Читать книгу: «Вскрытие и другие истории», страница 2

Один из шахтеров, Роджер Уиллет, умер в нескольких ярдах от остальных. Судя по всему, он едва успел войти в камеру из штрека, когда прогремел взрыв. А значит, взрывная волна должна была ударить его сильнее, чем других. Если в каком-то из трупов и могли обнаружиться осколки бомбы, то в трупе мистера Уиллета. Доктор Уинтерс надел хирургические перчатки.

Уиллет лежал в конце шеренги подмостей. На нем были теплая рубашка и комбинезон, поражавшие своей новизной под слоем могильной грязи. Их крепкая материя плохо сочеталась с материей плоти Уиллета – посиневшей, опухшей, легко рвавшейся или лопавшейся, как спелый плод. При жизни Уиллет укладывал волосы с помощью геля. Теперь они превратились в скульптуру из пыли, шипов и завитков, изваянную в те последние мгновения, когда голова его билась в хватке стиснувшей ее горы.

Окоченение пришло и ушло – Уиллет дрябло перевалился на каталку. Толкая его мимо прочих трупов, доктор почувствовал слабый укол совести. Ощущение, что собрание мертвецов осуждает его – в отличие от иных подобных странных фантазий, – необычайно упрямо отказывалось его покидать. Из-за этой неотступной тревоги доктор разозлился на себя и зашагал быстрее.

Он переложил Уиллета на стол для обследований, ножницами срезал с него одежду и убрал то, что от нее осталось, в коробку для улик. Комбинезон был испачкан предсмертными испражнениями. Доктор с невольной жалостью взглянул на голого обследуемого.

– В Фордем вы не поедете, – пообещал он трупу. – Разве что я обнаружу что-нибудь дьявольски очевидное.

Он натянул перчатки потуже и разложил инструменты.

Он рассказал шерифу не обо всем, что говорил ему Уоддлтон. Доктору велели найти – и обязательно записать, что он их нашел, – убедительные «свидетельства» того, что покойных совершенно необходимо перевезти в Фордем и подвергнуть там рентгенографическому обследованию и обстоятельному повторному вскрытию. От этого зависело, будет ли доктор продолжать свою работу в коронерской службе. Он встретил этот приказ молчанием, которое Уоддлтон не посчитал нужным нарушать. В тот момент доктор и принял решение, которому намеревался следовать сейчас. Воспринимать очевидное как очевидное. Если у всех прочих шахтеров обнаружатся такие же явные признаки смерти от удушья, как у Уиллета, он ограничится тщательным наружным осмотром. В случае с Уиллетом он проведет еще и вскрытие, только для того, чтобы исчерпывающе доказать на его примере то, что и так ясно при взгляде на любого из них. И лишь если при наружном осмотре обнаружится какая-то заметная аномалия – отчетливая и недвусмысленная – он заглянет глубже.

Доктор вымыл слипшиеся волосы Уиллета в тазике, перелил осадок в пузырек и подписал его. После чего, начав с головы, приступил к подробному внешнему обследованию тела, параллельно записывая свои наблюдения.

Характерные признаки смерти от удушья были заметны сразу, невзирая на осложняющее влияние автолиза и разложения. Выпученные глаза и вываленный язык к настоящему времени свидетельствовали не только о причине гибели, но и о давлении газа, однако язык был зажат между стиснутых зубов, не оставляя почти никаких сомнений в том, какой эта причина была. Дегенеративные изменения – желтовато-зеленый оттенок кожи, потемневшие и проступившие мелкие вены – были заметными, но не могли скрыть синеву цианоза на лице и шее и точки кровоподтеков, испещрявшие шею, грудь и плечи. Доктор взял изо рта и носа погибшего мазки вещества, которое наверняка было окрашенной кровью мокротой, как правило исторгаемой в безвоздушной агонии.

