Читать книгу: «Моё Сердце победит», страница 2

Когда со стороны гор опускался туман и покрывал Сараево, мы видели только верхушки самых высоких башен, минаретов и колоколен. Они словно служили небесными указателями на пути густых облаков. А в ясные вечера городские огни были похожи на звёзды в глубокой тарелке. Иногда я видела, как из аэропорта взлетают самолёты, и дрожала от одной лишь мысли, что могу оказаться в одном из них. «Этого никогда не будет…» – думала я.

Миро любил играть в парке перед нашим домом, а я смотрела за ним с дорожки, которая тянулась между проспектом и рекой Миляцкой. Если нужно было куда-то поехать – трамвайная остановка находилась всего в нескольких сотнях метров. Иногда мы всей семьёй ходили гулять по вымощенной камнем улице Башчаршия, останавливаясь у известного фонтана Себиль покормить голубей или зажечь свечу в соборе Святейшего Сердца Иисуса.

В квартире под нами жила старая мусульманка по имени Паша. У неё не было близких родственников, и мои родители относились к ней как к члену семьи. Если у бабы Паши дома что-то ломалось, отец шёл и чинил, а когда мы приглашали её к себе на ужин, мама готовила еду в соответствии с исламскими традициями.

– Самая угодная Богу еда, – говорила Паша, – та, которую ты делишь с другими.

Она очень полюбила меня и стала звать своей «маленькой блондюшей». Иногда, когда я гуляла в парке, она открывала окно и кричала:

– Блондюша моя маленькая! Не сходишь ли ты мне за хлебом?

Я никогда ей не отказывала, даже если мне приходилось прерывать игру с друзьями. Покупки для Паши давали мне возможность поговорить с ней. Вероятно, ей хотелось того же, потому что в магазин она вполне могла сходить и сама. Поскольку бабушка Ела жила далеко, Паша стала для меня второй бабушкой. Она любила говорить о Боге и восхищалась нашей католической верой.

– Держись своей веры, – наставляла она меня. – А когда будешь выходить замуж, выбирай единоверца. Так будет лучше для детей.

Я улыбалась.

– Дети? Брак? Это же ещё так не скоро!

– Да… Но настанет день, дорогая, и ты скажешь: «Ах, это было так давно!»

В Сараево было очень мало людей с такой крепкой верой, как у Паши. Коммунисты добились большого успеха в секуляризации общества. Рождество стало обычным рабочим днём, дети также буднично шли в школу. Власти обращали особое внимание на тех, кто в этот день отсутствовал на работе или учёбе.

Мы с родителями старались праздновать Рождество по всем правилам, насколько это было возможным в стенах нашей маленькой квартиры. В cочельник украшали небольшую ёлку, молились вместе и пели праздничные песни; рождественским же утром, как все остальные, шли на работу и в школу, зато вечером отправлялись на Святую Мессу, после которой дома нас ждала праздничная трапеза. На следующий день к нам приезжал дядя со своей семьёй. Несмотря на все сложности, у нас всегда было замечательное Рождество.

Когда мне было двенадцать лет, отцу предложили новую работу – обучать техников-радиологов в Ливии. Ему было очень тяжело уезжать так далеко, но платили хорошо, а он хотел обеспечить нам лучшую жизнь. Однажды я получила по почте в подарок от него кассетный магнитофон и решила, что папа разбогател. Я не знала, что в Ливии вся электроника была намного дешевле. За два года отсутствия отца у меня прибавилось ответственности за Миро, который, немного повзрослев и обретя независимость, часто пытался от меня отделаться. «Мне не нужна ещё одна мама», – говорил он.

На мне лежала обязанность по уборке квартиры, и обычно я старалась навести порядок до возвращения мамы с работы. Мне хотелось, чтобы она порадовалась чистоте и красоте нашего дома, поэтому я любила ставить для неё цветы в вазу и просила Миро сходить за ними, но, как всякий мальчишка, он стыдился покупать «девчачье». После уговоров, разозлившись, он убегал в цветочный магазин, а обратно шёл пригнувшись и прячась, чтобы никто из друзей не увидел его с букетом. В дверях я забирала у брата букет и не разрешала переступать порог до прихода мамы, чтобы он не нарушил чистоту квартиры. Конечно, Миро это не нравилось. Не считая этих мелких раздоров, наш дом всегда был полон любви.

