Читать книгу: «Они тоже воевали… Солдаты СВО и герои нашего времени», страница 5

Раздел второй
Они сражаются за нас

Майор Аржаных (Подбит под Балаклеей)

1

Долгожданное известие

16 марта 2024 года я получил СМС:

«Сыну присвоили Героя России…»

А потом позвонил сам отец Аржаных.

Я его называю Аржаных-старший, а сына – Аржаных-младший.

Отец преподавал в Борисоглебском филиале Краснодарского высшего военного училища летчиков (3-й факультет.– Прим. авт.), натаскивал ребят.

Я с ним познакомился, когда писал книгу «Герои СВО. Символы российского мужества». Еще тогда он мне сказал, что у сына несколько орденов Мужества, и я предлагал написать о нем, но отец: пока не надо.

И вот сообщение.

– Будет награждение… Сын в Канте сейчас… Герой…

И я снова:

– Давайте напишем о нем…

Он:

– Подумаем.

И вот от отца получил справочку:

«Сын: Аржаных Александр Александрович, 4.07.1982 г.р., 2006 г. выпускник Краснодарского высшего военного авиационного училища летчиков (КВВАУЛ – далее). Кавалер орденов Мужества. Герой России. Участник боевых действий с 08.08.2008 года. Был в Сирийской Арабской Республике. Подбит под Балаклеей. Катапультировался. Восстановлен. Продолжает служить, летая на Су-25, вот уже 20 лет.

Отец (с кем я говорил): Аржаных Александр Иванович, 7.08.1959 г.р., в 1980 году окончил КВВАУЛ, освоил 7 типов самолетов, продолжает работать на 3-м факультете КВВАУЛ».

Меня теперь не оставляло: он из тех, кто пытался остановить украинцев под Балаклеей, и в числе их был сын Александра Ивановича. Тогда наши сдерживали наступление врага.

Все мы переживали за балаклеевских бойцов.

Но решил не брать наскоком, а сначала поговорить о корнях летчика.

2

Летная судьба мальчишки из Калача

Вечером набрал телефон его отца:

– Александр Иванович, вы сами из каких краев?

– Ну я сам из Воронежской области, город Калач.

– Из глубинки… И как это вас притянуло в авиацию?

– Оканчиваю 10-й класс, готовился к экзаменам, на речке был. А у нас там пилотажная зона от Бутурлиновки, и МиГ-15 и МиГ-17 выполняли пилотаж. И я думаю: давай попытаю счастья в истребительно-бомбардировочной авиации. Через газету «Красная звезда» я узнал, что здесь есть такое училище. Подал документы и с первого раза поступил.

– Молодец! А это в каком году?

– В 1976 году. Мне было шестнадцать лет.

– Я вот писал про летчика Каштанова, помните, их самолет сбили, и он со штурманом, у которого поврежден позвоночник, выходил из окружения… Он поступил только с пятой попытки!

Аржаных-старший:

– Я его знаю. Ему тактику штурмовой бомбардировочной авиации читал.

– А как это вам удалось с первого раза? Там ведь всегда конкурс колоссальный…

– Конкурс был девять человек на место. Там полторы тысячи заявлений, а нас набрали сто семьдесят человек. Я скажу так: здоровье, психологический отбор, профотбор называется. Это нормально. У меня средний балл по школе 4,3 был. В принципе, средние оценки. Но там в то время был установлен своеобразный лимит. Из тех регионов, например из Горьковской, Воронежской области, со всех регионов по одинаковому количеству ребят набирали. То есть если из Горьковской области их много приехало, их отсеивали. А нас, с глубинки, хотя и с невысокими оценками, но принимали. И так получилось, что с первого раза и по здоровью прошел, и физкультуру… Ну и по среднему баллу аттестата и экзаменов я прошел…

– А вот Гавриил Троепольский, – вспомнил автора книги «Белый Бим Черное ухо», – хотел в летное училище (в Борисоглебске), а стал писателем…

Аржаных засмеялся:

– Некоторые батюшками стали после выполнения боевых заданий в Афганистане…

– Ну, а все-таки, почему в армию? Может, папа, мама к армии…

Александр Иванович:

– Военных в семье не было. Мои родители из рабочих, из крестьян. Мама вообще полуграмотная, четыре класса образования. Матери 16 мая будет 90 лет… Отец уже ушел, царство ему небесное… Но и мне в этом году шестьдесят пять лет. Поэтому нет, чисто так: военная тематика, авиация, романтика и все. В семнадцать лет, мне две недели не хватало до совершеннолетия, на первом курсе в 20-х числах июля 1977 года я вылетел самостоятельно. А только 7 августа исполнилось восемнадцать лет. И потом уже по своей судьбе прошло определенное количество самолетов и закончил службу в испытательной работе в пэвэошной системе. Проводили разные испытания зенитно-ракетных комплексов, которые у нас сейчас есть ЗРК и 300, и 400. И мы на своих самолетах, в частности на Су-24, мы их облетывали, а потом они поступали в производство.