Он начал замечать в своей работе определенную комичность. В какое посмешище превращает человека смерть! Синее, пучеглазое, трехгубое нечто. А ведь была еще любопытная заботливая обходительность самого доктора с этой клоуноподобной падалью. Мистер Уиллет, позвольте, я осмотрю этот порез. Что вы чувствуете, когда я делаю вот так? Ничего? Совсем ничего? Ну ладно, а как насчет ваших ногтей? Вы поломали их, когда царапали землю, верно? Ага. А вот тут, под ногтем большого пальца, имеется симпатичный кровавый волдырь – должно быть, заработали в шахте за несколько дней до несчастного случая? А какие замечательные у вас мозоли, до сих пор твердые…

Краткое время доктор смотрел неаналитическим взглядом на руки мертвеца – распухшие темные лапы, неподвижные, отринувшие любые прикосновения и жесты. Ему казалось, что гибель человека сосредотачивается в руках. Мучительная тщетность мелкой моторики тела, остановленной смертью, – эту горечь он давно научился игнорировать во время работы. Но теперь позволил ей немного себя тронуть. Этот Роджер Уиллет, однажды придя на работу, был неожиданно раздавлен, обращен в нефункциональную груду биоразлагаемого материала. Это случилось просто потому, что его жизни не повезло соприкоснуться с течением жизни более могущественной, одной из тех необъяснимых и голодных жизней, за которыми тянется след из человеческих останков – обнаруженных или так и не ненайденных. Не повезло вам, мистер Уиллет. Разумеется, нам очень жаль, что это с вами случилось. Во всем виноват Джо Аллен, ваш коллега. Судя по всему, он был чем-то вроде… каннибала. Все довольно сложно. Мы в этом так до конца и не разобрались. Увы, нам придется вас немножечко выпотрошить. Боюсь, нет никакой надежды на то, что вы когда-нибудь еще сможете воспользоваться этими органами. Ну что, готовы?

Доктор приступил к вскрытию, со смутным энтузиазмом желая поскорее разрезать Уиллета на части, разобравшись таким образом со своей печалью в ее естественном облике. Он ухватил Уиллета за челюсть и взял секционный нож. Вонзил острие под подбородок и начал проводить длинный, слегка зазубренный надрез, который раскрыл Уиллета от горла до паха.

В медленном отделении слоев тела доктор Уинтерс обрел успокоение и удовольствие. Однако все это время он чувствовал незначительный, но неотступный напор потока сторонних образов. Это были картины здания, в котором он находился, и окутывавшей его ночи. Словно стоя снаружи, он видел завод – выгоревшие доски, железную крышу – и деревья вокруг; все это было залито светом звезд – портрет города-призрака. А еще он видел скрывавшуюся за стеной морозильную камеру, словно стоя внутри нее, ощущал недвижность убитых людей в холодном желтом свете. И наконец у него возник вопрос, точно так же, как эти образы, то вторгавшийся в кружево его сосредоточенности, то покидавший его: почему он до сих пор ощущает, словно движение воздуха, безмолвное наблюдение за каждым его действием, украдкой касающееся его нервов своим вниманием, пока он работает? Доктор пожал плечами, окончательно разозлившись. Кто еще может здесь присутствовать, кроме Смерти? Но разве сам он не работник Смерти и разве это место ей не принадлежит? Пускай хозяйка смотрит.

Раскрыв обложку испещренной кровоподтеками кожи Уиллета, доктор Уинтерс читал труп с нарастающей бесстрастностью, как посмертный текст. Он сосредоточился на осмотре легких и средостения и нашел там неоспоримые доказательства смерти от удушья. На плевре, как и ожидалось, обнаружились экхимозы – кровоизлияния в стеклянистой мембране, окружающей легкие. Многогранные дольки на поверхности самих легких покрылись пузырьками и пупырышками – ожидаемая интерстициальная эмфизема. При вскрытии легких оказалось, что те значительно гиперемированы. Левая половина сердца была сжавшейся и пустой, а правая – раздувшейся от темной крови, как и широкие вены верхнего средостения. Это была классическая картина смерти от асфиксии, и в конце концов доктор, при помощи иглы и нитки, вновь закрыл книгу.

