Читать книгу: «Темная лошадка», страница 3

Глава 2

– Кто? Корнеев? – Ритка расхохоталась, ловко расставляя коробки в примерочной. Мы неделю назад заказали целую флотилию обуви в одном маркетплейсе, и теперь, под скучающим взглядом сотрудницы пункта выдачи, придирчиво выбирали себе обновки к школе.

– И как же он тебя спас от приставучего подонка? Занудно отчитал его за дурное поведение? – она протянула мне одну из пар, заставляя примерить.

– У меня такие есть, – я вернула коробку подруге.

– Во-первых, таких лоферов у тебя нет, – она настойчиво сунула мне коробку обратно. – Они на более высокой подошве, хоть немного прибавят тебе роста.

Я закатила глаза. Напоминать о том, что я так и не перемахнула отметку в сто шестьдесят сантиметров, было жестоко.

– Во-вторых, это, конечно, моя вина, не стоило тебе приносить коктейль, да и одну отпускать домой… А ты случайно ничего покрепче не пила? – Ритка с подозрением сузила глаза.

– Ты издеваешься?

– Нет, просто предполагаю, что на пьяную голову тебе и Корнеев – принц!

Хотелось обидеться, но не смогла. Ритку можно понять. Вообразить ботаника в том облике, в котором я представила его в своем рассказе, было действительно сложно.

– Ну, и в-третьих, с твоих слов выходит, что спас тебя не он, а его пес, – победно заключила она.

Спорить с этим непробиваемым скептицизмом не было никакого желания, поэтому я решила сменить тему. Все равно завтра первое сентября. Вот Корнеев придет на линейку, и она сама увидит, какой он…

Вечером мама в ужасе заметила, что школьная форма сыновей не выглажена, а купленные утром цветы умерли, не дожив до Дня знаний, осыпав подоконник вялыми лепестками. Пришлось мне бежать за цветами, а маме хвататься за утюг.

Какое же облегчение, что старшеклассников миновала участь носить ненавистную форму! Был, конечно, некий регламент, определяющий внешний вид, но это все же лучше, чем безбожно дорогая форма.

Наша свобода выражалась в сдержанной палитре: черный, серый, белый – без кричащих принтов и неуместных излишеств. Никаких коротких юбок, пижам, шорт или вызывающих топов. По сравнению с соседней школой, где томился мой друг Юрка, мы купались в роскоши выбора. Он же был скован строгой формой, а на его пиджаке красовалась вышитая эмблема, смутно напоминающая облезлый герб города.

Когда суета, связанная с отправкой трех школьников в мир знаний, подошла к концу, мы с мамой уселись пить чай, в тишине кухни.

– Завтра схожу к вам на линейку, а потом домой, спать, – проговорила мама.

– Ты опять в ночь? – удивилась я.

– Да, пациентов тьма, особенно сейчас. Летом навозятся со своими огородами, а к сентябрю уставшее сердце дает сбой, – пожаловалась она.

Она была кардиологом. Не понимаю, как в ней умещалось столько всего: врач, заботливая мать, прекрасная хозяйка, верная жена. Последний пункт я бы не просто подчеркнула, а выделила бы огромным шрифтом, которому и на уличном билборде места не хватило бы.

Отец мой – моряк. Если спросят, какую должность он занимает, то я запнусь и растеряюсь на этом моменте. Вроде как, он механик на исследовательском судне. Ходить в море начал после моего рождения, и с тех пор наша семья не видит его по полгода. Он приезжает только в отпуск, который подозрительно краткосрочен.

Мне было лет тринадцать, когда в нашей школе вдруг организовали небольшой концерт, посвященный новому, официально утвержденному, празднику – Дню отца. В сценках и самодеятельности наш класс не участвовал, но строгая учительница русского языка заставила всех написать сочинения на тему: "Я горжусь своим отцом". Жестокая женщина, хоть бы сначала убедилась, что у всех детей есть отцы, а у тех, что есть, стоит ли о них вообще рассказывать!

Я помню, как долго сидела и смотрела на пустой лист, не зная, о чем писать. Дмитрия Дёмина я как отца не воспринимала. Чужой он был какой-то. Не родной. В детстве еще тянулась к нему, ждала с рейсов, а потом охладела. Нельзя любить человека только потому, что он записан в свидетельстве о рождении.

И сижу я, время идет, а лист как был пуст, так и остался. У мамы, которая разрывалась между работой и часто болеющим Вовкой, помощи я просить не стала. Тогда, решив написать хоть что-то, я обратилась за помощью к великому и могучему интернету. Вот он-то мне и подсказал, что по всем нормам отпуск у моего отца не может длиться всего неделю, с учетом того, что в рейсе он проводит минимум полгода.

Наверное, для меня это не стало грандиозным открытием, лишь сильнее отвернуло от этого человека, оставив след из неприязни и подозрений. Я могла бы спросить об этом у мамы, и, возможно, она бы мне объяснила, почему папа так "редок", но не решилась.

Надо отдать ему должное – денег он присылал достаточно. Хватало на все. Но мама и сама предпочитала работать.

Вот и сейчас я смотрела, как эта умная, красивая, еще в принципе молодая женщина пьет чай, весело рассказывая о новых интернах в их больнице. Неужели она сама не понимает, что ее муж далеко не идеал? Отец мог бросить свою работу и остаться в городе. Пусть денег было бы и меньше, но мы бы не пропали. Однако он ни разу даже не заговорил об этом.

