Читать книгу: «Она – моё табу», страница 2

Глава 2

Впервые кому-то удаётся довести меня до точки кипения

Спасибо Макееву, что отдирает от меня умалишённую раньше, чем моё лицо терпит необратимые изменения. Он хватает её поперёк тела и удерживает в воздухе, пока фурия машет ногами и руками, визжит, матерится и старается вцепиться Пахе хоть куда-то.

– Блядь, Царёва, ты чего творишь? Совсем пизданулась в своей Америке? Остынь, мать твою. – рычит, отворачивая её от меня.

Потерянно прикладываю ладонь к окровавленной щеке, скрежеща зубами. Вгрызаюсь в губы, чтобы не наговорить придурошной лишнего. Если она так отреагировала на объективную критику, то что с ней будет, если сейчас выскажу всё, что о ней думаю?

– Пошёл ты! Все! Уроды! Отпусти меня!

Лупит ногами по колену. Паха с матами сгибается, буквально уронив девчонку на землю. Та плюхается на задницу, подрывается на ноги, бросает на нас презрительно-взбешённый взгляд и улепётывает в дом ещё быстрее, чем примчалась сюда. В дом, в который, блядь, предстоит войти нам!

– Это чё, блядь, за неадекватное недоразумение было? – хриплю, стирая капли плазмы, ползущие к подбородку.

Сослуживец переводит на меня виноватый взгляд и вытягивает из машины пачку влажных салфеток. Благодарю кивком головы и прикладываю к царапинам.

– А это, Дикий, была Кристина Царёва. Дочь командующего Дальневосточного военного округа, по совместительству являющегося нашим прямым начальником.

– Так ебанутость у них семейное? – высекаю зло, припоминая генерала Владимира Олеговича Царёва. Тот такой же высокомерный и зажратый. – И какого хуя эта фурия делает у тебя дома?

Макеев скалит зубы и сквозь них шипит:

– Эта фурия – моя подруга детства. Мы с пелёнок вместе росли. Она едва ли не всё детство проводила в нашем доме. Крестик, конечно, всегда с прибабахом была, но, клянусь, первый раз вижу её такой. Не знаю, что с ней стало в Америкосии, но раньше она как бешеная на людей не кидалась. Огрызалась, конечно, но такое… Прости за неё. Пойдём в дом. – машет рукой в направлении особняка, призывая следовать за ним. – Умоешься и обработаешь раны, а я пока найду Кристину и выясню, что за хуйня только что произошла.

Следом за Макеевым вхожу в огромный, светлый и просторный холл, который сам по себе по размеру как весь первый этаж нашего дома. Мысленно присвистываю, но долго на этом не зацикливаюсь.

– У вас тут сразу армия живёт? – подшучиваю, только чтобы самому отвлечься и не ожидать внезапной атаки мегеры из-за угла.

Пахан усмехается, кивая горничной на ходу.

– В основном. – бурчит негромко. – Семейный подряд. Мама – глава благотворительного комитета, так что все сборы и вечеринки проходят здесь. Обычно народу столько набивается, что не протолкнёшься. Я не особо часто сюда приезжаю. У меня хата в городе, там и тусуюсь, а к предкам только набегами заскакиваю.

Киваю скорее сам себе. На его городской квартире уже ни раз бывал. Правда, на жильё она не особо смахивает, скорее на закрытый клуб "для избранных". В очередной раз задумываюсь над тем, что у нас может быть общего. Мне много не надо в жизни. Закончить институт, начать работать в архитектурном бюро папы, обзавестись своим жильём, жениться, родить ребёнка и тихо-мирно жить без приключений. Никогда на них не тянуло, а после встречи с ненормальной и вовсе понял, что мне по жизни рядом нужна какая-нибудь серая мышка.

Но имеется и ещё одна проблема. Как показал опыт с Алиной – и мышки могут оказаться совсем на такими, какими ты их считаешь. Вот и хрен его знает, как найти такую, чтобы один раз и на всю жизнь. Суждено ли сбыться моим далеко идущим планам, только Богу известно, а пока остаётся принимать все удары судьбы. Ну или неадекватной фурии.