Родители почти не говорили со мной о вере, по крайней мере словами. Вместо этого они подавали живой пример, показывая нам, детям, всю важность молитвы. Свою религиозность они не демонстрировали, но большинство соседей знало, что мы католики. Скрыть это было невозможно. Рядом с нами жила с семьёй одна девочка, Гордана. Они были православными сербами, но не практиковали веру. Как и многие другие в Сараево, родители Горданы не видели в том никакой нужды. Но Гордана, бывая у нас в гостях, наблюдала за нашей семьёй. Она видела, что мы ходим на Мессу, вместе молимся, и наш дом наполнен чем-то особенным – чем-то, что не видно глазу, но очевидно для сердца.

– Почему мы нигде не бываем? – спросила однажды Гордана маму.

– Что ты имеешь в виду? – удивилась та.

– Было бы так хорошо жить, как семья Мирьяны. Почему мы не молимся и не ходим в церковь, как они?

Поначалу эта идея не пришлась по душе родителям Горданы, но она упорствовала, и в конце концов её папа с мамой сдались. Они начали ходить в ближайшую православную церковь и собираться на семейную молитву.

В подростковом возрасте я не отличалась излишним благочестием, но верила всегда. Как все католики, я очень почитала Пречистую Деву Марию, но более близкие отношения у меня складывались с Иисусом. Я часто к Нему обращалась. В своей детской вере я смотрела на Иисуса как на старшего брата, которому могла доверить все свои страхи и тревоги – от детских ссор до сложных школьных экзаменов. Я задавала Ему вопросы о смысле жизни, а особенно один, который не выходил у меня из головы никогда: почему люди должны страдать?

Сколько себя помню, я всегда сочувствовала страдающим людям. С малых лет при виде больного или подавленного горем человека я начинала плакать, сопереживая ему от всего сердца. Я постоянно задавалась вопросом, почему милостивый Бог допускает страдания людей? Взрослые советовали мне не обращать внимания на грустные вещи, а радоваться и развлекаться, как другие дети. Но как я могла быть счастливой, когда кто-то страдает?

Весной 1981 года мне всё чаще хотелось побыть одной. Мама замечала мою обострённую чувствительность и весьма волновалась, а моё настойчивое желание провести целое лето в Меджугорье лишь усиливало её тревогу.

– У тебя есть молитвенник? – спросила я её однажды вечером.

– Молитвенник? – переспросила она. – Зачем?

– Не знаю… Просто чувствую, что мне нужно молиться.

Она заколебалась, а затем пошла в спальню и вернулась с молитвенником, подаренным им с папой на свадьбу.

– Есть только этот, – сказала она.

В Югославии молитвенники были редкостью. Печать и ввоз в страну книг религиозного содержания были запрещены, но по традиции всем молодожёнам разрешалось получить в день свадьбы молитвенник. Мои родители очень берегли свой экземпляр.

Я уединилась и начала внимательно листать эту книгу. Я чувствовала, что обретаю в ней бесценное сокровище. С каждой произнесённой молитвой моё сердце наполнялось радостью. А мама в это время лежала на кровати в другой комнате и не находила себе места от беспокойства: для неё моё странное поведение было предзнаменованием чего-то недоброго. Она всю ночь проплакала, уверенная, что со мной что-то случится. И она была права: что-то случилось.

3

Дети Мои, не бойтесь открыть Мне свои сердца.

Я с материнской любовью покажу вам, чего ожидаю от каждого из вас, от Своих апостолов. Идите со Мной.

Из послания Богородицы от 18 марта 2011 года

Не могу передать, в каком состоянии я проснулась утром 25 июня 1981 года. Несмотря на бессонную ночь и плохое самочувствие, рано утром, как и в любой другой день, я пошла вместе с кузинами собирать табак. Весна и Милена напомнили мне, что вечером мы идём в гости к тёте, и многозначительно добавили, что там будет и Марко. Я согласно кивнула, но думать мне хотелось только о женщине на горе.

