Читать книгу: «Тельма», страница 5

Глава 5

Она пряла и улыбалась – и мне показалось, что она опутала своей нитью мое сердце.

Генрих Гейне

Перед ними буквально на расстоянии вытянутой руки находилось нечто такое, что, казалось, вполне могло быть заключено в рамку, и в этом случае предстало бы в виде прекрасной картины с тщательно подобранной палитрой цветов и безукоризненно выписанными деталями. Однако на самом деле это было самое настоящее окно, защищенное решетками, но в данный момент широко распахнутое, чтобы дать свободный доступ свежему воздуху. Друзья стояли прямо перед притаившимся в тени величественных сосен длинным невысоким бревенчатым домом, неказистым на вид, но крепким. Строение густо заросло вьющимися растениями. Впрочем, молодые люди почти не обратили внимания на сам дом. Их взоры приковало то, что они увидели в окне. Оно было окаймлено непривычно массивными ставнями, покрытыми резьбой, и такими темными, словно они сделаны из черного дерева. Ставни тоже были густо оплетены растениями – цветами душистого горошка, резеды и крупными, яркими анютиными глазками. Широкий неструганый подоконник усеивали белые и красные бутоны плетистой розы. Над окном, на крыше, была установлена большая, причудливой формы голубятня. В ней на жердочках сидели несколько птиц с веерообразными хвостами и, выпятив белоснежные грудки, о чем-то меланхолично ворковали. Рядом с голубятней прямо на крыше устроились еще три или четыре вяхиря. На них падал луч солнца, и птицы радостно растопыривали свои крылья, словно паруса, наслаждаясь теплом и светом.

В противоположном от окна конце комнаты, в затененном дверном проеме, словно драгоценный камень, уложенный на темный бархат, сидела за прялкой девушка. Это была та самая таинственная красавица, которую видел рядом с выложенной ракушками пещерой Эррингтон. На ней красовалось простое шерстяное белое платье без декольте, открывавшее лишь шею. Ее изящные руки были частично обнажены. Наблюдая за тем, как вертится колесо прялки, и придерживая кудель, она улыбалась, словно думая о чем-то приятном. Ее улыбка как будто освещала погруженную в тень комнату – настолько она выглядела искренней и доброй. Такую можно увидеть разве что на губах счастливого ребенка. Однако темные синие глаза девушки при этом оставались серьезными и задумчивыми. Вскоре ее улыбка тоже погасла, но мечтательное выражение на прекрасном лице осталось. Жужжание колеса прялки, которое вращалось все медленнее, затихало. Наконец колесо остановилось. Девушка встрепенулась и прислушалась, словно ее ухо уловило какой-то незнакомый звук. Затем она одной рукой отбросила со лба золотистую прядь волос, медленно встала и подошла к окну. Одной рукой она осторожно отвела в сторону бутоны роз и выглянула в сад, посмотрев сначала в одну сторону, а затем – в другую. Тем самым она дала молодым людям возможность в полной мере оценить ее красоту.

Лоример медленно выдохнул, до этого долго сдерживаясь.

– Вот это да, старина, – прошептал он. Эррингтон в ответ сдавил его руку, словно в тисках. Оба молодых человека, опасаясь быть замеченными, отступили еще дальше под сень сосен. Девушка между тем задержалась у окна, словно в ожидании чего-то. Несколько голубей, сидевших на крыше, слетели вниз и опустились на землю перед ней, громко и гордо воркуя, будто пытались привлечь ее внимание. Один из них взлетел на подоконник. Красавица задумчиво поглядела на него и тихонько погладила его молочно-белые крылья и головку, стараясь не напугать. Голубь, казалось, испытывал восторг от того, что его заметили, и чуть ли не разлегся на подоконнике, чтобы его удобнее было ласкать. Продолжая осторожно поглаживать его оперение, девушка высунулась подальше в заросшее цветами окно и довольно низким грудным голосом выкрикнула:

– Отец! Отец! Это вы?

Ответа не последовало. Через минуту-другую она вернулась на свое место и снова села за прялку, колесо снова завертелось с монотонным жужжанием. Голуби же принялись прогуливаться по крыше.

– Вот что я вам скажу, Фил, – шепотом произнес Лоример, решив, что на этот раз не даст себя перебить. – Я чувствую себя просто ужасно! Мы ведем себя недостойно, словно двое воришек, которые вознамерились украсть пару голубей, чтобы испечь себе пирог с птичьим мясом. Давайте уйдем отсюда! Вы ее увидели? Ну, и довольно с вас.

