Читать книгу: «СВО. Я вышел из боя живым…», страница 4

– Как начинается день на передовой у обычного рядового?

– Там сна нет. Беспрестанно, и днем и ночью бомбежка. И с той стороны, и с этой. Улучаешь, конечно, минуту, чтобы вздремнуть, когда в окопе лежишь. Может и сверху прилететь, упасть на тебя. Все в руках Всевышнего.

– Убил кого-то из врагов?

– Даже не знаю, как сказать. Стрелял, конечно, прицелившись, в ту сторону. Были в руках и автомат, и гранатомет. Сам я гранатометчик. Война ведь…

Из-за вороха одежды показался еще один. Вздремнул, видать, но то ли от нашего разговора проснулся, а может, лежал, слушал. И сон солдата – часть его службы. Сладкая часть.

Зема он. Из соседнего с Гильманом района. Серьезный парень, во взгляде искры. Есть ведь такие братья, которые с первого взгляда внушают доверие, он как раз из таких. Звание у него старшина, пулеметчик. Сейчас он раненый: осколок мины попал в ногу.

– От колена и выше все ноет, придется, наверное, в Россию выйти, – говорит. – Все у меня есть, и деньги, и работа, – начал он свой рассказ. – Слава богу, две дочки, две звездочки мои бегают. В апреле начали приглашать в военкомат.

В армии Зема служил в войсках ВДВ, артиллерист. Был и командиром. Такие парни, понятно, всегда на особом учете.

– Понимаю, что я там нужен. Второй ребенок еще маленький, пять лет. Думал, не пойду. Когда начали собирать солдат в батальон Шаймуратова, загорелся. Вот уже год как здесь. Питание, условия жизни, атмосфера, окружение – во! Гумконвой здорово работает. Очень довольны.

На передней линии парень бывает часто. Сколько было штурмов, во всех участвовал.

– Что было самым сложным, тяжелым за год службы?

– Терять парней. Давеча Гильман рассказывал про Юныса из деревни Сафарово Учалинского района… – Значит, не спал, тихонько лежал, слушал нас. – Замечательный парень был, храбрый, геройский. Граната упала, обе ноги оторвало, кровь никак не остановить, на глазах… Из той же деревни Сафа агай. Удивительно умный, смышленый, даровитый. Полугодовалый маленький ребенок остался. Из Бурзяна Юлдаш, вместе сидели, обедали, а через час…

У старшины внезапно на глазах появились слезы. Самые тяжелые – это, наверное, падающие на землю слезы солдата. Падая, они превращаются в свинец, в ненависть к врагу. Вытерев рукавом лицо, Зема быстро берет себя в руки.

– Что поделаешь, война без потерь не бывает. Умом понимаешь, но душа не принимает…

Обнявшись, втроем, только для себя, фотографируемся. Дай бог еще и дома, на склоне горы Янгантау, вот так же всем вместе обняться.

Выйдя из пристройки, увидел, как Венер Файзуллин, весело смеясь, болтает с двумя молодыми бойцами. Один из них оказался двоюродным братом корреспондента газеты «Йэшлек» И. Х-ва. Привет ему передает. Второй из города Салавата. Молодой задор фонтаном брызжет из всех троих.

– Что вам нужно, ребята? Говорите, как приедем, все вышлем, – спрашивает Венер.

– Хочется быстрее вернуться и с девушками погулять, – говорит один.

– Нельзя ли там как-то вместе с гумконвоем и девушек отправить? – улыбается другой.

Два поколения, два взгляда! У пожилых – закаленная в жизненных перипетиях мудрость-терпение, а у молодых – безудержная горячность, лихачество, сумасбродство, способные одним взмахом истребить врага.

Через несколько домов приветствуем парней из шестой роты. Их дом тоже не очень высокий, но парни как-то помещаются, на пол постелили матрасы.

Во дворе растет развесистая черешня. Оказывается, у черешни дерево бывает высоким и крупным. Эта удивительная картина сразу бросается в глаза. На веревке, один конец которой привязан к черешне, а другой прикреплен к стене дома, сушится солдатское белье. Вся одежда одного цвета – серого. А на той стороне изгороди, в палисаднике у дома, тоже на веревке висят разноцветные соседские вещи: белое платье в красный цветочек, голубые брюки, синий платок. Вот такой сильный контраст. Военная и гражданская одежда, которые показывают местную обстановку. Две протянутые веревки, два мира.