В тот день в поле у меня не было возможности увидеть остальных детей – тех, кого вместе со мной позднее станут называть визионерами. Погрузившись в монотонную работу по сбору и развешиванию табака, я снова и снова перебирала в мыслях события предыдущего вечера. Неужели я правда это видела? По мере приближения часа, в который днём ранее у нас было видение, меня начало охватывать странное ощущение. Что-то звало меня вернуться к горе. Вскоре это чувство усилилось настолько, что я больше не могла не реагировать на него.

– Дядя Шимун, я чувствую, что должна снова пойти к горе. Можно?

Дядя посмотрел на меня и задумался.

– Ладно, – наконец согласился он, – но мы с тётей пойдём с тобой. Хотим видеть, что там происходит.

И мы сразу же отправились к подножью Подбрдо, где собралась добрая половина села. Новости в Бьяковичах распространялись очень быстро. В толпе я нашла Иванку, Вицку и Ивана. Три вспышки белого света заставили нас взглянуть на гору, где мы, совершенно потрясённые, увидели ту же самую женскую фигуру, что и в предыдущий день, но на этот раз она находилась чуть выше. Вместе с ещё двумя детьми, которых накануне с нами не было – шестнадцатилетней Марией и десятилетним Яковом – моим двоюродным братом, мы побежали наверх, к этой женщине.

Оставшиеся у подножья горы люди были поражены тем, как молниеносно мы взлетели по крутому склону. Мы словно парили над огромными камнями и колючими кустарниками. Некоторые попробовали бежать за нами, но догнать нас не могли. Я была совершенно неспортивным городским ребёнком, но бежала вверх без каких-либо усилий. Мне казалось, что я практически лечу и что-то меня несёт к месту, где стоит женщина. «Чтобы подняться в гору, нужно как минимум двенадцать минут, а дети забрались туда за две, – позже рассказывал мой дядя. – Когда я это осознал, я испугался».

Впервые взглянув на женщину с близкого расстояния, я поняла, что Она – не из этого мира. Все мы одновременно и непроизвольно упали на колени. Не зная, что нужно говорить или делать, мы начали читать молитвы «Отче наш», «Радуйся, Мария» и «Слава Отцу». Нас крайне удивило, что Она тоже молилась с нами и только на «Радуйся, Мария» молчала.

Стояла Она в прекрасном голубом облаке. У Неё была блестящая оливковая кожа, а цвет глаз напоминал синеву Адриатики. Длинные чёрные волосы были покрыты белой вуалью, кроме одного локона на лбу и нескольких прядей, которые виднелись из-под плата. Всё в Ней казалось неземным: от нездешнего серо-синего блеска длинного платья до силы взгляда, от которого захватывало дух. Одно только Её присутствие приносило ощущение мира и материнской любви, но я чувствовала и сильный страх, потому что не понимала, что происходит.

– Не бойтесь, дети Мои! – сказала Она на чистом хорватском языке звонким и мелодичным голосом, который не смог бы воспроизвести ни один человек. Её голос звучал как музыка.

Иванка набралась смелости и задала вопрос, который, очевидно, рвался у неё из груди:

– Как моя мама?

Богородица с нежностью взглянула на неё:

– Она со Мной.

Кто-то спросил Её, придёт ли Она на следующий день, и Она кивнула. В самую первую встречу сказано было немного. Кажется, на тот момент было важно, чтобы мы немного освоились с предстоящей нам ролью.

Я всегда была слишком застенчива. Ребёнком, когда к нам домой приходили гости, я убегала в другую комнату и закрывала за собой дверь. Если мама заставляла меня выйти, я вставала в угол и молчала до самого ухода гостей. Так же я ощущала себя и во время первого явления. Меня переполняло благоговение. Единственным моим желанием было любоваться Её красотой и пребывать в той безмерной любви, которую я ощущала, когда Она смотрела на меня.

Местные наконец забрались наверх. Никто из них не мог видеть того, что видим мы. Позже они рассказывали, что были потрясены выражениями наших лиц. Мы слышали собственные голоса во время явления, но они видели только наши беззвучно шевелящиеся губы, а слышать могли лишь наши молитвы и некоторые ответы, которые мы давали Богородице.

