Читать книгу: «Тайна старого морга», страница 4

Через двадцать минут старший детектив-инспектор Родерик Аллейн из Скотленд-Ярда радостно бродил по окаянной вересковой пустоши вместе с королем Лиром, а ветер, дождь и гром снаружи создавали замечательную убаюкивающую атмосферу.

Глава 7

В отдельном боксе третьей гражданской палаты тем временем разыгрывалась другая драма, которая подходила к своему финалу. Молодой Сидни Браун достаточно взял себя в руки, чтобы вернуться к постели деда, и маленькая дежурная медсестра благоразумно удалилась, предоставив им должное уединение.

Сорок пять минут спустя, когда сестра Камфот пришла проведать Сидни, она обнаружила его вцепившимся в подушку, прижатую к груди, – молодой человек в ужасе смотрел на неподвижного старика, уже остывающего в своей постели. Отец О’Салливан тихо молился рядом, а дежурная медсестра молча ожидала распоряжений сестры Камфот. Сидни старательно силился не показать отвращения от того, что впервые в жизни сидит рядом с мертвым телом, но ему это не удавалось.

Доктор Хьюз хорошо знал, что у медсестер свое понимание, как действовать в таких случаях, поэтому тоже молча ждал, пока пожилая сестра заговорит. По истечении минуты молчания, количество секунд в которой за долгие годы было выверено сестрой Камфот до совершенства, та начала распоряжаться, не пытаясь понизить голос или смягчить свой обычный резкий тон:

– Доктор Хьюз, подождите здесь, я возьму необходимые документы и скоро вернусь к вам. Заодно по пути в регистратуру загляну к главной сестре и сообщу о случившемся.

Доктор Хьюз вызвался лично сходить за документами, но его опередил отец О’Салливан, вскочивший с жесткого деревянного стула у изголовья:

– Зачем же отвлекаться, я сам предупрежу главную сестру. У вас полно дел. Я зайду к ней прямо сейчас.

Он вышел из тесной одноместной палаты, прежде чем сестра Камфот успела возразить, что для нее более привычно сообщать такого рода вести и викарию лучше остаться со скорбящим внуком. Ее следующие слова, обращенные к Сидни, были еще более резкими – под стать ее хмурому взгляду:

– Мистер Браун, если вы не против пойти с дежурной медсестрой, она найдет вам место, где вы сможете отдохнуть до утра.

– Что? Отдохнуть? Нет-нет, спасибо, сестра, я не могу оставаться… – Он покачал головой. – Я имею в виду – мне нужно идти, у меня дела.

Голос Сидни Брауна звучал так, словно он в любой момент мог броситься бежать, и сестра Камфот немедленно это пресекла:

– Боюсь, ничего не получится, мистер Браун. Следующий рейс автобуса только в шесть часов утра, да и то если позволит состояние дороги. Честно говоря, я очень удивлюсь, если кто-нибудь сможет завтра покинуть Маунт-Сигер. Бури вроде сегодняшней имеют дурную привычку вызывать сильные наводнения, когда пользоваться мостом слишком опасно. Это будет не первый раз, когда мы останемся отрезанными рекой, и я уверена, что не последний. Сестра, вы проводите мистера Брауна?

Потрясенный Сидни на нетвердых ногах поднялся со стула, теребя воротничок и манжеты, словно собирался вступить в спор. Но, увидев решимость в глазах сестры Камфот, последовал за дежурной, шаркая ногами по гладкому полу и продолжая обнимать подушку – словно ребенок плюшевого мишку.

Сестра Камфот хмуро смотрела ему вслед:

– Глупый парень, не понимает, что ему хотят сделать как лучше.

Доктора Хьюза давно уже не удивляла бесцеремонность сестры Камфот. На нее можно было положиться в любой ситуации – там, где сам он мямлил бы или уговаривал, она справлялась без лишней осторожности и дипломатии. В который раз он отметил, что такой подход на самом деле гораздо действеннее.

