Читать книгу: «Тельма», страница 6

Глава 6

«Как мы ни стремимся несть

Нурланду Благую Весть,

Тор – кумир мужей развратных,

И среди норвежцев знатных

Чернокнижников не счесть»⁸.

Генри Лонгфелло. Сага о короле Олафе

Девушка стояла молча. На ее щеках проступил легкий румянец. Молодые люди при ее появлении встали, и она с первого же мимолетного взгляда узнала Эррингтона, но никак не дала этого понять.

– Видишь, моя дорогая, – заговорил ее отец, – здесь у нас двое гостей, приехавших в Норвегию из Англии. Это Филип Эррингтон. Он путешествует по бурным морям на своей паровой яхте, которая сейчас стоит на якоре во фьорде. А это его друг, мистер… мистер… Лоример. Я правильно произнес ваше имя, юноша?

И Гулдмар, повернувшись к Джорджу Лоримеру, послал ему добрую улыбку.

– Да сэр, правильно, – без малейшей задержки ответил Джордж, после чего надолго умолк, неожиданно почувствовав смущение в присутствии молодой женщины выдающейся красоты. Тельма, которую отец приобнял одной рукой, подняла свои синие глаза и спокойно, с достоинством поклонилась Лоримеру после того, как Гулдмар его представил.

– Будь с ними поприветливей, дорогая моя Тельма! – продолжил старый фермер. – Друзья в наше время – это большая редкость, и мы должны быть благодарны судьбе за то, что она послала нам хорошую компанию. Да! Да! Я могу отличить честных молодых людей, когда их вижу! Улыбнись же им, моя Тельма! А потом мы согреем их сердца еще одним бокалом вина.

После этих слов отца девушка сделала несколько грациозных шагов вперед и, с большим достоинством вытянув в направлении гостей обе руки, сказала:

– Я полностью к вашим услугам, друзья. Будьте здесь как дома. Мир вам, и от всего сердца желаю вам всего наилучшего!

Эти слова, которые Тельма сказала по-английски, были буквальным переводом весьма распространенного во многих частях Норвегии приветствия, то есть, по сути, простым выражением вежливости. Но они были произнесены проникновенным тоном и самым приятным голосом, который когда-либо приходилось слышать молодым англичанам. К тому же они сопровождались пожатием обеих маленьких, изящных, чудной формы ручек ослепительной красавицы с манерами молодой королевы. Все это произвело на хладнокровных, блестяще воспитанных молодых англичан, настоящих светских львов, такое потрясающее впечатление, что оба совершенно сконфузились. Чем они могли ответить на столь поэтичную форму приветствия? Обычными затертыми фразами вроде «смею заверить, я в восторге» или «счастлив познакомиться с такой очаровательной девушкой, как вы»? Разумеется, нет. Было очевидно, что подобные слова, которые принято говорить, обращаясь к светским львицам лондонских гостиных, для этого случая совершенно не подходят. Это примерно то же самое, что поставить рядом мужчину, одетого в современный костюм, и прекрасную статую обнаженного Аполлона. Невозможно было произносить общепринятые в высшем свете банальности в присутствии Тельмы, прекрасное лицо которой, казалось, просто отторгает любую, даже самую незначительную фальшь.

Мозг Филипа едва не кипел от напряжения, занятый лихорадочными поисками достойного ответа, но он никак не находился. Лоример тоже стоял красный, словно оскандалившийся школьник, и бормотал какую-то несусветно глупую чушь – он все еще находился под впечатлением от пожатия двух чудных ручек.

Тельма, казалось, совсем не замечала того, что оба гостя пребывают в состоянии глубочайшего смущения – она еще не закончила приветственную процедуру. Наполнив самый большой из стоящих на столе бокалов вином до краев и прикоснувшись к напитку губами, она, лучась ослепительной улыбкой, с искрящимися глазами, приподняла бокал, глядя на Эррингтона. Изящество, с которым она двигалась, невольно восхитило его и помогло выйти наконец из состояния изумленного оцепенения. В душе он боготворил древние семейные ритуалы, и потому дальше действовал так, как и должно мужчине. Обхватив обеими ладонями руки Тельмы, сжимавшие ножку бокала, он низко склонил голову и отпил большой глоток вина, едва не коснувшись своими темными кудрями светлых волос девушки. Затем, в тот самый момент, когда Тельма следом за ним подошла к Лоримеру и повторила те же действия, Филипа вдруг охватил сумасшедший приступ ревности.