Потом мне было очень тяжело слушать, как присутствовавшие описывали первое явление. Я ощущала себя почти так же, как если бы чужие люди наблюдали за мной, пока я сплю. Но то, что увидели жители Бьяковичей, убедило их в сверхъестественном характере происходящего. Что же предстало перед их глазами? Шестеро детей, частично знакомых между собой, которые стояли на коленях на острых камнях и колючках с горящим взором, прикованным к чему-то невидимому. Впоследствии учёные квалифицировали наше состояние как экстаз. Лично для меня экстаз означает – пребывать на Небесах.

– Ты оставишь какой-нибудь знак, – обратилась Вицка к Деве Марии, – чтобы люди нам поверили?

Богородица только улыбнулась в ответ. Через некоторое время Вицка спросила меня, который час. Этот вопрос показался мне совершенно неуместным – я была слишком поглощена Пресвятой Марией, чтобы смотреть на наручные часы. Я надеялась, что встреча с Ней будет длиться вечно, но вскоре Богоматерь сказала:

– Идите в мире Христовом!

И, быстро поднявшись вверх, растворилась в синеве. В то же время я ощутила, что возвращаюсь в наш мир. Каким же болезненным и печальным был этот переход! Я бы хотела остаться с Богородицей навсегда.

Вытирая слёзы, я посмотрела на других визионеров. Было очевидно, что и они возвращаются в реальность с тем же трудом, что и я. Иванка была потрясена больше остальных, и на это была причина – теперь она точно знала, что её мама с Девой Марией.

Окружавшие нас люди утверждали, что явление длилось десять-пятнадцать минут, но это казалось невозможным. По нашим ощущениям, оно заняло гораздо больше времени. Я посмотрела на часы, чтобы проверить время, и остолбенела. Цифры и стрелки на циферблате развернулись. Два часа теперь находились на месте десяти часов, и так далее в зеркальном отображении, а стрелки шли в обратном направлении. Я сразу же вспомнила, как Вицка спрашивала меня, сколько времени. Всё это было необъяснимо. По пути вниз люди засыпáли нас вопросами, но мы были ещё слишком растеряны, чтобы давать подробные ответы. Мы только что пережили вместе нечто необыкновенное, связанное с Богом и Божьей Матерью, но для каждого из нас это ещё была и личная, очень важная встреча.

Отец Славко – священник, который позже стал служить в Меджугорье – однажды очень расстроился из-за того, что ему никак не удавалось собрать вместе всех шестерых визионеров. «На месте Богородицы, – говорил он, – я бы никогда вас не выбрал. Вы такие разные! И для меня это знак, что происходящее – правда».

Если бы не явления, большинство из нас никогда бы не подружились. Мои первые впечатления об остальных визионерах, скорее всего, отражали недоумение большинства: ни один из нас не отличался от других сельских детей особой набожностью, у каждого были свои достоинства и недостатки. Но несмотря на это – а может, и благодаря этому, – Богородица выбрала нас и собрала вместе.

Семнадцатилетняя Вицка Иванкович, с тёмно-русыми вьющимися волосами и не сходящей с лица улыбкой, отличалась весёлым и живым нравом. Она всегда первой брала инициативу в свои руки. Вицка – это производное от её полного имени Вида. На хорватском языке слово «видение» и её имя – однокоренные.

Ивану Драгичевичу было шестнадцать. До начала явлений мы не были знакомы. Высокого роста, черноволосый, он казался застенчивым и тихим. По-еврейски его имя звучит как Иоанн, оно часто встречается в Новом Завете и означает «Бог милостив».

Не знала я и шестнадцатилетнюю Марию Павлович – худощавую девушку с короткими тёмно-русыми волосами. Её имя, как и моё – славянские варианты исходного еврейского имени Мариам.

Самым младшим из нас был десятилетний Яков Чоло, мой двоюродный брат, однако до начала явлений мы с ним совсем не общались. Жил он со своей мамой Якой и часто смешил нас своей детской наивностью. Яков носит имя покровителя меджугорского прихода, св. Иакова.

