боль была настолько невыносимой, что он даже не мог кричать, а стонал и хрипел, пытаясь увернуться от ударов ногами, которые сыпались и сыпались на него. Один из молодчиков обшарил его карманы.

– Ни хрена! Вот сволота. Не! Братва! Он мне капитально не нравится. Борзой, блин!

Снова удары ногами.

– За что? – хотел крикнуть Хоменко. Но вместо крика вырвалось лишь хрипенье.

Изо рта побежала кровь. Мрак объял его мозг и сердце. Он провалился в бездонность и уже ничего не чувствовал. Безжалостный мир перестал для него существовать.

– Блин! Серый! Он, кажется, загнул салазки.

– Дебилы! Зачем было по голове пинать? Вы знаете, сколько за жмурика могут впаять? Да еще и групповуха. Рвем когти, и чтобы никому ни слова. Начнете болтать, точно залетим.

Главарь уже хотел бежать, но остановился и схватил за грудки узкоплечего. Тот удивленно таращился на него. Чего это он?

ПРЕЗИДЕНТ

Его никто не беспокоил в эти редкие часы, когда он приезжал на дачу. Обслуга уходила в свою комнату. Иногда он вообще отпускал ее домой, обещая, что ничего особого ему не понадобится. Охрану можно было обнаружить только при большом желании. Даже когда он выходил погулять по саду, они умело маскировались и не мозолили ему глаза. Усатый – так он называл своего помощника – уже давно настроил всех так, что сначала были должны звонить ему, а он уже будет решать сообщать или не сообщать начальнику. Чаще всего он отказывал, когда его просили соединить по телефону с начальником.

Первые годы он просматривал черную папку, где были документы про оппозицию, которая критиковала его. Что-то было явной ложью, что-то раздражало его. Потом это читать стало не только противно, но и скучно. Повторялось одно и то же. У них нет талантливых публицистов, ярких оппонентов. И набор приемов удручал. Обидные прозвища, стандартные ярлыки, мат, насмешки над внешностью, его увлечениями, стремление подать любое его высказывание как нечто идиотское, двусмысленное.

Последний год его мысли были заняты другим. Что ему тявканье продажных шавок, которые и тявкают только потому, что ему не хочется даже пошевелить пальцем в их сторону. Он был уверен, что это его последний срок у руля. Гарант конституции не может нарушать конституцию. Сейчас не то, что двадцать лет назад. Его окружают единомышленники. В некоторых он уверен так же, как и в себе. Они не предадут его ни при каких обстоятельствах. Это люди, для которых национальная идея стала смыслом жизни. А идея эта проста: сделать страну снова великой державой. Возврата к тому времени, когда смотрели в рот заморским советникам, не будет. Да и советников этих уже нет. Кто-то пытается советовать оттуда из-за бугра. Но кто их слышит и слушает?

Конкретно ни на ком он не мог остановиться. У каждого из возможных его преемников была масса достоинств, но обязательно чего-нибудь не хватало. И поэтому он не мог воскликнуть, что вот он именно тот, кто нужен. Вроде получалось, что он незаменим.

Он чувствовал кожей, как всё внимательней прислушиваются к каждому его слову, пытаются расшифровать его взгляд, чтобы понять, на ком он все-таки остановил свой выбор. Именно его выбор – по крайней мере, сейчас – являлся решающим.

Могли случиться форс-мажорные обстоятельства, и он по-прежнему останется Начальником. И пускай только попробуют его осудить эти либеральные шавки! Пусть только тявкнут!

Американцы, для которых конституция – та же самая библия, пошли на ее нарушение, оставив президента Франклина Рузвельта на четвертый срок. И никто не пикнул. В условиях, когда шла смертельная схватка с Германией и Японией, американский народ посчитал, что будет неправильным формальное соблюдение буквы конституции. Есть обстоятельства, которые выше любого самого почитаемого уложения.

Это может быть Украина. Тогда после майдана он остановил бомбардировки сел и городов Донбасса, заявив почти открытым текстом, что наши ПВО будут сбивать боевые самолеты, что мы не позволим безнаказанно убивать русских людей. А на Украине всё возможно. Это зудящая рана под самым боком страны, которая может начать кровоточить в любой момент. Завтра власть может оказаться в руках у бешенных собак, весь смысл жизни которых – уничтожение России. Пока они только визжат об этом, а завтра могут сорваться с цепи. Можно провести молниеносную операцию, как это было на полуострове. Наши спецвойска сумеют это сделать. Пусть никто не сомневается в этом.