Эррингтон молчал и не двигался с места. Придерживая рукой отведенную назад сосновую ветку, он с пристальным вниманием наблюдал за движениями девушки, сидевшей за прялкой.

Внезапно ее прекрасные губы разомкнулись, и она запела, выводя необычную мелодию. Она чем-то походила на стремительно бегущий по камням горного склона поток, шум которого отражался эхом от холмов и смешивался с печальными завываниями ветра.

Голос у девушки был звонким, словно хрусталь, и то же время глубоким и нежным. В нем звучала сдерживаемая страсть, которую всем сердцем ощутил Эррингтон и которая вызвала в его душе беспокойство и тоску – непривычные для него эмоции. Осознав это, он вдруг испытал странное нетерпение, которое заставило его самого смутиться. Теперь он тоже с радостью бы покинул свой наблюдательный пункт, но только по той причине, что ему захотелось избавиться от нахлынувших на него чувств. Он невольно попятился на пару шагов, но на этот раз уже Лоример заставил его остановиться, положив руку ему на плечо.

– Ради всего святого, давайте дослушаем песню до конца, – сказал он негромко. – Что за голос! Просто какая-то золотая флейта, право слово!

Лицо Лоримера выражало истинное наслаждение, и Эррингтон не стал ему возражать. Глядя сквозь оконный проем, обрамленный цветами, он буквально впился взглядом в изящный силуэт в глубине комнаты. Фигура девушки в такт ритму песни и вращению колеса прялки слегка покачивалась. Время от времени солнечные блики вспыхивали на золотистых прядях ее волос и освещали покрытые нежным румянцем щеки и прекрасную шею, которая казалась белее платья. Песня лилась из ее губ, словно из горлышка соловья. Слова были норвежские, поэтому содержания двое ее слушателей не понимали. Но мелодия, чу́дная мелодия была такова, какой должна быть настоящая музыка, и она трогала самые глубокие струны в сердцах молодых людей, уводя их в царство сладких грез.

– А вы говорите «Гретхен» Ари Шеффера, – пробормотал со вздохом Лоример. – Насколько жалко и беспомощно она выглядит на фоне этой великолепной, невероятной красавицы! Я сдаюсь, Фил. Вынужден отдать должное вашему вкусу. И готов признать, если хотите, что она в самом деле солнечный ангел. Ее голос окончательно убедил меня в этом.

В этот момент пение оборвалось. Эррингтон повернулся и пристально уставился на приятеля.

– Что, и вас зацепило, Джордж? – поинтересовался он, несколько принужденно улыбаясь.

Лоример покраснел, но не отвел взгляда.

– Я не браконьер, который охотится на чужих землях, – ответил он, стараясь говорить как можно хладнокровнее. – Думаю, вам это известно. Так что, если душа этой девушки так же прекрасна, как ее лицо – вперед, и желаю вам успеха!

Сэр Филип улыбнулся. Мрачная гримаса на его лице уступила место выражению облегчения. Это произошло неосознанно, но Лоример сразу же заметил перемену.

– Какая чушь! – радостно воскликнул Эррингтон. – Мне здесь ловить нечего. Что, по-вашему, мне остается делать в такой ситуации? Если я подойду к окну и заговорю с ней, она вполне может принять меня за вора.

– Вы и выглядите как вор, – заявил Лоример, оглядывая атлетическую фигуру своего друга, облаченную в свободный, но прекрасно скроенный белый фланелевый костюм, сшитый специально для путешествий на яхте, с серебряными пуговицами с эмблемой в виде якоря. Он также отметил про себя гордо посаженную голову, красивое породистое лицо, а затем, посмотрев вниз, обозрел изящные ступни с высоким подъемом. – Ну да, прямо-таки вылитый грабитель, так ведь? Странно, что я не замечал этого раньше. По идее, любой лондонский полисмен должен был бы арестовать вас прямо на улице из-за того, что вы очень подозрительно выглядите.

Эррингтон тихо рассмеялся.

– Что же, мой друг, о чем бы ни свидетельствовала моя внешность, сейчас я в любом случае нарушитель права чужой собственности, незаконно забравшийся в частные владения – и вы, кстати, тоже. Что будем делать?