Маленькая медсестра, которая казалась такой же неопытной по отношению к смерти, как и Сидни Браун, приняв поручение, стала воплощением деловитости – как, несомненно, и рассчитывала сестра Камфот, в то время как отец О’Салливан удалился с нехарактерным для него видом подчеркнутого благочестия. Собственно, он гораздо больше напоминал себя обычного – человека, которого Розамунда Фаркуарсон однажды едко, но метко описала как «банковского клерка, каким-то образом оказавшегося в сутане священника и вынужденного читать проповеди».

Когда все разошлись, сестра Камфот повернулась к доктору Хьюзу:

– Я пришлю Уилла Келли прибрать тело и отвезти в морг. Нечего тянуть – в такой жаре оно долго не пролежит. – Она бесшумно развернулась и вышла.

Оставшись наедине с мертвецом, доктор Хьюз вздрогнул и повернулся к койке спиной. За последние два года он видел слишком много смертей, и теперь даже умерший от естественных причин старик его беспокоил. Доктор попытался выровнять дыхание, сжав кулаки, чтобы унять дрожь в руках, но это было бесполезно: вид мертвого человека вернул его в разгар битвы, в зловоние войны, к окровавленным и покалеченным парням, взывающим о помощи. Эти крики наполняли его сны, перемежаясь с ужасной тишиной смерти – тишиной, которая будила его всякий раз, когда он пытался заснуть. Доктор почти потерял сознание, у него сильно закружилась голова, и, вновь повернувшись к кровати, он схватился за поручень в изножье, чтобы не упасть. Он заставил себя открыть глаза. Вот он, в комнате старика. Да, здесь труп. Да, этот человек умер, но он был стар. С ним не случилось ничего ужасного, его жизнь не оборвалась в расцвете сил.

Стоя лицом к комнате, он огляделся по сторонам, цепляясь взглядом за облупившуюся краску на оконной раме, за ведро, в которое падали крупные капли дождя. Он знал, что новозеландцам приходится нелегко: отправка такого количества здоровых молодых мужчин сильно подорвала тыловое хозяйство. Еще только вступив в должность, он без задней мысли заметил, что театр военных действий находится далеко от этих мест, на что главная сестра отреагировала незамедлительно:

– Здесь, в Новой Зеландии, нам хватает всего, чтобы позаботиться о себе, и мы благодарны за это. Но нам больно, когда наши парни уходят, а мы провожаем лучших. То же самое мы чувствовали во время Первой мировой. Каждый может напрягать все силы еще долго, прежде чем сломается.

Доктор Хьюз отдавал себе отчет, что целое поколение мужчин, не вернувшихся с прошлой войны, и нынешняя потеря сильных молодых людей сказались на духе нации, а также на ее экономике. Он сам испытывал проблемы с деньгами и понимал, насколько изнурительной может быть необходимость считать каждый пенни. Он вырос в самой обыкновенной семье и все время, пока учился в медицинском институте, жил на стипендию.

Тем не менее денежные затруднения выглядели пустяком по сравнению с кошмарами, которые теперь мучили его регулярно. Он брал ночные смены в попытках избежать снов, но они бывали еще более страшными, когда приходили при свете дня, а единственного человека, которому он доверился, эти кошмары напугали едва ли не сильнее, чем его самого. Когда Люк попытался объяснить Саре, почему он боится спать, опасаясь того, что может увидеть, он заметил беспокойство, даже шок в ее глазах, сбивчиво рассказывая о ходячих раненых в своих снах. Слова, которые она в конце концов произнесла, должны были его утешить, она пыталась понять, но он не сомневался, что сказал слишком много. Он испугался, что теперь она сочтет его трусом, и в результате вовсе закрылся от нее. Люк понимал, что она, вероятно, расстроена тем, что он ее избегает. Сара – милая девушка, заслуживающая кого-то лучшего, чем он, и следовало бы сказать ей об этом. Он застонал про себя, слишком хорошо зная, что снаружи жизнь некоторых людей может казаться благополучной, но внутри у них царят смятение и расстройство.

Взять, к примеру, молодого Сидни Брауна. Всего двадцать один год, он вот-вот унаследует ферму своего деда – всю до последнего гвоздя. И что-то не выглядит от этого счастливым. Похоже, его не слишком-то расстроило бы, если бы все хозяйство перешло к посторонним людям.