Бандеровское отродье никуда не исчезло. А учитывая то, что его щедро спонсирует Запад, борьба может затянуться на годы. Это будет ожесточенная кровавая схватка. Это форс-мажорное обстоятельство, которое позволит ему вполне законно оставаться у власти. Но ситуация эта опасная. Один неверный шаг и ты сгорел. Он, как Рузвельт, будет оставаться у власти. Но из этой войны он должен выйти победителем. А если он ввергнет страну в разруху, его проклянет народ. Это будет конец его эпохи и его самого.

Он мог проявлять выдержку и решительность. И сделать смелый неожиданный ход. На мировой шахматной доске он был признанный лидер. И немногие решались сыграть с ним партию.

Гроссмейстер играет осторожно. Резкие ходы он делает не часто. Но если он делает такой ход, то уже не сожалеет об этом, не рефлексирует. Как отрезал. И дальше! У него было немало таких ходов. И ни в одном он не раскаивается. Всё было сделано правильно.

Время доказало его правоту. Не надо бояться наживать врагов.

Он открыл термос. Над столом разлился аромат алтайских трав. Он давно уже отказался от кофе и обычного чая. Настой должен выстояться. Никак не меньше часа, чтобы каждая молекула воды пропиталась нектаром трав. Когда он сидел здесь на даче ему всегда оставляли термос с запаренными травами. Рядом с термосом термостакан. Он пил маленькими глотками, чтобы язык и нёбо прониклись травным ароматом. Делали разные смеси. Поэтому каждый раз этот аромат был различным. Он пытался описать его, но часто не хватало слов. Оказывается, что наш вкус богаче языка.

На экране, висевшем на стене, показывали новости, которые специально отбирали для него. Это был дайджест новостных лент. Усатый знал, что интересует Начальника.

Здесь не было рекламы, которую проклинали сотни тысяч семей. Лучшие аналитики комментировали ход политических событий, делали прогнозы и давали рекомендации. Время от времени он делал пометки в большом блокноте. Что-то нужно было уточнить, о какой-нибудь персоне дать больше сведений, найти дополнительный материал. Ему была нужна не только большая политика. Как в капле воды отражается большой океан, так и в мелких событиях мог содержаться глобальный смысл.

Ему были интересны мнения рядовых граждан, то, о чем они говорят в больничных очередях, на автобусных остановках, какие вопросы они задают, когда отчитывается глава администрации, на что они жалуются в различные инстанции и как на эти жалобы реагируют власти.

Вот теперь он опять потянулся за ручкой. Случай был вопиющим по своему идиотизму. Даже не верилось в начале, что такое возможно в нашей жизни. Какой-то сюрреализм.

Жила-была семейная чета. Она была его моложе и не ставила его ни в грош. И откровенно это показывала. Имела любовника. Как подозревают некоторые, даже нескольких одновременно. То есть была настоящая секс-машина, которая работала как вечный двигатель. Муж уезжает в командировку в район стихийного бедствия. Он был работником МЧС. Профессия его – врач-травматолог. Через некоторое время супруга получает известие, что муж ее пропал без вести. В зоне стихийного бедствия. Там иногда подобное случается. Подождав, она оформляет его как умершего. В этом ей помог опытный адвокат. Выходит замуж за одного из любовников и прописывает его на своей жилплощади. Кроме бурного сексуального темперамента, у того не было ни гроша за душой.

Через некоторое время ее бывший муж живым и здоровым возвращается из командировки, разумеется, ни сном, ни духом не ведая о том, что произошло за время его отсутствия. Оказывается, что дома у него нет, жены нет, на работу его не берут, потому что ни в одном законодательстве не записано, чтобы покойников брали на работу. И вообще его нет. То есть он есть, его телесная оболочка, которая лежит под могильным холмиком.

Идиотизм! Президент снял трубку и тут же услышал голос помощника. Президент его просил (а просьба президента – это приказ), уши помощника шевелились, как бы жили отдельной жизнью. Свободной рукой он пощипывал серые усы.

Помощник знал, что Начальник ценит его прежде всего за исполнительность. Это самое главное в его работе. Он был готов выполнить любое задание. Даже самое нелепое. Начальник мог поднять его среди ночи, и он давал четкий ответ, как будто только об этом и думал.