И, конечно же, моя любимая подруга Иванка Иванкович – самая младшая из четырёх девочек. Ей было пятнадцать. Она любила опаздывать и, когда бы мы ни собирались вместе, всегда приходила последней.

Все мы были очень разными, но нас связал сверхъестественный дар видеть Богородицу. Наше восприятие этого опыта – как и наши характеры – было и остаётся различным, но все эти годы мы согласны в одном: невозможно описать словами красоту Божьей Матери и чувство, которое мы испытываем, когда смотрим на Неё.

4

Призываю вас: станьте апостолами света, излучайте любовь и милосердие. Дети Мои, ваша жизнь – всего лишь миг перед вечной жизнью.

Из послания Богородицы от 2 августа 2014 года

«Наверняка это всё дело рук блондинки из Сараево!» В первые дни явлений я стала главным объектом подозрений тогдашней милиции и часто слышала такие заявления. Меня даже обвиняли в том, что я привезла из города наркотики, хотя тогда я знала об этих веществах лишь то, что они как-то связаны с лекарствами.

Мне было больно слышать эти обвинения, но я понимала, почему подозрения пали именно на меня. В селе, где все друг друга знали, я была чужаком. Я даже говорила иначе. Язык в Югославии был один, но в Сараево, где я росла, преобладал его сербский диалект, и он заметно отличался от хорватского, распространённого в Меджугорье.

В общем и целом местное население нас поддерживало. Я считала, что по-другому и быть не может, ведь все были тому свидетелями и знают, что мы говорим с Богородицей. У меня не укладывалось в голове, что люди стоят у нас за спиной во время явления и не видят того, что видим мы. Казалось совершенно невероятным, что в моих словах можно сомневаться – я бы никогда не стала лгать о чём-то настолько святом. Как бы там ни было, меня в те дни интересовало одно – снова увидеть Её. Я жила больше на Небе, чем на земле, и меня не волновало, что говорят родители, священники, милиция. Каждый день я жила исключительно ради момента, когда приходила Она. Всё остальное казалось неважным.

Вечером 25 июня Марко со своими родителями и двумя братьями выехал из дома в Мостаре на семейную встречу, на которой должна была присутствовать и я. У него были большие планы на тот вечер. Он наконец собирался попросить меня стать его девушкой. Когда они ехали по Читлуку, их машину остановила тётя Марко – она увидела их и махнула рукой. Его отец остановился, и тётя подбежала к окну вне себя от возбуждения:

– Вы знаете, что случилось в Меджугорье?

– Нет, – ответила мама Марко, – что?

– Шестеро детей утверждают, что видят Богородицу!

Марко подался вперёд:

– Что это за дети?

Тётя перечислила визионеров, и, когда прозвучало моё имя, у Марко упало сердце.

«Вот и всё, – подумал он. – Всё кончено».

Он знал, что я никогда не вру, и поверил сразу же, но решил, что случившееся сильно меня изменит. Его мечты о нашем совместном будущем рухнули. Я же была целиком захвачена событиями предыдущего дня и была не в состоянии присутствовать на той семейной встрече. Так Марко остался наедине со своими переживаниями.

За прошедшие годы дядя Шимун, тётя Слава и двоюродные сёстры очень хорошо узнали меня и понимали, что я говорю правду. Они никогда не видели меня такой возбуждённой, испуганной и набожной. Сёстры и тётя задавали мне много вопросов о Божьей Матери и внимательно слушали, что я о Ней рассказывала. Дядя Шимун полностью меня поддерживал, стараясь в то же время не быть чересчур навязчивым. Он понимал – мне нужно побыть наедине с собой, чтобы осознать происходящее. Бабушка Ела тоже мне поверила. Она заметила и как много я молюсь, и кое-что ещё.

– У тебя лицо стало другим, – как-то сказала мне она.

– Что ты имеешь в виду, бабушка?

Она наклонилась ко мне:

– Твоё лицо как будто что-то освещает.

