Читать книгу: «Синий Огонь. Эра Огня», страница 4

– Пожалуйста, это подарок от мамы! Всё, что у меня от неё осталось.

– Аргх!.. Ну же, мужик, отстань от неё! Один браслет тебе на руку не сыграет!.. – пытался я ответить.

– Но она ничего не потеряла, чтобы оказаться здесь! Ты готов ей в этом помочь?

– Чего?.. Не убивай, прошу!.. – ответил я, задыхаясь от его удушья.

– Нет, я тебя не убью! Ты лишь заплатишь за этот браслет. А точнее, местом, на котором она его носит!

– Что?..

Не успел я понять, что происходит, как он кинул меня на землю, вытянул мою правую руку и со всего маху ударил ногой по локтю с такой силой, что меня начало разрывать от боли. Мало того, рука не сломалась, и чтобы окончательно сделать меня инвалидом, он продолжил бить ногой по моему локтевому суставу до тех пор, пока он не треснул, а мои слезы с криками не начали заглушать мои уши и чувства. Другими словами, резкая боль, прекращение движения рукой и моментальная опухоль. От болевого шока я потерял сознание.

Очнулся я уже на коленях плачущей Ниферрит. Она незаметно роняла свои слезы на меня. Я не знал, что чувствовать. Ни физического, ни ментального восприятия. Будто бы я уже умер. Ничего не чувствовал.

Когда её слеза упала на мой глаз, она заметила это и аккуратно сняла капельку ноготком. Я дёрнул веком и улыбнулся. У бедняги задрожал голос от осознания, что я слышал и видел её всё это время. Она стала гладить меня по голове и вытирать свои слёзы. Мне хотелось привстать и начать двигаться, чтобы хоть что-то чувствовать. Только я не думал, что боль будет настолько дикая! Подавив боль приглушённым рёвом, я отдышался и осмотрел руку. Эти уроды наложили мне что-то вроде лангетки. Видимо, на гипс решили поскупиться. К шее примотали бинт, чтобы я держал руку на весу. Но больше всего меня пугало то, что почти весь бинт у локтя был в крови. Думать о том, какая у меня там рана, было сложнее, чем просто глазеть на кровь.

Все вокруг спали, как убитые, хоть я и издавал громкие стоны, от которых кто-то мог проснуться. Это шокировало меня, и я поспешил спросить у Ниф, что произошло. Она глубоко вздохнула и ответила: – Тебя принесли и бросили мне под ноги. Остальных напоили каким-то молоком, и они уснули. А я просто хотела, чтобы ты пришел в себя.

– Они сделали мне лангетку. И забинтовали всю руку. Но зачем?

– Эках принёс тебя и сказал, что пожалел о своем решении сломать тебе руку. Он хотел оставить её, чтобы публика любовалась.

– Какая, к чёрту, публика?! Ах. – резкие движения рукой были смерти подобны.

– Линс. Мы в цирке уродов!.. – скорбно и со слезами прошептала Ниф.

– Твою мать.

Я не знал, что делать. Уже в который раз не знал! Да чего там было знать, если меня переполнял ужас и беспокойство! В глубине души я слышал тревогу. Она была похожа на оживленный улей в твоей груди. И любая тварь из этого улья могла запросто вгрызаться в любую клеточку твоего тела и грызть-грызть, разрывать! А ты ничего не можешь сделать. Пошевелить глазами и просто смириться. Никак оно не могло утихомириться.

Эта тонкая грань между телом и душой просто поражает. Если я двигаюсь, мне до ужаса больно, и я забываю о том, как же велик риск быть съеденным или убитым. А если просто попробую успокоиться, то мозг начинает рисовать такой кошмар, что хочется лишь проснуться. Проще говоря, я боялся потерять Ниф и остаться одному. Поэтому я разговаривал с ней всю ночь, чтобы не лишиться рассудка и капельки надежды.