Между тем девушка, тихонько смеясь, поднесла уже наполовину пустой бокал фермеру.

– Пей, пей до самого дна, отец! – сказала она. – Знаешь ведь, если ты оставишь хоть каплю, молодые люди с нами рассорятся, или ты с ними.

– Это правда! – заявил Олаф Гулдмар с серьезным лицом. – Но если это случится, в этом не будет моей вины, дитя, и выпитое вино тоже тут будет ни при чем.

С этими словами он допил вино и поставил бокал вверх ножкой на стол с глубоким вздохом удовлетворения. Церемония завершилась. Было очевидно, что первый лед сдержанности сломан. Тельма с изяществом молодой королевы села и грациозным жестом предложила гостям последовать ее примеру.

– Как вы нашли дорогу сюда? – спросила она вполне любезно, но совершенно неожиданно, и во взгляде, который она на мгновение метнула на Филипа, промелькнули веселые искорки. Впрочем, они почти сразу же погасли, прикрытые длинными ресницами.

Ее непосредственность помогла молодым англичанам также почувствовать себя более свободно, и они приняли участие в беседе. Эррингтон позволил Лоримеру на свой лад рассказать о том, почему они проникли во владения старого фермера, ни разу его не перебив. Он инстинктивно почувствовал, что девушка, слушавшая эту весьма правдоподобную историю со скромной улыбкой, на самом деле прекрасно знала об истинных мотивах, которые привели молодых людей в дом, где она жила вместе с отцом. Но при этом она никак не высказывалась на этот счет, что бы ни думала.

Лоример искусно избегал упоминания о том, что они с Филипом наблюдали за ней через окно и наслаждались пением. Тельма терпеливо слушала объяснения гостей до тех пор, пока в разговоре не был упомянут Боссекоп. Как только это произошло, ее прекрасное лицо сразу же приняло холодное и суровое выражение.

– От кого именно вы узнали там о нас? – поинтересовалась она. – Мы не общаемся с теми, кто там живет. С какой стати они стали о нас говорить?

– Правду сказать, – произнес Эррингтон, несколько меняя направление разговора и с чувством глубочайшего восхищения глядя на прелестные фигуру и лицо девушки, – впервые я услышал о вас от моего лоцмана. Его зовут Вальдемар Свенсен.

– Ха, ха! – с горячностью воскликнул старый Гулдмар. – Вот тип, который не умеет держать язык за зубами! Что я тебе говорил, дитя? Холостяк ничем не лучше болтливой старухи. Он постоянно чувствует нужду говорить, даже если вокруг него только лес или морские волны. Только женатый мужчина по-настоящему знает, как это здорово – молчать!

Все рассмеялись, хотя глаза Тельмы, несмотря на то, что на губах ее играла улыбка, стали задумчивыми.

– Но ты ведь не будешь винить бедного Свенсена за то, что он одинок, отец? – с надеждой спросила девушка. – Разве его не стоит пожалеть? Судьба жестоко обходится с ним, если нет никого на всем свете, кто любил бы его. Нет большей жестокости, чем это!

Гулдмар насмешливо взглянул на дочь.

– Вы только послушайте ее, – сказал он. – Она говорит так, словно что-то понимает в таких вещах. Но если есть на свете ребенок, который не знает, что такое горе, то это, конечно же, моя Тельма! Ее здесь обожает каждый цветок и каждая птица. Да, да. Я даже иногда думаю, что ее и само море любит. Так и должно быть. Сама она просто обожает море. Что же касается ее старого отца, то он ее совсем не любит. Спросите у нее! Она знает.

Тут Гулдмар издал негромкий смешок, но глаза его подозрительно увлажнились.