Для моей бабушки вера значила всё. В своё время, за много лет до описываемых событий, на её долю выпали немыслимые испытания. После начала Второй мировой войны бабушка, её муж Мате – мой дед с маминой стороны – и их пятеро детей жили в Меджугорье. Как и большинство семей в то невероятно тяжёлое время, они возделывали землю и боролись за выживание.

Я никогда не знала деда, но выросла на рассказах о нём. Моя мама и дядя Шимун безмерно любили своего отца. Он был приветлив и великодушен. Люди в селе ценили его за основательность и часто обращались за советом по важным для себя вопросам. В ту пору в Герцеговине приходилось много и тяжело трудиться, чтобы прокормить семью, но даже огромный запас прочности не помог деду в неспокойные дни, когда власть захватили коммунисты.

Молодых людей часто призывали на так называемые «добровольные рабочие акции», которые на самом деле являлись далеко не добровольными трудовыми лагерями. Когда забирали Нико, сына Елы и Мате, он взглянул на мать и сказал: «Не вернуться мне живым!»

К сожалению, страхи Нико сбылись. В один страшный день представители власти привезли бабушке его тело и сказали, что он погиб от несчастного случая. Такое горе подкосило бы любую мать, но она каким-то образом смогла подавить боль и пройти пешком пятнадцать километров до того места, где в поле работал мой дед. Она не хотела, чтобы он узнал о гибели сына от кого-то другого.

Через недолгое время после смерти Нико – дяди, которого я уже никогда не узнаю – власти предъявили моему деду ничем не обоснованное обвинение в национализме. Без предупреждения и без обоснования однажды ночью коммунисты просто пришли в дом и забрали его.

Тогда подобные ужасные вещи были в порядке вещей. В каждом селе у власти находились шпионы. Сдать государству «врага» (неважно, правдив был донос или являлся лишь чьей-то местью) значило обеспечить себе «светлое будущее» в коммунистической партии. Много ни в чём не повинных людей было убито и брошено в безымянные могилы.

Месяцы шли, а Мате не возвращался. Тогда Ела поняла, что и он тоже мёртв. Она так никогда и не узнала, где похоронен муж. Когда отца забрали, моей маме было всего девять лет. На собственном опыте испытав жестокость режима, она редко говорила о Мате, боясь провоцировать коммунистов. Даже когда мама переехала в Сараево, органы постоянно напоминали ей, что она под наблюдением как дочь своего отца. Её предупредили о возможных серьёзных проблемах, если она будет распространяться на рабочем месте о нём, о религии или о чем-то ещё столь же «неуместном».

Для меня бабушка была настоящим героем. Потеряв мужа, она осталась нищей вдовой. Пятерых детей она поднимала в крайней нужде. Этот подвиг она приписывает исключительно Божьей милости. Когда начались явления, бабушке Еле было восемьдесят лет. Её вера была испытана огнём и очищена десятилетиями молитвенной жизни. Для меня было большим утешением, что она сразу же поверила моему рассказу. Она знала, что я никогда не стала бы врать, а особенно о том, что свято.

Твёрдая вера бабушки не была чем-то исключительным. Абсолютное большинство людей в Меджугорье жили ради Бога. Ещё до начала явлений семьи каждый вечер вместе читали Розарий. Молитву обычно вёл самый старший её член. Мы тоже собирались после ужина в доме моего дяди. Бабушка очень серьёзно относилась к своей роли и после Розария начинала молиться за священников, за больных, за беременных и за всех, кто только приходил ей в голову. В детстве нам казалось, что эти молитвы никогда не кончатся.

Но благочестие не сводилось лишь к молитве Розария – жизнь в Меджугорье почти полностью строилась вокруг веры. Например, по религиозным праздникам люди никогда не работали в поле, а это многое говорит об их отношении к Богу: поле было единственным источником пропитания и выживания. Гора, возвышающаяся над селом, с большим бетонным крестом на вершине – ещё одно неизменное свидетельство их любви ко Христу. В 1933 году настоятель прихода, францисканец отец Бернардин Смолян вместе с прихожанами решил возвести крест в честь 1900-летней годовщины Распятия. Гору стали называть Крыжевац². Десять лет спустя коммунисты убили отца Бернардина и ещё целый ряд священников.