На утро произошла настоящая женская дуэль. Две девушки не поделили завтрак, что нам дали. Это был червивый хлеб и мясо, обваленное в волосах. Даже не знаю, что лучше. Это все равно, что драться за сыр с плесенью. Не важно, какая плесень лучше, если это все равно плесень и сыр будет дороже! Мне стало интересно, как долго они живут в рабстве. Но спрашивать это у бестий, которые пытались заколоть друг друга деревянными зубочистками, было бы сложно. В комнате были ещё подростки и даже дети. Всего семь вринаков. Две сумасшедшие оленихи, маленькая обезьянка, высокий, но тощий варан, краб… и мы. Кричащие девочки, судя по внешности, были сестрами. Даже близнецами. Белые, как снег, но с красными полосками по всему телу, будто бы это были татуировки. Короткие, как у мальчиков, стрижки из смеси светлых, синих и черных волос. Большую часть составляли синие, но вот светлые и черные были разбросаны пятнышками. Меня удивляло, как просто они били друг друга копытами. Обезьянка была лысой. Нет, правда, лысой! Ни волос, ни шерсти. Однако уродцем она считалась из-за серебристых ладоней. Казалось, что она где-то испачкалась, но когда она чесала себе эти ладони, с неё падали серебристые кусочки кожи. Варан оказался самым тихим. В отличие от других он не был уродливым. Ну, если не считать высокий рост уродством. Как и любая рептилия, он был лысым, но зато имел ужасающую тёмно-синюю окраску. И язык был чёрным. Краб удивил меня больше всего. Я никогда их не видел и, если честно, больше видеть не хочу. Они живут где-то на востоке и на такой маленькой территории, что увидеть где-то здесь такого – гигантская удача. Однако он был не таким, как на картинках! Этот был серым, и лишь усики были белыми. Голова была похожа на один большой кусок усов с маленькими черными глазами. Руки – не руки, а настоящий кошмар. Если они будут сниться мне в кошмарах, то лучше сразу умереть. Вместо пяти пальцев на руке у него их было десять! А может, их было пять, но они разделились. Тонкие, двигаются хаотично, с острыми чёрными кончиками! Кожи нет, лишь панцирь с острыми наростами и бледными областями вокруг них. Такого урода надо ещё было поискать. Даже одежда была с дырочками от этих наростов. Но что меня больше всего удивило, он не говорил на страта ни. Лишь непонятно кряхтел и издавал ужасные звуки.

Поглядев на эти кадры, надежда в моем сердце просто застрелилась. Однако тело этой надежды ещё осталось. Всё благодаря Ниф. За один лишь день я сблизился с ней так быстро, что ни ей, ни мне не хотелось отпускать друг друга. Ухудшало всю ситуацию моя больная рука. Из-за того, что я лежал на коленях Ниф, она не могла пошевелиться, потому что знала, как мне будет больно. А я не мог встать сам, ведь чувствовал, как лёгкое напряжение в руке ломает её снова. Но нам, в принципе, это не особо мешало. И чтобы хоть как-то успокоиться, мы болтали, шепотом, но довольно долго. Бедная Ниферрит была с ног до головы сентиментальной. И почему – она мне рассказала. И правда меня слегка тронула. Все началось с моего неприличного вопроса:

– Почему ты была в той комнате, куда я упал?

– Нитбад был для меня домом. А позже стал тюрьмой, – неуверенно и прерывисто говорила она.

– Расскажи мне всё, – я взял её за руку, ногти которой она иногда покусывала от нервов. Поглаживая её шершавые пальцы, она отвлеклась от этого и продолжила.

– Всё было хорошо! Я гуляла с папой, нянями, разными детьми, а иногда даже одна. Я любила украшать свой мир и придумывать что-то, чего нет. Браслет, что достался мне от мамы, был непростым. О его секрете многие узнали и решили им воспользоваться.

– А что за секрет?

– Дай мне руку, я покажу, – попросила она, и я разжал пальцы.

Затем она взяла немного песка и положила его мне на ладонь. Правой рукой дотронулась до этой горстки, и её браслет слегка засветился. Из песочка моментально вырос кусочек травы. Я был поражён! Слов не было – лишь косой взгляд на травинку и Ниф. Она смахнула песок с травой и прошептала:

– Иногда наличие чего-то подобного делает твою жизнь хуже. А ведь бывали дни, когда я не так сильно грустила. И в некоторые добро выходило из негатива. Но всё же я не хотела рождаться такой. Моя жизнь была бы намного лучше и спокойнее, если бы не этот «дар». – У неё совсем пропал голос от грусти.

– Тебя использовали?.. – спросил я, и она кивнула.