– Что значит облетывали? Когда облетывают самолеты, мне понятно.

Лейтенант Аржаных-старший

– А это, например, зенитно-ракетный комплекс ставится С-300. Там определенное количество требований, и мы должны на него лететь и применять активные действия. И они тогда тестируют его и дорабатывают. Так это и получилось. С-300 комплекс мы его проверяем, они делают выводы… В безлюдной степи тридцатитысячный городок Сары-Шаган, там полигон. А городок Приозерск. На берегу Балхаша. Вся эта система работала на ПВО.

– Вы сказали: романтика… А в вашем понимании что такое романтика?

– Романтика – это то, что как во сне, иногда летаешь и летаешь очень долго и хотелось это прочувствовать в реальном времени. Ну и вот выбранный небожителем, Господом Богом… И столько неописуемых моментов было в моей военной жизни в военной авиации. В то же время и трагичных, которые там происходили. Но не знаю, может быть, высшие силы спасали, и я из этого выходил. Даже ни одной поломки самолетов не было. Но были моменты очень-очень грустные, когда с жизнью прощался. Мы это называем счастливым везением и всё.

3

Шаровая молния. Отказ тормозной системы

– А какие это моменты? – спрашивал я.

– Да все что угодно. В меня попадала шаровая молния. Возвращался на аэродром на МиГ-27. Это в Польше. Я возвращался на аэродром, и в носовой части в приемнике воздушного давления образовался шар диаметром 20–30 сантиметров желтовато-голубоватого цвета. И начал приближаться в район лобового стекла бронированного и взорвался. Осколки электростатические попали в кабину – чувствовалось по рукам. И по лицу. И связь прекратилась. Ничего не слышал. На 500 метров я шел, а оказался на 300 метров. Двигатель один. Он на малый газ ушел, но не выключился, а потом обороты добавил, выпустил шасси, произвел посадку, вылез с левой стороны, а с правой стороны не заходил и не смотрел. Расписался в журнале для технического состава, что замечаний нет, пошел в столовую. Только сел, а тут техник самолета прибегает и говорит: «Что там у тебя произошло?» – «А как вы поняли, что произошло?» – «Да пойдем посмотрим на обшивку самолета». С правой стороны, где я не смотрел, оказывается, весь разряд вышел. Там блок ближней навигации. И он (шар) вышел через люк, которым блок закрывали. Он на обшивке где-то сантиметров пятьдесят на пятьдесят. Лючок был прожжен той энергией, которая вышла изнутри. Как электросваркой. Он же алюминиевый. Все обошлось, и самолет сильно не пострадал.

– Вот вы видите шар, – я пытался детальнее разобраться.

–Да. Скорость 500 (километров в час.– Прим. авт.), высота 500 (метров.– Прим. авт.). Напор воздуха большой, обдувает. И шар медленно-медленно перемещался с приемника воздушного давления все ближе и ближе к лобовому стеклу. У лобового бронированного стекла, пять сантиметров толщиной, рвануло, и все искры прошли через лобовое стекло и немного лицо подкололо. А потом через какую-то систему этот разряд энергии вышел…

– Как долго видели шар?

– Где-то секунд пятнадцать – двадцать. Он перед носом взорвался, вся энергия ушла в самолет и вышла потом с правой стороны…

Я слушал, не представляя, чтобы делал сам, увидев перед собой огненный шар.

–Таких моментов много было…– продолжал Александр Иванович.– Вот со штурманом на Су-24 в Джиде в Забайкалье. Тоже был такой момент, где мы должны были прыгнуть. Я произвел посадку, парашют не вышел. Тормозная система не работала. Мы приземлились на скорости 330 (километров в час.– Прим. авт.), а на грунт сошли на скорости 220 (километров в час.– Прим. авт.). Ну, на меня штурман смотрит: «Что делать?» А самолет высокий. Я говорю: «Пока подождем. Сейчас отломает шасси, и прыгаем». Ждал момента, когда самолет начнет переворачиваться. Или с полосы стремиться. Или шасси начинает отваливаться. Там впереди после полосы, там же аэродром огорожен. Там окопы должны быть. Препятствия. А самолет позволяет, чтобы на земле на скорости больше 75 (километров в час.– Прим. авт.) можно спокойно катапультироваться. И без проблем… Но он остановился. Потом мы посмотрели, какой это путь был после схода с полосы. 600 метров мы пробежали по грунту. От тряски вывалился тормозной парашют и, соответственно, сработали колеса. И остановились перед обычным карьером, там окопы. Не задел ничего и ничего не сломал. Это было зимой, в декабре месяце.