У стены дома уложены в ряд бронежилеты. Они тоже, как вышедшие из боя солдаты, кажутся уставшими. Спросив разрешения, беру один из них, поднимаю, взвешиваю на руках. По сравнению с нашими эти кажутся меньше и легче.

– Мне, наверное, не подойдет, – говорю.

– А вы попробуйте надеть.

Когда снял тот, что был на мне, едва не упал. Как будто в течение многих часов таскал на себе целый мешок картошки, а потом снял его с плеч и поставил на землю. Так хорошо стало, свободно. Уф, даже мой выпирающий живот за полдня вроде стал меньше. Подуй сейчас сильный ветер, и он, кажется, унесет меня, как пушинку. Но вокруг все тихо, спокойно.

Надеваю солдатский. И в самом деле, этот зеленый броник легче и аккуратнее, хотя оба, конечно, из железа, а не из пуха и пера.

– Эти броники БР 5/6 знаете чем хороши? – спрашивает командир роты Дух.

– По сравнению с моим в этом я чувствую себя более комфортно, – отвечаю.

– Правильно, эти легче, весят примерно десять-двенадцать килограммов, очень удобны при маневрах. Мы испытывали, пули от АК выдерживают. Насквозь не вылетит, конечно, но внутрь зайдет, даже ребро может сломать. А вот от пулеметной пули не спасет. Его преимущество в том, что осколки от снарядов он как бы впитывает в себя. А в жестких железных бронежилетах, наоборот, осколок натыкается, отскакивает, рикошетит. Это опасно, так как отскочивший осколок может задеть твоего товарища рядом либо поранить тебя самого через незащищенное место… – Командир рассказывает увлеченно, со знанием дела. – А те броники, что вы носите, чем хороши? Они закрывают большую часть тела. Поэтому носите, не снимайте с себя.

Беру в руки автомат, чтобы вес его узнать, тяжесть. Согласно правилам, журналистам ни в коем случае нельзя брать в руки оружие. Не говоря уже о том, чтобы куда-то или в кого-то направить его, прицелиться. Мы все пацифисты. И тут же, увидев во мне бравого бойца, Венер включил свой телефон и подбежал ко мне.

– Какие чувства вы испытываете в этой одежде, Мунир агай?

– Чувства сложные, – отвечаю. – Война – это печаль людей, трагедия человечества. Люди сами себе нашли и беду, и наказание. Вес бронежилета, говорят, около двенадцати-восемнадцати килограммов, а в душе, в сознании – тонны печали и тоски, бездонные мысли, размышления.

На самом деле так.

Рядом с собой, куда ни пойду, чувствую прилепившегося парня, его взгляд, как будто он что-то хочет сказать мне. Хотя тут каждый земляк готов поговорить с тобой, открыться. А этот парень, не подходя ко мне, будто прилепился к моей душе.

– На вид ты совсем молодой. Сколько же тебе лет? – спрашиваю, подойдя к нему сам.

И правда, лицо его такое детское, как будто он школьник.

– Двадцать пять. Если побреюсь, совсем как ребенок.

В его улыбке – чистота, непосредственность. Такой искренний взгляд. Это не цвет, не вид, не лицо войны. Его хочется обнять, погладить по спине. Он сам будто нуждается в защите, в охране. Этот его искренний, непосредственный взгляд будет весь день сопровождать меня. И даже когда вернусь на базу, его взгляд будет стоять перед моими глазами. И в тот момент я почувствую, как соскучился по своему сыну. Возвращайся домой живым, мальчик.

В разговоре выяснилось, что его позывной Хакер. Был программистом, потому и взял такое прозвище. Сейчас живет в Уфе, а в свое время закончил в Мелеузе кадетскую гимназию. Мама вырастила его вместе с братишкой одна.

– Как объяснил, что отправляешься в зону специальной операции?

