Читать книгу: «Лебединая песнь Доброволии. Том 1», страница 5

9

21–26 декабря 1919 года

Екатеринодар – Пятигорск – Кисловодск – Батайск

Отстранённый от командования добровольцами генерал Врангель убыл на Кубань. Уязвлённое самолюбие щемило, но барон настроил себя на добросовестное выполнение нового поручения главкома. Формирование в сжатые сроки трёх конных корпусов представлялось задачей не просто сложной, а чертовски сложной, однако при правильном подходе выполнимой.

В Екатеринодаре Врангеля ждала обескураживающая новость. Оказалось, что аналогичное поручение по приказу того же Деникина уже вовсю исполняет генерал Шкуро. Он поднял сполох на Кубани и теперь колесит по станицам, собирает казачьи сходы, на которых произносит зажигательные речи, взывая к гордости и совести земляков. Шкуро сохранил популярность среди кубанцев, поэтому его деятельность, кажется, приносила определённые плоды.

В дубляже задачи барон усмотрел недоверие к себе. Ещё большую досаду вызвали закулисные манипуляции Ставки. Что мешало предупредить его о миссии Шкуро? И это не было простым канцелярским огрехом, демарш носил умышленный характер, Деникин прекрасно знал о негативном отношении Врангеля к пьянице и мародёру Шкуро. Тем не менее, главнокомандующий счёл возможным поставить на одну доску с отъявленным авантюристом генерала с безукоризненной репутацией, вчерашнего командарма.

Погружение в политическую ситуацию выявило детали прямо-таки омерзительные. В свите Шкуро обнаружились секретные агенты Ставки, некие братья Карташёвы. Объезжая станицы, они распространяли лживые слухи о том, что Врангель при помощи немцев готовит переворот с целью реставрации монархии. В инсинуациях явственно проглядывался почерк искушённого интригана Романовского.

Враждебную агитацию против барона подхватили самостийники Кубанской Рады, активизировавшиеся в связи с общим развалом.

При такой обстановке, не чувствуя должной поддержки штаба главкома, Врангель осознал непосильность возложенной на него задачи. Уклоняться от работы, впрочем, не счёл возможным. Внимательно изучив планы мобилизации и формирования кубанских и терских частей, дал необходимые инструкции командирам корпусов. По расчётам штабистов, Кубань в течение шести недель могла выставить до двадцати тысяч конницы. Перспективы на бумаге выглядели весьма обнадёживающе, но верилось в них с трудом.

На второй день стоянки в Екатеринодаре барона «осчастливил» визитом генерал Шкуро. Сбросив в коридоре вагона бурку и лохматую волчью папаху, кубанец буквально ворвался в салон. Миниатюрный, ладно скроенный, он двигался с пластичностью заправского танцора, мягкие чувяки⁷⁵ делали его походку бесшумной. На ходу подкручивая усы, гость тряхнул густой шевелюрой цвета перезревшей пшеницы. Высоколобое лицо Шкуро выглядело свежим, взор зеленоватых глаз был ясен. Последствия загульного пьянства белого партизана нивелировались молодостью и отменным здоровьем.

На левой стороне коричневой черкески Шкуро выше серебряных головок газырей красовался иностранный орден в виде золочёного креста, концы которого были раздвоены на манер ласточкиного хвоста.

После уважительного приветствия кубанец заговорил на нейтральную тему. Он избрал амплуа простачка, коим не являлся.

– Во! – коротким сильным пальцем ткнул в награду, – Его Величество английский король пожаловали. Орден Бани́ называется. А мне всё охота на первый слог вдарить. Орден Ба́ни! Так-то мне понятней. Ха-ха! Говорят, из наших, русских генералов, такой козырный орденок только у Барклая-де-Толли имелся. Ваше превосходительство, вы не в пример мне человек образованный, подскажите по старой дружбе… Взаправду мне теперь после фамилии «рыцарь-командор» полагается писать?

Врангель сухо предложил перейти к делу, объяснить, почему вместо того, чтобы идеологически подымать казачество, Шкуро начал самовольно формировать на Кубани нештатные части, назначать командиров. Гость, продолжая валять ваньку, принялся сетовать на несправедливо суровое к нему отношение барона.