На следующий день справка легла уже ему на стол. «Всё-таки Усатый – молодец. Непонятно, когда он спит? Я позвонил ему вечером, а уже утром всё готово. А ведь это требует немалой работы». И вот еще одна проблема, дурацкая, которая просто не укладывалась в голове. Он никогда бы и не мог подумать, что такое возможно. А поэтому был крайне удивлен.

Ситуация анекдотическая. Только тут не смеяться, а плакать хочется. Он попросил секретаря связаться с главным омбудсменом страны и назначить ему встречу на завтра на послеобеденное время. Нет! Особых документов и справок ему готовить не надо.

Он не любил омбудсмена. Слишком он был холеный, вылизанный до блеска, лощенный, как будто сошел с глянцевой обложки журнала для успешных и богатых людей. Аккуратно подстрижен, выбрит, пахло от него дорогим одеколоном, итальянский костюм, белоснежная сорочка, запонки с драгоценными камнями, лакированные туфли.

А еще эти барские руки с дорогим перстнем. Уж они точно не лопаты, ни лома не держали.

Омбудсмен явился с папкой, которая только что стразами не была украшена. Он любил дорогие вещи. Стоила папка никак не меньше новых «жигулей». Хорошо живут правозащитники!

Президент усмехнулся. Но омбудсмен не заметил этой насмешки. Президент умел скрывать свои чувства.

В начале он сказал обязательные слова, как важна работа защитников прав человека, что мы движемся по пути к правовому государству и роль института омбудсменов будет возрастать. Омбудсмен открыл папку и стал рассказывать о том, как хорошо работает их служба. Время от времени он поглядывал в документ, чтобы привести очередную цифру: сколько было обращений в течение года, какое количество людей получило от них правовую помощь. Президент слушал, положив пальцы на край стола, и не перебивал его, всем своим видом изображая заинтересованность.

А вот пальцы на краю стола – это как у пианиста, который готов ударить по клавишам, чтобы начать свою игру и исполнить ее так, как он задумал, вложив свою страсть и мироощущение. Доклад грозил затянуться. И президенту стало скучно. Всё, что говорил омбудсмен, это простая бывальщина. Остановить разговорчивого защитничка, который упивался своим красноречием, ввертывал время от времени латинские изречения.

– Хорошо!

Президент постучал пальцами по краю стола, что должно означать, что теперь он начнет игру. И вообще в этом кабинете играют по его правилам. Надо ставить этого напыщенного павлина на место.

– Сделаем так! Э…

Он поманил Усатого, который затерялся в толпе операторов и журналистов. Встреча транслировалась на телевидение. Это была протокольная процедура, от которой никак нельзя было отступать. Помощник склонил голову. Президент шепнул ему на ухо. Омбудсмен сделал вид, что ничего не происходит и это его совершенно не касается. Усатый кивнул.

– Господа журналисты! Я думаю, вы не будете в претензии, если я попрошу вас покинуть помещение. Президент хочет пообщаться наедине. Вы же знаете, что иногда это необходимо. На ваши вопросы омбудсмен ответит после встречи и расскажет всё, что он посчитает нужным рассказать. Прошу, господа, на выход! Немного придется подождать в коридоре.

Вынесли аппаратуру. Омбудсмен растерянно озирался. Одно дело красоваться на экранах, пленяя сердца дам своей элегантностью, холеностью, умением гладко и долго говорить. Другое дело, с глаза на глаз. Значит, какие-то неудобные вопросы. Неудобные для него, к которым он, может быть, и не готов или не совсем готов, которые могут поставить его в незавидное положение. Ему нравилась его шикарная машина, сделанная по индивидуальному заказу. Ему нравилась его двухуровневая квартира в центре столицы, которую ежедневно пылесосила домработница и вытирала каждую пылинку. Любая грязь претила его существу. Он любил, чтобы всё было чисто и красиво. Он любил баньку на загородной даче, на которую приезжали дипломаты, депутаты, журналисты ведущих изданий. Нет! Нет! Никаких публичных девок. Ему не нравились острые вопросы, лужи на дорогах, урны, полные мусора, пешеходы, которых нужно было терпеливо пропускать на «зебрах», теряя драгоценное время.

Они остались вдвоем. Президент без всякой улыбки, иронии тоже не было в его голосе, сказал:

– У вас красивый галстук. Он просто великолепно смотрится с вашим замечательным костюмом.