– Ангелина. – перехватывает девушку в форме горничной друг. Она останавливается и складывает руки перед собой, опустив вниз глаза и ярко краснея. Хмыкаю весело, понимая, почему она так себя ведёт. Макеев ни одной юбки не упускает. – Это мой сослуживец и друг – Андрей. Помоги ему обработать раны, а потом найди Кристину и приведи в бильярдную. У меня к ней серьёзный разговор.

– Конечно, Павел Владимирович. Всё сделаю.

Шагает ко мне, но я нетерпеливо отмахиваюсь.

– С парой царапин и сам справлюсь. Только дай аптечку.

– Когда закончишь, приходи в гостиную.

Опускаю голову в согласии и следую за девушкой. Она заводит меня в отделанную мрамором и позолотой ванную и вынимает с полки ватные диски, перекись и мазь. Расставляет всё это на пьедестале возле раковины и выходит.

– Когда закончите, я вас проведу. Буду за дверью.

– Хорошо.

Поморщившись, смотрю в зеркало, отдираю прилипшую к крови салфетку. Изучаю царапины, гневно вздыхая. Не такие уж и глубокие, но блядь… Что с этой девчонкой не так? Сама выставила на обозрение задницу, а когда получила замечание, в неё как демон вселился. Ладно, признаю, и сам не лучше. Но стояк, мать вашу, не повод получать по морде от не пойми кого.

– Царёва… – проговариваю медленно своему отражению.

Она именно тот тип девушек, который меня всегда отталкивал. Наглая, самовлюблённая, купающаяся в роскоши, обожании и зависти. Думающая, что если родилась с золотой ложкой в заднице, то ей всё можно. Я тоже далеко не из бедной семьи, но никогда не старался принизить тех, кому в жизни повезло меньше. Родители с детства вбивали мне это в голову, а я, в свою очередь, позаботился, чтобы младшие братья тоже выучили этот урок. Жизнь может швырнуть тебя с вершины в самый низ, и тогда те, кого ты не считал достойным себя, окажутся выше. Если же ты относишься к другим по-человечески, то в самый ответственный момент они не подтолкнут тебя в яму, а подадут руку и помогут из неё выбраться. Такой мой жизненный девиз: относись к людям так, как ты хочешь, чтобы они относились к тебе.

Макеев изначально был таким же, как и Фурия, но со временем переменил позицию. Человека нельзя изменить в корне, но иногда он и сам понимает, что такие перемены необходимы.

Ещё раз прохожусь смоченным перекисью ватным диском по следам когтей гарпии и шиплю. От одного вида на отметины хочется уложить стерву к себе на колено и отхлестать по сочной заднице прямо в оранжевых трусах. А ещё лучше без них. Смотреть, как розовеет оливковая кожа. Лупить, пока не перестанет сопротивляться и не начнёт молить о прощении. А потом… Потом…

– Блядь! – хриплю, мотнув башкой в попытке изгнать из неё похотливые мысли и картины, рисуемые голодным воображением.

Я не должен думать о том, чтобы после порки уткнуть её лицом в подушку, вынудить поднять задницу и войти в неё сзади. Так же и допускать мысль, как сожму в пальцах дерзкие соски Фурии. Как буду кусать её за шею, вынуждая стонать.

Мать вашу, что за херня со мной происходит?! Это не я! За двадцать лет у меня ни разу не возникало желания целенаправленно причинить кому-то боль. И о жёстком сексе я тоже не думал до тех пор, пока не увидел сексапильную мелкую стерву.

Наверное, стоит всё же отбросить принципы и согласиться на предложение Макеева снять проститутку. Не так уж это и противоестественно: платить за секс.

Но, сука, проблема в том, что даже думать о таком мерзко. А вот о том, чтобы отыметь зазнайку – наоборот. Не идёт из головы образ торчащих из-под топа вершинок и впадинки на спине, уходящей под шорты. Какая она без тряпок? Ореолы сосков будут розовые или же более тёмные, в тон оливковой коже?

– Мать… Зачем я вообще это представляю? – сиплю в воду, набрав её в ладони и опустив в них лицо. – Надо переключиться. Я сейчас выйду отсюда тем человеком, которым был до встречи с Царёвой. Даже если снова пересечёмся, сделаю вид, что ничего не было. Её для меня нет. Всё.