– Опять не угодил Андрей Григорьич! Да я не в прете-ензи-ях! Сам знаю, что виноват! Грешен, люблю погулять и выпить. Каждому из нас палка нужна. Треснули б вы меня, ваше превосходительство, по башке, я б давно бросил дурковать. А то гляжу – командующий армией, наш Май, первый гуляет… Ну, думаю, нам, людям маленьким, сам Бог велел покуролесить…

Охваченный чувством неприязни, Врангель поспешил свернуть разговор. Короткая встреча укрепила его в мысли, что с такими вождями у создаваемой Кубанской армии будущего нет.

В тот же день барона навестил представитель Английской миссии генерал Кийз. Он не скрывал симпатий к кубанским самостийникам и произвёл впечатление человека, ловящего рыбу в мутной воде.

Вечером барон отправился в Пятигорск, где провёл переговоры с командующим войсками Северного Кавказа Эрдели и Терским атаманом Вдовенко. Генералами, помимо мер по укомплектованию терских частей, активно обсуждались наболевшие вопросы фронта и тыла.

Из череды бесед с казачьими верхами Кубани и Терека барон вынес твёрдое убеждение – казаки не верят в дееспособность генерала Деникина.

Двадцать четвёртого декабря Врангель выехал в Кисловодск. Проведённые там сутки он посвятил любимой супруге Ольге Михайловне, с которой встретил Сочельник.

По пути на фронт на станции Тихорецкая барон пообщался со своим преемником на посту командующего Кавказской армией генералом Покровским. Малочисленные войска Покровского с тяжёлыми боями отходили вдоль железной дороги Царицын – Великокняжеская.

Хмурым утром двадцать шестого декабря Врангель прибыл на станцию Батайск. Поезд главнокомандующего стоял у выходного семафора. В длинном штабном вагоне ярко светились все окна.

– Кипит работа! – пошутил генерал Шатилов, ближайший соратник барона, всегдашний его спутник.

Поглощённый сценарием предстоящей важной встречи, Врангель, не реагируя на ремарку, ускорил шаг. В дверях салона его охватило чувство, будто время остановило свой бег в ареале обитания руководства ВСЮР. Деникин и Романовский сидели на тех же местах, в тех же позах, что и шесть суток назад. Их бледные лица хранили прежние выражения – смесь трагизма и тщетно скрываемой растерянности. Генералы походили на восковые фигуры из знаменитого музея мадам Тюссо.

Таланты белогвардейских стратегов также не претерпели изменений, чего нельзя было сказать о ситуации на фронте. Если в прошлый раз планировалось встречное сражение на Новочеркасско-Ростовской позиции, звучали оптимистичные прогнозы, то ныне лихорадочно вырабатывались импровизации по спасению Ростова.

Вчера корпус Думенко вынудил донцов оставить свою столицу. Теперь логично было ожидать распространения красной конницы вдоль Дона в тыл добровольцам.

– Новочеркасск нужно во что бы то ни стало вернуть, – насупив чёрные лоскуты бровей, изрёк Деникин. – Прикажите генералу Мамантову исправить положение.

– Мамантова следует подкрепить. Ближе всех к нему – стоящие в Нахичевани корниловцы, – генштабист Романовский привычно конкретизировал мысль главкома.

– Да, но оттуда до Новочеркасска – тридцать вёрст, – усомнился Деникин, – пока они доберутся пешком, потеряем время, упустим инициативу.

– Лучшего варианта нет, – Романовский произнёс мягко, словно не констатировал факт, а предлагал альтернативу.

– Уф-фу-фу-фу, – завздыхал главнокомандующий, – что ж, распорядитесь, Иван Павлович. Велите полковнику Скоблину действовать моим именем. Мамантов строптив.

Романовский поднялся и быстро вышел. Сделав аккуратную пометку на карте, Деникин крутнул в пухлых пальцах карандаш, поднял воспалённые глаза на Врангеля с Шатиловым.

– Критическое положение, господа. Боюсь, Ростова нам не удержать. Стыдно, ведь мы добились превосходства над противником и в людях, и в технике…

Врангель отмолчался, приберегая для доклада аргументы по исправлению военной ситуации.

Массируя затёкшую от долгого сидения поясницу, в кабинет вернулся Романовский.

– Антон Иванович, – обеспокоенно обратился к Деникину, – полагаю необходимым вашему поезду перейти на станцию Тихорецкая.

– Преждевременно, – простецкое лицо главкома отвердело.