– Отец был хорошим правителем. Его сразу же убили и назвали предателем!.. Память осквернили, а меня заперли в своей комнате, где я жила почти всё оставшееся детство и юность. Мне тогда было лишь семь. Меня посещало два-три вринака. Это мог быть врач, мог быть учитель или же «хозяин». Меня заставляли выращивать всё, что они пожелают. А каждую ночь меня выводили с охраной в поля, чтобы я сделала их плодородными. А взамен я получала книжки, какие-то игрушки, может, волшебные часы за пределами комнаты и немного общения с психологом, которого они тоже подкупили. – Она со слезами вспоминала свою юность. Я бы не догадался, что она принцесса Нитбада!

– Ты в порядке? Извини, что завёл этот разговор, Ниф.

– Нет, всё хорошо, правда! Я мечтала с кем-нибудь поговорить вот так – поплакаться и услышать что-то ещё, кроме моего эха. Можно, я продолжу?

– Конечно, продолжай.

– Я часто пыталась убить себя. Мне не давали это сделать. Слежка была постоянной, пока я просто не сдалась. Меня сломали и оставили умирать. И хуже всего не то, что я сидела там одна, а то, что меня использовали и убили мою семью просто потому, что им захотелось. Деньги портят вринаков. Это я запомнила навсегда. Но ты спас меня, и я тебе вечно благодарна!.. – улыбнулась она, проглатывая слёзы и шмыгая носом.

– Но я привёл нас сюда. Мы можем умереть из-за моей ошибки!

– Уж лучше я умру так, чем в том гнилом дворце!.. И хотя бы не одна.

– Ах, нам надо искать выход, срочно! Думаешь, нам стоит поговорить с ними? – я настроился, чтобы встать.

– Я боюсь.

– Ладно, не уходи далеко. Я сейчас!..

С глубоким выдохом и резкой болью я встал на ноги, держа руку в том положении, в котором болело меньше всего. Подойдя поближе, я попытался начать разговор:

– Эй! Привет всем… Чёрт. – Больше я ничего не придумал.

– Привет, надеюсь, ты здесь надолго. Хотя бы на недельку, – ответил мне варан, отведя взгляд на олених.

– А что, неделя – это долго? – с недоумением в голосе спросил я.

– Здесь вечер – уже подарок судьбы. Лично я здесь довольно давно, но ждал вчерашнего дня, как разрешение пойти в туалет.

– А что в этом такого?

– Хм. Иди к чёрту, – холодно ответил он.

– А! Очень приятно! А я Линссел. Эх.

Обезьянка тряслась и смотрела в разные стороны. Когда я подошёл к ней, её дёрганый взгляд упал на меня. Присев, я с опаской спросил:

– Всё хорошо? Тебе помочь?

– Да? Да-да! Да!.. Да-а! – ответила она писклявым голосом и начала искать вокруг себя что-то маленькое.

– Хорошо. Как тебя зовут? Я Линссел.

– Цу. Цу-цу!.. Цуля!

– Цуля, да? Интересное имя. Откуда ты? Что тут делаешь?

– Шар! Шар-барашар! Шар-башарар! Лист и палочка – лист и палочка! – с огромной скоростью отвечала Цуля, продолжая неуклюже искать что-то под своими ногами.

– Видимо, ты здесь давно.

– Ут! Пу-ут, ката! – она нашла, что хотела, и дала это мне, говоря на своём языке.

– Палочки. Я такие в лесу собирал, да. Ох, как же ты такие глаза делаешь?.. – спросил я, заглядевшись на то, как она закатила свои глазные яблоки так далеко, что, кроме капилляров, ничего не было видно.

– Брыд-брыд! – повторяла она, изображая, будто что-то ломает руками.

– Они так просто не сломаются. Надо по одной. – Я сломал их пополам и отдал Цуле.

– Ра-а-а-а! Спа-спа-ибо! – меняя тон своего голоса, кричала Цуля.

– Да не за что.

Подойдя к крабу, я махнул рукой, и он показался мне разумным. Задав обычный вопрос вроде:

– Как тебя зовут?

– Глу-у-ург! Хра-а-ахр! Гх-х-х-х. – Я ничего в итоге не понял и поблагодарил за беседу.

На очереди были оленихи. Лезть в драку не хотелось, но у меня была некая тревога в сердце, и мне казалось, что одна сейчас убьёт другую. Поэтому я начал с простого:

– Извините, девушки, вы заняты?