– Дело в том, что я не горю желанием быть фермером, вот какая штука, – пояснил Сидни шепотом поверх кровати старика, когда Люк зашел проведать мистера Брауна. – Я хочу стать инженером, чтобы в моей жизни происходило хоть что-то интересное. Я вообще никогда не хотел иметь ферму и не собираюсь торчать здесь в глуши. Продам ее как можно быстрее и уеду.

Эти размышления Люка о непредсказуемости судьбы наконец были прерваны долгожданным появлением Уилла Келли, ночного дежурного санитара. В «Бридж-отеле» Келли славился способностью поглощать бесчисленные галлоны лимонного пива шанди, своего любимого напитка, без всякого видимого эффекта. Но стоило добавить туда хоть капельку виски, рома или бренди – Келли не отличался привередливостью, – он в мгновение ока напивался как сапожник и становился в два раза глупее.

– А, молодой доктор, вы тут собственной персоной? Вам тоже доброго вечера.

Келли с грохотом ввалился в отдельный бокс и затормозил шумным, но эффективным способом – с размаху подкатив свою древнюю тележку вплотную к койке. Он тут же принялся за работу, откинув покрывало со старого мистера Брауна и расправляя мешок, куда собирался поместить покойного. Работая, он тихо напевал:

– «Отец твой спит на дне морском, кораллом стали кости в нем…» – Прервавшись, Келли взглянул на ошеломленное лицо Люка: – Да вы не волнуйтесь. Вы не виноваты в смерти этого старика. Всему причиной время. Вы ничего не смогли бы сделать, чтобы его спасти, не терзайте себя.

– Я понимаю это, конечно, понимаю. Просто пришло его время. Тут был его внук, старик хотел увидеться с Сидни, – сообщил доктор. – Просто мы все думали, что ради парня он уцепится за жизнь.

– Что ж, так бывает с умирающими: цепляются, когда ждешь, что они уйдут, и отбрасывают тапки, когда должны цепляться. Никогда не знаешь наверняка. Хитрые они, эти умирающие. Парню еще повезло находиться здесь, когда его дед отошел к праотцам. Чаще всего родственники околачиваются возле койки часами или днями, ожидая последних слов, последнего вздоха. А как только выходят выпить чашечку чая – вот оно, пожалуйста, человек покидает этот бренный мир. Я думаю, они предпочитают уходить в одиночестве. Да, так что этот Сидни еще везунчик. Ладно, старина, давай-ка займемся тобой. – Келли вернулся к трупу и стал запихивать его в мешок.

Люк нахмурился и отступил на несколько шагов, стремясь поскорее избавиться от этого зрелища.

– Мне пора идти, главная медсестра подготовила все документы, надо их подписать.

– Со смертью и налогами всегда так. Приходишь к ним в офис, они суют тебе бумаги и говорят: подписывай! Всегда хотят, чтобы у смерти было имя, а твое имя ничуть не хуже любого другого, когда ты ставишь внизу свои завитушки.

На этом Уилл Келли наконец закончил борьбу с телом старого мистера Брауна, застегнул мешок, перекатил упакованный труп на тележку и вытолкал из комнаты. Люк слышал, как он катит ее по двору в направлении морга, притаившегося поодаль от ряда палат, и горланит песню:

– «Два перла там, где взор сиял, он не исчез и не пропал, но пышно, чудно превращен в сокровища морские он…»⁴

Приходилось признать, что у Келли бархатный баритон и интересный репертуар.

Выходя из отдельного бокса, Люк выключил верхний свет, отметив, каким особенно пустым кажется помещение после того, как отсюда убрали мертвеца, – будто смерть присутствует здесь сама по себе. Доктор сделал глубокий вдох и заставил себя вернуться к реальности. Он больше не в полевом госпитале, его не окружают жара, грязь и мухи! Он здесь, в Маунт-Сигер. Когда ужасные образы исчезли из его сознания, он взглянул через двор на транспортный отдел. Там горел приглушенный свет. Очень хорошо. Он подпишет бумаги старого мистера Брауна, а затем отправится к Саре и поговорит с ней.

Он еще раз глубоко вздохнул, расправил плечи и пересек двор.