– Я настаиваю, ваше превосходительство, – тон начальника штаба стал учительски строг, благодаря чему диалог «олимпийцев» приобрёл театральность.

– Иван Павлович, ваша опека излишня. Уход моего поезда ударит по настроению войск. Вопрос исчерпан! Лучше послушаем Петра Николаевича. Вдруг он порадует нас хорошими новостями. Пожалуйста, сидя, Пётр Николаевич…

Прежде чем доложить о работе, проделанной в Екатеринодаре и Пятигорске, Врангель вручил главкому рапорт с описанием общей политической обстановки в казачьих областях.

– Рассчитывать на продолжение казаками борьбы, по моему мнению, трудно, – хорошо поставленным голосом, выразительно начал барон. – Казачья верхушка видит спасение в создании собственной власти, самостоятельной в вопросах внутренней и внешней политики. За главнокомандующим, – последовал корректный жест в сторону Деникина, – казакоманы предполагают оставить лишь оперативное руководство войсками. В этих условиях борьбу можно продолжать, опираясь исключительно на коренные русские силы. Поэтому особое значение приобретает удержание южных губерний Новороссии. Очаг борьбы надлежит перенести на запад. Главную базу срочно переместить в Одессу, куда начать переброску морем частей Добровольческого корпуса. Нам нужно достигнуть соглашение с поляками, которые, по имеющимся сведениям, скоро начнут масштабную войну с большевиками. Северо-Западная армия генерала Юденича переживает кризис, но при необходимой поддержке, в том числе офицерским кадром, коего у нас в избытке, её можно реанимировать. Таким образом, антибольшевистские силы образуют единый фронт от Балтийского моря до Чёрного, опирающийся на прочный тыл.

Пока Врангель говорил, Деникин не проронил ни слова и ни разу не взглянул на докладчика. Притворялся, будто внимательно читает рапорт, тогда как самого обуревали раздражённые мысли.

«Боже, как я устал от его прожектов… Опять эта заезженная пластинка… Одесса, Одесса! Разговор на эту тему уже был в Таганроге. Месяца не прошло! Все доводы «против» мною приводились… Как можно их игнорировать, находясь в здравом уме? Увод добровольцев повлечёт немедленное крушение всего фронта. И если корпус Кутепова с потерями ещё сможет пробиться к Новороссийскому порту, чтобы сесть там на пароходы, то на Кубани и Северном Кавказе останутся тысячи офицерских семей, военные училища, тыловые гарнизоны, больные, раненые, инвалиды, чиновники, другие сочувствующие нам элементы… Бросать людей на растерзание большевикам – преступно. На такую подлость я не пойду!»

Главком отложил документ в стопку других, продолжая молчать. Вид он имел предельно сосредоточенный, казалось, – вслушивается в уличные звуки, отмечая – ага, вот по-разбойничьи отчаянно свистнул паровоз… подняло галдёж вспугнутое вороньё… одышливо запыхтела машина, потащившая на юг состав с беженцами…

– Так вы, Пётр Николаевич, решительно отказываетесь командовать кубанцами? – Романовский задал вопрос, сути доклада не касавшийся.

Врангель отодвинулся вместе с массивным дубовым стулом, высвобождая колени длинных ног, упиравшихся в торец столешницы. Неудобная поза мешала сосредоточиться.

Его так и подмывало ответить вопросом на вопрос: «Вы меня не слушали, ваше превосходительство? Речь сейчас идёт о другом, о более важном».

Но, дабы «олимпийцы» не решили, что он виляет, барон выговорил с предельно отчётливой артикуляцией:

– Да, отказываюсь. При настоящей обстановке я не в состоянии что-либо изменить на Кубани. Ведущиеся против меня с разных сторон интриги сделали моё имя одиозным среди казачества.

После короткой паузы он заявил, что не может в столь трудные дни сидеть сложа руки и готов выполнять любую задачу в тылу.

– В частности, считаю своим долгом вновь обратить ваше внимание на необходимость укрепления района порта Новороссийск.

– Ну, нет! – выпав из прострации, Деникин бурно запротестовал. – Начав теперь же укреплять Новороссийск, мы тем самым признаем возможность поражения на Дону. Морально это недопустимо.

По возбуждённой интонации хозяина кабинета Врангель понял, что возражать бесполезно.