– Матери ничего не стал говорить, сказал, что на работу поехал. Узнала, когда я уже был здесь. Плакала, конечно. «Ты уже вырос, сынок, сам решаешь свою судьбу», – так она сказала.

– А отец?

– Я его с трех лет не видел. Даже не помню.

– От кого защищать Отечество приехал?

– От НАТО. Пусть вон у себя тусуются. Нечего здесь ходить.

– Невеста-то есть?

Из глаз посыпался сноп лучей. Сладкие мысли и мечты, конечно же, радостного человека окрыляют. Не успел Хакер включить телефон, как на его экране тут же появилась фотография улыбающейся девушки.

– Моя любимая, невеста. Обручальные кольца уже купили. Она из Кугарчинского района, из деревни Н. Дождется ли меня? – И в тот же миг на лице его появилась печаль. Эх, милый мой…

– Дождется, конечно, почему так говоришь?

– Уж больно милая, красивая, – посмотрел он на меня своим искренним взглядом.

– Дождется, дождется, любящие умеют ждать, – похлопываю его по плечу, стараясь ободрить, обнадежить, успокоить.

Сейчас думаю, что, может, оттого и прилепился ко мне, что очень хотелось почувствовать отцовское тепло Хакеру. Его чистое, искренне лицо я и сейчас еще вспоминаю. Оно добавляет моей душе какую-то торжественную праздничность.

Солдатам велят собраться в одном месте. Они выстроились в ряд под той самой черешней. Шаман вышел вперед.

– Все мы хорошо знаем Кипиша. Получив тяжелое ранение, лежал в госпитале. Сегодня он проходит реабилитацию в родном городе Октябрьском. За проявленную храбрость и героизм на передовой линии он награждается медалью «За отвагу».

– Ура! Ура! Ура! – Громкая троекратная здравица раздается на всю улицу.

– Эта медаль отправится к нему на родину. Директор информационного центра в Октябрьском Рустам Камалетдинов обещал принародно, в торжественной обстановке вручить ее нашему герою.

Рустам берет медаль и отдает честь:

– Служим России! Непременно вручим и привет от вас передам! – Как всегда, он говорит по-военному коротко и четко.

Вперед вышел Дух:

– Кипиша все уважают, желают, чтобы он скорее поправился. Очень сильный парень, всегда спешит на помощь. Мы его ждем.

Услышать эти слова нам тоже было радостно и приятно.

Кипиш. Не тот ли это раненый повар, о котором говорил Певец? Спросил об этом.

– У нас их двое с таким позывным, – ответил Шаман. – Тот парень, повар, еще молодой, из Татышлов. А тот, что удостоен медали, пожилой, жизнь повидал. Оба геройские, храбрые парни.

Мы обнимаемся с ребятами на прощание. Боец с позывным Сарва крепко пожимает мне руку.

– Приезжайте еще, с вами как будто в родных краях побывал, – говорит.

Рассказал, что я нуримановский зять, перед отъездом только съездил туда, картошку окучил, отчего он еще крепче обнял меня. Через три дня вместе с нами, в нашей машине он поедет домой, в Башкортостан, но пока об этом не знает. Как и мы.

Дошли до очередного дома, где находятся раненые бойцы. Здесь пятая рота. Открыв калитку, сразу же на краю тропинки замечаем лежащее под маскировочными сетями оружие. Рыжеволосый солдат поздоровался с нами объятиями, поднял масксеть и взял в руки один из стволов. (К сожалению, не записал его позывной.) Эдуард принялся снимать с разных позиций, и лежа, и стоя.

Как я понял, лежащее здесь очень ценное оружие (ценное и для настоящей истории, и для сражений) было трофейным.

– Вот это похожая на нашу «Муху» одноразового использования РПГ – реактивная противотанковая граната. Made in НАТО. Ни разу еще не использованная. Даже крышка не открыта. Наши захватили. Теперь, надеюсь, понимаете, против кого мы воюем.

Боец очень живой, юркий, шустрый. Берет вражеское оружие, ставит на плечо и даже прицеливается в сторону. В каждой его позе проглядывает озорство. На любой взятый в руки ствол он смотрит как на игрушку.