– А? – остановилась одна из них.

– Что? – затем и вторая.

– Какого чёрта?! – одна стала на меня таращиться.

– Аж хвост задрыгался! – и вторая.

– Давно он здесь?

– А чёрт его знает!

– Вот упырь.

– Да не, это кот!

– Кто?

– Кот!

– Какой кот?

– Обычный, сука, кот!

– Ты кого сукой назвала?! – взъелась первая.

– Тебя, блядь, копытная! – и вторая.

– Извинись, быстро!

– Ты первая, сволочь!

Я не думал, что это так легко может перерасти из драки в гляделки, а потом снова в драку. Можно ли было попробовать диалог? Да. Только пришлось подойти ближе. Что я и сделал, повесив кислую мину и высокий голосок:

– Простите?.. Кхм-кхм!.. Блин. – прокашлялся я, услышав хрип.

– А? – удивилась одна.

– Снова он! – вторая.

– Чего ему надо?

– Спроси!

– Спроси ты, первая!

– Нет, ты!

– Эй! Можно я с вами спокойно поговорю? По очереди. Пожалуйста? – пришлось повысить голос, чтобы перекричать их галдёж.

– Ладно, – сказала та, что слева, и села на землю.

– Можно, – ответила вторая и легла на бок, придерживая рукой голову.

– Начинай.

– Я жду.

– Э… Я Линссел. А вы?..

– Кенти Дирн! – громко и отчётливо крикнула та, что слева. Отличать их можно лишь по полоскам: у Кенти они двигались от головы до ног вправо, а у второй – влево.

– Мольха Дирн. Имею честь, Линссел!.. – глубоко выдыхая, представилась она.

– Итак… Что вы тут делаете?

– Нас давно уже схватили, когда мы пошли разбираться в лес, – повышая голос, ответила Кенти, скалясь на сестру.

– И если бы сестричка сразу признала свою ошибку, мы бы уже вернулись домой! – продолжила Мольха.

– Будь твоя хлебалка чуть потише, нас бы не нашли!

– Так-так-так! Пожалуйста, не начинайте. Сколько вы уже здесь и… чем именно занимаетесь? – Они меня раздражали.

– Ох! Где-то год или два.

– Этот пёсик такой душка! Часто приглашает нас к себе на ужин.

– Делится вином и блюдом!

– А взамен мы просто делаем то, чему нас сама природа научила!

– Чему же? – удивлённо спросил я.

Ненавидеть друг друга, – ответили они хором.

– Я понял. Спасибо!.. Удачи. – И поспешил уйти.

– Эй, ну куда ты? – обиделась Кенти.

– Тебя, наверно, эта стерва бесит, правда, Линссел?! – встала Мольха и начала толкать сестру.

– Да это он от твоего лица позеленел и решил уйти! Тварь!

– Я так хочу обратно в койку на Макаиродосе, – прошептал я, пока шёл обратно к Ниф.

– Эй, кошак! – крикнул мне в спину варан.

– А? – я развернулся и посмотрел на него.

– Зови меня Грейф. Если хочешь выжить, придержись меня. А если врезать – то будь повыше! Понял?

– Понял! Я запомню, – кивнул я и поспешил в уголок к Ниф.

Мы сидели и чего-то ждали. Затем пришёл Эках с парнями и сказал, что шоу скоро начнётся. Нам так же принесли ошейники. Эках выразился ясно, взяв в руки бумажный пакет с соком:

– Всё очень просто, новички. Вы здесь потому, что вам не повезло. Если хотите домой, то можете начать плакать! Будете делать всё, что я скажу, иначе за неповиновение или прочую ерунду ваш ошейник пробьёт вам сонную артерию и сдавит глотку, чтобы ваша голова наполнилась кровью и потом с диким фонтаном лилась из всех щелей! Поверьте, зрелище безумное! Но вот как только вы поймёте силу жертвы, тогда я подумаю о вашей судьбе, ясно? Иначе… – Он сдавил пакет так сильно, что его кончики лопнули, и из пакета полился сок. Из разных дырок.

Больше всего мы заслуживаем того, чего сами себе напридумывали. А меньше всего того – чего придумали другие. Эта мысль объединяла меня и Ниф. И, видя нашу связь, Эках позволил нам выступать вместе.