– Хочу спросить вас, Пётр Николаевич, – Романовский воткнул в барона немигающий льдистый взгляд, – к кому относите вы слова об интригах? Если ко мне, то не откажите подтвердить это в присутствии главнокомандующего.

На кого-то другого, более слабого духом, подобный приём, несомненно, оказал бы гипнотическое воздействие. Только не на Врангеля, обладавшего завидным самообладанием.

– Ежели бы я хотел назвать вас, то сделал бы это прямо, – сухие губы барона скривились в сардонической усмешке. – Удивлён, что вы усомнились в моём прямодушии. Я не знаю и знать не хочу, кто занимается интригами! – здесь Врангель позволил себе в допустимых пределах повысить голос. – Одно мне известно определенно – интриги против меня плетутся уже давно.

Ответной реплики от генерала Романовского не последовало.

Деникин встал и протянул барону руку, давая понять – аудиенция окончена. Из-за стола главком не вышел, для рукопожатия Врангелю нужно было сделать несколько шагов навстречу. Он ограничился тем, что церемонно откланялся. Затем направился к выходу.

– Ваше превосходительство! – окликнул его главком.

Врангель порывисто обернулся, ожидая упрёка за свою выходку.

– Я буду вести борьбу за Россию на данном театре до тех пор, пока это возможно, – отчеканил Деникин.

Спустя час, когда барон в своём вагоне, мысленно препарируя встречу с Деникиным, упрекал себя за излишнюю горячность, поезд главнокомандующего ВСЮР плавно тронулся с первого пути.

– Ненадолго хватило форсу. Я так и думал, что это спектакль, – улыбнулся Шатилов.

Ироничное настроение, утром овладевшее генералом, не отпускало его.

Врангель, напротив, всё больше мрачнел:

– Скверно, что они бросили Ростов на Кутепова. Если оборона затрещит в нескольких местах, у него не хватит ума эвакуировать город параллельно с отводом войск.

– У нас с тобой, Пётр Николаевич, нет права вмешиваться в происходящее. Наш статус – «состоящие в резерве».

– Как ни прискорбно признавать, Павлуша, но ты прав.

Беседу генералов прервал адъютант, принесший тревожные сведения с фронта.

10

26 декабря 1919 года

Нахичевань-на-Дону – станица Александровская

Ранним утром Корниловская дивизия выступила из Нахичевани. Накануне конница Думенко с налёта захватила столицу области Войска Донского. Теперь ударникам предстояло оказать содействие казакам, которые якобы вознамерились отбивать свой Новочеркасск. Боеспособность казачьих частей вызывала сомнение, поэтому командование корниловцев не видело смысла в контрударе, выглядевшем авантюрой. Но приказ на войне свят, и в назначенный час началось движение полков. Тем более, что после нескольких дней нахождения в резерве ударники считались хорошо отдохнувшими.

Офицерская рота первого полка была назначена в арьергард. Белов приказал взводным тщательно проверить у подчинённых состояние ног и обуви.

– Хоть самолично, господа, мотайте портянки гимназистам-реалистам, но чтоб ни один очкарик у меня не обезножел!

– Ваши шуточки дурно пахнут, господин капитан, – насупился Каюм.

Ему поддакнул командир третьего взвода поручик Бухтояров, саженного роста детина, стриженный под горшок.

Зато Маштакова казарменный юмор не уязвил. Судя по его реакции, он и не таких пассажей удостаивался.

Штабс-капитан к поручению отнёсся добросовестно. Тем более, что сыскался активный помощник. Пулемётчик Морозов агитировал молодёжь переобуваться в английские ботинки с обмотками.

– Обмоточка легче голенища, нога под ней дышит, а значит, и устаёт меньше. Обмотка не допускает вывихов, удары смягчает. Завтра, господа новообращённые ударники, поползёте вы по-пластунски в сапогах, начерпаете снега за оба голенища, ноги промочите, заболеете. А в обмотках вам такие напасти не грозят. Или в распутицу – увяз в грязи, дёрнул ногу посильней и сапог в чернозёме оставил. А ботинок зашнурован, он на ноге, как влитой. В холодную пору обмоточки лучше всякого компресса согревают. Полюбуйтесь, какими гостинцами нас тётушка Антанта с барского плеча одарила. Шикардо́с!

Морозов разорвал бумажную упаковку, на которой типографским способом были напечатаны две рыжие симпатичные лисички. Извлёк пару плотных рулонов горчичного цвета.