Дав себе инструктаж, забиваю лёгкие влажным кислородом, смываю последнюю кровь и выхожу из ванной. Ангелина, как и обещала, стоит за дверью. Без слов, словно призрак, ведёт по коридорам в гостиную, где за столом сидит уважаемая чета Макеевых, Паха и, мать её, Фурия. Она-то первая меня и замечает. Растянув ядовитые губы в довольной, но откровенно угрожающей улыбке, проводит вилкой вдоль горла с посылом: тебе пиздец. То же и сощуренными глазами транслирует. Делаю вид, что не замечаю надменной гарпии. Чеканной походкой, вошедшей в привычку, вхожу в комнату, намеренно громко шагая. Паша подскакивает из-за стола и подходит ко мне. То же самое и его родители делают.

– Андрей. – коротко представляет предкам. – Мама – Елизавета Игоревна, и папа – Владимир Алексеевич. Крис ты уже знаешь. – недвусмысленно указывает глазами на разодранную кожу.

Создаю подобие улыбки и киваю ненормальной. Она корчит злобную гримасу, но я расчётливо игнорирую её присутствие. Пожимаю протянутую руку мужчины.

– Рад знакомству.

– Взаимно, Андрей. – улыбается он. – Рад, что хоть тебя этот дармоед слушает. – хлопает скривившегося сына по плечу.

Отпускаю его кисть и легко пожимаю тонкие аристократические пальцы его супруги.

– Рада, наконец, личному знакомству. Паша часто о тебе говорит.

– Не преувеличивай, мам. – вздымает голову к небу друг, глазами моля всех богов остановить её.

– Она не преувеличивает. Надеюсь, что после армии вы останетесь друзьями, а не потеряетесь, как многие до вас. Самая крепкая дружба зарождается в самые сложное времена. – весомо заверяет глава семейства. – Хоть один нормальный человек в окружении этого балбеса уже дорогого стоит.

Я максимально сдержанно улыбаюсь, чтобы не заржать от обречённого вида товарища, пока отец откровенно над ним стебётся. Вот только перехожу на новый этап дебилизма, зачем-то взглянув на мегеру. Она переоделась, но скромнее выглядеть не стала. Бледно-зелёное платье, если так можно назвать клок ткани, начинающийся чуть выше сосков и заканчивающийся, уверен, сразу за ягодицами, светится как паутина. Лифчик, можно было и не надеяться, так и не занял подобающее ему место. Только более плотная ткань в районе лифа и не даёт рассмотреть её тело во всех подробностях. Тяжело сглатываю, стараясь незаметно её изучить, но снова палюсь с потрохами. Она хватает из соусника ложку и ведёт языком по всей длине. Дойдя до края, засовывает её в рот и принимается с причмокиванием посасывать. Через силу отрываюсь от маковых губ, но тут же врезаюсь взглядом в янтарные, переполненные огненным злорадством глаза.

Су-у-ка…

Переключаю внимание на разговор Макеевых, но в ушах раздаётся такой громоподобный рёв заражённой похотью крови, что мне приходится до крови прикусить язык, отвлекаясь на боль. Сдавливаю пальцы, пока не чувствую, как в них расходится хрустом каждая кость.

С трудом, но мне всё же удаётся втянуться в тему и даже поддержать вежливую беседу, пока прислуга расставляет на столе тарелки с парящим супом. Запах пряных трав заполняет не только помещение, но и лёгкие. Теперь слюна собирается уже совсем по другой причине.

– Прошу за стол. – приглашает Елизавета Игоревна. Делаю всё, чтобы оказаться подальше от Фурии, но получается так, что занимаю место прямо напротив неё. Утыкаюсь глазами в тарелку, избегая даже мельком смотреть на разряженную стерву. – Это куччукко. – объясняет Пахина мама. – Заверяю, что это не просто съедобно, но и вкусно.

– Не бойся. – лыбится друг, втягивая носом аромат. – Мама никогда не подаёт еду, пока не проведёт эксперименты на кухарке, а та не себе во вред. Всегда следит за мамой.

– Так, Павел, цыц. – смеётся она, стукнув сына по руке. – Не выдавай меня. Сейчас напугаешь парня.

– Мне после армейской еды ничего не страшно. – поддерживаю смехом.