На огромной арене было очень много народу. Нас заставили одеть старые мешки на голову, но с вырезами на лице, чтобы оно было, как лицо в мешке. Цули спускалась сверху на шаре и пыталась не упасть вниз, параллельно ломая палочки руками. Оленихи и вправду дрались друг с другом, а в них бросали разные вещи, но их это не колыхалось. Сироп, перья, блуки или ещё какие твари, горох и даже гнилые овощи. Краб просто стоял, и в него бросали всё подряд. Он не реагировал. Никак. Грейф же из-за своего роста и маленького веса подвергался пыткам. Другие дети, которых мы видели в клетках, оседлывали его, нацепляли верёвку на шею и заставляли разбрасывать других детей.

А мы? Мы плакали, но делали то, что нам приказали. Брали с земли то, что не разбилось при падении, и бросали друг в друга да так, что если мы промахнёмся, в нас кинут чем потяжелее. В Ниф так бросили кирпич за то, что она не сразу кинула мне в лицо помидор. Бедняга упала с рассечённой бровью на землю и, пока я помогал ей, в меня бросили лампочку. И всё это под страшно громкую музыку и ужасный голос Экаха. А сам он сидел на верхнем ряду в особой комнате и наблюдал за нами.

Когда же всё кончилось, я не хотел больше стоять или жить. На лице Ниф легко читалось: «избавьте меня от мучений – просто убейте и даже не закапывайте». Нам за весь день не дали нормально поесть или попить, а про нужду я вообще молчу.

Эках провёл нас до нашей комнаты и сказал лично мне, что завтра я буду петь. И надо выучить слова, которые он мне дал. Он также сказал, что будет особый гость и стоит выступить с отличием.

Ниферрит долго и горько плакала от того, какими ублюдками оказался её народ, если они не просто «забили» на смерть короля, так ещё и с радостью ходят на такие мероприятия. Конечно, ещё несчастная Ниф плакала из-за опухшей брови и грязной раны. Она очень боялась, что у неё начнётся заражение крови. Я не знал, как ей помочь, кроме как попробовать оттереть слой грязи на ране с помощью слюны и пальца. Она брыкалась и стонала, но всё же я смог убрать большую часть уже появившегося гноя. Я переживал, что если не найти какое-то лекарство, то рана распухнет, гной начнёт распространяться, и тогда Ниф заболеет так, что она просто умрёт от высокой температуры.

Нам принесли стаканчики с молоком по самому донышку и сказали, что мы должны это выпить, и лишь через час они придут с проверкой. Грейф сказал, что в молоке снотворное, и я даже учуял его. С каждым разом оно становится другим, чтобы организм не сходил с ума. А молоко нужно потому, что оно нейтрализует особое вещество, из которого делается снотворное. Если оно попадёт в организм, да ещё и столько раз за неделю, то почки просто лопнут, а печень окислится. К тому же он уговорил всех не пить молоко, а перелить его к нему в стаканчик. У варана был план, и он всё подробно рассказал! С ухмылкой на лице он проговорил:

– Мы много путешествовали, и у меня всегда были фанаты, которые любили подходить к моей клетке, и что-нибудь рассказывать. Когда я узнал, что мы переедем сюда, то сразу попросил узнать о местности побольше! Не думал, что мы окажемся в стране ублюдков, где даже можно дочку на органы продать и соседу посуду разбить за оскорбление! Тупые шавки.

– Ох, – расстроилась Ниф, но я прижал её к себе и попросил не обращать внимания.

– Смысл в том, что наши ошейники взорвутся по нажатию кнопки лишь до тех пор, пока работает генератор волн. Звук работы этой коробки я узнаю везде! И знаете, что? Он прямо за стеной, где мы сидим. Да!.. Я предлагаю план. Выпив всю эту отраву, я не помру, но надолго усну. Вы притворитесь спящими. Когда вас снова заберут, скажете, что мне снотворное не пошло, и они убедятся в этом по присутствию его у меня в крови. Примерно к концу дня, когда шоу будет заканчиваться, я очнусь и сворую ключи у охранника, который всегда охраняет лишь одного вринака, если такой есть. Эках унизил его когда-то и позволяет охранять лишь единицы, вроде меня завтра. Он ничтожество и просто сопляк. Поэтому ключи я достану. Затем выйду, сломаю генератор, найду свои вещи вместе с вашими. А в моих старых кармашках лежат прекрасные ингредиенты для создания горящей смеси. Я влечу на арену с этой штучкой и зажгу по полной. Перекроем сразу все выходы огнём и посмотрим, как эти твари будут задыхаться. У нас будет немного времени, чтобы убедить остальных уродов уйти, и тогда мы спокойно убежим через любой выход, даже если там будет огонь. От вас лишь требуется тянуть время. Сможете?