– Я люблю этот галстук. Подарок жены.

– За границей покупали? В прочем, чего я спрашиваю. Понятное дело, что за границей.

– В общем, да.

«Мы что о моем галстуке будем говорить?» – с тревогой подумал омбудсмен. Начало разговора ему не нравилось. Разные мысли проносились в его голове, но, как пазлы, они не складывались в единую картину. Это тревожило его. Он не любил неопределенности. Президент подвинул ему папочку. Черная и тонкая. Явно, документов там немного.

Омбудсмен взял справку, подготовленную помощником. Чем он ее дальше читал, тем больше вытягивалось его лицо. Было ощущение, что он не на приеме у президента, а в психиатрической больнице, где ему подсунули больничные карты пациентов.

– Не приходилось ли вам сталкиваться с этой проблемой? – спросил президент. – Ведь вы же получаете разные жалобы от граждан. А подобного рода жалобы получали?

– Признаюсь. Впервые.

– Вопрос очень серьезный. Ведь речь идет о жизни человека, о праве на существование.

Омбудсмен качнул головой.

– И такое положение нетерпимо.

Президент назвал омбудсмена по имени-отчеству. Сделал он это в первый раз за всю беседу.

– Вам нужно подключить своих региональных представителей, чтобы мы могли получить реальную картину по всей стране. Я уверен, что это не единичные факты. К сожалению. И разумеется, предложения с мест, всякого рода обобщения и аналитика. Нужно понять эту проблему. Надо изменить ситуацию. Такого не должно быть.

– Да! Разумеется! – омбудсмен кивнул. – Я целиком и полностью согласен с вами. Это надо искоренить.

– Еще. Давайте договоримся, что это дело пройдет под грифом «совершенно секретно». Не обо всем можно говорить вслух. Не всегда это оправданно и целесообразно. У нас немало недоброжелателей. Если информация просочится, такой поднимется вой, такая начнется истерика. Опять власти начнут обвинять во всех грехах.

– Все сотрудники получат строжайшие предписания. СМИ никак не будут привлечены. В этом я вам даю полную гарантию. Я прекрасно понимаю важность этого

– Мы договорились и поняли друг друга.

Президент кивнул. Улыбнулся. Наверно, так улыбается удав, прежде чем заглотнуть кролика.

– Жду вашего доклада в ближайшие дни. Как только у вас будет готово, свяжитесь с моим помощником и он назначит вам время встречи. Я уверен, что наше сотрудничество будет плодотворным.

Омбудсмен прошел через приемную, даже не попрощавшись, чем весьма удивил секретарей и секретарш. Его ждала толпа назойливых, как июльские мухи, журналистов. Каждый старался быть как можно ближе к телу, бесцеремонно отталкивая остальных. С журналистами омбудсмен общался охотно, ведь это значило попасть на новостную ленту, на экраны телевизоров. Между президентами мелькало и его лицо. От неудобных вопросов он научился ловко уклоняться, пройдя специальный тренинг.

В этот раз он удивил журналистскую братию.

– Извините, господа! В следующий раз! Опаздываю на очень важную встречу. Вы должны понять меня.

Его преследовали до самой машины, но так ничего и не добились. Омбудсмен явно был взволнован. Вторую половину дня он потратил на телеконференцию. Она была секретна, поэтому ни один журналист не узнал о ней. Своих представителей он сразу предупредил о секретности. Приказ начальника удивил его подчиненных. Он ничего не сказал о беседе с президентом. Поэтому все выглядело, как его собственная инициатива.

Он требовал оперативно провести работу и к концу недели предоставить ему данные и собственные соображения. Никакой утечки информации, никаких СМИ. «Разумеется, мы служба открытая, – закончил главный. – Но здесь не тот случай, когда требуется огласка. Это не просьба, а приказ. Если где-то произойдет утечка информации, виновные будут найдены и наказаны. Работаем очень аккуратно, не вызывая ненужных подозрений. Работаем! Никакой раскачки! Работа срочная! Суперпрочная! И очень ответственно подходим к делу! Только объективная, проверенная информация!»