Для наглядности водрузив ногу на табурет, пулемётчик снизу-вверх стал медленно наматывать обмотку. Первый виток, самый тугой, захватил верхнюю часть ботинка. Затем шерстяная полоса забинтовала икру, последние витки её легли под коленом. Треугольный конец ленты имел два шнурка. Крепко их завязав, Морозов спрятал получившийся бантик за верхний край обмотки.

– Красота! – притопнул ногой, обутой на заморский манер. – Шикардос!

Несмотря на все старания, адепта пулемётчик обрёл единственного, и то в лице своего второго номера. Курскому добровольцу Арсению по метрике⁷⁶ было семнадцать лет, но выглядел он гораздо старше. Заклятый второгодник вымахал под потолок, его вороным усищам мог позавидовать унтер сверхсрочной службы.

Арсений с упоением впитывал армейские повадки. За неполные два месяца сросся с обмундированием. Гимнастёрка на добровольце укороченная, с «дутыми» нагрудными карманами, а галифе широченные, как бредень. Серая шинель пошита на заказ из улучшенного солдатского сукна. Низенькая кубанка чёрного каракуля закинута на маковку, предоставляя окружающим возможность полюбоваться причёской «а la coc». В кармашке одного из ремней двуплечной портупеи спрятан свисток, имелся у «курского соловья» и специальный шнурок для его подвязки. На другом ремне портупеи висел плоский электрический фонарик. Из револьверной кобуры торчала рубчатая рукоять самовзвода⁷⁷, от которой к поясу тянулся плетёный ремешок. Прежде у него ещё планшетная сумка с компасом на боку висела, но штабс-капитан Морозов приказал её снять.

– Баловство. Нацепите лучше лишний подсумок, комбатант⁷⁸.

Аляповатые корниловские шевроны у добровольца пристрочены идеально – ни морщинки. Подражая идейным ударникам, недоросль намертво вшил чёрно-красные погоны, лишив себя тем самым искуса сорвать их при угрозе пленения.

Военные франты в бою любят «подтягивать голенища», но Арсений попался не из робких. Дебютировал под огнём достойно. Правда, серьёзных переделок ему пока не досталось.

Комплект обмоток фирмы «Fox» сунул в вещмешок вольноопределяющийся Кудимов.

– Сгодятся, – пробасил, по-нижегородски окая.

Неожиданную смекалку по части обуви проявил прапорщик Кипарисов. Бывший семинарист, как всегда, соригинальничал. На брошенных складах каждый брал, что ему по душе. Кипарисову приглянулась связка лаптей. И теперь он нацепил лыковые плетёнки поверх сапог.

Упреждая вопрос взводного, вперившего недоуменный взгляд на ноги подчинённого, прапорщик защипнул в горсть бородёнку и пояснил, покашливая:

– Они…кх-кх… выполняют функцию галош.

Маштаков пожал плечами:

– Воля ваша. Не на строевой смотр выходим.

На Кипарисова глядя, ещё несколько добровольцев из новеньких натянули лапти на сапоги. Солдатская наука Морозова им показалась мудрёной, а хитроумие поповича – вполне подходящим.

Отмахать тридцать вёрст за один переход – задача не из лёгких. Ударники давно не совершали марафонов. Через Донбасс отступали с комфортом – по железной дороге, в связи с чем ротный не раз помянул эшелонную войну начала года.

– Будто время вспять повернулось. Снова зима и места те же самые!

Маштаков в Нахичевани усердно лечил ноги. Смазывал постным маслом болячки и потёртости. По вечерам согревал воду, мозоли отмачивал в тазу. Две ночи кряду посчастливилось ему спать, разувшись. Купил на толкучке носки из козьей шерсти. Грязное вонючее рваньё выбросил. Натянув тёплые длинные носочки, любовно намотал поверх их байковые портянки, тоже новёхонькие. Ноги нежились в сапогах, как в материнской утробе. Штабс-капитан блаженно пошевелил пальцами, на которых удалось остричь уродливые ногти, норовившие врасти в мясо.

Отдых – отдыхом, а избавиться от удручённого настроения корниловцы, выступая в поход, не смогли. Небольшой низовой ветер⁷⁹ казался пронизывающим. Вполне себе терпимый морозец расценивали, как скорый поворот на стужу с метелью.