Майор Аржаных-старший в полете на высоте 5000 метров

– Острые ситуации…

– Острые ситуации различные. Самое интересное в полетах штурмовой бомбардировочной авиации – это полеты на предельно малых высотах прямо около земли, атака наземных целей, уничтожение противника и заправка в воздухе днем и ночью. Днем своеобразно, а ночью вообще какое-то фантастическое действо.

– Помню, писал про генерала Боташева, который заставлял экипажи в экстремальных ситуациях работать… Такая птаха (самолет), столько тонн и несется с сумасшедшей скоростью, а что в воздухе вытворяет. Видел, как это все вытворял генерал Харчевский…

Александр Аржаных-старший:

– Да, наши летали в Америку на показы и там их немножко обманули. Они с восьми тысяч метров падали без двигателей, двигатели заглохли, топливо не то залили. И только на двух тысячах запустили. С этого момента мы за океан свои боевые самолеты ни на какие соревнования, ни на какие мероприятия не отправляли. Американцы, они такие подлые люди, такую подлянку устроили.

– Плохим топливом заправили?

– Топливо там своеобразное. Керосин обычный, но у них по-своему. У них и марки свои, и ГОСТы. И они добавляют там какую-то присадку, и, по сути, то топливо, которое заправили они, на большой высоте для наших двигателей оказалось неприемлемым. Оно загустело, там ведь до минус пятидесяти, а потом, пока они планировали до высоты двух тысяч метров, топливо разошлось, на меньших высотах потеплее стало, и оно пошло в двигатели, и они их запустили и удачно приземлились. Правда, приземлились на совсем другом аэродроме. Американцы его бросили. А наши нашли аэродром и сели.

Что чувствовали летчики в такие экстремальные минуты, представить было трудно.

4

Счастье. Неведомые силы. Летность

– Вот вы парите… Это же проявление счастья…

– Это словами не передать, – продолжал отвечать Аржаных-старший. – А надо испытать. Некоторые летчики даже брали с собой в самолет и жен, и друзей, были моменты такие. Просто потом их наказывали, некоторых увольняли. Поэтому передать словами это невозможно. Это надо просто самому ощутить…

Аржаных-старший засмеялся.

Преподаватель Аржаных-старший в кабинете

– Летчику все время приходится что-то преодолевать… – я продолжал интересоваться.

– Здесь не последнюю роль играет судьба. Высшие силы и как ты до этого жил. Какие добрые дела делал… В экстремальных ситуациях секунды превращаются в минуты. И если ты четко знаешь свою работу, технику, знаешь особые случаи в полете. И тут по полочкам каждую вещь делаешь грамотно, и тогда у тебя все выходит, и ты в этих сложных ситуациях выходишь победителем и спасаешь технику, своего штурмана, ну и себя.

– Мне все летчики говорили, что доводишь свои действия до автоматизма…

– Да, просто автомат. Голова в плане эмоций не принимает никакого участия. Чисто на автомате.

– Это да, а если отказал двигатель, что хочешь, то и делай…

–Ну, видите, боевая авиация отличается от гражданской. Я и сейчас боюсь на гражданских самолетах летать. Закрыли двери, и ты в ловушке. А там все-таки кресло. Кресло хорошее. Оно катапультирует даже с земли. Поэтому таких случаев, чтобы современное кресло отказывало, не бывает. И летчики спасаются даже за несколько секунд до того, как самолет упадет. Они прыгают, и все четко срабатывает. Поэтому и выбрал авиацию непосредственно военную, где есть катапультное кресло. Шансов больше спастись, чем на том же транспортном самолете. Транспортный самолет, если вы видели сбитие в Белгородской области¹¹…

– Когда он завалился, а ему в бок еще ракета…

– Там возможности даже с парашютом прыгнуть не было. К глубокому сожалению, в этом самолете погиб сын нашего коллеги преподавателя майора Блинова Романа. В прошлом году его сын у нас выпустился. И попал на этот борт Ил-76 правым летчиком. У нас трагедия. Моему сыну Героя присвоили, а там… Со слезами на глазах… Но это война, ничего не поделаешь.