За столом царит лёгкая и семейная атмосфера. Почти как дома. Не думал, что элита Владивостока окажется такой… обычной и свободной в общении. Меня расспрашивают о семье, родном доме, Карелии. С удовольствием делюсь с ними подробностями жизни в Петрозаводске. Мне удаётся полностью расслабиться и даже забыть о присутствии гарпии, пока она не напоминает о себе язвительным:

– Фуф, не город, а село какое-то. Вот в Америке…

И начинает самозабвенно трещать и петь дифирамбы чужой стране так, словно это что-то неземное. Другая планета. Пытаюсь не слушать, но так как её никто не затыкает, сделать это нереально. Закидываю в рот ложку за ложкой, чтобы хоть немного приглушить звук её голоса и постоянное выдыхание "фуф".

Интересно, в постели она так же пыхтит? Будет смешно, если в процессе она не стонет, а фыркает, как озабоченный ёжик.

Сдерживая смех, прикрываю рот ладонью, что не остаётся незамеченным вездесущей девчонкой.

– Кушай осторожнее, мальчик. – льёт ядовито. – Понимаю, что в армии вас, бедненьких, не кормят, но ты будто с голодного края. Если совсем всё плохо, то вот. – хрен знает откуда, достаёт пачку купюр, выдёргивает из неё три пятитысячные и тянет мне со стервозным выражением лица. – Купи себе покушать. Понимаю, что в глуши, так и ещё в такой большой семье сложно содержать всех. Особенно такого здоровенного лба, как ты.

Я закипаю. За долю секунды. Всего за мгновение успеваю представить сотню способов убийства: от свёрнутой шеи до "железной девы".

– Крис, мать твою, захлопнись! – рявкает Паха.

С бешенством швыряю на стол ложку. Та со звоном отскакивает от тарелки и летит на пол. Елизавета Игоревна вздрагивает. Подрываюсь на ноги и цежу:

– Я выйду. Извините.

Не взглянув ни на кого, вылетаю на веранду, а оттуда и на улицу. Гнев… Нет, не гнев – ярость мешает нормально дышать. Меня трясёт от невозможности выместить её на бесящей суке. Мне уже не отлупить её хочется, а вырвать лоснящийся ядом язык. И при этом смотреть ей в глаза. Видеть в них ужас.

– Извинись перед Андреем, Крис! – слышу жёсткий голос друга и визг, который воспринимаю как отказ мегеры.

С силой зажмуриваюсь и выбиваю из формы пачку сигарет. Руки от злости ходуном ходят, как и грудная клетка. Еле удаётся высечь из зажигалки огонь. Затягиваюсь настолько глубоко, насколько позволяет объём лёгких. Держу в них дым, пока он не прорывается наружу вместе со звериным рычанием.

Ещё никому не удавалось довести меня до состояния неконтролируемой агрессии.

Как?! Как, блядь, эта сука смогла такое сделать?! Я хочу её убить. Нет, не хочу… Убью! Если сейчас увижу, то не сдержусь.

– Только попадись на глаза, сука. – шиплю злобно, попеременно то губы кусая, то фильтр.

Не знаю, кто услышал адский призыв, но стоит произнести это, как гарпия выруливает откуда-то из-за спины. На губах всё та же презрительная усмешка. И я срываюсь. Не понимая, что вытворяю, хватаю её за горло, с размаху вжимаю в стену и рычу:

– Я тебя прикончу.

– Попробуй. – хрипит она, с вызовом глядя мне в глаза.

В её янтаре нет и капли страха, что злит ещё больше.

– Я тебе, блядь, язык вырву. – высекаю, сильнее сдавливая пальцы на тонкой шее. Ещё немного и сломаю на хуй. – Или…

Скатываю взгляд на блядские губы и, мать вашу, кусаю их.

Глава 3

Когда сталкиваются миры

Мне не страшно. Клянусь, не страшно. Ровно до того момента, пока этот обиженный псих не обрушивает свою злость на мой рот. До боли сминает мои губы своими жёсткими и терпкими, как крепкий чёрный кофе.

Бодрит быстро, но много не выпьешь.