Недалеко от Меджугорья находится городок Широки-Бриег с большим монастырём и церковью в честь Вознесения Пресвятой Девы Марии. Священники и братья, которые там живут – члены францисканского ордена, начало которому положил святой Франциск Ассизский – служат в Герцеговине не одну сотню лет. Несмотря на периоды тяжёлых гонений, они никогда не оставляли здешний народ. На нашей земле повсюду можно увидеть францисканцев в длинных коричневых хабитах³. Меджугорский приход также управляется францисканцами. Местные жители с особым трепетом вспоминают о монахах, погибших в Широки-Бриеге в 1945 году.

Когда близился конец Второй мировой войны, коммунисты особенно рьяно навязывали югославскому народу атеистическую идеологию. Для них набожность населения была серьёзной проблемой. Религиозные убеждения людей того поколения были настолько тверды, что представляли ощутимую угрозу планам режима.

7 февраля 1945 года группа солдат вошла в Широки-Бриег с чётким планом – нанести удар по месту, где, как им казалось, находился источник веры. Для процветания коммунизма нужно было заставить замолчать священников. Сталин как-то сказал: «Смерть – решение всех проблем. Нет человека – нет проблемы».

В народной памяти сохранилось, как солдаты выстроили монахов в линию, а командир, злобно сверкая глазами, ожесточённо кричал им: «Бога нет! Папы нет! Церкви нет! Священники никому не нужны! Вы должны выйти из монастыря и работать, как остальные люди! Немедленно снимайте хабиты!» Отказавшись подчиниться, францисканцы стоически ждали дальнейшей участи. Один солдат якобы сорвал со стены монастыря распятие и бросил его им под ноги, закричав: «Сейчас каждый из вас должен выбрать – жизнь или смерть!»

Один за другим францисканцы падали на колени и прижимали к сердцу крест. Солдаты вывели их в поле, убили и бросили двенадцать тел в тесный погреб в монастырском дворе. Там они пролежали много лет, и лишь спустя годы были захоронены на почётном месте в церкви обители.

По рассказам, первый солдат, которому командир отдал приказ стрелять во францисканцев, отказался это сделать и был убит там же, у монастырской стены. Затем ещё один рядовой разделил его участь. Пришла очередь третьего. Тот солдат спустя годы и рассказал всю эту историю. Не видя выхода, он пошёл выполнять приказ. Увидев мирных францисканцев, погружённых в молитву, он сразу понял, почему двое его предшественников оказались не в состоянии нажать на курок. Тем не менее страх настолько сковал его разум, что он сказал себе: францисканцев всё равно убьют, а если он подчинится приказу, то хотя бы один человек останется жив.

Он убил монахов и многие десятилетия продолжал мучиться от этого. «Эта ужасная картина постоянно стоит перед глазами, – говорил он. – Поначалу я старался забыть обо всём, но все мои усилия оказались бесполезны. С тех пор не могу спать. Каждая ночь для меня – ад, из которого нет никакого выхода».

Всего в Широки-Бриеге коммунисты убили тридцать четыре францисканца и более пятисот священников во всей Боснии и Герцеговине. Но их смерть не осталась бесплодной. Расстрел монахов в Широки-Бриеге имел противоположный эффект тому, на который рассчитывали коммунисты. Происшедшие события лишь укрепили веру местного населения.

Вот в такой атмосфере я росла. «Умрёшь за Бога – будешь жить вечно, – сказала мне как-то мама. – Скажешь Богу „нет“ – умрёшь навсегда!» Тогда это заявление сбило меня с толку и вызвало раздражение, но, повзрослев, я поняла, чтό она пыталась мне сказать: никогда ничего нельзя ставить выше веры, и ничего нет в жизни важнее, чем заслужить вечную жизнь с Богом.

Я задавалась вопросом: а если и меня поставят перед таким же выбором, смогу ли я постоять за свои убеждения? Тихая обычная девочка и подумать не могла, что очень скоро ей действительно предстоит ответить на свой вопрос. После начала явлений я стала объектом преследований той же самой власти, которая убила моего дядю, деда и тридцать четыре францисканца в Широки-Бриеге.