– В этом Ил-76 понимаешь, что все. Но еще живой. Земля приближается…

Аржаных-старший:

– В это время невозможно уже ничего сделать. Остается только молиться и вспоминать родных и близких. И надеяться попасть в такую область в другом измерении, где будет хорошо по крайней мере душам.

– Вы точно заметили. Мне в декабре прошлого года стукнуло семьдесят лет, я чувствую, что все равно там наверху что-то есть…

– Конечно, когда был момент, что я должен был через десять секунд разбиться, кто-то извне мне подсказал, что делать. Подсказал, это была ночь, полет, и мне просто подсказал: а вот посмотри и сделай так! И я посмотрел и сделал, так и получилось, что живой…

– Вы в Афганистане были?

– Нет, не был. Непосредственно мы сидели в Джиде в готовности для того, чтобы полететь на самую южную точку нашей страны бывшего Советского Союза. Аэродром Кушка называется. Должны были туда перебазироваться и уже оттуда поддерживать вывод наших войск из Афганистана. А мои выпускники в Афганистане были.

– Джида где?

– Забайкальский военный округ. На юге Бурятии рядом с Монголией.

– Я вот где только не жил в Советском Союзе, по гарнизонам с отцом ездил. И я счастлив, что охватил все это. Вас же тоже помотало…

– Да, поменял много мест службы. Начинал с Польши, закончил в Сары-Шаган. И посмотрел мир, и сына приобщил. Ребенок гарнизона. Он кроме аэродрома, по сути дела, пока меня не уволили из Вооруженных сил, нигде и не был. Ну, когда Советский Союз разваливался, меня хотели оставить в Казахстане. Имеется в виду в казахской армии в Николаевке под Алма-Атой. Я отказался и ушел на пенсию в тридцать пять лет. С этого момента уже на пенсии.

–Мне жена Олега Пешкова (Герой России, погиб в Сирии.– Прим. авт.) Гелена рассказывала, как того тоже сватали в казахскую армию. Так тот поехал, а там мечеть и оттуда с утра до вечера: «Алла-ала… Алла-ала…» И он оттуда ходу…

Аржаных-старший:

– Там своеобразный народ, но в то время еще было нормально. А сейчас, говорят, там сильная русофобия и желательно оттуда. И туда не ездить…

– «Во всем виноваты русские», – с сарказмом я произнес избитую фразу.

– Да-да, «русские во всем…»

Мы смеялись от глупости заезженных слов.

– Вы преподавателем долгое время… Выпустили много…

– Я не столько выпустил, сколько давал им путевку по науке. Преподавал и навигацию, и тактику, и управление воздушным движением. Они получали теорию и автоматически потом уходили в полки. И в некоторых полках они встречали моего сына. Сын им давал путевку в небо на своих самолетах. На Су-25-х. Вот как бы преемственность.

– Выпускники связь с вами поддерживают?

– Конечно! Сейчас вот звонили мои прошлогодние выпускники. Они вернулись на Су-24. Они из Хурбы.

–Где старший лейтенант Фетисов¹² служил, – я напомнил про летчика, которому в Борисоглебске на территории училища установили памятный камень. – Как это здорово, посоветоваться…

– Они не то что посоветоваться. Они сейчас туда едут. Говорят, соскучились. Они приедут, пообщаемся. Один на Су-25, другой на Су-24 и третий на Су-25СМ.

–У вас есть понятие «летность»… Мне замкомандира летного полка Криштоп¹³ рассказывал, как у него не шло и уже готовы были его списать, и вдруг раз, и пошло… Полетел уверенно, четко…

Аржаных-старший:

– Ну бывает такое, что некоторые ребята тяжело схватывают. Даже на таких малоскоростных самолетах типа Л-29, Л-39. Иногда даже с какими-то поломками. Происходят особые случаи. Потом что-то происходит, и даже на других, более скоростных самолетах они идут хорошо, и, соответственно, у них все получается. Но это летная судьба, которую даже не просчитаешь. Она по-разному складывается. Человеческий фактор очень важен.