– А это вообще музейный экспонат – ДШК, образец крупнокалиберного пулемета. Двенадцать и семь десятых калибра. Какого года выпуска, думаете? Двухтысячных или девяностых? Кто даст больше, то есть старше? Гагарин еще в космос не полетел.

– Значит, шестидесятый год, – говорим.

– Еще старше. Посмотрите вот на этот штамп. Да, да, не упадите – сорок второго года выпуска. Работает так, как будто вчера маслом смазали. Правду говорю.

Не веря своим глазам, мы удивленно поглаживаем штамп.

– А вот это, – открывает еще одно оружие, не беря его в руки, да и невозможно поднять его, очень тяжелое, – вообще «дедушка». ЗРК, прицел от зенитной семидесятишестимиллиметровой пушки. Применялся для сбивания летящих самолетов. В советских фильмах вы их видели. Выпущен перед началом Великой Отечественной войны. Если не верите, посмотрите, тридцать восьмой год. В рабочем состоянии.

Почувствовав себя экскурсантами в музее, мы проходим дальше во двор. Ребят здесь, кажется, еще больше. Многие с ранениями. Например, Француз, когда шел в атаку с группой, попал под бомбежку, получил контузию. Потерял сознание, толком не помнит даже, как его вынесли с поля боя.

– Сейчас, – говорит, – лечусь, уже пошел на поправку.

А по словам Латыша, его подняло и отбросило в сторону взрывной волной. Говорит, что ему предстоит операция на ключицу.

– Денег приехал заработать? – спрашиваю.

– Я в ритуальной службе работал. Многих людей похоронил в Туймазах. Лучше меня никто не знает ценность жизни, тяжесть смерти. Самое трудное – потеря близкого. Много раз видел, как люди рыдают, плачут безутешно. Понимаю их горе и страдание. Когда начал приходить «груз 200», не выдержал, отправился в зону спецоперации. Искренне, от всей души говорю, приехал только потому, что был уверен: здесь моя помощь товарищам понадобится.

Кого только здесь нет, но только здесь он не гробовщик, не копатель могил, а наоборот, тот, кто взял в руки оружие и намерен дать под зад тем, кто пришел копать могилу его стране.

Один парень из Стерлитамака обратился ко мне с просьбой помочь – его сын страдает от аллергии, летом она особенно обостряется то ли от тополиного пуха, то ли еще от чего, а жена, говорит он, не может записаться к аллергологу. Я рассказал об этом Шаману, передал просьбу солдата. Утром следующего дня, когда выдвигались из логистического центра Красного Луча во второй батальон, я напомнил об этой проблеме помощникам Тринадцатого, а они и говорят, что еще вчера этот вопрос решен положительно. Стало быть, система работает. У бойцов не должна болеть голова по поводу мелких бытовых вопросов.

Вошли два парня из медицинского взвода. Их специально пригласил Шаман, чтобы показать работу и в этой сфере деятельности. Мы много знаем о людях этой благородной и милосердной профессии, которые вытаскивают людей из объятий смерти. В годы Великой Отечественной войны военные медики поставили на ноги 17 миллионов (!) раненых и больных.

Хирург. То, что он проворный, быстрый, озорной, видно в каждом его движении. Позывной, который ему в шутку дали друзья еще в Алкино во время подготовки к отправке сюда, сейчас становится его основной работой. Сначала из-за того, что метко стреляет, его определили в снайперы, но потом, так как рука у него легкая, записали в медицинскую роту. В этой области у него нет никакой специальности, прошел лишь курсы обучения оказания первой медицинской помощи. Как он сам говорит, за год службы он наработал такой опыт и практику, что готов поставить на ноги каждого раненого.

– Наша работа – эвакуация раненых, то есть фактически с нулевой точки, иначе говоря, в стороне от места ожесточенного боя принять раненого и доставить его до медицинского учреждения. Так положено, но так не всегда получается. В нашем деле нельзя лежать и ждать, каждая минута, каждая секунда на счету, приходится иногда и в переднюю линию заходить, в самое пекло, оттуда вытаскивать.

– Были, наверное, случаи, когда и на руках у вас умирали?