Сейчас мне приходится глотать. Нет, не кофе – кровь, которую он мне пускает. Цепляюсь в крепкие, окаменевшие предплечья, стараясь оттолкнуть психопата, но его это не колышет от слова совсем. Вгоняю длинные ногти в кожу, ощущая, как пальцы заливает горячей влагой, но снова безрезультатно. Он с яростью кусает опять и опять. Ослабляет смертельные тиски на моём горле, но способность дышать не возвращается. Дёргаюсь вперёд, но он лишь плотнее вдавливает в стену разгорячённым набором мышц. Одна из них, та самая, с которой всё и началось, определённо оставит синяк на животе. Она твёрже скалы.

Остервенело мотаю головой, чтобы избавиться от губ, оставляющих ожоги, но ненормальный сдавливает мою голову ладонями, фиксируя на месте. Учитывая разницу в росте, выворачивает шею вверх под резким углом. В попытке хоть как-то защитить себя действую тем же способом, что и маньяк – кусаюсь. С такой силой вгрызаюсь в его губы, что прокусываю насквозь, но он не тормозит. Только усиливает хватку и… заталкивает мне в рот язык. Кости внезапно будто размякают, превращаются в желе. От отсутствия нормальной лёгочной вентиляции начинает кружиться голова, а перед сжатыми веками в белых вспышках клубится туман. Тошнота подкатывает к горлу, но изо рта вырывается только сдавленный глухой стон. Его язык такой же жёсткий и напористый, как и весь психопат. Требует, ведёт, хозяйничает. Он словно силы на сопротивление из меня высасывает. По обожжённой его руками коже расползаются полчища кусачих мурашек.

Сама не замечаю, в какой момент перестаю давить на него, чтобы оттолкнуть, и начинаются хвататься, чтобы не упасть. Ладони скользят по окровавленным рукам. По спине сползают раскалённые капли пота. Виски, лоб, шея взмокают.

Извращенец сбавляет напор только тогда, когда начинаю задыхаться. Жадно глотаю его дыхание, пытаясь хоть как-то спастись от неминуемой асфиксии¹. Рвано выдыхаю ему в рот и, чёрт пойми как до этого доходит, касаюсь его языка своим. В ту же секунду нас словно молнией прошивает. В один прыжок он отскакивает не меньше, чем на полтора метра. Судорожно дышит. Дышит. Дышит… Это всё, что у меня получается заметить. Взгляд расползается, окружающая среда плывёт и вращается. Сердце… Господи, да оно из ума выжило! Долбится и долбится, как ошалелый воробей в металлической коробке. С тем же стуком и скулящим писком старается сбежать на волю, но лишь гробит себя, тратя все силы на заранее проигранное сражение. Разобьётся ведь глупое.

Придавливаю покрытые алыми мазками ладони к тяжело поднимающейся и рывками опадающей груди, чтобы не дать сдуревшему органу прикончить нас обоих раньше, чем отомщу психу за это унижение. Он мне ответит за каждую каплю крови и за все секунды слабости! За те мысли, что рождались в голове, пока он целовал меня.

Целовал?! Что за нафиг?! Это не мог быть поцелуй! Это точно было что-то другое! Что угодно, только не мой первый поцелуй! Как такое могло произойти?! Чтобы какой-то психопат, который выбесил меня с первой секунды знакомства, украл мой первый поцелуй! Невозможно! This can't be happening²! Господи… Но именно так всё и вышло.

Прижигаю нестабильного ненавидящим взглядом, подвернув израненные губы. И что вы думаете, делает этот мудак?! Он лыбится! Вытирает тыльной стороной ладони рот, размазывая кровь, и тянет победную, мать его, улыбку! Демонстративно прижимает вторую руку к совсем нескромной выпуклости в штанах, поправляет и насмешливо выписывает:

– Это предупреждение, девочка. Если в следующий раз захочешь поиграть во взрослые игры, будь готова идти до конца.

– Fack you³! – выплёвываю озверело. – Тебе, мальчик, – специально добавляю интонациям мёда, говоря это. Сама себя убеждаю, что он всего лишь сопливый сосунок, а не мужчина, всего две минуты назад лишивший меня воли, – до взрослых игр ещё расти и расти. Там, где ты учился, я преподавала.

– Клише. – буркает, махнув рукой, мол, я его достала, и достойным противником он меня не считает.

Посмотрим ещё, кто кого.