Глава 8

Мистер Глоссоп, неловко ворочаясь на койке в приемной, наконец решил, что с него хватит. Сейчас ему следовало бы уже быть дома, в своем уютном маленьком коттедже, и слушать дробь дождя за окном – яблони и большой грецкий орех в саду наслаждаются живительной влагой, впереди крепкий ночной сон с осознанием, что работа выполнена и выполнена хорошо. Но нет, не сегодня. Он чувствовал: что-то не так. Не только из-за дождя, и не из-за жары, по-прежнему сильной, несмотря на потоки воды с неба. Он желал убедиться, что деньги в сохранности. Если потребуется, он перетащит эту чертову раскладушку, чтобы спать рядом с сейфом. Никто не сможет сказать, что Джонти Глоссоп недобросовестно относится к своим обязанностям.

Он не участвовал в прошлой войне, поскольку был слишком молод, и, хотя теперь формально еще не слишком состарился, его отправили домой, когда он заявился с документами записываться в армию, – сказали, что ему нужно привести себя в форму. Возмутительно – он в расцвете лет, а они утверждают, что он не годится для службы! Это задевало даже сейчас, но Джонти не из тех, кто таит обиду. Он нашел высокооплачиваемую работу, погрузился в нее с головой и доказал, что может выполнять ее хорошо, несмотря на все проблемы с фургоном, еженедельную спешку, чтобы успеть объехать всех, и постоянные задержки в одном из пунктов назначения, – как будто другим не нужны деньги! Что ж, завтра он постарается выдать оставшуюся зарплату и, без сомнения, падет замертво от трудов.

Рубашка мистера Глоссопа промокла от пота, когда ему наконец удалось свернуть громоздкую раскладушку до переносимого состояния. Прежде чем покинуть приемную, он постарался стереть пот хотя бы с лица, чтобы предстать перед главной сестрой в лучшем виде, – возможно, она чересчур строга, но, несомненно, милая женщина. Она на несколько лет старше его, но ему всегда нравились женщины постарше, никто из этих взбалмошных юных девиц его не привлекал: слишком много умничают и только и думают, как бы поскорей выскочить замуж.

Стоя на крыльце хирургического отделения, он оглядел двор. Дождь лил как из ведра, однако, если не принимать во внимание сильный ветер с гор, снаружи было не так шумно, как под крышей из гофрированного железа, – капли мягко барабанили по асфальту, от которого исходил влажный жар и приторный запах мокрого теплого гудрона. Мистер Глоссоп уже собирался спуститься по ступенькам и выйти из-под прикрытия двери, когда возле второй военной палаты в темноте мелькнуло белое пятно. Радуясь, что погасил свет в приемной, он вгляделся вперед. Ночью и под дождем было трудно судить, но ему показалось, что он различил крупную фигуру в белой униформе и с развевающейся вуалью, торопливо шагающую к кабинету главной сестры. Она остановилась у двери, подождала несколько секунд, а затем поспешила скрыться с дождя в первой военной палате. Ну и хорошо – он не имел ничего против того, чтобы объяснить свое беспокойство главной сестре, но ему вовсе не хотелось убеждать эту старую ведьму Камфот, что она здесь не единственная, кто серьезно относится к своей работе. Сделав несколько шагов во двор, он увидел, что на крыльце третьей гражданской палаты вспыхнул свет, и тут же нырнул в дверной проем хирургии. Осторожно выглянув наружу, он вновь увидел фигуру – предположительно, викария, судя по темной одежде. Тот тоже направлялся к кабинету главной сестры. Короткая вспышка света – и он исчез внутри. Значит, главная определенно на месте. Возможно, она выйдет вместе с викарием, подумал мистер Глоссоп: нужно исполнить все формальности, если старик умер. Вскоре после этого он заметил силуэт еще одного человека, появившегося возле двери кабинета, а затем, после короткой паузы, зашагавшего прочь. Наверное, это тот туповатый ночной санитар – главная сестра поступила мудро, не открыв ему дверь. Глоссоп нахмурился: ему оставалось либо вернуться в приемную, либо подождать еще немного на ступеньках в надежде, что ситуация прояснится. Он сосредоточенно задумался об интересующей его женщине. Главная сестра – человек занятой, она не станет долго сидеть в кабинете с викарием, у нее много дел. Затем он заметил еще одну фигуру, вышедшую во двор из палаты, – без сомнения, молодого врача.