То, что он получил, удивляло. Оказывается, «живых трупов» по стране не десятки и даже не сотни, а тысячи. А это тысячи трагедий, разрушенных судеб, распавшихся семей. Эти люди живут, дышат, ходят, общаются с нами. Они живые. Но официально их нет. Их уже похоронили, точнее неизвестно кого или что похоронили. Они не числятся не на работе, ни в паспортном отделе. Официально их нет. У них нет паспортов, вообще никаких документов. И только у их домашних хранится свидетельство о смерти. Они не могут получить никаких документов, справок. Кто же будет покойникам выдавать документы, даже если перед тобой стоит живой человек. Их никто не возьмет на работу, им не продадут билеты на поезда и самолеты, от них не примут никакого заявления. Никто не будет заниматься ими, если с ними что-то случится. Их не прописывают и не принимают в больнице. Где им жить? Где им лечиться?

Их нет. Но они есть. Кто-то из них продолжает бороться, чтобы его признали живым. Кто-то отчаялся и махнул рукой и стал привыкать к своему статусу «живого трупа». Кто-то продолжает жить с семьей, кто-то у родителей или у родственников, кто-то стал бомжом, тем не нужно никаких документов и никакого официального признания. Прямого директивного решения тут не может быть. Явно, что среди них есть и мошенники, и преступники, которым выгодно считаться в покойниках. Покойника не ищут, не арестовывают и не садят.

Конечно, тут нужно расследование. И во многих случаях подобное расследование будет встречать сопротивление со стороны тех, кому выгодно числиться умершим. Но это уже другая история.

ХОМЕНКО

Была тьма, которую называют беспросветной, кромешной. Он поднял руку. И она уже в локте уперлась в твердое. Над ним был какой-то свод и совсем близко. Вероятно, каменный. То же твердое и по сторонам. Неужели он лежит в могиле? Его похоронили? Такое, он знал, бывает с живыми людьми, когда их хоронят заживо. Он читал несколько реальных историй о похороненных заживо. И представлял, какой это кошмар.

Дышал он свободно. Он уперся локтями и приподнял голову, надавил и потолок стал подаваться вверх. Нет, это было что-то эластичное, что можно было раздвигать.

Хоменко поднялся. Болели кости, грудная клетка, но он мог двигаться, идти вперед. Медленно пошел. Гадать о том, что это было за место, бессмысленно. Рассудок не мог объяснить то, что было вокруг его. Но со временем всё откроется и он всё узнает. Шел медленно. Передвигал одну ногу, нащупывал опору и только тогда переступал, потому что боялся, что перед ним может оказаться яма, ущелье, пропасть, что угодно, куда он свалится и переломает всё, что только можно переломать. Такая ходьба не сильно продвигала его вперед, но зато оберегала его от опасностей, которые могли ожидать его в этом мраке. Когда мы не видим то, что вокруг нас, то всегда ожидаем, что со всех сторон нас может подстеречь боль и увечье.

Он останавливался, разводил руки в сторону, поднимал вверх, и стены раздвигались. Получалось, что он мог идти в любом направлении. Но он решил, что будет правильно идти вперед.

Времени не существовало. Может быть, он шел пять минут, а, может быть, пять часов. Время можно отсчитывать по ударам сердца, но он не слышал их, как будто у него не было сердца. Не было и усталости. Только боль в ногах или в боку время от времени давали о себе знать. И тогда он останавливался и тер больное место до тех пор, пока боль не проходила. Он снова шел вперед. Он твердил себе, что тот, кто не ищет дорогу, тот найдет могилу.

Ему показалось, что почва, или что там у него под ногами, зыбкая, продавливается. Встал на четвереньки, ощупал, земля была какая-то шершавая и теплая, как будто что-то там в глубине согревало ее. В прочем, это могло быть подземное тепло.

Поднял голову. Сначала он решил, что ему померещилось. Но нет! Там в дальнем конце тоннеля светился крошечный огонек. Такой бывает от пламени свечи. Небольшой, колеблющийся огонек. Свет в конце тоннеля. Значит, он на правильном пути. И отсюда есть выход, должен быть выход. И он дойдет до него и увидит дневное солнце.

Конечно, это дневное солнце. Его свет с трудом пробивается через длинный тоннель. Свет его и должен быть таким тусклым. Но чем дальше он будет идти, тем свет будет становиться ярче. Поднялся и, уже не боясь рухнуть в какую-нибудь пропасть, быстро и решительно зашагал вперед. Боль отпустила его. Он чувствовал себя бодрым. Свет стал ярче. И вскоре он увидел не одну, а несколько светящихся точек, которые не стояли на месте, а медленно передвигались, как снежинки на ветру. Медленно кружились. Пройдя еще какое-то расстояние, он убедился в этом. Точки света, действительно, двигались.