– Извините за сравнение, поэт Пушкин: либо есть талант либо нет… А тут «летность»…

Аржаных:

– Ну да. В наше время, когда мы поступали, по сути дела, пацанами. И нам так интересно было, так хотелось побыстрее вылететь самостоятельно, чтобы инструктора не было. И начинали мы это все с 17 лет, грубо говоря. Мы не успевали «перегореть». Есть такое понятие «профессиональное выгорание». Мы зиму проучились, теорию получили и уже пошли по лагерям и начали летать. Это было просто захватывающе… Сейчас, конечно, по-другому. Взяли совсем иную систему обучения. Но в данном случае – новый начальник училища пришел генерал Юдин, он выпускник 1986 года и пересматривает практику в корне. Здесь современные пацаны выпуска 2001 года, они только с третьего курса, представляете, начинают летать. Они за эти два года, даже за три зимы, они «перегорают», они уже взрослеют, и им уже не очень хочется. Они к самостоятельным полетам приступают в 19, 20 лет, а мы в 16, 17. И они такие уже взрослые, а некоторым ребятам под 30 лет, ему: «Ты куда собрался? Я в 35 на пенсию, а ты еще не выпустился…»

Я понимал, с возрастом тяжелее нарабатывать навыки пилота.

Аржаных-старший:

– А сейчас закон поменяли. Раньше в 23 года можно было поступать, когда ты отслужил срочную, 21 максимум, когда ты нигде не служил. А сейчас до 28 лет. А летная работа она не долговечная. Поэтому сразу потом списывают и государство работает впустую. И училище впустую. Сейчас все это будут пересматривать в связи с этими событиями, с войной. И вернуться к советской школе обучения, не с 4-го курса, не с 5-го, а с 1-го курса надо летать…

– Когда я выступал в Борисоглебске перед вашими курсантами, мне так было интересно на них смотреть, все такие высокие, четкие, красавцы…

– Хотя в штурмовую, бомбардировочную авиацию рост ограничен до 1 метра 86 сантиметров. Как они там попадают под два метра, не понятно. Хотя мой сын тоже на 2 сантиметра выше, чем положено по медицинскому приказу. И мне пришлось с ним ехать в Москву в центральный госпиталь, договариваться с председателем комиссии. И они в виде исключения его с 2 сантиметрами выше пропустили, и он поступил.

5

Аржаных-младший

– Ну а теперь, давайте к тому, у кого рост на 2 см оказался выше… Я бы назвал его Аржаных-младший.

Аржаных-старший засмеялся.

– Где он своим появлением порадовал родителей? – продолжил я вопрос.

–В Легнице в Польше. Родился в Польше в День независимости в Америке¹⁴. Я служил на аэродроме в 30–40 километрах от Легницы. Там гарнизон, мы летали на МиГ-27. И везде он с нами, куда бы мы ни выезжали. Никаких бабушек. С молоком матери впитал гарнизонную жизнь.

– А почему назвали Сашей?

– Мы договорились, если девочка, то Лена. У меня жена Лена. Если мальчик, то Саша…

– Интересная традиция…

– Не в честь бабушек, не в честь дедушек, а в честь самих себя.

– А в школу…

– В первый класс пошел в Джиде, а со 2-го класса он в 10-й школе в Борисоглебске. Потом после 9 класса вечернюю окончил. Потом поступил в Борисоглебске в техникум, я, кстати, в техникуме пятнадцать лет еще преподавал. Он при мне туда пришел. Я там преподавал основы безопасности жизнедеятельности и основы военной службы. И когда он окончил техникум по информатике, говорит: «Пап, ну куда дальше?» Я говорю: «У тебя есть диплом техника-программиста, иди по специальности». Он: «Я не хочу, хочу, как ты». Я: «Ну, давай, как могу, так помогу». И помог и по медицине…

– Созрел не как отец в 16 лет…

Аржаных-старший:

– А у них все по-другому… И вот три года, когда в Краснодаре теорию получал, многие ребята перегорали, уходили, а я его продержал, дотянул, чтобы он после трех лет пошел на летную практику и потом выпустился на Су-25-х. На них сейчас и летает.

– А где он впервые поднялся в небо?

– На Л-39-м в Кущевке. Это в Краснодарском крае. Помните историю, женщина руководила бандитами. Страшные 90-е… А потом сын сюда в Борисоглебск, и 4 и 5 курс он здесь летал. И здесь окончил. Но естественно, выпускался в Краснодаре. Я приезжал к нему на выпуск…

– С батей советовался? Ведь, небось, проблемы…

–Конечно! Я ему все передаю. Потом он сам меня уже учит. У него уже и сын подрастает, четырнадцать лет ему. Паспорт дали. «Дед, держись. Преподавателем…» Мол, я его еще учить буду. Я: «Леш, через четыре года мне семьдесят будет».– «Держись. Я учусь на отлично – чуть ли не на золотую медаль идет там в Канте (где служит сын Аржаных Александра Ивановича.– Прим. авт.). – Договор дороже денег». Я: «Хорошо, на сколько здоровья хватит…»

– На вашей страничке в «Одноклассниках» есть фото, вы держите ребенка…

Аржаных-старший с внуком

—Это в Буденновске. С внуком Лешей. Он, кстати, родился в Буденновске в том роддоме, который Басаев брал¹⁵. В этом же Буденновске родилась и моя внучка Настя…

– В этом роддоме следы, наверно, до сих пор…

– Да, и от пуль следы остались… Не убирают, как память тех трагических событий… А мои внуки сейчас подрастают…

Мы помолчали: события в Буденновске забыть нельзя.