Тельма быстро встала и поцеловала его. Эррингтон невольно восхитился тем, как соблазнительно она сложила губы перед поцелуем, и в то же время ощутил необъяснимый приступ гнева по отношению к почтенному бонду – по той причине, что тот принял поцелуй без всяких эмоций, по крайней мере, внешне.

– Тише, отец! – шутливо шикнула Тельма на Гулдмара. – Наши гости прекрасно видят, как сильно ты меня балуешь. Но скажите мне, – внезапно обратилась она к Лоримеру с повелительными интонациями, которые также показались молодым людям просто очаровательными, – с кем именно вы говорили о нас в Боссекопе?

От звука ее голоса Лоример встрепенулся, словно беговая лошадь, получившая посыл от своего жокея. Вопрос девушки вызвал у него растерянность, поскольку никто из жителей небольшого городка не говорил о Тельме и ее отце ни с ним, ни с Филипом. Что же касается слов мистера Дайсуорси о неких людях, «общения с которыми приличные прихожане избегают», то они, в конце концов, могли и не относиться к членам семьи Гулдмаров. Теперь, во всяком случае, было весьма трудно предположить, что священник имел в виду именно их, более того, это казалось чем-то невероятным, просто абсурдом. По этой причине Джордж ответил на вопрос девушки очень осторожно:

– Мне кажется, преподобный мистер Дайсуорси вас немного знает. Разве он не ваш друг?

Эти вроде бы простые слова произвели совершенно неожиданный эффект. Олаф Гулдмар резко вскочил с горящими гневом глазами. Дочь попыталась взять его за руку, чтобы успокоить, но это не помогло. Одного только упоминания имени лютеранского священника оказалось достаточно, чтобы вызывать у него вспышку ярости. Он устремил возмущенный взгляд на удивленного Эррингтона.

– Если бы я знал, что вы пришли от этого дьявола, я бы тут же отправил вас обратно, да еще сказал бы пару ласковых слов, чтобы вы поскорее убрались! Я бы не стал пить вино из этого бокала, а разбил бы его вдребезги! Друзья того, у кого лживое сердце, мне не друзья. Тех, кто притворяются, строя из себя святых, не принимают под крышей моего дома! Почему вы сразу не сказали мне, что пришли сюда, как шпионы, присланные лжецом и фарисеем Дайсуорси? Почему сразу не признались в этом? Зачем обманывали, словно воры, меня, старого дурака, введенного в заблуждение тем, что вы вели себя по-мужски, и я отбросил опасения, которые поначалу были у меня по поводу того, с какой целью вы появились здесь? Позор вам, молодые люди! Позор!

Гневные слова потоком лились с губ старого фермера, лицо его горело возмущением. Он освободился от руки дочери, которая стояла совершенно неподвижно, с бледным лицом, опираясь одной рукой на стол. Седые волосы бонда растрепались, глаза его горели. Его поведение было угрожающим, но в то же время настолько искренним и непосредственным, что Лоример поймал себя на том, что любуется хозяином дома и пытается представить, как бы его мощная фигура выглядела в мраморе, в виде скульптуры разгневанного викинга.

Правильным в поведении Эррингтона и Лоримера в этой непростой ситуации явилось то, что они не вышли из себя и не потеряли самообладания. Для этого один из них был слишком ленив, а другой слишком хорошо воспитан. Несомненно, для них обоих это было бы дурным тоном. Их индифферентность в данном случае сослужила им хорошую службу. Они не выказали никаких признаков того, что обижены, хотя вспышка ярости со стороны старого фермера была настолько внезапной и нежелательной для молодых людей, что они на какое-то время замерли от удивления, не в силах произнести ни слова. Затем оба, сохраняя хладнокровие, неторопливо встали и надели шляпы, явно собираясь уйти. В наступившей тишине раздался невозмутимый голос Эррингтона.