Маме остается одной заботиться о нас троих. Быть для нас всем, быть нашим маленьким уютным миром, где мы втроем могли укрыться от любых невзгод. Ей ведь не хватает мужского внимания. Я бы даже сказала, что она достойна мужского внимания, и любви достойна, и заботы. Я замечала это не раз: когда кто-то из знакомых, коллег или же наш сосед делал ей комплимент, глаза ее вспыхивали, а улыбка сохранялась до конца дня.

Оставаясь верной женой, она продолжала страдать женским одиночеством. Вопрос только: а достоин ли отец таких жертв, которые берет на себя эта женщина?

Проболтав на кухне почти до двенадцати ночи, мы спохватились, что завтра рано вставать, и разошлись по комнатам.

Уже в первый день своего царствования осень показала себя капризной и ветреной особой. Всю ночь о подоконник разбивались капли дождя, a утром слякоть выпачкала нарядные колготки школьниц. Противный ветер то растрепывал старательно причесанные волосы вихрастого Вовки, то пытался задрать мою юбку-клеш. А Сережка и вовсе умудрился наступить вычищенным ботинком в лужу, отчего в его правой ноге теперь хлюпало.

Торжественная линейка затягивалась. Сонные ученики, отвыкшие за лето от этих безжалостных утренних подъемов, зевали во всю ширь, мечтая лишь об одном – чтобы День знаний поскорее закончился.

Два одиннадцатых класса стояли ближе всех к импровизированной сцене, роль которой взяла на себя парадная лестница. После приветственной речи директора и некоторых учителей слово дали выпускникам и, конечно, первоклассникам. Одни должны были вдохновить, другие – вдохновиться на подвиги в учебе.

– Егору надо в театральный идти, – хихикнула мне в ухо Ритка.

Наш любимый двоечник, с микрофоном в руках, так эмоционально "вдохновлял" первоклассников, что выглядел даже пугающе. Он говорил громко, отчего микрофон не выдерживал напора нашего дарования и периодически мерзко скрипел. Размахивал руками, едва не задев локтем учительницу биологии, стоявшую позади него. Создавалось ощущение, что он не приветственную речь произносит, а и вправду отыгрывает некую трагическую сцену.

– Что? – не сразу до меня дошло, о чем говорит подруга.

– Дёмина, ты в каких облаках летаешь? Что я тебе ни скажу, все мимо ушей! – обиженно зашипела Ритка.

Я, прикрыв глаза, вздохнула. Ни в каких облаках я не витала, если только это не были черные тучи, изрыгающие языки пламени, а рядом не клокотали бы адские котлы.

Все внутри меня кипело то ли от несправедливости, то ли от непонимания, то ли еще от чего. Сложно было разобрать собственные чувства. Сложно, потому что прямо позади меня, дыша мне в затылок с высоты своего роста, стоял Александр Корнеев. И самое ужасное было, что это был тот самый, привычный для всех ботаник. Очки водрузились на переносицу, волосы вновь приглажены и прилизаны, а из-под бесформенной толстовки с капюшоном выглядывал белоснежный воротничок рубашки. Ни намека на дерзость во взгляде, ни тени таинственности, ни капли уверенности в себе – обычный, замкнутый и невзрачный Корнеев.

"Какого черта? Что это все значит?"

"Если этот Саня прежний, то кем был тот парень в ту ночь?"

"Может, у него раздвоение личности?"

"Может, он псих?"

"Или маньяк?"

Куда-то мои мысли совсем не туда понеслись…

Наконец торжественная часть подошла к концу, и ученики лениво потянулись внутрь школы. Мама подбежала к нам, одарив нас с Риткой легкими поцелуями в щеки.

– Девочки, вы такие красивые! Горжусь вами! Все, давайте, удачи вам! – Мама уже готова была спешно развернуться и бежать домой спать, как, заметив за моей спиной одноклассника, вдруг приветливо заговорила с ним.

– Ой, Саш, не узнала тебя! Как ты? Как бабушка?

– Здравствуйте, теть Оль, – поздоровался Корнеев. – Бабушка хорошо, лекарства принимает стабильно. Я слежу.

– Все так же жалуется на диету? – спросила мама.

– Каждый день! – подтвердил Саша, и мама мило рассмеялась. Я знала этот ее смех, он присутствовал только там, где человек ей был очень хорошо знаком.

– Если что, веди ее сразу ко мне без записи, – она, пододвинув меня, легонько приобняла Корнеева и после сразу же заспешила к школьным воротам.

Это что сейчас было?

Отцепившись от Ритки, я побежала за мамой, нагоняя ее уже у забора.

– Мам!

– Что? Забыла что-то? – забеспокоилась она.

– А… ты откуда Корнеева знаешь? – спросила я.

– Жень, ты не выспалась? Вы с ним с первого класса вместе учитесь, а тут еще его бабушка все лето в больнице пролежала. Знаешь, как он за ней ухаживал? Очень заботливый парень! Давай, беги, твои уже заходят внутрь, – подтолкнула она меня в сторону школы.

Вроде бы ничего необычного, но меня не покидало ощущение, что вокруг меня плетется какой-то заговор. Все вокруг вели себя совершенно естественно, не замечая никаких странностей, и лишь я, словно безумная, неотрывно смотрела на лестницу, где из всей этой пестрой толпы учеников мой взгляд выхватывал только одну фигуру.

Приблизительно с третьего класса за мной закрепилось место рядом с Корнеевым. Делить с ним парту я решилась не по своей воле, а по указке учительницы. Никто больше с ним сидеть не хотел, а мне было, в общем-то, все равно. В этом даже виделись небольшие плюсы: во-первых, у него можно было списать, во-вторых, Ритка сидела прямо позади, и мы могли перешептываться. Точнее, обычно она подавалась вперед и шептала что-нибудь смешное, а я сидела, едва сдерживая смех, стараясь не оборачиваться.