– На моих глазах умерли парни из нашего города (сам он из города С.), их тела мне самому пришлось сопровождать. Много чего повидал. – Он прикурил сигарету. – Помню, одиннадцатого сентября на двоих парней сверху упал снаряд, прямо туда, в окоп, где они лежали. Пришлось по кусочком собирать бойцов, где голова, где рука…

Я обратил внимание на одно обстоятельство: большинство тяжелых воспоминаний солдат связаны с осенью прошлого года. Выходит, не случайно частичная мобилизация была объявлена именно в то время.

– Врачей учат, инструктируют не жалеть пациентов, пусть даже стонут, не обращать на это внимания. Какие чувства вы испытываете в такие минуты? – Эдуард Кускарбеков, по обыкновению, успевает и вопрос задать, и фотоаппаратом щелкать.

– Правильно, поначалу каждый их стон, любую боль, каждое страдание пропускаешь через свое сердце, вместе с раненым стонешь, страдаешь. Боишься, что умрет. Не хочется причинять ему боль. Сейчас уже все равно, цинизм берет верх, понимаешь, что без этого будет плохо и тебе самому, и ему. Мямлить, сюсюкаться у тебя нет времени. Если не может терпеть и кричит, пусть кричит, твой долг – быстрее перевязать его рану, остановить кровь, сделать обезболивающий укол и как можно скорее вытащить его из опасного места. Теперь уже нет такого, чтобы жалеть, входить в его положение. Это наша работа. Чувства, переживания – это потом, когда вернешься, ляжешь, закроешь глаза…

– На гражданке кем работали?

– Я занимался трейдингом, инвестициями. Экономист. Зарабатывал в два-три раза больше, чем здесь. Приехал сюда для ветеранства. (Как я понял, чтобы стать ветераном, получить такой статус.) Мы с ребятами решили открыть частную военную компанию по охране здоровья, охране строительных объектов. Друзья хотели, чтобы я стал ее директором. Начал ходить, оформлять документы, а мне говорят: ты не участвовал в военных действиях, не можем открыть, не положено. Это поправить можно, сказал я и решил послужить полгода в батальоне Шаймуратова. Заключил контракт всего на полгода, да пока вот затянул, продолжаю. Как тут уедешь, бросив братьев?

В прошлом году третьего октября, когда стояли на позиции в Давыдово-Брудо, в сонную артерию Туза попал длинный осколок. Он прибежал к нам. Вместе с Кахой мы остановили кровь, успели ему помочь. Спасли и проводили. Через три месяца он снова пришел к нам. Хирурги в госпитале не смогли вытащить осколок, он большой, если потрогать руками, то внутри можно его распознать. «Благодари тех полевых хирургов, они тебя с того света вытащили», – сказали ему, высоко оценив нашу работу. «А чего ты сюда пришел?» – спрашиваем у Туза. «Вас, друзей своих, очень хотелось увидеть, останусь, соскучился, как же это так, вы – здесь, а я – там, со спокойной душой…» – говорит нам. А сам и шею-то толком не может повернуть. Говорим ему: «Это место у тебя будет очень сильно болеть, ныть, в холодное время терпеть не сможешь, кровь может испортиться». Еле уговорили, обратно домой отправили. Хоть и говорим, что война, а все равно едины душой мы здесь…

Знахарь в очках профессора напоминает. Говорит, обдумывая каждое слово. Позывной понятен. Закончил медицинское училище, в университете учился некоторое время, но не закончил, работал в другой, денежной сфере. Приехал сюда перед новым годом. Сначала записали во взвод гранатометчиков. Командир взвода «Дон», узнав, что он медик, попросил и взял его к себе. Одним словом, профессия все равно нашла его. По его словам, во взводе тринадцать человек, еще два-три человека требуются.

– Как надо держать себя медикам на поле боя? – такой был первый вопрос ему.

– Нужно быть твердым и хладнокровным. К некоторым непонятливым иногда приходится быть и довольно жестким. Как-то раз одного из парней в живот ранило. Шагать боится. Сколько ни уговариваю, не идет, пришлось стукнуть по шее. У него стресс сразу же пропал. Потом, когда уже выздоровел, очень благодарил. На передней линии часто бываем. Самое тяжелое – ночью, без фонаря, в кромешной темноте вытаскивать с поля боя «двухсотых». Если подольше пролежат, с эстетической точки зрения… сами понимаете, запах и прочее. Ничего не видно, на ощупь находим тела…

Слушая жалостливых сердцем бойцов, восхищаемся и удивляемся, вместе с ними переживаем.