Медленно, расслабленно и даже лениво приближается ко мне. Сжав кулаки, скрежещу зубами, ибо мне приходится задрать голову, чтобы ни на секунду не упустить зрительного контакта. Потеряю – пропаду.

Да что же он такой огромный? Чувствую себя лилипутом рядом с этой горой мышц. Сколько в нём роста? Метра два? Во мне каких-то там несчастных сто пятьдесят четыре сантиметра. Очешуеть можно! Он на две головы выше меня! И в развороте плеч четыре моих талии! Да я на его фоне вообще кажусь себе мухой рядом со слоном! Ма-аленькой такой. Незаметной. Но это вовсе не значит, что он меня раздавит! Я его до смерти мучить буду! А вот до его или своей – совсем другой вопрос. Судя по кармическому давлению, что оказывает громила, шансов на выживание у меня почти нет. Вот только этот псих не знает обо мне кое-чего важного: я не из тех, кто пасует перед трудностями. Не можешь победить силой? Выиграй с помощью интеллекта и хитрости. Победа любой ценой – моё жизненное кредо.

Ненормальный всё ближе прижимается. Всем телом касается моего. Впервые жалею, что на мне так мало одежды. Под его пытливым взглядом голой себя чувствую. С высоты своего роста псих отлично видит ямочку между грудями. Задушено сглатываю ставший поперёк горла нервный ком и растягиваю рот в обольстительной улыбке. Кончиком пальца провожу вдоль края платья, приковывая его внимание к этой части тела. Моему счастью нет предела, когда взгляд чёрных глаз следит за моими движениями. Синяя вена сбоку мощной шей начинает учащённо пульсировать. Дыхание наращивает обороты. Но вся фигня в том, что работает это в обе стороны. И мои лёгкие перестраиваются на аварийный режим работы от его близости.

Мамочки, что я делаю? Я же безвозвратно скатываюсь в безумие, играя в шахматы с голодным львом. Он же меня сожрёт! Или спалит бездонными котлами обсидиановых глаз.

Избегая выдать себя, перебрасываю кисти на рельефную грудь, обтянутую военной футболкой цвета хаки. С трудом заставляю себя не одёргивать их, ибо стоит только коснуться – жжёт.

Что же это такое?

Запрокидываю голову ещё выше, снова то ли беря его в плен визуального контакта, то ли сама попадая в его. Совсем перестаю понимать, что делаю и что происходит с ним. А со мной?

С расчётом веду языком по искусанным губам, встаю на пальчики, вжимаясь животом всё в тот же раскалённый жезл, и сиплю:

– Готовься к проигрышу, мальчик.

Он непонятно хмыкает. Приподнимает правый уголок тонких губ и склоняется ко мне. Сгребает ладонями за талию и подтягивает на себя, пока сосками не вжимаюсь в его грудину. Через силу стон боли сдерживаю от такого интимного и сексуального контакта. Низ живота принимается неприятно ныть и тянуть. Плотнее сжимаю бёдра, ненароком поёрзав по задубевшему стволу. Психопат сжимает зубы, выпуская сквозь них шипящий выдох. Я этим самым выдохом чуть не захлёбываюсь. На рецепторах застыла смесь крови и никотина. Сейчас этот вкус смешивается с таким же запахом, только более мускусным, тяжёлым, мужским. Маньяк пахнет сигаретным дымом, потом, металлом и лесом. Он пахнет так, как должен пахнуть настоящий мужчина. Никакой ванили и сладости. Никакого лоска. Ничего лишнего, кроме аромата, будоражащего мою кровь и женское начало. Инь, мать вашу, которое уж как-то очень подозрительно точно совпадает с ян. И меня это до чёртиков пугает.

Маньячело прибивается мордой вплотную к моему лицу. Коснувшись своими жёсткими губами моих, которые даже мне кажутся податливее размягчённого пластилина, выталкивает:

– Во взрослых играх может быть только один победитель. Прости, Фурия, но это не ты.

Глаза безвольно закрываются. Организм готовится к новой тестостероновой атаке. Он, damn⁴, её жаждет. Но вот фигня: ненормальный оставляет этот раунд за собой. Лизнув мои губы, неожиданно убирает руки, разворачивается и, ни разу не обернувшись, уходит. Только издевательское эхо его смеха не даёт забыть, как он меня унизил, сначала доведя до безумия, а после оставив стоять здесь одну: потерянную, возбуждённую и чертовски злую.