Это не могли быть звезды. И пройдя еще вперед, он убедился, что это горели факелы, которые были закреплены в стенах тоннеля. Они трещали, пламя их колебалось. Кто же их здесь установил и для чего? Всё это было довольно странно. Ведь кто-то же это делал! Пламя их было довольно ровным и спокойным, так как в тоннеле не было движения воздуха. Вскоре глаза его привыкли и стали зоркими. Теперь он мог рассмотреть этот странный тоннель. Он увидел под факелами людей. Их было очень много, они были везде в этом огромном каменном помещении, которое освещалось тусклым огнем.

Один сидел, прислонившись спиной к стене, другой стоял. А вот лежит, скрестив руки на груди. У другого лежащего руки были вытянуты вдоль тела. А вот кто-то лежит ничком. Все они были мертвыми. Даже те, у кого были открыты глаза. но это были глаза покойников.

Это было понятно по их умиротворенным отрешенным лицам, для которых уже все житейское чуждо.

«Вероятно, это подвал монастыря, – догадался Хоменко. – Под многими монастырями находятся подземные кладбища». Он вспомнил то, что читал про подобное. И всё более укреплялся в мысли, что должно быть именно так.

Когда он стал рассматривать лица пристальней, то понял, что он не прав. Здесь были мужчины и женщины, старики и дети, что невозможно для монастыря. Монастырь мог быть женским или мужским. На них были самые разные одеяния: и строгие костюмы, и непритязательная домашняя одежда, и легкие полупрозрачные платья. Так не хоронят. Это нарушение всех ритуалов и канонов. Нет! Это не монастырское кладбище.

Кто все эти люди и почему они здесь? И кто их собрал сюда и с какой целью? Почему они в разных позах? А может быть, существуют такие тайные кладбища, о которых знают только избранные, остальным же об их существовании не положено знать?

Тут он замер на месте. Даже дыхание перехватило. Страха не было. Но было изумление. Он подумал, что он ошибся, что зрение обмануло его, потому что такое невозможно. Пристально всмотрелся. Никаких сомнений. Это был его отец, который умер лет десять назад от внезапной остановки сердца. Хотя вроде бы ничто не предвещало такого исхода. Да, это был он. И костюм был его, который он при жизни надевал раза три. А все остальное время он висел в шкафу, и мать только сдувала с него пылинки.

Его веки были чуть приоткрыты. И в узкой щели были видны белки зрачков, мертвенно неподвижных. С отцом у него были не очень хорошие отношения, которые порой были плохими. Случались моменты, когда он его люто ненавидел и сожалел о том, что он его отец. Но сейчас на лице отца не было никакого осуждения. И вообще ничего не было.

Только равнодушие смерти. Но как он мог попасть сюда? Почему он здесь среди других незнакомых ему покойников? Он хорошо помнил, как хоронил его морозным январским днем на далеком сельском кладбище.

За несколько лет до этого родители его оставили в городе комнату в коммуналке старшему брату и перебрались в деревню в дом умершей матери отца. И отец, и мать были уже на пенсии. Кто же собрал здесь покойников с городских и сельских кладбищ? Зачем их переместили в одно место? И возможно ли вообще такое? Или это галлюцинации? А если это не галлюцинации, то какая же сила перенесла сюда оболочки умерших людей такими, какими они были, когда их в гробах опускали в могилы?

Он узнал его сразу. Хотя это было так давно. Наверно, это была первая смерть, которая потрясла его. Сначале не хотелось в это верить. Мироощущение подростка не принимало этого. И как можно было только решиться на такое? Казалось, что ничто не могло подвигнуть на такое самоубийство. Валера Евсюков – его одноклассник. Учился он посредственно. Ни в одной школьной науке не блистал. Твердый троечник. Обычно после восьмого класса такие уходили в ПТУ. Валера почему-то пошел в девятый класс. Скорей всего, настояли родители, которые, наверно, надеялись, что с возрастом изменится отношение сына к учебе. Не проучился и четверти. В конце сентября теплым тихим днем он застрелился. В это не хотелось верить.

Отец его был охотником, держал дома охотничье ружье. Валера разулся, ртом обхватил конец ствола и пальцем ноги нажал на спусковой крючок. Голова его в гробе была наполовину закрыта. Пришел весь класс. Валеру любили. Он был таким, на которого всегда можно было положиться.