– Вы ошибаетесь, мистер Гулдмар, – произнес он несколько холодно, но исключительно вежливо. – Я сожалею о том, что вы поторопились в своих суждениях о нас. Если вы приняли нас за мужчин, как вы сказали поначалу, то я просто не могу вообразить, почему вы вдруг решили увидеть в нас шпионов. Эти два слова никак нельзя назвать синонимами. Я ничего не знаю о мистере Дайсуорси кроме того, что он пригласил меня к себе. Я же, как и должно в такой ситуации, принял его приглашение. У меня нет никакого представления о том, что он за человек. К этому я могу добавить, что у меня нет никакого желания это выяснять. Я нечасто испытываю антипатию к кому бы то ни было, но так случилось, что по отношению к мистеру Дайсуорси я ее ощущаю. Мне известно, что Лоримеру он безразличен, и я не думаю, что остальные мои друзья испытывают к нему какие-то теплые чувства. Больше мне нечего сказать – за исключением того, что, боюсь, мы у вас засиделись и тем самым злоупотребили вашим гостеприимством. Позвольте мне пожелать вам доброго вечера. А вы, – добавил Филип, с низким поклоном обращаясь после некоторых колебаний к Тельме, которая, слушая его, все больше мрачнела, – вы, я надеюсь, не станете думать, что у нас было намерение обидеть вашего отца или вас? Наш визит оказался неудачным, но…

Тельма перебила его, положив свою ручку на его руку жестом, выражающим сожаление и в то же время словно прося его замолчать. Это простое движение было удивительно изящным, естественным и в то же время невероятно милым. От него кровь вскипела в жилах Эррингтона и резко ускорила свой бег.

– Пожалуйста, не делайте глупостей, – сказала она с большим достоинством и в то же время с явным желанием загладить случившееся. – Разве вы не видите, что мой отец сожалеет о том, что произошло? Разве мы зря пили вино из одного бокала? Неужели все напрасно? Вино было выпито до последней капли. Как же тогда мы можем, если мы друзья, расстаться так холодно? Отец, тебе должно быть стыдно. Ведь эти джентльмены впервые в Альтен-фьорде и ничего не знают ни о мистере Дайсуорси, ни о других людях, которые здесь живут. И когда их корабль снова уплывет за моря, к родным берегам, что они будут думать о тебе? Будут ли они вспоминать о тебе как о человеке с добрым сердцем, который помог сделать их пребывание здесь приятным? Или как о том, кто впадает в гнев без видимых причин, не помня о законах гостеприимства?

Бонд слушал укорявшую его дочь, словно суровый старый лев своего укротителя, не в состоянии решить, что делать – успокоиться или же наброситься на него. Затем он утер брови, на которых выступили бисеринки пота, и оглядел всех, кто находился в комнате, со сконфуженным лицом. Решив сменить гнев на милость, он глубоко вздохнул, сделал два шага вперед и протянул руки Эррингтону и Лоримеру, каждый из которых ответил ему теплым пожатием.

– Что же, молодые люди, – сказал он, – извините меня за мои слова! Простите и забудьте! Это самый большой мой недостаток – уж больно я вспыльчив. Хоть и стар вроде уже, а все же недостаточно стар, чтобы быть терпеливым и спокойным. А когда я слышу имя этого подлеца Дайсуорси – клянусь вратами Вальхаллы, я так злюсь, что, кажется, готов разрушить собственный дом! Нет, нет, не торопитесь уходить! Что, сейчас около десяти? Ну ничего, ночь здесь все равно что день, вот увидите – не имеет значения, когда человек ложится спать. Пойдемте посидим немного на крыльце. Заодно я там побыстрее остыну. Тельма, дитя мое! Я вижу, ты смеешься над вспыльчивостью своего старого папаши! Ну ладно, ладно. В конце концов, разве все это не из-за того, что я за тебя беспокоюсь?

Продолжая держать Эррингтона за руку, Гулдмар повел всю компанию на красивое крыльцо. Лоример шел позади всех с пылающим лицом – выходя из комнаты, он успел поднять маленький букетик маргариток, который давно заметил лежавшим на полу. С чувством странного удовлетворения он быстро спрятал его в нагрудный карман, хотя до этого вовсе не думал о том, чтобы его сохранить. Затем он лениво оперся о край оконного проема, увитого розами, и стал смотреть на Тельму. Та поставила низкий стул у ног отца и села на него. Со стороны фьорда потягивал легкий освежающий ветерок, от дуновения которого что-то таинственно шептали ветви сосен. На небе там и тут виднелись небольшие пушистые облачка. Воздух был наполнен пением птиц. Старый Гулдмар испустил глубокий вздох, словно приходя в себя после своей недавней вспышки и чувствуя облегчение.