Он переложил тело обратно на каталку и укрыл его одним из своих мешков для трупов на манер савана. Утром, когда у него будут помощники, он взвесит тела на стоящих в конторе платформенных весах и лишь после этого упакует в мешки как следует. Доктор подошел к двери морозильной камеры и остановился. Он смотрел на дверь, не двигаясь и не понимая почему.

«Беги. Убирайся отсюда. Сейчас же».

Мысль была его собственной, но возникла так внезапно, что доктор обернулся, словно позади него кто-то заговорил. Худой человек в халате и перчатках, с утонувшими в тени глазами, смотрел на доктора из черного окна напротив. За спиной у него была накрытая мешком каталка, а за ней – широкая металлическая дверь.

– От чего бежать? – тихо, недоуменно спросил доктор. Безглазый человек в отражении не двигался, пригнувшийся, испуганный.

А в следующее мгновение он выпрямился, запрокинул голову и расхохотался. Доктор подошел к письменному столу и уселся с отражением плечом к плечу. Он достал бутылку, и они выпили вместе, разглядывая друг друга с одинаковыми озадаченными улыбками. Потом доктор сказал:

– Давай-ка я налью тебе еще. Ты в этом нуждаешься, старый приятель. Бренди помогает прийти в себя.

Тем не менее снова войти в камеру оказалось невероятно, мучительно тяжело, ему приходилось заново собираться с силами для каждого нового шага. В ледяном полумраке любое движение казалось вызовом. Тело доктора не поспевало за его желанием сделать все быстро, покончить с этим издевательством над собранием мертвецов.

Он вернул Уиллета на подмости и забрал с собой его соседа. Судя по ярлыку, висевшему на ботинке, звали того Эд Мозес. Доктор Уинтерс перевез его в контору и закрыл за собой большую дверь.

С Мозесом работа пошла быстрее. Доктор не собирался производить больше вскрытий. Он вспомнил Уоддлтона, наслаждаясь своим мнимым подчинением его ультиматуму. Эффект будет убийственным. Он представил себе шокированного коронера с пачкой патолого-анатомических заключений в руке и улыбнулся.

Возможно, Уоддлтон сумеет правдоподобно обосновать, что осмотр был неполным. Тем не менее нигде не было четко прописано, насколько дотошным должен быть патологоанатом. Многие профессионалы признали бы подход доктора Уинтерса достаточным, с учетом условий работы. Неизбежные судебные разбирательства с коалицией истцов будут изматывающими и затянутыми. Неважно, победит Уоддлтон или проиграет, его покупная верность интересам страховой компании станет более чем очевидна. Вдобавок сразу после своего увольнения доктор Уинтерс раскроет его тайную причину прессе.

На него подадут в суд за клевету, но у него точно так же не будет причин бояться этого, как нет причин бояться увольнения. Его жизнь закончится намного раньше, чем сбережения или судебное разбирательство.

Внешне Эд Мозес продемонстрировал такие же типичные признаки асфиксии, как Уиллет, без малейших следов осколочных ранений. Доктор написал заключение и вернул Мозеса в морг, двигаясь стремительно и аккуратно. Его тревога почти унялась. Это тошнотворное колебание воздуха – не померещилось ли оно ему? Быть может, это было какое-то новое эхо трудящейся внутри него смерти, психическое содрогание или реакция на рак, неслышно отыскивавший источник его жизни? Доктор вывез из морга мертвеца, лежавшего рядом с Мозесом.

Уолтер Лу Джексон был высоким – шесть футов и два дюйма от пяток до макушки – и наверняка весил больше двух сотен фунтов. Он пытался вырваться из своего гроба весом в миллион тонн с агональной силой, изодравшей его лицо и руки. Смерть исполосовала его, точно лев. Доктор принялся за работу.