– Не очерствело ли сердце, не превратилось ли в камень? – спрашиваем.

– Боль душевная и потрясение останутся навсегда. А превратиться в камень сердце может и в мирной жизни. Те, кто не горит за свою страну, кто детей своих бросает… Дома меня ждут жена и трое детей. Душа не должна очерстветь. Люблю их, скучаю по ним. Три-четыре месяца жена не говорила детям, что я здесь. Младшие маленькие совсем, восьми и шести лет, когда узнали, долго плакали, рассказала моя любимая. А старшему девятнадцать, уже понимает. Для них я дорог, поэтому не должна душа очерстветь. В сердце навечно огонь любви. И потом, спасая столько жизней, мы ведь и чувство радости испытываем, воздаяние, милость Божью получаем.

– Кого больше? Тех, кто приехал деньги зарабатывать, или патриотов?

– Те, кто думают, что только деньги все решают, очень сильно ошибаются. В жизни есть другие ценности, например, совесть, честь, семейное благополучие, чистая любовь, почитание родителей… В трудные времена именно они выходят на первый план. И все они связаны с крепостью страны, со спокойствием в мире. Остается только пожелать всем быстрее вернуться с победой.

Люди бывают разные. Встречаются среди них и трусы. Ищут разные причины, находят разные якобы хвори-болезни, они к нам иногда обращаются. Однако с большой уверенностью говорю, что настоящих мужиков, настоящих бойцов, себя не жалеющих, готовых братьев по оружию защитить, намного больше. Потому мы и сильны.

Когда уже уходили из пятой роты, один из парней узнал меня, подошел, обнял и сказал:

– Мунир Кунафин агай, вы были в нашей деревне.

Оказалось, это ученик моего одноклассника из Альшеевского района. Шатун. Обоим стало хорошо от этой встречи. Вернувшись на базу, отправил однокласснику привет, написал, что ученик его жив-здоров, настроение хорошее.

«От него самого привет раньше прилетел, ученик мой был очень рад. Вы – герои, будьте все живы и здоровы», – пришло от одноклассника ответное сообщение.

Дальше направляемся в сторону лесной полосы. Там, в укрытии, среди деревьев, расположились машины, техника. Хотя и устали уже изрядно носить тяжелые броники, каждый живой разговор, каждое общение поднимают настроение, за каждым бойцом скрывается достойная целого романа судьба, и это вызывает у писателя нескрываемый, большой интерес.

Боец. С острым взглядом, высокого роста спортсмен. Только что был за рулем, выпрыгнул из кабины своей не заглушенной машины, разговариваем под звук работающего двигателя. Вот-вот они должны тронуться.

С самого начала, со времени формирования батальона он здесь. Говорит, скоро отпуск, дома его ждут жена, дочь, мать, сестры. Из Зианчуринского района. В свое время был тяжело ранен, подлечился и снова встал в строй.

– Третьего октября ехали на «Урале», груженном продуктами. Рядом со мной – мой друг Карандаш. Только подъехали к позиции, начался обстрел. Кажется, из минометок долбили. Осколками засыпало, машине, «Уралу», сильно досталось, всю изрешетило. Мощная ударная волна выбросила меня из кабины. Я даже не понял ничего. Тогда я еще не знал, что мне здорово повезло, что это было большим счастьем для меня: получил контузию, осколки в тело вонзились. Но я был жив. А оставшийся в машине Карандаш получил смертельное ранение. Вот только что мы с другом ехали в кабине, смеясь и разговаривая… Друга своего Руслана я потерял в феврале. Не могу в это поверить. Как будто он до сих пор рядом со мной. По Колывану очень скучаю, такой открытый, искренний был…

О последнем и Певец тоже упоминал.

Слышно громкое пение птиц. Даже шум работающего двигателя не может их заглушить. Деревья, завороженные этой птичьей мелодией, замерли в молчании. Весь лес пронизан этой мелодией. Говоря словами Мустая, поют, поют на языке нежности, назло войне и смерти.