– У меня есть сомнения, – ответил я.

– Какие сомнения, я придумывал этот план столько дней!

– Где гарантия, что ты просто не уйдёшь? И некоторые пункты кажутся сомнительными. Больно много удачи нужно.

– Гарантий нет, да. Удача тоже. Но лучше плана не придумать. Надеяться на законников нельзя. Они ищут кого-то, и им плевать на каких-то детей, вроде нас. Другой помощи я ниоткуда не жду, а вы?

– Тоже нет.

– Ну, тогда стоит попробовать, так? Терять нечего, если честно. И так уже звереешь в этих клетках и выступлениях.

– Ладно. Если всё пройдёт прекрасно, то советую разбежаться кто куда. Не медля.

– Хорошо. Все всё поняли? – спросил Грейф, и все кивнули.

– Тогда спокойной ночи.

Ночью нас не заметили не спящими. И в нашем уголке поселилась депрессия. Каждый звук был заметен. Он был частью ужасной картины в голове. Казалось, что лишь звёзды были свободными. Ниф наблюдала за ними и мечтала стать такой же. Яркой, независимой, желанной, свободной, недостижимой. В этот раз она лежала на моих коленях, и я рассказывал ей свою короткую историю. Она даже попробовала повторить пару егертрайских слов, но у неё ничего не получилось! Взамен она научила меня своим словам. Нифер – это звезда. Рит – это письмо. Мама назвала её так потому, что долго не могла забеременеть. А когда обратилась к звёздам, случилось чудо. Но именно эти звёзды и забрали маму, оставив Ниферрит с отцом одних. Теперь она одна, и её желание стать звездой похоже на «хочу увидеть маму». Отчего, если честно, сердце кровью обливается.

– Если завтра ничего не получится, то я буду рад быть с тобой в эти последние часы. Мне очень жаль, что мы сюда попали. Я хотел для тебя лучшей жизни.

– Ты не виноват, Линс. Нельзя извиняться за то, что ты хотел сделать что-то доброе. В нашем мире появилось столько зла, что нам нужно извиняться лишь перед собой. А те, кто не умеют этого, вовсе не имеют души.

– Думаешь, душа реальна?

– Да, думаю! Не всё можно объяснить наукой. Может, из-за истории мы привыкли верить в сверхъестественное, но мне кажется, что не будь у нас с тобой души, мы бы уже не жили вовсе.

– А у кого её, например, нет? У Экаха?

– У него точно её нет, как и совести. Вероятно, продал, как рабов, или съел, не подумав.

– Не заметила, как легко стало говорить о чём-то подобном, когда уже всё равно на запах, внешность, боль и прочее?

– Да, заметила. Ещё давно! Только раньше говорить было не с кем. А теперь есть!.. – она с улыбкой посмотрела на меня и взяла за руку, чтобы просто подержать.

– Почему Эках делает это? Сводит нас с ума, говорит что-то про жертву и заставляет творить что-то отвратительное, – спросил я и чихнул, чувствуя боль в груди. Видимо, начинаю заболевать.

– Будь здоров. Ну, может, он безумец. Или пытается что-то доказать. А может, ему приказали.

– Даже если его и заставляют, неужели ему своя жизнь дороже других? Он же наверняка крал этих детей, потом убивал, скармливал другим и вот.

– Линс, прекрати. Мне страшно представить, что будет завтра. Не пытайся понять его. Некоторые поступки нельзя оправдать. Если он может, то и не стоит его слушать. Всё же есть некоторые устои, которые помогли нам сохранить род вринаков за столько лет, и вот Эках их нарушает. Поэтому не стоит думать о жертвах, религии и философии. Если его не приучили к состраданию и другой морали, то это не его свобода или толерантность. Это глупость и настоящая беда.

– Ах. Что, если эти дети тут не просто так? Он ведь говорил про жертву. Может, они были жадными детьми богачей или же просто преступниками.