– Найдем входную дверь и позвоним в звонок, – тут же предложил Джордж. – Скажем, что мы несчастные заблудившиеся путешественники. Надеюсь, этот самый бонд всего лишь сдерет с нас кожу живьем. Наверное, это будет больно, но вряд ли затянется надолго.

– Джордж, вы неисправимы! Предположим, что мы пройдем через эту сосновую чащу где-нибудь в другом месте. Возможно, в этом случае мы выйдем к фасадной части дома.

– Я не вижу причин, по которым мы не могли бы просто обогнуть дом с другой стороны, пройдя мимо окна. А если нас из комнаты увидит эта красавица, мы можем сказать, что пришли повидать бонда.

Молодые люди, сами того не замечая, перестали сдерживаться и, споря, заговорили громче, чем прежде. Внезапно после последней фразы Лоримера на их плечи легли тяжелые ладони. Чьи-то мощные руки развернули их в противоположную сторону от окна, в направлении которого они продолжали смотреть.

– Бонда? – услышали они низкий мощный голос. – Ну что же, молодые люди, можете больше не искать – я и есть Олаф Гулдмар!

В этих словах прозвучала такая же гордость, как если бы незнакомец заявил: «Я – император!»

Эррингтон и его друг на какой-то момент потеряли дар речи – отчасти из-за бесцеремонности, с которой их ухватили за плечи и развернули, словно каких-то безродных молокососов, отчасти от изумления и даже безотчетного восхищения, которые вызывал у них человек, который безо всякого внешнего усилия подверг их такому неучтивому обращению. Перед ними стоял мужчина выше среднего роста, который мог бы стать прекрасной моделью для честолюбивого скульптора, решившего вылепить статую предводителя войска древних галлов или бесстрашных викингов. Он был крепкого, даже могучего сложения, мускулистым и явно обладающим исключительной физической силой. В то же время в его осанке и движениях чувствовалась неуловимая грация, что делало его внешность еще более колоритной. У него были широкие плечи и мощная грудь. Его крупное лицо покрывал румянец. Но наибольшее внимание привлекала его голова. Ее украшала густая шевелюра белоснежных седых волос, которые сверкали на солнце, словно серебро. Густая борода незнакомца была коротко подстрижена – как у воинов Древнего Рима. Из-под густых седых бровей смотрели на мир пронзительные глаза. Взгляд их был острым и смелым, словно у орла или другой хищной птицы, и на редкость пристальным – казалось, что от такого взгляда не укроется даже самая незначительная ложь. Мужчина выглядел лет на пятьдесят восемь – шестьдесят. На самом же деле ему минуло семьдесят два, но он был сильнее, энергичнее и решительнее многих из тех, кому еще не исполнилось тридцати. Его необычный наряд напоминал одновременно традиционные костюмы шотландских горцев и древних греков: что-то вроде нательной фуфайки, а поверх нее – куртка из шкуры северного оленя, обшитая непонятными значками и украшениями из суровой нитки и разноцветного бисера. На плечи его был небрежно накинут и завязан узлом у пояса широкий шарф из белой шерстяной ткани, на вид очень теплой и мягкой. На поясе висел огромный охотничий нож. Говоря с незваными гостями, мужчина небрежным жестом положил одну ладонь на увесистый сосновый посох, который был испещрен причудливыми письменами и резными фигурками и на одном конце имел чуть изогнутую рукоятку. Хозяин явно ждал, что пришельцы заговорят, но, видя, что они хранят молчание, сердито сверкнул глазами и повторил:

– Я бонд – Олаф Гулдмар. Говорите, зачем явились, и уходите. У меня мало времени!

Лоример посмотрел на него, и на лице молодого человека возникло обычное слегка небрежное выражение, а на губах – легкая улыбка. Он сразу понял, что со старым фермером лучше не шутить, а потому, перед тем как заговорить, вежливо приподнял шляпу.

– Случилось так, – честно сказал он, – что мы забрели сюда без всякого дела – просто так, без каких-либо причин. И мы прекрасно это осознаем! Мы нарушили границы чужих владений, и это тоже понимаем. Умоляю вас, не будьте к нам слишком строги, мистер … мистер Гулдмар!

Бонд бросил на него пристальный взгляд, словно молнию метнул, и где-то в зарослях его бороды зародилось нечто вроде подобия улыбки. Он повернулся к Эррингтону.

– Это правда? Вы пришли сюда намеренно, зная, что эта земля является частной собственностью?