Внук Леша и внучка Настя

6

В Буденновске. Подбит

Потом я:

– С летностью как у сына?

Аржаных-старший:

– Естественно, проблемы были. И что самое интересное, он повторял мою судьбу. В свое время я выкатывался со взлетной полосы на 600 метров, а он в Буденновске на 200 при таких же обстоятельствах спустя десятки лет. Правда, он днем, а я ночью. Тоже все обошлось, самолет не сломал. Тоже отказ техники, отказ тормозной системы. Все тоже повторилось. Но самое интересное, у меня друг есть, он в Липецком центре, мой выпускник. И соответственно, у него сын. Он тоже выпускался и попал к нему в Липецк и там сейчас служит. И у отца был случай, когда шасси не выпускалось, и он садился на брюхо. И у сына такая же ситуация. Правда, у отца днем, а у сына ночью. Тоже нормально все обошлось. Представляете, как все бывает…

– Череда испытаний.

– Мне подполковник Криштоп рассказывал, как выкатился… И тут как тут прокурор…

– Тут ситуация какая? Как выкатывается? По какой причине? Сам допустил или отказ техники. Кстати, первоначально командир полка: «Что ты неправильно действовал?» Когда самолеты отвезли на осмотр, то разобрались. Отказала антиюзовая автоматика, и самолет выкатился. Не работали тормоза. Это чисто механическая поломка была, и в принципе все обошлось.

– Сын в каком году выпускается?

– Саша выпустился в 2006 году по штурмовой бомбардировочной авиации, и куда судьба распределит…

– Вы влияли на распределение?

– Нет-нет, у нас не было таких знакомых, таких серьезных людей высокопоставленных… И он попал в Приморско-Ахтарск.

– Понравилось ему там, все же на Азовское море?..

– Да, но не выбирают место службы. Там полтора года пробыл. И его в 2008 году командировали в Буденновск, и он там пробыл почти десять лет. Потом получилось, что пришла разнарядка в Кант в Киргизии, он согласился и до сих пор там. А когда прибыл в Буденновск, как раз Грузия напала на Южную Осетию. И он чуть ли не принял участие в боевых действиях.

– Там еще сбили наши самолеты…

– Да-да… Они летали туда из Буденновска. Но они молодые, прямого участия не принимали. Их берегли. Сначала там старшие офицеры, у которых опыт был большой. И они там работали и погибали, а через пять дней война закончилась, и поучаствовать не успели. А так сидели в боевой готовности с автоматами, с разгрузками, все это было. Мы переживали эти пять дней, ну, а дальше по судьбе. Сирия два раза.

– Как там? Ведь говорят, и воды сначала не было, и обстрелы…

–Вы понимаете, пехоте там немножко похуже. А у летчиков лучше. У них блоки (жилые.– Прим. авт.), и вода, и снабжение. Летчиков и кормили хорошо. Поэтому в бытовом плане все было хорошо. Не жаловался. А вылетали на боевые задания, конечно, не такая нагрузка, не такая опасность была, как здесь (на Украине.– Прим. авт.). Определенное количество джихад-мобилей, джихад-организаций он уничтожил. Реально были такие моменты. Он говорит: «Попадаешь в этот джихад-мобиль с пикирования ракетами, а он взрывается, как 300 тонн тротила. Что там в нем есть, что перевозят, непонятно». Но в любом случае ПЗРК у них не было, зенитно-ракетных комплексов, стреляли только из стрелкового оружия, крупных пулеметов, но это не то, что сегодня…

– С Романом Филиповым там не пересекался?

– Нет, с ним не пересекался, но они вместе в училище были. Он его однокашник. Вместе в одной казарме. Вместе начинали…

– У сына ордена Мужества. За Сирию?

– Все три ордена Мужества и звание «Герой России» все за спецоперацию. Награжден четыре раза. У него более пятисот боевых вылетов.