Дивизия шла компактной колонной. Приказ был – не растягиваться, чтобы, когда дойдёт до дела, сжатым кулаком огреть Думенко по окаянному кумполу. Артиллерия роздана полкам. В строю каждой роты скрипели по снегу полозьями сани. Но гужевого транспорта было недостаточно для перевозки матушки-пехоты. Силы на марше экономились за счёт того, что в повозки складированы пулемёты, запас снаряженных лент и магазинов к ним.

У офицерской роты пять обывательских подвод⁸⁰, по одной на взвод плюс пара в распоряжении пулемётной команды, вооружённой станковыми «максимами».

Каждый ударник получил по полтораста патронов на винтовку. Над извилистой колонной зыбко реял седой пар, рождённый дыханием многих людей и лошадей.

Приятели Риммер с Львовым топали рядом, наперебой бранили казаков.

– Полки у них полнокровные, а драться не желают. Эскадрон будёновцев целую дивизию гонит! Курощупы!

– Драпанули снохачи из Новочеркасска, нам теперь из-за них ноги бить полдня. Потом – штурм!

– Не будет никакого штурма, – бросил через прикрытый башлыком погон Маштаков, шагавший в первой шеренге.

– Ну, ежели господин оракул предрекли, значит, точно не будет! – насмешливо парировал Риммер.

– Подпоручик, подтяните своё отделение, – Маштаков приструнил остряка. – Шесть человек, а растянулись кишкой. Или от ротного нахлобучки ждёте?!

Белова помянули, и он тут как тут. Недоверчиво присмотрелся к ногам ударников, обутым в нечто странное.

– Что за цирк лапотный?

Маштаков доложил причину неуставщины. Вопреки опасениям обошлось без разноса.

– На патент не рассчитывайте, прапорщик! – ротный выискал в строю Кипарисова. – Бутафория ваша облетит, как маков цвет.

– Господин капитан, разрешите обратиться? – пулемётчик Морозов шёл налегке, только полупустой холщовый «сидор»⁸¹ за плечами да наган на боку.

– Обращайтесь.

– Разрешите подать рапорт о моём разжаловании в рядовые?!

– С какой стати? – опешил Белов.

– Для определённости положения! По содержанию я теперь рядовой солдат, желаю стать таковым и по форме.

– Тьфу! – капитан от досады плюнул. – Опять демагогия! Ничего, скоро у вас пропадёт охота остроумничать.

Ротный знал, что говорил. С каждой верстой поход становился утомительнее. Колонна долго огибала рощу, сопровождаемая базарным граем ворон, чей покой оказался нарушенным. Меж чёрных стволов деревьев мелькала пепельная полировка замёрзшего озера. Затем слева замаячили производственные строения и торчащая труба – ориентир «кирпичный завод».

Шагали уже более часа. Доброволец Сверчков начал прихрамывать. Маштаков разрешил ему присесть на сани. Коротышка заупрямился, выказывая характер.

– Отставить браваду! – взводному пришлось повысить тон.

Вольнопёр указательным пальцем вернул к переносице круглые очки в металлической оправе, съехавшие на кончик носа. С обидой зашмыгнул зелёную соплю.

– Перемотайте портянку, – Маштаков стоял на своём. – Вытряхните из сапога, что вам туда попало!

Сверчков, сопя, положил винтовку в сани, потом сам упал в них боком. Родом доброволец был из Обояни⁸², сын тамошнего станового пристава⁸³. Заядлый охотник, отец с малолетства привил наследнику любовь к оружию. Сверчков-старший находился в добром здравии, служил стражником в порту Новороссийск. Его благоверная и трое младших детей, покинувшие курскую землю до прихода красных, по времени уже должны были воссоединиться с главой семейства.

В Нахичевани Сверчков кое-как сменил гимназическую фуражку на солдатскую папаху с отворотом из искусственного каракуля. Головной убор ему достался старый, вытертый до плешин. Отворот с одной стороны висел собачьим ухом. Конический суконный верх, до лоска засаленный, торчал наподобие колпака балаганного Петрушки.

Балбес Арсений задирал земляка насчёт уродливой шапки. Сверчков, однако, не давал себя в обиду, огрызался. Мальчишка с виду, он был старше усача на целый год.

Шустро перемотав портянки, вольнопёр соскочил с саней. Хромоты у него, кажется, поубавилось.