Эррингтон, в свою очередь, также приподнял шляпу, скрывавшую его густые каштановые волосы, с небрежным изяществом, но при этом выказывая уважение к собеседнику, – манера, давно ставшая частью его натуры.

– Да, так и есть, – признался он, решив следовать примеру Лоримера и видя, что в сложившейся ситуации лучше не вилять. – Мы слышали, как люди в Боссекопе говорят о вас, и пришли сюда, чтобы выяснить, не окажете ли вы нам честь и не позволите ли познакомиться с вами.

Старик сильно ударил сосновым посохом о землю, и лицо его покраснело от гнева.

– Боссекоп! – воскликнул он. – Вот уж осиное гнездо! Боссекоп! Там вы могли узнать обо мне достаточно, чтобы ваш аппетит к новостям был удовлетворен. Боссекоп! В те времена, когда мой род правил в этих местах, таким людишкам, как те, что живут сейчас там, дозволялось бы только править мой клинок на точильном камне. Эти ничтожества стояли бы, голодные, в очереди, дожидаясь, когда им бросят объедки с моего стола!

Пожилой фермер говорил с такой горячностью и страстью, что его явно требовалось как-то успокоить. Лоример исподтишка бросил взгляд на зарешеченное окно и увидел, что девушка, сидевшая у прялки, куда-то исчезла.

– Мой дорогой мистер Гулдмар, – с вежливой настойчивостью заговорил Джордж, – заверяю вас, что, по моему мнению, жители Боссекопа не заслуживают чести точить ваш клинок и питаться объедками с вашего стола! Лично я их презираю! И мой друг, сэр Филип Эррингтон, тоже относится к ним с презрением – верно ведь, Фил?

Эррингтон с притворной скромностью молча кивнул.

– То, что сказал мой друг – совершеннейшая правда, – продолжил Лоример. – Мы действительно очень хотим, чтобы вы оказали нам честь, познакомившись с нами. Для нас это величайшая радость. Мы были бы просто в восторге, если бы это произошло.

При этих словах лицо Филипа озарилось искренней мальчишеской улыбкой, которая была на редкость заразительной и, похоже, подействовала на старого бонда, потому что его тон стал намного мягче.

– Никто и никогда, молодые люди, не ищет знакомства со мной, – проворчал он. – Те, кто поумнее, стараются держаться от меня подальше. Я не люблю незнакомцев, зарубите это себе на носу. Но я готов простить вам то, что вы забрались в мои владения. Я вас отпускаю – идите себе с миром.

Друзья обменялись огорченными взглядами. Однако, похоже, им оставалось только одно – выполнить неприятное им приказание старого Гулдмара. Эррингтон, однако, решил все же предпринять еще одну попытку.

– Могу я надеяться, мистер Гулдмар, – поинтересовался он с изысканной вежливостью, – что вы хотя бы один раз нарушите свой обет затворничества и посетите меня на борту моей яхты? Вы наверняка ее видели – она называется «Эулалия» и стоит на якоре во фьорде.

Фермер посмотрел Эррингтону прямо глаза.

– Я видел ее. Красивая игрушка для молодого повесы! Значит, вы тот, кого в Боссекопе, этом скопище дураков, называют «богатым англичанином» – бездельник, который не знает, чем заняться, и у которого поэтому масса свободного времени. Праздношатающийся путешественник, прибывший с тех туманных берегов, где толстосумы копят золото и не могут удовлетворить свой аппетит к богатству, пока не умрут от обжорства! Я слышал о вас – рыцарь из рода паразитов, плесень с благородными манерами, эфемерный росток, отпочковавшийся от гниющего старого дерева, корни которого превратились в труху и остались в давно забытом прошлом.

Густой низкий голос старика вибрировал, когда он произносил свою тираду, а на лице проступила тень меланхолии. Эррингтон слушал его совершенно спокойно и безмятежно. Его нисколько не обидело то, что у пожилого фермера имелся свой взгляд на молодого аристократа, на его образ жизни, его богатство и титул. И, хотя бонд продолжал пристально смотреть на него, сэр Филип не отвел взгляд, а лишь легонько наклонил голову, давая понять, что с уважением относится к его мнению.

– Вы совершенно правы, – просто сказал он. – Мы, современные люди, всего лишь пигмеи по сравнению с гигантами прежних времен. Даже королевская кровь теперь уже не та. Но, что касается лично меня, то я не придаю значения ни титулу, ни деньгам, ни прочим атрибутам, то есть всему тому, если можно так выразиться, багажу, который сопровождает нас в нашем кратком путешествии по этой жизни. Мне достаточно самой жизни.