Его руки вновь стали прежними – быстрыми, аккуратными, умело нащупывавшими характер трупа, как иные пальцы скользили бы по клавишам в поисках скрытых в них мелодий. И доктор наблюдал за ними с привычным удовольствием, одним из немногих, никогда не изменявших ему, но мысли его бродили в стороне от их ловкой деятельности. Так много ужасных смертей! Мир полнился ими, и конца этому не было. Сопротивляющиеся жизни насильственно изгонялись из своих уютных мясных обиталищ. Уолтер Лу Джексон умирал очень тяжело. Это Джо Аллен навлек на вас такую участь, мистер Джексон. Мы считаем, что это результат его попытки избежать правосудия.

Но какая неудачная попытка! Ее иррациональность – более чем озадачивающая – была жуткой в своей чудовищной бессмысленности. Вне всяких сомнений, Аллен был хитер.

Людоед с тонкими социальными инстинктами психопата. Свойский парень, способный заставить всех клиентов бара восторженно смеяться, пока он уводит от них жертву, аплодировать его уходу с добычей, которая радостно шагает во тьму рядом со своим убийцей, похлопывая его по плечу. Он определенно был умен, а к тому же – на это указывала сфера – обладал удивительными техническими познаниями. Но тогда что насчет безумия, на которое еще более явно намекал тот же самый предмет? Эта сфера была средоточием смертоносной тайны долгого кошмара Бейли.

Зачем Аллену понадобился взрыв? Судя по месту, в котором он произошел, это была ловушка для преследователей, сознательная детонация. Быть может, он намеревался создать небольшой завал, после чего планировал совершить какой-то немыслимый побег? Это уже было достаточной глупостью – вдвое большей, если, что казалось бесспорным, Аллен собрал бомбу сам, ведь тогда он должен был знать, что ее мощность во много раз превосходит ту, в которой он нуждался.

Но если сфера была не бомбой, если она предназначалась для другого, а взрывной потенциал был случайностью, тогда Аллен мог недооценить силу взрыва. Судя по всему, он каким-то образом мог издалека следить за перемещениями сферы, ведь он направился за ней, как только вышел из шахты, – не обратил никакого внимания на автобус, ожидавший его смену, чтобы отвезти ее обратно в город, и ринулся прямиком к патрульной машине, укрытой от взгляда за зданием конторы. А значит, сфера была чем-то более сложным, нежели обычная бомба, и, возможно, настоящей целью Аллена было именно ее уничтожение, а не взрыв, который стал его результатом.

В пользу этой трактовки говорило уже то, что он вообще рискнул пойти за ней. Должно быть, ощутив ее приближение к шахте, Аллен догадался, что ее обнаружили и изъяли из его комнаты в процессе расследования убийств. Но почему тогда он, зная, что ему уже светит высшая мера наказания, пошел на такой риск, чтобы украсть доказательство менее значимого преступления – хранения взрывного устройства?

Возможно, сфера являлась чем-то большим, чем-то напрямую связанным с убийствами, и была способна гарантировать обвинительный приговор, которого в другом случае Аллен мог избежать. Но даже в таком случае в его авантюре не было никакой логики. Если сфера, а вместе с ней и полицейские, которые, как, вероятно, заключил Аллен, ее захватили, уже находились в конторе, значит, он должен был ожидать, что они вот-вот начнут обыскивать территорию шахты. Тем временем ворота стояли открытыми, и побег в горы был вполне возможен для человека, способного обнаружить и убить двоих опытных и хорошо вооруженных охотников, устроивших на него засаду. Почему он практически обрек себя на поимку, лишь бы осложнить расследование, которое после его бегства и так стало бы безнадежным? Доктор Уинтерс наблюдал за тем, как его пальцы, точно стая охотничьих собак, окружающая нору, сходятся на маленьком отверстии под мечевидным отростком грудины Уолтера Лу Джексона, между восьмой парой ребер.