Все эти хождения туда-сюда под дождем наверняка означают, что старик приказал долго жить, рассудил мистер Глоссоп, шмыгнув своим картофелеобразным носом, с которого стекали крупные капли. Он позволил себе мимолетную улыбку, когда из двери главной сестры вновь упал свет и вышел викарий – ну точно, они с главной сестрой идут разбираться с телом старика. В этот момент раздался оглушительный раскат грома, прямо над больницей сверкнула молния, и Джонти Глоссоп, который ни единой живой душе и даже самому себе не признался бы, что страх перед грозой – это одна из причин, по которой ему не нравится спать одному в приемной, кинулся обратно в хирургический блок, зажал уши руками и крепко зажмурился. Он открыл глаза лишь после того, как раздался еще один продолжительный раскат грома и полыхнула очередная молния – яркий свет пробился даже сквозь сомкнутые веки.

Когда он вновь оглядел двор, там больше никого не было. Главная сестра, видимо, вернулась в третью гражданскую палату с викарием и доктором, оформлять документы на старика – у смерти свой регламент. Хорошо, это даст ему время устроиться перед сейфом, возможно, даже притвориться опоссумом и сделать вид, что спит, когда главная сестра вернется. Не отправит же она его под дождем в ту ужасную приемную, если услышит, как он храпит!

Так низко опустив голову, что капли дождя стекали по сальным кудрям на его морщинистый лоб, мистер Глоссоп пересек темный двор. Подойдя к офису главной сестры, он вежливо постучал в дверь. Возможно, они передумали выходить под ливень, когда он зажмурился. Ему не хотелось показаться невоспитанным. Он постучал еще раз и, убедившись, что в кабинете никого нет, дернул за ручку. К его безмерной радости, дверь открылась. Мистер Глоссоп смешно встряхнул плечами – со своим огромным животом и длинными кудрями он чрезвычайно напоминал мокрого бульдога, который зачем-то обзавелся прической пуделя, – затем втащил громоздкую раскладушку и свое грузное тело внутрь и закрыл за собой дверь. Он улыбался, разговаривая сам с собой, как привык делать во время долгих поездок по равнинам в перерывах между выдачей жалованья:

– Ну что, Джонти Глоссоп, пора приступать к делу. Устанавливай эту раскладушку и постарайся произвести на хозяйку впечатление Спящей Красавицы к ее возвращению. Когда она покончит с бумагами старика и отделается от викария и этого тупого как пробка санитара, не говоря уж о промокшем докторишке-помми, – возможно, она даже разбудит тебя поцелуем в щеку от радости, что в ее кабинете завелся хоть кто-то с толикой здравого смысла.

Глоссоп все еще возился с раскладушкой, когда сквозь шум дождя услышал женский голос. Он застыл как вкопанный, испугавшись, что это вернулась главная сестра, а он не успел залечь в постель. Хотя голос звучал по-другому: тоньше, моложе и определенно более взволнованно, чем можно ожидать от этой царственной особы. Глоссоп не назвал бы себя любителем подслушивать, но признанным фактом было то, что общество дам он предпочитал компании своих собратьев-мужчин. Это являлось одной из причин, по которым он с удовольствием взялся за развоз заработной платы, добровольно став кассиром на колесах, когда молодые, спортивные парни, более подходящие для такой работы, ушли на фронт. Похоже, правительство, которое объявило его негодным к действительной службе, ничуть не возражало против того, чтобы он стал мишенью для грабителей с большой дороги. Коллеги по бухгалтерии считали его одновременно и храбрым, и слегка сумасшедшим, раз он отказался от уютной работы с девяти до пяти и персонального письменного стола, но никто из них не предполагал, что он доставляет деньги сразу в четыре больницы, три школы и на два секретных военных завода. Во всех этих учреждениях, кроме одного, имелась либо молодая дама, хорошо разбирающаяся в цифрах – будто это самое интересное в женщине, – либо пожилая, охотно слушающая его дорожные истории. Когда кто-нибудь из них предлагал Глоссопу чашечку чая после долгой дороги, он не отказывался и от свежей булочки и приятной беседы в придачу, прежде чем вновь отправиться в путь в одиночестве.