– И мне, – заявил Лоример, который был просто в восторге от того, что его друг вполне благодушно отнесся к презрительным характеристикам, которые дал ему старый фермер. – Но, знаете ли, мистер Гулдмар, прогоняя нас, вы осложняете нам жизнь. Наша беседа становится такой интересной! Почему бы не продолжить ее? У нас в Боссекопе нет друзей, а нам хотелось бы задержаться в этих местах на несколько дней. Надеюсь, вы позволите нам прийти сюда снова и повидаться с вами?

Олаф Гулдмар молча сделал шаг вперед и стал настолько откровенно и пытливо разглядывать молодых людей, что оба они, зная, что на самом деле привело их к дому бонда, невольно покраснели, особенно Эррингтон, который побагровел до корней своих каштановых волос. Однако старик продолжал изучающе рассматривать их, словно желая взглядом проникнуть в их души. Затем он что-то пробормотал себе под нос по-норвежски, после чего, к искреннему изумлению обоих англичан, выхватил из ножен свой охотничий нож и быстрым, сильным движением бросил его на землю и поставил на него ногу.

– Да будет так! – произнес он. – Я убираю свой клинок! Вы мужчины и, как должно мужчинам, говорите правду. А раз так, я готов вас принять! Если бы вы сказали мне хоть маленькую ложь по поводу своего прихода сюда – попытались бы сделать вид, что заблудились, или испробовали какой-то другой трюк, наши с вами пути больше никогда бы не пересеклись. В общем, я говорю – добро пожаловать!

С этими словам Гулдмар с достоинством вытянул вперед руку, ногой все еще прижимая нож к земле. Молодые люди, пораженные его действиями и обрадованные тем, что он явно сменил гнев на милость, о чем говорило и смягчившееся выражение суровых черт его лица, с готовностью обменялись с ним рукопожатиями. Фермер поднял с земли нож и убрал его в ножны с таким видом, словно не сделал ничего особенного, а затем предложил гостям подойти к самому окну, к которому их взгляды были прямо-таки прикованы еще совсем недавно.

– Пойдемте! – сказал он. – Мы с вами должны выпить по бокалу вина прежде, чем вы уйдете. Не зная здешних мест, вы по ошибке пошли не по той тропинке. Я видел вашу лодку, пришвартованную у моего пирса, и задался вопросом – кто же это такой храбрый, что решился прогуляться по моему лесу. Я мог бы догадаться, что только двое беззаботных молодых людей вроде вас могли зайти на территорию, которой все добропорядочные жители Боссекопа, а также все последователи дьявольской лютеранской веры избегают, словно здесь можно заразиться чумой.

Старый фермер гулко расхохотался, и его искренний смех оказался таким заразительным, что Эррингтон и Лоример присоединились к нему, толком не понимая, чему именно они смеются. Лоример, впрочем, подумал, что, может быть, таким образом они с другом протестуют против того, что гостеприимный хозяин отнес их к категории «беззаботных молодых людей».

– За кого вы нас принимаете, сэр? – спросил он с ленцой, но весьма добродушно. – Я несу на своих плечах тяжкий груз прожитых двадцати шести лет. Филип страдает под бременем тридцати. Вам не кажется, что в этой ситуации слова «молодые люди» как-то унижают наше достоинство? Вы ведь совсем недавно назвали нас мужчинами, не забывайте!

Олаф Гулдмар рассмеялся снова. Его угрюмая подозрительность исчезла без следа, и теперь лицо фермера сияло добродушным весельем.

– Да, вы и правда мужчины, – жизнерадостно признал он, – только в зародыше, вроде листьев на дереве в еще не распустившихся почках. Но старому пеньку вроде меня вы все же кажетесь молодыми людьми, мальчишками. Так уж я устроен. Вот и моя дочь, Тельма – все говорят мне, что она уже взрослая женщина, а для меня она всегда будет ребенком. В этом состоит одна из многих привилегий старости – в способности видеть мир вокруг себя молодым, полным детей.