Его левая рука коснулась границ отверстия; любопытство пальцев было стремительным и нежным. Правая взяла зонд, и вместе они ввели его в ранку. В случае с трупами на такой стадии разложения зонды редко приносили пользу; раневой канал проще было бы исследовать с помощью вскрытия. Но доктором овладело необъяснимое чувство безотлагательности. Он медленно, изо всех сил стараясь не оставить в размягчившихся тканях собственных артефактных следов, вводил зонд. Тот без каких-либо препятствий уходил все глубже в тело и, изогнувшись, устремлялся сквозь диафрагму к сердцу. Собственное сердце доктора билось все быстрее. Он видел, как его руки вознамерились зафиксировать наблюдение, видел, как они остановились, видел, как они вернулись к обследованию тела, так и не коснувшись ручки с бумагой.

Внешний осмотр не обнаружил больше никаких аномалий. Доктор прилежно записал все прочие свои наблюдения, поражаясь собственному смятению. Закончив, он понял, чем оно вызвано. Причиной была не обнаруженная им рана, которая могла бы подкрепить позицию Уоддлтона. Ведь через несколько секунд после того, как доктор ее заметил, он понял, что проигнорирует все, что покажется ему возможным следом осколка. Принесенный Джо Алленом вред закончится здесь, на этой последней бойне, и не станет причиной бедности семей погибших. Доктор Уинтерс принял решение: в случае с Джексоном и остальными семью трупами в официальном заключении будет написано, что внешнее обследование не выявило никакой необходимости во вскрытии.

Нет, у тревоги, владевшей доктором, когда он заканчивал внешний осмотр Джексона – когда писал заключение и ставил под ним подпись, – была иная причина. Проблема крылась в том, что он не верил, будто рана на груди Джексона – это след осколка. Он не верил в это и не понимал почему. А еще не понимал, почему снова боится. Доктор запечатал заключение. С осмотром Джексона было официально покончено. После чего Уинтерс взял секционный нож и вернулся к телу.

Сперва сделать длинный зазубренный разрез, расстегивающий смертную оболочку. Затем – отогнуть два больших квадратных лоскута кожи, оттянуть их к подмышкам, оголяя грудную клетку: одна рука сжимает край лоскута, другая ныряет под него с ножом, рассекая стеклянистые ткани, соединяющие его с грудной клеткой, отделяя мышцы от скрывающихся под ними костей и хрящей. Потом – взломать обнажившийся сейф. Реберные кусачки – инструмент честный и прямолинейный, словно орудие садовника. Стальной клюв перекусывал хрящевые крепления, присоединяющие ребра к грудине. Перейдя к верхней ее части, доктор, орудуя ножом, как рычагом, подцепил ключицы и выдернул их из суставов. Когда же сейф лишился всех своих запоров и петель, он подсунул под его крышку нож и поднял ее.

Через несколько минут доктор выпрямился и отошел от тела. Он двигался почти как пьяный, на лице отчетливее проступили следы возраста. Охваченный омерзением, он сорвал с рук перчатки. Подошел к письменному столу, сел и налил себе еще бренди. На лице его проглядывал страх, но одновременно с этим губы и желваки сурово напряглись. Он заговорил, обращаясь к стакану:

– Что ж, так тому и быть, ваше превосходительство. Вы подкинули своему скромному служителю что-то новенькое. Проверяете мою силу духа?

Сердечная сумка Джексона, тонкая оболочка, окружавшая его сердце, должна была быть почти целиком скрыта между большими, насыщенными кровью буханками легких. Но оказалась полностью открытой взгляду доктора; легкие по бокам от нее превратились в морщинистые комки размером в треть от естественного. Не только они, но и левая половина сердца, и верхние медиастинальные вены – все то, чему полагалось переполниться кровью, – были полностью осушены.

Доктор проглотил бренди и снова достал фотографии. Он обнаружил, что Джексон умер, лежа на животе поверх тела другого шахтера, а между ними была зажата верхняя часть тела третьего. Ни на двух соседних трупах, ни на окружавшей их земле не было ни одного пятна крови, которой из Джексона вытекло, должно быть, около двух литров.

Возможно, их не было видно на фотографиях из-за какой-то причуды освещения. Доктор обратился к полицейскому отчету, в котором Крейвен обязательно упомянул бы о большом количестве пропитанной кровью земли, обнаруженной при раскопках. Шериф ни о чем подобном не писал. Доктор Уинтерс вернулся к фотографиям.