Вскоре зашкандыбал и вздумал отставать другой новобранец – прапорщик Короле́ц. Этот черниговский мещанин в Добрармию угодил по мобилизации. Ему хорошо за тридцать лет. Он успел проявить себя как хитрован и трус. Заветная мечта Корольца – добиться перевода в нестроевое подразделение. Он – телеграфист. Подав рапорт, прапорщик при каждой возможности осведомлялся у комроты результатом рассмотрения прошения. Выслушав очередной отрицательный ответ, он разводил руками, дивился недальновидности начальства.

– Такие специалисты, как я, на вес золота… Я в совершенстве знаю аппараты «Морзе» и «Бодо»! Успешно освоил пишущий аппарат «Сименса и Гальске»!

Маштаков подозревал, что рапорт прапорщика использован Беловым для гигиенических нужд. Бумага на войне ценилась покамест не на вес золота, но высоко.

– Можно я присяду на сани? – Королец заискивающе заглянул в лицо взводному.

– В чём дело? – добряк Маштаков проглотил неуставное обращение.

У штабс-капитана такой напряжённый вид, будто с минуты на минуту должно произойти некое ответственное событие, о котором он предупреждён.

– Голова кружится, и устал я…

– Дышите носом. Шагайте, шагайте, прапорщик, рано уставать.

Погоны у Корольца держались на живой нитке. Как, впрочем, и шевроны. Телеграфиста пришлось в приказном порядке заставлять оборудовать шинель и гимнастёрку. Почти двое суток он увиливал. В Нахичевани всем бойцам, вынесшим отступление через каменноугольный бассейн, было разрешено носить форму полка.

– Обесценилось звание корниловца, – ворчал капитан Белов.

Дивизия шла по правому высокому берегу Дона. Глинистый обрыв к реке был здесь почти отвесен. Открывавшаяся с крутояра эпическая картина захватывала дух. Насколько хватало глаз, ширился волнистый рельеф заснеженной степи, символически помеченный редкими гребешками растительности. Внизу плавными мощными изгибами выделялось русло знаменитой реки, скованной льдами. Монолитным лёд не был, вдоль фарватера тянулась широкая полоса, имевшая чёрно-синий насыщенный колер. Там сквозь хрупкий молодой ледок просвечивала быстрая вода. Сутки назад тут прошёл ледокол, круша крутобоким корпусом ледяную толщу, упреждая замысел врага форсировать замёрзшую водную преграду, где ему заблагорассудится. Возле Дона ветер буйствовал. Под его напором причудливыми палевыми волнами гнулись камыши. Шелест их звучал вкрадчиво, словно прелюдия к трагической театральной постановке.

Ударникам было не до красот природы, они зябко ёжились, бранясь. Имевшие башлыки натягивали их поверх папах и фуражек. Прятали лица в поднятые воротники. Они не преодолели пока и трети пути.

Внезапно движение замерло. Голова колонны достигла одного из хуторов станицы Александровской, бросив длинный хвост в голом поле ветрам на растерзание. Причины остановки задние не знали. В неё с удивлением вникал авангард. Корниловцы встретились с казаками, на помощь которым спешили. Масса всадников текла в сторону, прямо противоположную Новочеркасску.

– Сто-ой! Куда-а?! – вскричал начальник Корниловской дивизии Скоблин.

Лавина продолжала ход, не уделяя внимания надрывавшему горло «цветному» полковнику. Конница шла трудным размеренным шагом, поддерживая однообразный ритм долгого похода. Глухой стук множества копыт по мёрзлой земле, позвякивание металлических частей конского снаряжения, лошадиный храп и отрывистое ржание, людское покашливание, краткие фразы команд – всё это слилось в монотонный гул, преисполненный скрытой угрозы.

Донцы выглядели угрюмыми, сутулились в сёдлах. Оставление родных земель давалось им тяжело.

Настойчивый Скоблин добился-таки от одного войскового старшины ответа, что корпус переправляется через Дон и идёт в станицу Ольгинскую.

– А где командующий? Генерал Мамантов где?!

– В Александровской, – с неохотой процедил офицер.

Скоблин с вестовым рванул в станицу. Скакать корниловцам пришлось по обочине. Встречная казачья колонна, занимавшая всю ширь трактовой дороги, ни на шаг не потеснилась в сторону.