С этими словами Гулдмар повел друзей мимо окна с широко открытыми решетками, где они увидели смутные очертания прялки, рядом с которой теперь никого не было и которой еще совсем недавно касались прекрасные девичьи руки. Обойдя дом, Эррингтон и Лоример, следуя за хозяином, оказались перед фасадом строения, которое выглядело невероятно живописно, от фундамента до крыши покрытое живым ковром из разросшихся роз. Входная дверь была открыта – чтобы подойти к ней, требовалось миновать крыльцо, широкое, просторное, украшенное причудливой резьбой. На крыльце по разные стороны от двери стояли два весьма удобных на вид кресла. Молодые люди прошли через дверной проем, ощутив легкое прикосновение листьев и бутонов розовых и белых роз, и очутились в широком коридоре, где по стенам из темной полированной сосны висело всевозможное оружие весьма необычных форм. Среди экспонатов были примитивные каменные дротики и топоры, а также луки, стрелы и двуручные мечи, огромные, словно легендарное оружие Уильяма Уоллеса.

Открыв одну из дверей с правой стороны коридора, фермер вежливо отступил в сторону и пригласил гостей войти. Друзья оказались в той самой комнате, которую видели через окно и в которой находилась прялка.

– Садитесь, садитесь! – радушно предложил хозяин дома. – Сейчас мы выпьем вина, а там и Тельма придет. Тельма! Тельма! Где же это дитя? Она носится туда-сюда с быстротой горного ручейка. Подождите здесь, ребята, я сейчас вернусь.

Гулдмар вышел из комнаты. Эррингтон и Лоример были в восторге от того, что их планы успешно осуществились, но в то же время и несколько сконфужены. Комната, в которой они находились, казалась удивительно уютной, но при этом все ее убранство было таким простым и непритязательным, что это почему-то тронуло рыцарские, благородные струны в их душах, и они сидели молча, не произнося ни слова. С одной стороны располагались полдюжины книжных полок, уставленных книгами в довольно дорогих, хороших переплетах. На них можно было видеть напечатанные золотистым шрифтом имена Шекспира и Вальтера Скотта. Были здесь «Гомер» Чапмена, «Чайльд Гарольд» Байрона, поэмы Джона Китса, труд Эдуарда Гиббона «История упадка Римской империи» и сочинения Плутарха. Кое-где между ними попадались корешки книг на религиозные темы, на французском языке, Альфонса де Лигуори, «Имитация» (также на французском). Стояло на полках немало книг и на норвежском. Словом, библиотека в комнате была собрана неоднородная, но довольно интересная и говорящая о хорошем литературном вкусе и высоком культурном уровне тех, кому она принадлежала. Эррингтон, хорошо разбиравшийся в литературе, удивился, увидев так много классических произведений среди книг, которыми владел человек, который был всего лишь простым норвежским фермером, и его уважение к могучему пожилому бонду сразу же возросло. Картин в комнате не было. Большое зарешеченное окно выходило прямо на настоящее море цветов, а из окна поменьше был хорошо виден фьорд. Мебель, стоящую в комнате, изготовили из сосны, причем, судя по всему, вручную. Некоторые из стульев, входивших в интерьер, выглядели очень оригинальными и колоритными – их, наверное, при желании можно было бы продать в антикварных магазинах, выручив по соверену за каждый.

На широкой каминной полке стояло множество весьма любопытных на вид фарфоровых предметов посуды и фигурок, собранных, похоже, со всех частей света. При этом большинство из них очевидно представляли собой немалую ценность. В затемненном углу комнаты располагалась старинная арфа. Была здесь и уже виденная молодыми людьми прялка, сама по себе достойная того, чтобы стать музейным экспонатом. Все эти предметы молчаливо свидетельствовали о широком круге интересов их хозяйки. На полу оказалось кое-что еще – нечто такое, что оба молодых человека сразу же захотели взять в руки. Это был венок из крохотных луговых маргариток, скрепленный голубой лентой. Гости сразу же поняли, кто именно его обронил, но не сказали ни слова, и к тому же оба, повинуясь странному порыву, избегали смотреть на невинный венок из безобидных цветков, словно он таил в себе некое ужасное искушение. Оба заметно смутились, и, чтобы преодолеть неловкость, Лоример негромко заметил:

– Бог мой, Фил, если бы старик Гулдмар знал, что вас на самом деле сюда привело, он, наверное, вышвырнул бы вас, как какого-нибудь негодяя или мошенника! Вы не почувствовали себя обманщиком, когда он сказал, что доволен тем, что мы, как настоящие мужчины, сказали ему правду?