– Линс, – она положила свою руку мне на щеку и, прищурившись, замолчала.

– Ну чего? – спросил я, дотронувшись до руки.

– Насилие порождает насилие. И лишь им же всё и кончится. Если они плохие дети, то будут плохими вринаками. А Эках не хороший. Он если и научит быть жертвенными, то каждый будет его ненавидеть и делать то же самое, лишь бы успокоить боль, что он поселит. Дай им волю – и каждый будет хуже зверя. Он настроил их так, что мысль об его убийстве станет главнее, чем найти родных.

– Ты права, – расстроенно ответил я.

– Ты хороший вринак, Линссел. Но у зла глаза велики и в них нет правды. Лучше отдай свою заботу и внимание кому-то, кто её по-настоящему заслуживает.

– Ох. Ты права, как никогда! Мне нравится ход твоих мыслей.

– Хех. Всё же книжки полезно читать.

– И отдавать заботу тоже полезно. Можно получить что-то взамен.

– Что, например? – удивлённо спросила она.

– Дружбу, – ответил я и поцеловал Ниферрит в лоб.

– Ух, – она засмущалась и даже забыла о боли. Её это так растрогало, что она закрыла глаза руками и тихонько дышала.

– Эх ты, стесняшка, – подшутил я, понимая, что мне уже абсолютно всё равно, что будет дальше.

Следующий день начался с холодной воды из тазика в лицо. Эках поливал нас до тех пор, пока мы не перестали издавать звуки, а мне с моей рукой прилетело больше всех, поэтому я промок до нитки и слегка обледенел.

Запах пота. Воздух стоял на арене. Глаз улавливал лишь самые тёмные и самые яркие цвета. Вторых почти что не было. Свет падал на меня, а музыка из фо́нящих колонок звучала как нарастающее гудение с шорохом. В темноте не было видно лиц, но темнота видела меня. И, чувствуя последние часы за спиной, я решил, что это лицо они должны запомнить. Ведь я решил, что если к концу выступления Грейф не появится, то я сам попробую сбежать. Прорвусь с боем! А потому нужно было начинать тянуть время. Цули сидела на земле и жонглировала. Девочки, пусть и отвлекались, но ходили вокруг меня и медленно разбрасывали кусочки бумаги. Они были покрыты кровью. Видимо, это были газеты, на которых сидели пленники в клетках. Краб сидел в тазе с водой и брызгался ею. Ниф была позади, где-то в тени. Эках начал:

– Внимание, все! Леди и джентльмены! Время увидеть то, чего нигде больше не повторится! Кто-то говорит, что они черти! Кто-то, что они хуже! А кто-то, что они вообще не из этого мира! Мы не будем равняться на массу. Они лишь презренны и противны! Так что смотрите и удивляйтесь этому цирку уродов!

Эках передал мне микрофон, а сам поднялся на свой балкон. Музыки толком не было. Где-то на арене были пленники, и они создавали ритм из подручных средств: хлопков, ударов касок об землю или же свиста.

Объяснить это я не мог, как и петь, в принципе. От меня и не ждали прекрасных вокальных данных. Нужно было лишь показать свою ущербность. Поэтому я начал петь, как только мог:

– Все на шоу уродов, всем хорошо! Вам понравится. У нас и рога, и руки с ногу! Мы едим, пьём, думаем, живём и понимаем – лжи тут не бывать! Нам нечего скрывать! Урод уродом и уродом буду. Верю, нуждаюсь, вижу, питаюсь и дышу этим – взглядом публики! Вы же нас любите?! – прокричал я, и толпа громко завизжала.

– Если будет тихим, сделайте его громче! – прокричал Эках в толпу. Тогда кто-то стал бросаться овощами.

– Я не мотаю головой, я не вижу здесь отбой! Правды много, правда здесь. Изгнать, забыть, убить, увидеть! Вот, что мы – уроды мы. Ни улыбки, ни кивка. Лишь жертва, правда и беда. О да, я ещё тот урод. Натуральный, – начал я говорить низким голосом, чувствуя ужасную злость и боль в шее.

– Линссел, пой! – кричала мне из темноты Ниф. Но она ещё не понимала, что со мной.