– Я скажу вам, сэр Филип, – произнес он, поглаживая локоны своей дочери, – я скажу вам, почему я терпеть не могу этого злодея Дайсуорси. Вам будет полезно это знать. Эй, Тельма! Зачем ты пихаешь меня в колено? Ты боишься, что я снова могу обидеть твоих друзей? Нет, я уж позабочусь о том, чтобы этого не произошло. Так вот, первым делом я хочу спросить, какой религии вы придерживаетесь? Впрочем, я знаю, что вы не лютеране.

Эррингтон, несколько ошеломленный таким вопросом, улыбнулся.

– Мой дорогой сэр, – ответил он после небольшой паузы, – буду с вами честен. Видите ли, я не придерживаюсь какой-либо веры. Если бы я являлся последователем какой-то веры, то, полагаю, я бы назвал себя христианином, хотя, если судить в целом по поведению христиан, мне трудно представить себя одним из них. Я не исповедую никакого вероучения, не хожу в церковь и за всю жизнь не прочел ни одного религиозного трактата и ни разу не молился. Я с глубоким уважением отношусь к христианской доктрине и к фигуре Христа и полагаю, что, если бы мне была ниспослана привилегия знать его и беседовать с ним, я бы не покинул его в беде, как это сделали его робкие последователи. Я верю в премудрого Создателя. Моя мать была австрийкой и католичкой, и мне кажется, что в раннем детстве меня воспитывали в соответствии с канонами того же вероучения. Но боюсь, что сейчас я мало что из этого помню.

Фермер мрачно кивнул.

– Да, – сказал он, – и Тельма католичка, хотя здесь у нее почти нет возможностей исполнять ритуалы своей религии. Это хорошее и светлое вероучение, оно подходит для женщин. Что же до меня, то я сделан из более жесткого материала, и заветы этого доброго создания, Христа, не находят отклика в моей душе. Ну, а вы, молодой сэр? – внезапно обратился Гулдмар к Лоримеру, который задумчиво разглаживал на ладони опавший с цветка розовый лепесток. – Вы пока ничего не сказали. Какой веры придерживаетесь вы? Я спрашиваю не из любопытства и нисколько не хочу никого обидеть.

Лоример апатично рассмеялся.

– Что касается меня, мистер Гулдмар, то вы слишком многого от меня требуете. У меня вообще нет никакой веры. Я не верю в Бога – ни на йоту! Из меня, можно сказать, выбили все зачатки религиозности. Я пытался ухватиться за христианство, как за последнюю соломинку во время вселенского кораблекрушения, которым представляется мне жизнь, но ее вырвал из моих рук ученый профессор, который, вероятно, сделал это нарочно, и… и… после этого я все же как-то продолжаю держаться на воде!

Гулдмар с сомнением улыбнулся. Тельма же посмотрела на Лоримера удивленно и с сочувствием.

– Мне жаль, – просто сказала она. – Вы, должно быть, очень часто чувствуете себя несчастным.

Лоримера ее слова не привели в замешательство, хотя нотки жалости в ее голосе привели к тому, что на его щеках показался непрошеный румянец.

– О нет, – сказал он, обращаясь к ней, – я вовсе не принадлежу к тем, кто по тем или иным причинам ощущает себя несчастным. Например, я не боюсь смерти, хотя многие верующие ужасно ее боятся – несмотря на то, что то и дело заявляют, будто это всего лишь путь на небеса. Они очень непоследовательны. Что же до меня, то я, видите ли, не верю ни во что. Я появился из ничего, я сам ничто и стану ничем. Если исходить из этого, мне попросту нечего бояться.

Гулдмар расхохотался.