– Пятьсот вылетов! Это же каждый вылет риск… «Вернешься не вернешься…»

– Переживания, которые были, не передать. Особенно для матери, для бабушек… Каждый день молитвы. Каждый день.

– На спецоперации с какого времени?

– В феврале началось, а в апреле начал туда летать, а в сентябре в его самолет прилетело.

– Под Балаклеей…

– Наши начали отступать по этим своеобразным договоренностям. И под Харьковом оставили все… И в этой ситуации действовали… Где контакт наших с противником знали и туда ребят посылали. Приходили боевые задачи, и уже противник у нас в тылу, и ребята работали практически на их территории.

– И он был сбит?

– Нет, я же говорю: сбивают это другое. А тут подбили. Потом шестьдесят километров пролетел, создал условия, чтобы прыгнуть. Прыгнул и попал на свежевспаханную пахоту. А дальше поисково-спасательная служба работает. Подлетели, забрали, в Курск привезли его. Мы с матерью туда съездили, поддержали его.

–Не в это ли время случилось с Каштановым и Коптиловым (летчик и штурман сбитого бомбардировщика.– Прим. авт.), они выходили…

– Примерно в это, только он на Су-25, а они на Су-34. Но у них шансов не было. Все-таки Су-25 бронированный и аналоговый, тяги управления таскаешь и отклоняются рулевые поверхности и стабилизатор. А Су-34 и другие все на цифре. Цифра, это когда ты как на компьютере кнопку нажал. А у Су-25 нет. У Каштанова, кстати, одна бомба не пошла. Они бросали бомбы. Одна не ушла. Может, благодаря этому создался такой момент, что они выпрыгнули после того, как крутанули бочку (кручение вокруг продольной оси) неуправляемую, и на выходе из бочки они прыгнули. Счет шел на доли секунды на предельно малой высоте…

– Они были на предельной. А при чем здесь бомба? – спросил я.

– Они были на предельной. Бомба не пошла. Центровка нарушена была. Непонятно, что бы произошло, если бы бомбы не было. Он бы намного быстрее вертелся…

– И они бы не успели прыгнуть, – дошло мне.

– Она сыграла свою роль, и эти доли секунды пошли на спасение экипажа. И то они переломались. И позвоночник, и руки.

Су-34

– Как я понял, сын задание получил, полетел, отбомбился, и тут его подбивают…

– Да. Он же не один шел, а вел группу. Он был ведущим. А за ним еще самолеты. Поэтому по нему, ведущему, отработали украинцы, и он получил удар. А вся группа его сопровождала до того момента, когда он прыгнул. А потом они прилетели на базу и через двадцать минут вертолет его забрал.

– Приземлился на нашей территории?

– Нет-нет, через два дня там уже украинские солдаты были. Ходят около обломков самолета. Он не взорвался, топлива уже не было, а упал и развалился. Там масло горит, гидросистема, а так большого взрыва не было. Он говорит: «На моих глазах. Я приземляюсь, а он ударяется как стеклянный, и разваливается».

– А он на парашюте…

–Да. Он говорит: «Я буквально через пять секунд уже был на земле. Я же с тридцати метров прыгнул. Не набирал высоту. И скорость 340 (километров в час.– Прим. авт.). И я на парашюте, и он передо мной разлетается, и я приземляюсь в пахоту». Это спасло его в том плане, что не жесткое было приземление, потому что он сам крупный – 90 килограмм. Разгрузка еще. Где-то получается под 120 (килограммов.– Прим. авт.). А парашют спасательный на много меньше, чем обычные десантные парашюты. И скорость приземления у него какая? Если на обычном парашюте скорость приземления пять метров в секунду, то на этом семь метров в секунду. Скоротечно все произошло, и он на пашню и приземлился. Небольшие повреждения были, от ЗШ-5, защитного шлема, потертости. Но больше ничего…

– Приземляется…

– И сразу наши стали собираться за ним…

– Конечно, когда наши самолеты работают, на аэродроме самолеты дежурят и вертолет Ми-8. Где-то что-то происходит, максимум тридцать минут и подлетают.

– Ему не пришлось идти, как Каштанову с Коптиловым, тридцать километров?

–Нет-нет. Он приземлился, парашют собрал. В лесополосу забежал. И приготовился к бою, конечно. Оружие, гранаты. А потом видит наш вертолет. Я спрашиваю: «А как ты определил, что наш, а не украинский?» Он: «Ми-8 наш современный, модернизированный. И у него не тупой нос, а немножко остренький. Я сразу определил. Вытащил ракетницу, отстрелялся. И они, соответственно, увидели, подобрали и увезли».