Рональд Поллок, с которым Джексон наиболее интимно соседствовал в могиле, умер, лежа на спине, под Джексоном и чуть наискосок от него; их торсы соприкасались почти полностью, за исключением того места, где этому мешали голова и плечи третьего шахтера. Казалось невозможным, что на одежде Поллока нет ни следа крови, в таком количестве вытекшей из приникшего к нему в смерти товарища.

Доктор резко встал, натянул свежие перчатки и вернулся к Джексону. Теперь его руки двигались с более жестокой скоростью, временно закрывая огромный разрез несколькими широко разнесенными стежками. Он вернул Джексона в морг и выкатил оттуда Поллока, широко шагая, прилагая все силы к перемещению мертвых тел, постоянно на шаг опережая – так ему казалось – неотступные мысли, которые ему не хотелось пускать к себе в голову; уродцев, которые шептались за его спиной, обдавая его слабыми холодными порывами гнилостного дыхания. Он покачал головой – отрицая, отсрочивая – и столкнул новый труп на рабочий стол. Жадные укусы ножниц обнажили Поллока.

Но в конце концов, внимательно осмотрев все лоскуты ткани и не обнаружив на них ни пятнышка крови, доктор снова успокоился, смакуя этот простейший, желанный вывод, к которому так стремился прийти. Он стоял у стола с инструментами, не видя его, отдаваясь на волю полуоформившихся тварей, блуждавших на периферии его сознания.

Вид съежившихся легких Джексона не просто шокировал его.

Доктор Уинтерс ощутил еще и укол паники – того же самого поразительно яркого ужаса перед этим местом, который недавно побуждал его сбежать. Теперь он понимал, что зародышем того быстро подавленного ужаса было предчувствие этой неудачной попытки отыскать следы исчезнувшей крови. Откуда же взялось это предчувствие?

Оно было связано с проблемой, над которой он упрямо отказывался размышлять: механикой такого полного осушения ветвистой сосудистой структуры легких. Могло ли грубое давление земли само по себе проделать эту скрупулезную работу, учитывая, что в его распоряжении имелось всего одно выходное отверстие, узкое и странно изогнутое?

А еще была фотография, которую он разглядывал. Теперь, когда он вспоминал то, что было на ней изображено, она пугала его – в ней крылся какой-то потаенный смысл, желающий, чтобы его узрели. Доктор Уинтерс взял со стола зонд и снова повернулся к трупу. Наклонился и, так же уверенно и точно, как если бы уже удостоверился в существовании ранки, коснулся ее: аккуратной маленькой дырочки под самым мечевидным отростком. Ввел в нее зонд. Он вошел глубоко и двинулся в уже знакомом направлении.

Доктор вернулся к письменному столу и вновь вгляделся в фотографию.

Отверстия на телах Поллока и Джексона не соприкасались. Именно в этом месте между ними находилась голова третьего шахтера. Доктор нашел еще одну фотографию, на которой этот шахтер был в центре композиции, и отыскал его имя, подписанное снизу ручкой: Джо Аллен.

Словно во сне, доктор Уинтерс приблизился к широкой металлической двери, отодвинул ее, вошел в морг. Вместо того чтобы искать, направился прямиком к подмостям, возле которых несколько часов назад остановился шериф Уинтерс. На бирке значилось то же самое имя.