– Вы странный молодой человек, – сказал он весело. – Но вы пока проживаете самое начало, можно сказать, утро своей жизни. Утром всегда бывает туман, как и к вечеру. Когда к вам придет зрелость, вы будете смотреть на вещи по-другому. Ваша вера в Ничто не обеспечивает вам моральных критериев. В ней нет места совести, она не сдерживает страстей человеческих. Разве вы этого не видите?

Лоример победоносно, по-мальчишески открыто улыбнулся.

– Вы чересчур добры, сэр, пытаясь наделить меня чувством совести! – воскликнул он. – Не думаю, что она у меня есть. Но уверен, что и страстей я тоже лишен. Я всегда был слишком ленив, чтобы потакать им. А что касается моральных критериев, то я придерживаюсь человеческой морали самым неукоснительным образом, ибо, если человек становится аморальным, то он перестает быть джентльменом. Поскольку в наше время джентльменов осталось очень мало, то, полагаю, я уж постараюсь оставаться им как можно дольше – столько, сколько смогу.

Эррингтон решил вклиниться в разговор.

– Вам не следует воспринимать его слова всерьез, мистер Гулдмар. Он и сам никогда не говорит серьезно. Я могу обрисовать вам, что он за человек, всего в нескольких словах. Да, он не придерживается никакого религиозного вероучения, это правда. Но он замечательный человек – лучший из всех, кого я знаю!

Лоример взглянул на Филипа с благодарностью, но ничего на это не сказал, поскольку увидел, что на него смотрит Тельма, причем с самой завораживающей улыбкой.

– А! – сказала она, с шутливым упреком указывая на него пальцем. – Вы, как я понимаю, любите дурачиться? Вам нравится всех смешить – разве не так?

– Ну да, – признался Джордж. – Пожалуй, что так. Но иногда эта задача просто титанически трудна. Если бы вы когда-нибудь побывали в Лондоне, мистер Гулдмар, вы бы поняли, как трудно в этом городе заставить людей хотя бы улыбнуться. А когда они это все же делают, их улыбки кажутся, мягко говоря, не очень-то искренними.

– Почему? – удивленно спросила Тельма. – Они что, все такие несчастные?

– Если они и не несчастны, то, по крайней мере, делают вид, что это так, – сказал Лоример. – Такая уж там мода – находить недостатки во всех и во всем.

– Это так и есть, – задумчиво прогудел Гулдмар. – Я однажды был в Лондоне, и мне показалось, что я попал в ад. Бесконечные ряды больших, некрасивых, отвратительно построенных домов, длиннющие улицы, грязные переулки. А лица у всех такие мрачные и усталые, словно им отказала в благословении сама природа. Этот город достоин жалости – причем вдвойне с точки зрения такого человека, как я, чья жизнь прошла среди фьордов и гор, таких пейзажей, как тот, что вы видите. Ну, теперь, когда стало ясно, что никто из вас не лютеранин, и похоже, что вы вообще не знаете толком, кто вы такие по вероисповеданию (тут Гулдмар негромко хохотнул), я могу быть откровенным и говорить, опираясь на мою собственную веру. Я горд тем, что могу сказать, что никогда не отступал от верований моих отцов, дедов и прадедов, которые делают мужчину духовно сильным, бесстрашным и не приемлющим зло. Считается, что эти верования в нас убили, но они все еще живы и хранятся в сердцах многих людей, которые ведут свой род от викингов, как я. Да! Они проросли и пустили корни в их сердцах и душах. И сколько бы трусливые людишки, принимающие другие вероучения, ни пытались скрыть этот факт, на свете всегда будут те, кто никогда не отступится от веры своих предков. Я – один из этих немногих. Пусть позор падет на головы тех мужчин, которые добровольно отказываются от всего того, чем дорожили их прародители-воины! Для меня всегда будут святыми имена Одина и Тора!

Гулдмар с гордым видом воздел руку вверх. Глаза его сверкнули. Эррингтона эта тирада заинтересовала, но не удивила: верования старого бонда полностью соответствовали его личности и характеру. Лицо же Лоримера сияло – для него человек, который в столкновениях бесчисленных мнений, жизненных и религиозных позиций стойко придерживался традиций своих предков, был чем-то совершенно новым.