– Спасся… Налет у него большой…

– Где-то 500 вылетов и налет около 2000 часов. Каждый день по 2, по 3 боевых вылета. У него высокая эффективность вылетов. И в составе группы, и в одиночном… Все это очень напрягает, но они привыкли. Военные сильно, как гражданские, не переживают. Надо, и они пошли… Судьба такая…

Я не стал расспрашивать о конкретных схватках его сына с украинцами, понимая, что этому еще не пришло время, и оставляя это моим последователям, давая им возможность подробно описать боевой путь летчика Александра Александровича Аржаных…

7

Последователь Чкалова

Найдя в интернете страничку Александра Аржаных-старшего, в ней обнаружил публикацию за 6 декабря 2023 года¹⁶:

«Встретился с лётчиком, Героем России: был подбит и с осколком под сердцем двое суток выбирался к своим. Тот день майор Иван Редкокашин¹⁷ помнит буквально по минутам. С утра слетали на задачу, в обед поступает ещё одна. Иван должен был взлетать третьим, но на рулежке оказался четвёртым в группе. Метеоусловия поганые – снег…»

Давая интервью журналисту «Пятого канала», Редкокашин рассказывает¹⁸:

«В один день мне, скажем так, не повезло… Я понимал, что низкая облачность, холодно. Беспилотники, значит, не полетят. Ну и наши тоже не прилетят. Никто не прилетит – ни свои, ни чужие… Вылетает слева стекло. Летит на руки, летит в лицо, на колени. Все это по кабине тонким слоем распределяется. Прилетела ракета, видимо большая, потому что сразу отказ управления, пожар одного двигателя, сразу же второго. Катапультировался, приземлился в поле. Встал, обернулся, какие-то мужики бегут и палят. Хорошо далеко – метров 300–400. Схватил автомат и побежал в противоположную сторону. Добрался до лесопосадки, по пути снаряжение сбросил, остался с автоматом, разгрузка, пистолет, две гранаты. Пока бежал, магазин подсоединил. Гранату привел в действие. В лесопосадке, грубо говоря, помотался, оторвался. Лицо посекло осколками. И получается, под сердце мне прилетел осколок. По касательной вошел в грудь на глубину до семи сантиметров и там остался. Об этом позже скажут врачи… Наложил повязку, какую смог, на ощупь. Ну и стал дожидаться темноты хотя бы. К вечеру снег пошел. Достал компас, карту. К сожалению, у меня GPS-ка в кабине осталась. До границы точно было где-то 100 километров. Я один раз летал, мне повезло, в этот район. Там точно были наши. Просто на тот момент не было четкой границы, где свои, где чужие. В этом населенном пункте могли быть наши и могли не наши. Это можно было близко подойти, чтобы понять. Ходить по окраинам… Воду где-то нашел. Температура где-то около нуля, минус. По кустам попадал, не понравилось. Думаю: в целях экономии времени надо дорогу искать. Ну и для себя решил, что днем где-то по деревьям, по лесам, а ночью принял для себя решение, что пойду сквозь населенные пункты. Просто дорога, и я иду по центру. В любом случае если бы я где-то прятался, то свои бы поняли, что кто-то идет чужой. А чужие поняли бы, что тоже чужой. Для всех непонятный человек – это мишень. Было у меня три батончика. В итоге я на второй день съел с утра половинку, вечером половинку. В этот день что-то не до еды было особо. Вода – ну, фляжка была маленькая. Я ее берег. Снег есть. Есть сосульки всякие. Ну, вот так, собственно говоря, и шел. Идешь – тепло, а на ночь остановился – ноги мокрые. Лежишь – дрожишь, скажем, так. Ну, шапку из запасов достал. Шел в шапке. Все. А документы мы не брали в полет. Я иду и понимаю, что я без документов. Пароля я не знаю. Если на чужих напорюсь, у меня есть граната. Если это свои будут – ну, как-нибудь договоримся, опознаемся в любом случае. Потому что я чувствовал, что после первого дня, к концу второго силы уходят. Я не придавал значения ранению в грудь, думал, лицо мне посекло осколками – думал, ну, это тоже стекло прилетело. И поэтому – ну, потечет и перестанет, скажем так. К этому просто относился. Потому что голову не мог опустить и посмотреть. А смысла нет туда грязными руками лазить. Поэтому залепил лейкопластырем широким и все. И шел. На вторые сутки вышел на наш блокпост. После проверки вертолетом отправили в госпиталь».