Кто-то подошел и обнял.

– Одесса, – представился. А сам спешит, все бегом, бегом.

– А почему Одесса? – успеваю спросить.

– Увидеть Одессу – заветная мечта. Пока не пожму руку Остапу Бендеру, домой не вернусь!

Мечты продлевают жизнь человеку, окрыляют его. Вместе с Бойцом они сели в машину и полетели. Дальше, вперед. Пусть удача сопутствует им в пути.

Знакомлюсь с Бураном. Он, напротив, как это обычно свойственно пожилым, не спешит, говорит с толком, с расстановкой, собираясь с мыслями. Решение принял, как только узнал, что формируется батальон имени Шаймуратова. Он водитель. Хотя работа и нелегкая, но он доволен. Разговор наш начался с укрывших машины маскировочных сетей. В дороге тоже много машин мчатся, покрытых этими сетями. Позже, побывав на других позициях, обратили внимание на то, что и для такой тяжелой техники, как БТР, БМП, эти маскировочные сети являются основной рубашкой.

– Поначалу маскировочных сетей вообще не было, а между тем в районе Херсона совсем мало лесных массивов. Измучаешься, пока найдешь место, где можно замаскировать машину. Тыкаешься носом в посадку с редкими, невысокими деревьями и в такие минуты думаешь: «Эх, если бы сейчас были маскировочные сети». Слава богу, через некоторое время стали приходить с гумконвоями. Сейчас уже хорошо, что ни говори, а закрывают, спасают. Вражеские коптеры высоко летают, если мы укрыты масксетью, то они даже не замечают нас, – улыбается боец.

– Когда едете по открытому месту, страшно, наверное?

– Говорю же, вначале было страшновато. Теперь уже привыкли. Видимо, такова природа человека, ко всему привыкает. Боеприпасы доставляем, иногда личный состав перевозим. И на бензовозе ездил. За руль самых разных машин приходится садиться. Какая свободна, если командир приказал, садишься – и вперед.

– Семья есть?

– А как же, есть, конечно. Ради них же и воюем здесь. Дома трое детей ждут. Самому младшему всего три годика.

– Отцам с троими детьми вроде не положено. Почему домой не едешь?

– Не думал пока об этом. По собственному желанию приехал. Вернусь, когда победим, на улицу праздник придет. Есть еще парень, которого в опекунство взял, ему двадцать лет уже. Отец мой восьмерых детей на ноги поставил. Если я этих моих троих не выведу в люди, стыдно будет.

– На переднюю линию выходите?

– Посмотри на мой «КамАЗ», – сказал Буран и потянулся к рулю.

Его «КамАЗ» работает на всю катушку. На дверях, на передке, бампере – повсюду дыры от пуль и осколков мин, снарядов. Помнится, раньше, когда работал на комбайне в колхозе, во время уборки урожая рисовали звезды на бункерах комбайнов, бортах машин за ударную работу, чтобы показать, кто сколько тонн зерна намолотил, сколько перевез его. Эти дыры от пуль и осколков напомнили мне те самые звездочки. Судя по их количеству, эта грузовая машина, выходит, перевезла не одну тонну зерна? Вот где они, настоящие батыры боевых полей!

Оказывается, маскировочные сети здорово помогают, реально спасают.

– Когда их не было, вражеские «сороки», летая в небе, все видели сверху и утюжили нужные точки. Теперь благодаря маскировочным сетям можно не опасаться за жизнь, – говорит Буран.

Так что знайте, наши тетушки, бабушки, девочки, сестрички, сшитые, собранные вами сети спасли жизни многих наших парней. Говорю же, здесь каждый важный, нужный объект, каждая техника покрыта зеленой шалью. Каждая работа, каждый рубль гуманитарной помощи, даже каждый «листочек» маскировочной сети – это шаг к победе, нацеленное на врага оружие. Привязанный к сети каждый «лист» может стать спасением одной жизни воина – я это очень хорошо понял. Как приеду домой, десять, сто, нет, тысячу «лепестков» свяжу.