– Мой бог! – с энтузиазмом воскликнул он. – Я думаю, что поклонение Одину подошло бы мне идеально! Это воодушевляющая вера, зовущая к борьбе – я уверен, что она сделала бы из меня мужчину. Вы посвятите меня в ее таинства, мистер Гулдмар? В Лондоне есть один молодой человек, который пишет стихи на индийские сюжеты – так вот он, говорят, считает, что его религиозные устремления лучше всего удовлетворит буддизм. Но мне кажется, что Один – это божество, которое внушает куда больше уважения, чем Будда. Так или иначе, я хотел бы попробовать стать его почитателем. Вы дадите мне такой шанс?

Олаф Гулдмар улыбнулся суровой улыбкой и, встав со своего места, указал рукой на западную часть небосвода.

– Видите вон там, молодой человек, тонкие белые полоски, вроде нитей паутины, на голубом фоне? – спросил он. – Это остатки небольших облаков, которые быстро тают. Они исчезают прямо на наших глазах и скоро пропадут бесследно. Вот так же будет и с вашей жизнью, если вы станете от скуки, просто ради препровождения времени или, еще того хуже, с иронией в душе пытаться постичь тайны Одина! Они не для вас – ваш дух недостаточно крепок и силен для того, чтобы ожидать смерти с такой же радостью, с какой жених ожидает встречи с невестой! Христианский рай – это обиталище для женщин и детей. Вальхалла – место для мужчин! Говорю вам, моя вера имеет такое же божественное происхождение, как любая другая из тех, что существуют на земле. Мост из радуги – это куда более достойный путь для воскрешения, то есть возвращения от смерти к жизни, чем скорбный и унылый крест. Да и темные, зовущие глаза красавицы-валькирии – это куда лучше, чем оскаленный череп и скрещенные кости, которые являются символом смерти и смертности в христианстве. Тельма считает – и точно так же считала прежде ее мать, – что при всем том, что мои верования сильно отличаются от современных религий, со мной все будет в порядке в следующем мире, в новой жизни, то есть там я устроюсь ничуть не хуже, чем любой благочестивый христианин в раю. Может, так оно и есть – но мне до этого нет дела! Но, видите ли, суть любой ныне существующей цивилизации – это неудовлетворенность. Между тем я, благодаря почитанию богов, которым поклонялись мои предки, счастлив и не хочу ничего такого, чего у меня нет.

Гулдмар на время умолк и, казалось, погрузился в раздумья. Молодые люди с живым интересом наблюдали за игрой эмоций на его одухотворенном лице. Тельма смотрела в противоположную сторону, поэтому ее лицо было от них скрыто. Наконец старый фермер снова заговорил, но уже спокойнее:

– Теперь, молодые люди, вы знаете, что мы из себя представляем. Мы оба, по мнению лютеранской общины, заслуживаем того, чтобы предать нас анафеме. Моя дочь принадлежит к так называемой идолопоклоннической Римской церкви. Я – один из последних варваров, язычников. – Старый фермер улыбнулся с явным сарказмом. – Впрочем, правду говоря, для варвара я не так глуп, как обо мне говорят некоторые типы. Если бы мы с гнусавым Дайсуорси одновременно держали экзамен по правописанию, я бы наверняка победил и получил приз! Но, как я уже говорил, вы теперь нас знаете. Если общение с нами может каким-то образом обидеть вас, давайте лучше расстанемся, пока мы еще добрые друзья и клинки еще не извлечены из ножен.

– Ни одна из сторон не станет извлекать клинки из ножен, уверяю вас, сэр, – сказал Эррингтон, шагнув вперед и положив руку на плечо бонда. – Надеюсь, вы поверите мне, если я скажу, что буду считать честью и привилегией дальнейшее знакомство и общение с вами.

– И даже если вы не примете меня в последователи Одина, – добавил Лоример, – вы не можете помешать мне пытаться сделать так, чтобы я стал приятным для вас человеком. Предупреждаю вас, мистер Гулдмар, что буду навещать вас весьма часто! Таких мужчин, как вы, нечасто встретишь.