Скрытое за вызванной разложением иллюзией ожирения тело было сухим и мускулистым. Лицо – квадратным, с выступающим лбом и хитрым, чуть искривленным из-за давнего перелома носом. Распухший язык скрывался за зубами, и разложение не могло стереть того впечатления, которое Аллен, должно быть, производил при первом знакомстве – симпатичный и открытый, с лукавыми и дружелюбными черными глазами, теперь обесцветившимися. Эй, приятель, минутка найдется? Ты ведь у нас на шахте во вторую смену работаешь, верно? Ага, Джо Аллен. Слушай, я знаю, что уже поздно и ты хочешь поскорее вернуться домой, сказать жене, что не пил после работы, верно? Ну да, понимаю. Только тут такая штука, я из-за этих исчезновений весь на нервах, но, Богом клянусь, только что видел, как кто-то бродит вон за тем деревянным домом дальше по улице. Видишь, там, в конце двора, деревья расступаются и луна сквозь них светит? Да-да. Короче, у меня с собой есть вот эта маленькая хлопушечка. Ага, настоящая красотка, так что мы с тобой вдвоем вполне управимся. Я знал, что найду мужика, который не боится неприятностей, – а то полицейские все куда-то запропастились. Ага, вот сюда, к этим соснам. Только осторожнее, темень такая, что хоть глаз выколи. Вот так…

Лицо доктора блестело от пота. Он развернулся на каблуках и вышел из морга, закрыв за собой дверь. В тепле конторы он почувствовал, как промокла от пота рубашка под халатом. В животе размеренно пульсировала боль, но доктор почти не обращал на нее внимания.

Он подошел к Поллоку и схватил секционный нож.

Работа продвигалась с сюрреалистической скоростью, слои плоти и костей расступались перед его отчаянными, но верными руками, пока не обнажилась грудная полость, а в ней – высосанные вампиром легкие, два бугристых комка серых тканей.

Он не стал заглядывать глубже, зная, какими будут сердце и вены.

Доктор вернулся к письменному столу, сел за него и обмяк, все еще сжимая в левой руке забытый нож. Он взглянул на отражение в окне, и ему показалось, что его мысли исходят от этого прозрачного, более зыбкого доктора Уинтерса, висящего снаружи, будто призрак.

В каком же мире он живет? Похоже, за всю свою жизнь он даже не начал догадываться. Питаться таким образом! Одно это уже было кошмарным.

Но питаться таким образом в собственной могиле? Как Аллену это удалось – не говоря уже о том, как он сумел бороться с удушьем достаточно долго, чтобы вообще хоть что-то успеть? Как можно ее постичь – эту алчность, пылавшую так жадно, что она объедалась даже на пороге собственной гибели? Следы этого последнего пиршества наверняка так и остались в его желудке.

Доктор Уинтерс перевел взгляд на фотографию, на голову Аллена, припавшую к телам других шахтеров, как голодный поросенок к свиноматке. Потом посмотрел на зажатый в кулаке нож. Рука, казалось, лишилась всех своих навыков. Ее единственным желанием было разрезать, расчленить, уничтожить останки этой прожорливой твари, этого Джо Аллена. Он должен либо сделать это, либо сбежать отсюда. Иных вариантов нет. Доктор сидел неподвижно.

– Я проведу вскрытие, – сказал призрак в окне и не двинулся с места. Из холодильной камеры донесся негромкий шум.

Нет. Это был какой-то сбой в бормотании генератора. Там нечему было двигаться. Шум послышался снова – короткое трение о внутреннюю стену камеры. Двое стариков покачали головами, глядя друг на друга. Щелкнула задвижка, и металлическая дверь открылась. За вытаращившим глаза отражением собственного удивления доктор увидел грязную фигуру, что стояла в дверном проеме, просительно протягивая руки. Доктор повернулся на стуле. Фигура испустила свистящий стон – разложившийся остов человеческого голоса.

Джо Аллен умоляюще задергал челюстью и раскинул пурпурные руки. Его синее опухшее лицо мучительно кривилось, огромный язык беспомощно болтался меж липких губ, как будто речь была опарышем, силящимся выползти у него изо рта.

Доктор потянулся к телефону, поднял трубку. То, что она была глуха к нему, ничего не значило – он все равно не смог бы заговорить. Тварь, стоявшая перед ним, каждым, самым малейшим своим движением уничтожала рамки здравого смысла, в которых слова имели значение, превращала окружающий доктора мир в пустыню тьмы и молчания, в озаренные светом звезд руины, где повсюду пробуждалось нечто чужое и невообразимое, отныне правившее этим миром. Мертвец протянул к нему руку, словно просил подождать, – а потом повернулся и подошел к столу с инструментами. Его ноги были словно налиты свинцом, он дергал плечами, как пловец, с трудом продвигаясь сквозь плотную среду гравитации. Он достиг стола и утомленно схватился за него.