Он был без понтов. И было в нем природное благородство, которое не дает человеку делать подлостей.

Они учились в четвертом классе. И Хоменко попал в неприятную ситуацию. Семиклассник по кличке Сокель, местный хулиган и драчун, почему-то невзлюбил его. Это была биологическая ненависть, не объяснимая никакой логикой. До этого их пути ни разу не пересекались. При каждой встрече пару раз давал Хоменко по морде. Просто так. Шипел в ухо что-нибудь обидное, порой матершинное, после чего бил снизу. Каждый раз почему-то для Хоменко удары эти оказывались неожиданными. Он терялся и не отвечал. Только жалобно всхлипывал: «За что? Что я тебе сделал? Отстань от меня!»

Хоменко понимал, что ведет себя трусливо и что нужно ответить. Он презирал себя за трусость. Но не мог. Всякий раз попадая на Сокеля, он выслушивал обидные слова и получал пару раз по морде. После чего еще больше презирал себя и ругал за трусость.

В теплый майский день Хоменко гулял на перемене по школьному двору и не заметил, как наскочил на Сокеля. Тот перегородил ему дорогу и, нагло ухмыляясь, посматривал на него. Обозвал его и двинул в скулу. На этот раз довольно больно. И слезы закапали из глаз Хоменко. Хоменко сорвался и бросился на Сокеля. Но тот был его на голову выше, сильнее и опытнее в драках. Он схватил Хоменко за грудки и оттолкнул.

Тут же завалил Хоменко на спину и начал мутозить его. Бил по лицу, по груди, по бокам.

Неожиданно Сокеля подняли за шиворот одним рывком, оторвав его от Хоменко. Тут же последовал удар, от которого Сокель пошатнулся и упал на спину, удивленно глядя на нападающего. Это был Валера Евсюков. Сокель пришел в ярость. Резко вскочил на ноги.

На авторитетного хулигана кто-то посмел поднять руку! Он бросился на Валеру, желая уничтожить его, разорвать на кусочки, стереть с лица земли. При этом изрыгал матерки. Соперник ему попался не слабый и одолеть его было не просто. Сражение обещало быть серьезным. Сокель не успевал отворачиваться от ударов тяжелых Валериных кулаков. И позорно побежал. В таком бешенстве Валеру не видел никто. Все были уверены, что он догонит Сокеля и убьет. И на земле одной тварью станет меньше.

Между школьным двором и Затоном были частные гаражи, металлические коробки. Сокель решил спрятаться между ними. Но Валера его нашел. Раздались истошные крики.

– Он же его убьет! – сказал кто-то.

– Одной гадостью будет меньше!

С этим все были согласны. Наконец-то нашелся тот, кто готов был растереть эту тварь.

Сокеля не любили. Ни одноклассники, ни те, кто учились в других классах. Он у всех вызывал омерзение. Поэтому, когда Валера вернулся в измазанной рубашке с оторванным рукавом, на него смотрели как на героя. Он не просто бросил вызов чудовищу, но и победил его.

Когда Валера застрелился, заговорили, что это из-за несчастной любви. Особенно в это верили девчонки. Хоменко тоже поверил в это. И Валера ему открылся с другой стороны. Внешне он казался грубым и недоступным всяким чувствам, равнодушным к любви. Теперь он виделся ему человеком глубоко переживающим, способным на сильные чувства. И в то же время скрывающим их, способным не показывать то, что он чувствует.

Для Хоменко уже не было неожиданностью, когда он увидел Сережу Клюшина, с которым просидел все школьные годы за одной партой. Дружба их началась еще с яслей.

Сережа был красивым мальчиком. Даже большие и тонкие уши, которые просвечивались при дневном свете, не портили его внешности. И сложения он был гармоничного. Часто от Хоменко он требовал, чтобы тот пересказывал ему содержание прочитанных книг. Хоменко, наверно, читал больше всех в классе. В основном это были приключенческие романы. Разумеется, увлекался Жюлем Верном и Майн-Ридом и прочитал всё, что только мог достать в библиотеке или у знакомых. В прочем, домашние библиотеки в те времена были редкостью. Сережа слушал очень внимательно, увлеченно, требовал подробностей, порой заставлял повторить какой-нибудь эпизод. Сережа тоже подарил ему литературное открытие, за которое Хоменко был очень ему благодарен.