Лицо Олафа Гулдмара выразило удивление.

– Вы серьезно? – спросил он. – Ничего из того, что я вам сказал, на вас не подействовало? Вы по-прежнему ищете дружбы с нами?

Оба молодых человека искренне заверили старого фермера в том, что так оно и есть. После этого Тельма встала со своего низкого сиденья и посмотрела на гостей с радостной улыбкой.

– Знаете ли вы, – сказала она, – что вы – первые два человека, которые, посетив нас однажды, хотите навестить нас снова? Вижу, вы удивлены моими словам, но это так, правда ведь, отец?

Гулдмар кивнул с довольно мрачным видом.

– Да, – сказала Тельма и стала загибать свои белые пальчики. – У нас три недостатка: во‐первых, мы прокляты; во‐вторых, у нас дурной глаз; и в‐третьих, мы не являемся приличными, почтенными и уважаемыми людьми!

И девушка разразилась смехом, похожим на звон хрустальных колокольчиков. Молодые люди, следуя ее примеру, тоже расхохотались. Немного успокоившись, Тельма, с прекрасного лица которой еще не сошло выражение искреннего веселья, откинула голову назад, коснувшись затылком разросшегося розового куста, и снова заговорила:

– Мой отец так не любит мистера Дайсуорси, потому что тот хочет… о… что там они делают с дикарями, отец? Да, вспомнила… он хочет обратить нас в лютеранство. А когда преподобный в очередной раз понимает, что это бесполезно, он сердится. И хотя сам он такой набожный, но если он слышит, как кто-то в Боссекопе рассказывает о нас какие-то нелепицы, он добавляет к этому еще что-нибудь, не менее лживое и неправдоподобное. И все это копится и копится, и… Что такое?! Что с вами?

Удивленное восклицание девушки было вызвано тем, что Эррингтон выругался и угрожающе сжал кулаки.

– Сейчас я бы с удовольствием сбил его с ног! – сказал он негромко.

Старый Гулдмар засмеялся и посмотрел на молодого баронета одобрительно.

– Кто знает, кто знает! – жизнерадостно пробасил он. – Может, когда-нибудь вы так и сделаете! И это будет доброе дело! Я и сам готов это сделать, если он снова начнет меня допекать. А теперь давайте проделаем кое-какие приготовления для вас. Когда вы приедете, чтобы повидаться с нами снова?

– Сначала вы должны нанести визит мне! – тут же откликнулся сэр Филип. – Если вы и ваша дочь удостоите меня чести принять вас завтра, я буду горд и счастлив. Считайте, что яхта в вашем распоряжении.

Тельма, по-прежнему не отходя от зарослей роз в оконном проеме, бросила на Эррингтона долгий вопросительный взгляд – казалось, она хотела понять, каковы его намерения по отношению к ней и к ее отцу.

Гулдмар сразу же принял приглашение. Когда время визита, намеченного на следующий день, было согласовано, молодые люди собрались уходить. Пожав Тельме руку на прощание, Эррингтон решил рискнуть. Он легонько дотронулся до розы над ее головой, которая почти касалась волос девушки.

– Могу я взять ее? – негромко спросил он.

Глаза Тельмы и сэра Филипа встретились. Девушка густо покраснела, а затем вдруг стала бледной. Она сорвала цветок и вручила его Эррингтону. Затем она повернулась к Лоримеру, чтобы попрощаться. Друзья спустились с крыльца. Тельма прикрыла ладонью глаза, в которые били солнечные лучи, и смотрела им вслед, пока они спускались по извилистой тропинке к берегу, сопровождаемые фермером, который любезно вызвался проводить их к лодке. Друзья пару раз оглянулись, желая еще раз увидеть стройную высокую девушку в белом, которая стояла среди роз, похожая на ангела, а солнце освещало золотистую корону ее волос. Наконец, уже в самом конце тропинки, Филип приподнял шляпу и помахал ею в воздухе, но уже не смог разглядеть, помахала ли Тельма рукой ему в ответ.