Доктор понял, что стоит, слегка пригнувшись и не чувствуя собственного веса. Единственной частью себя, которую он ощущал, оставался зажатый в руке нож, и он был подобен языку огня, кремационного пламени. Труп Джо Аллена шарил рукой среди инструментов. Толстые пальцы со странной обезьяньей неловкостью ухватили скальпель. Руки стиснули узкую рукоятку и засунули лезвие между губ, как измученный жаждой ребенок засунул бы фруктовый лед, а потом выдернули обратно, распоров язык. На пол брызнула мутная жидкость. Челюсть с натугой задвигалась, слова вырвались изо рта влажным и рваным шипением:

– Пожалуйста. Помоги мне. Застрял вот здесь. – Мертвая рука ударила в мертвую грудь. – Умираю от голода.

– Что ты такое?

– Странник. Не с Земли.

– Пожиратель человеческой плоти. Поглотитель человеческой крови.

– Нет. Нет. Только прячусь. Маленький. Кажусь вам уродливым. Боялся смерти.

– Ты принес нам смерть. – В голосе доктора звучало спокойствие абсолютного неверия, и сам он был для себя так же невероятен, как и та тварь, с которой он разговаривал. Она покачала головой; в тусклых выпученных глазах проглядывала мука невозможности объясниться.

– Никого не убивал. Спрятался внутри. Спрятался внутри, чтобы не убили. Прошло пять дней. Тону в гнили. Освободи меня. Пожалуйста.

– Нет. Ты прибыл сюда, чтобы питаться нами, ты прячешься не из страха. Мы – твоя пища, твое мясо и питье. Ты питался теми двумя в своей могиле. В их могиле. Для тебя это была отсрочка. Диверсия, которая покончила с охотой на тебя.

– Нет! Нет! Эти люди уже умерли. Для меня пять дней – смерть от голода. Даже меньше. Ел только от безысходности. Ужасная необходимость!

Испорченные голосовые связки превратили последнее слово в исковерканный выдох – бесчеловечный шум змеиной ямы, который доктор ощутил как холодное прикосновение раздвоенных языков к ушам, – а мертвые руки сложились в одутловатое подобие жеста, заверяющего в искренности.

– Нет, – сказал доктор. – Это ты их всех убил. Включая свое… орудие – этого человека. Что ты такое? – В этот вопрос прорвалась паника, которую он попытался замаскировать, немедленно ответив самому себе: – Ты решителен, да. Вне всяких сомнений. Ты воспользовался смертью как обходным путем. Возможно, ты не нуждаешься в кислороде.

– Извлек больше, чем необходимо, из трупных газов. Не самый важный компонент нашего метаболизма.

Голос становился отчетливее, изобретал замены тонам, потерянным из-за речевых пауз и порвавшихся в агонии связок, эффективнее извлекал гласные и согласные из гниющих языка и губ. В то же самое время неловкие движения тела не могли скрыть непрерывных мелких экспериментов. Пальцы сгибались и шевелились, испытывая эластичность сухожилий, ощупывали ладони в поисках прежних точек опоры и противодавления. Колени снова и снова осторожно проверяли изменившиеся границы своей подвижности.

– Что это была за сфера?

– Мой корабль. Уничтожить его – наш первый долг, когда нам грозит обнаружение. – (Страх коснулся доктора, точно ползущий по шее слизняк; пока тварь говорила, он видел резкую, судорожную активность языка – тот покрывался морщинами и уменьшался, как будто что-то внутри тянуло его на себя.) – Шанса вернуться внутрь не было. Выход из тела занимает слишком много времени. Некогда было даже приказать ему самоуничтожиться – необходимо вытянуть жгутик, химический ключ, проникающий сквозь броню. В шахте моим единственным шансом было лишить носителя жизни.