***

К тому времени, как мне всё же удаётся отдышаться и хоть немного успокоиться, в голове уже зреет большая часть хитроумного плана, способного свести извращугу с ума. Если он думает, что мы уже закончили, то он чертовски сильно ошибается. Мы только начали! Первый уровень самый лёгкий и незначительный. Победа в нём бессмысленная. Важно только то, кто возьмёт главный приз. Можно всё сражение отставать, а в итоге оказаться на троне.

Меня в жизни никто не оскорблял так, как этот вшивый солдатик! Кем он себя возомнил?! Кретин перекачанный! Ещё никто не остался безнаказанным за подобное. И он этой участи не избежит. Я его перетру в пыль! Сожгу! Разорву на мелкие тряпочки! Этот психованный будет на коленях у меня прощения вымаливать.

– Я – Кристина Царёва! – заявляю отражению. – Я – победитель!

Даже спустя около получаса из некоторых ран, оставленных зубами, продолжает сочиться кровь, а щёки, разукрашенные ярким румянцем, пылают.

– Это гнев. Праведный гнев! – рьяно убеждаю зеркало в своей правоте. – И вовсе это никакое не смущение! Ну, стянул этот придурок первый поцелуй, и что с того? Ни-че-го! Он и целоваться-то не умеет. Уверена, что большинство… Какое там большинство? Любой другой целуется намного лучше. А возбуждение…

Что же… С этим сложнее.

Раздражённо плескаю в лицо холодной водой уже в десятый раз. Выхожу из ванной в примыкающую к ней спальню. Роботизированной походкой направляюсь к широкой кровати. Падаю на неё спиной и упираюсь глазами в розовый потолок, раскинув руки в стороны.

Пусть это и дом Макеевых, но здесь я проводила больше времени, чем в родительском гнёздышке. У меня здесь даже своя комната есть. Папы никогда не было дома, вечно пропадал на работе или ездил в командировки, а меня отправлял к своим друзьям, чтобы ничего не натворила в его отсутствие. От меня вся прислуга вешалась, но это был единственный способ привлечь папино внимание. Со временем я привыкла к тому, что его никогда не бывает рядом, и научилась сдерживать себя, чтобы не создавать проблем.

Но даже сейчас, приехав на каникулы, узнаю, что папа вернётся только через неделю, хотя и знал, что мой самолёт прилетает сегодня утром. Домой и заходить не стала, понимая, что там меня никто не ждёт. Тётя Лиза и дядя Вова встретили как родную. Да и по Промокашке соскучилась. Всё так хорошо начиналось. В какой момент всё пошло наперекосяк? Как только увидела Пашкиного друга? Или когда под его взглядом ощутила себя обнажённой? А может, когда его обсидиановые глаза всколыхнули внутри что-то доселе незнакомое?

По привычке включила защитную реакцию. Я всегда так… Как что не по-моему – сразу в атаку. Тётя Лиза как-то сравнила меня с раненым зверёнышем. Хочет довериться, но боится, ведь делали уже больно. Тогда отрицала. Последние пару лет думаю, что, возможно, не так уж она и не права. Я росла в роскоши и внимании. Кругом всегда были люди, прислуга, друзья. Только одного не хватало – семьи. Родительской любви и заботы. Мама умерла сразу после моего рождения, а папа… С ним всё ясно без напоминаний. Да и друзья тоже… Кто-то из-за денег, другие ради связей. Разве что с Пашкой как были неразлучны с тех пор, как под стол пешком ходили, так и остались. Пусть с возрастом многое изменилось, но наша дружба нерушима. Была. До этой секунды. Макеев так на меня за своего дружка вызверился. Не помню, чтобы видела его таким раньше. Обидно до жути. Но есть в этом и свой плюс: ещё один повод ненавидеть маньячелу. Если он заберёт у меня единственного друга, то, Богом клянусь, не знать ему спокойствия на этом свете до гробовой доски. А уж я позабочусь, чтобы он сыграл в ящик раньше положенного срока.

¹Удушье

²Не может этого быть (англ.)

³Пошёл ты (англ.)

⁴Чёрт (англ.)