– Я стал таким, каким и хотел. Ну, а ты-то, кто? Псих или урод? Месть или грех? Боль или жертва? И мне никто не нужен, нет. Однако, дай-ка мне ответ! – я посмотрел на Экаха. Он сейчас с ума сойдёт от моей наглости!

– Линс, не надо!

– Готов ли ты совершить настоящую жертву? – тогда музыка прекратилась, и все взъерошились. А я улыбнулся.

– Извините, но у этого проблемы с мозгами! – весело крикнул Эках и навёл на меня пульт. Нажав на кнопку, ничего не произошло. И тогда я был более чем уверен в успехе плана Грейфа!

Моё счастье разделила большая часть толпы на арене. Уроды стали понимать, что ошейники не работают, когда я в микрофон буквально об этом и сказал. Понимая, что скоро появятся охранники, я решил продолжить говорить и даже слегка с песней, ведь из чёртовых динамиков или же колонок начала литься прекрасная музыка! Она так и кипятила кровь в жилах! Дети стали меня слушать, и я говорил им, дразня Экаха:

– Толкай, и злость станет яростью! Палец на курке, а что-дальше-то? Думаешь, что победил? Оставил бы нас в покое. Попробуй ранить меня, тогда признаешь нас и ваш настоящий цирк уродов! Уроды тут не мы, и обойдёмся без «вы»! Наш час настал, и стоит выпустить зверя наружу! – дети поняли меня и стали лезть на трибуны, нападая на зрителей и даже охранников.

– Линс! – Ниф подбежала поближе ко мне и взялась за руку.

– Затяни мою петлю потуже и подними поближе, но будет лишь хуже, и ты всё равно будешь ниже! Хоть я и медленно умираю, но к смерти ещё не готов! – продолжал я и думал, что же делать. Но тут подбежал Грейф с горящими бутылками и стал кричать в микрофон.

– Всем на пол, быстро! Всё сожгу и зверя освобожу! – а затем побежал и начал кидать в проходы бутылки с горючей жидкостью.

– Я пойду найду наши вещи! – сказала Ниф и убежала.

– Сегодня готовься к жертве, тварь! Теперь наша очередь рулить этим цирком для психа вроде тебя! Что посеешь, то и пожнёшь! И никак иначе, – кричал я Экаху, но что-то его не было видно.

Мне стало сложно дышать. Оленихи, Цули и Краб пропали. Дым стал душить нас, но хотя бы навес начал быстро гореть, и дым выходил на улицу. Был уже вечер. Свет от одних лишь прожекторов – и весь на меня. Вокруг одни крики, вопли, драка, разбитое стекло, беготня десятков детей по кругу! Грейф их освободил, зуб даю! Проходы пусть и горели, а навес распадался, словно искры, но мне было очень тяжко на душе. Несмотря на эту тёмную энергию, я всё же чувствовал боль. Подавить-подавить! Я лишь хотел выжить.

Внезапно раздались выстрелы. Мою левую ногу отбросило с ужасающей болью так, что я упал на колено. Крик заполнил мои уши, но он резко прекратился от следующего ранения. Моё ухо начало жечь так сильно, что я даже не заметил, как вместо шума и криков там поселился монотонный свист. Сердцебиение стало частью моего дыхания. Такое же учащённое и, по ощущениям, последнее. Третий выстрел коснулся правого плеча и явно застрял. Если представить то ощущение, когда неаккуратно стрижёшь ногти и случайно отрезаешь тот кусочек, который рядом с кожей, то увеличить бы его ещё в четыреста раз и продлить где-то на час – вот какими мне казались выстрелы. Эках вышел из дыма с пистолетом в руке. На его лице была не просто обида, а ненависть. Я уже не мог пошевелиться или сказать что-то. Микрофон упал и начал издавать неприятный звук. Последней пулей Эках уничтожил его, а потом стал медленно заряжать оружие попатрону, отодёргивая маленькую рамочку. Пуская вверх слюни, он агрессивно огрызался на меня:

– Блядский ебаный кошак! Как ты легко слома́л мою мечту! Но ничего. Я так же легко сломаю тебе черепушку!.. – сказал Эках, и я зажмурился.

Раздался выстрел погромче. Я открыл глаза, и Эках упал на меня, заливая всю одежду кровью из дыры в своей голове! Мне стало плохо от увиденного, и последнее, что я запомнил, – это Ниф, которая подбежала ко мне с криками.