В батальоне имени Шаймуратова мы встретились с солдатами, с их командирами, поварами, медработниками – повидали их, пообщались, узнали об их службе, житье-бытье, поделились мыслями, суждениями… И обо всем этом подробно, как есть рассказали вам, дорогие читатели.

Какой же башкир отпустит гостя, не напоив его чаем? Вот и Шаман перед отъездом решил угостить нас.

– Чем богаты, тем и рады, – сказал, пригласив за накрытый стол.

Сначала мы отказывались, чувствуя некоторое неудобство, что объедаем солдат, но нам сказали, что на войне все поровну, и нам пришлось сесть за стол. А был он достаточно богат: толсто нарезанный хлеб, так же по-мужицки нарезанные сыр и колбаса (если их положить на хлеб, сделав бутерброд, в рот еле влезет), чай, конфеты, финики. После такой солдатской еды сознание прояснилось, настроение поднялось.

Когда выехали в обратный путь, я сказал Вадуту:

– Давай и мы придумаем себе позывные.

– Давай, – довольно говорит мой друг. – Ты кем будешь?

– Мой позывной Поэт, – говорю.

– Ты и так поэт, как-то неинтересно.

– Я же из Гафурийского района, откуда первый башкирский народный поэт, потому и взял такой.

– Ну, тогда пойдет. А мой – Бык… – И рассмеялся, потрясая салон машины.

Шаману тоже стало интересно:

– Тебе больше Слон подходит, вон какие у тебя размеры.

– Бык – это мое прозвище в детстве. Историю наречения не буду рассказывать, – добавил загадочности в разговор Вадут.

Рустам всегда заботился о нашей безопасности, охранял, подсказывал, учил всем воинским тонкостям, да к тому же еще поработал в органах правопорядка, поэтому мы ему придумали позывной Генерал. Эдуард – Лев, по-башкирски Арслан по своему отчеству, для остальных особой фантазии не хватило. Только Фаниса нарекли Заря, или Тан по-татарски, Сергея – АиФ, Венера – Юлдаш. В дальнейшем, хотя и не так часто, мы обращались друг к другу этими позывными, а вот к Рустаму его позывной прилип крепко. Даже вернувшись домой, позвонив ему, спрашивали: «Как дела, Генерал?»

По дороге домой снова остановили на том самом посту. Снова, держа в руках наши паспорта, внимательно изучили наши физиономии. Спросили, не вывозим ли мы чего запрещенного. Когда узнали, что фотографировали, Эдуарду пришлось показать все снятые кадры. Ничего запрещенного, неположенного не нашли, потому что наш фотограф свое дело хорошо знает, все сделал, как инструктировали с самого начала: на кадрах не должно быть никаких изображений зданий, объектов, даже столбов, чтобы враг не узнал и не догадался, глядя на них, где были сделаны снимки, в каком месте расположились солдаты.

Один из проверяющих, единственный из всех, у кого была улыбка на губах, начинающий седеть мужчина, раздал нам книжечки под названием «Мариупольский конвой», при этом, протягивая каждому его экземпляр, растягивая слова, говорил лишь одно слово: «Писателям». Позже я и книгу эту прочитал, и об авторе ее, Булате Арсале, много информации нашел в Интернете.

– Утром что горело, снова прилет? – спросили мы.

– На бензовоз сбросили, – скупо объяснил один из бойцов со шрамом на лице.

«Что сбросили, как сбросили?» – задавать эти вопросы было излишне. Обычное явление, нет ни шума-гама, ни беготни, ни суеты, ни оханья и аханья, никакой чрезвычайной ситуации… Как будто охапка сена сгорела.

Когда мы, добираясь домой, остановились ночевать, весь день следовавшее за нами солнце тоже устало, улегшись за горизонт, покачиваясь, ушло в сон. Вскипятив, попили чаю и тоже пошли укладываться.

Я лежу и все никак не могу избавиться от впечатлений от этой поездки. Стараюсь оставить в памяти лицо каждого солдата, с которым встречался, вновь переживаю каждую рассказанную историю. Никак не могу избавиться от искреннего, чистого взгляда того парня, который прилепился тогда ко мне, ища отцовского тепла, показывая на телефоне фотографию своей красивой девушки-невесты.