Несмотря на желание поскорей прилечь, Глоссоп не удержался и наклонился ближе к тонкой дощатой стене, вслушиваясь в женский голос. Из-за ветра и дождя точный смысл слов ускользал, но молодая дама явно была расстроена и перешла на повышенный тон. Глоссоп напрягся, желая понять, что именно она говорит и кому, однако поднявшийся в центре двора вихрь закружился над офисом с такой силой, что он не мог разобрать – доносятся голоса из транспортного отдела или регистратуры, мимо которой он шел сюда. Он уловил отрывистые окончания фраз, которые звучали так, будто эта девушка одна из тех, которые побывали в Лондоне или Париже и, вернувшись домой в Новую Зеландию, решили: все должны знать, что она путешественница, а не просто очередная деревенская девчонка, ищущая счастья с милым на участке в четверть акра, и ничего более. С такими девушками Глоссоп предпочитал не иметь никаких дел. Закрепляя последнюю ножку раскладушки, он кивал сам себе – пусть ему иногда становится одиноко, но у одиночества есть свои плюсы.

То ли от осознания этих плюсов, то ли из-за того, что час стоял уже поздний – больше одиннадцати, а мистер Глоссоп привык рано вставать и рано ложиться даже летними вечерами, его толстые пальцы проявили неожиданную ловкость. Щелк-щелк – и вот раскладушка уже стоит собранная.

Наконец-то он сможет улечься на старый брезент – сырость его больше не волновала. Мистер Глоссоп с удовольствием отдался в объятия силы тяжести, ткань под ним натянулась, задрожала, но выдержала. Спорящие голоса стихли, даже дождь, казалось, слегка унялся – а возможно, Глоссоп так привык к его шуму, что больше не замечал. Он почувствовал, что расслабился впервые после того проклятого прокола колеса сегодня днем.

Он понимал, что может вызвать гнев хозяйки, когда та вернется, но надеялся, что она и викарий провозятся там еще какое-то время. Он прекрасно сможет выспаться и здесь, расположившись между дверью и сейфом. Все, что ему нужно, – сорок раз моргнуть. Так же просто, как дождь.

Глоссоп усмехнулся этой абсурдной поговорке – учитывая погоду и жестяное ведро, в которое менее чем в двух футах от его носа падали тяжелые капли. Он протянул руку к сейфу и попробовал пошатнуть, чтобы убедиться – это и есть тот надежный страж, который так необходим в данный момент. К его замешательству, сейф слегка подался под рукой. Он вновь поднял и опустил руку, и сейф вновь качнулся. Мистер Глоссоп открыл глаза. Раскладушка заскрипела, когда он приподнялся на локтях и уставился на сейф. На этот раз мистер Глоссоп ударил мясистой ладонью по боковой стороне тяжелого железного ящика. Словно подтверждая его худшие опасения, раздался тихий щелчок. Дверца сейфа распахнулась.

Там было пусто. Несомненно и ужасающе пусто.

Глоссопа бросило одновременно и в жар, и в холод. Он издал сдавленный хрип, переходящий в горловой рев, скатился с койки и на коленях пополз к выходу. Сорвав дверь с петель, он заорал на весь двор, сквозь дождь и ветер:

– Воры!! Грабеж! Сейф! Воры! Караул! Воры! Не-е-ет!

В первой и второй военных палатах загорелся свет. Гражданским потребовалось немного больше времени. Дверь в транспортный отдел распахнулась, и оттуда выскочила Сара Уорн, за которой сразу же выбежал доктор Хьюз. С другой стороны от офиса главной медсестры открылась дверь регистратуры, и на порог выбежала Розамунда Фаркуарсон, тщательно оберегая от дождя новое платье и красивую прическу и зорко следя, не видит ли кто, как из-за ее спины крадучись выбежал Морис Сандерс, торопясь в палату. Его товарищи высыпали наружу и ошеломленно смотрели на дородного краснолицего мужчину, стоящего на коленях возле двери в кабинет главной сестры и орущего что-то о разбойниках с большой дороги.