Филип мечтательно улыбнулся. Он в этот момент сидел в одном из резных кресел, явно погруженный в сладкие грезы.

– Нет, не совсем, – ответил он на вопрос приятеля. – Потому что мы в самом деле сказали ему правду. Мы действительно хотели познакомиться с ним – он ведь тоже достоин того, чтобы узнать его получше! Он выглядит впечатляюще. Разве тебе так не кажется?

– Еще бы, конечно, кажется! – с горячностью откликнулся Лоример. – Жаль, что я никогда не смогу в старости быть таким здоровяком. А это было бы здорово уже только потому, что мне доставляло бы удовольствие время от времени поглядывать на себя в зеркало. Но он изрядно удивил меня, когда бросил на землю нож. Вероятно, это какой-то старинный норвежский обычай?

– Полагаю, да, – ответил Эррингтон и умолк, потому что в этот самый момент дверь в комнату отворилась, и старый фермер вернулся в сопровождении девушки, несущей поднос, на котором поблескивали бутылки с итальянским вином, высокие изящные бокалы в форме кубков, но на очень тонких ножках. При виде девушки, однако, молодые люди испытали разочарование – она, безусловно, выглядела довольно миловидной, но это оказалась не Тельма. Она была невысокая и пухленькая, с непокорными волнистыми локонами орехового цвета, которые то и дело налезали ей на лицо, выбиваясь из-под тесного белого чепца. Щеки у нее были круглые и румяные, словно яблочки, а в голубых озорных глазах, казалось, так и искрился сдерживаемый смех. На ней красовался безукоризненно чистый передник с кокетливыми оборками. Правда, руки девушки, увы, были большими и грубыми. Но когда она, поставив поднос на стол, уважительно сделала книксен и улыбнулась, обнажив мелкие, но белые и ровные, похожие на жемчуг зубки, эта улыбка показалась друзьям очаровательной.

– Вот и хорошо, Бритта, – сказал Гулдмар по-английски, помогая девушке расставить на столе бутылки и бокалы. – А теперь быстрей! Беги на берег за своей хозяйкой. Ее лодка наверняка еще не вышла из бухты. Попроси ее вернуться и зайти ко мне. Скажи ей, что у меня в гостях друзья, которые будут ей рады.

Бритта тут же убежала, а у Эррингтона упало сердце. Тельма уплыла! Вероятнее всего, она в очередной раз отправилась на другой берег фьорда, в ту самую пещеру, где он впервые ее увидел. Он был уверен, что она не вернется по просьбе Бритты. Ему казалось, что даже по требованию своего отца эта прекрасная гордая девушка не станет менять свои планы. Как же ему не повезло! Погруженный в мрачные раздумья, Филип почти не слышал восторженные похвалы, дипломатично расточаемые Лоримером по поводу вина фермера. Он почти не ощутил вкуса напитка, хотя вино действительно оказалось превосходным и вполне заслуживало того, чтобы его подавали к монаршему столу. Гулдмар заметил, что молодой баронет несколько рассеян и, возможно, чем-то расстроен, и с совершенно искренним радушием обратился к нему:

– Вы, верно, вспоминаете, сэр Филип, мои резкие слова в ваш адрес? Я вовсе не хотел вас обидеть, мой юный друг, не хотел! – Тут старый фермер сделал небольшую паузу, а затем заговорил снова: – Нет, честно говоря, я все же хотел вас задеть. Но когда я увидел, что вы не приняли обиду близко к сердцу, мое настроение изменилось.

Губы Эррингтона тронула едва заметная, немного усталая улыбка.

– Заверяю вас, сэр, – сказал он, – что я и тогда был, и сейчас по-прежнему согласен с каждым словом, которое вы сказали. Вы оценили меня очень правильно. Добавлю к этому, что никто не осознает незначительность моей личности так, как я. Жизнь, которой живу я и подобные мне люди, ничтожна и бессодержательна. Хроники наших мизерных, пустяковых дел и поступков нисколько не заинтересуют тех, кому предстоит в будущем изучать историю нашей страны. Среди целого поколения бесполезных людей я чувствую себя самым бесполезным из всех. Вот если бы вы могли показать мне, как сделать, чтобы моя жизнь приобрела ценность и смысл…

Тут Эррингтон внезапно умолк, и его сердце отчаянно заколотилось. Со стороны крыльца донесся звук легких шагов и шорох платья. В воздухе еще более отчетливо повеяло ароматом роз. Дверь комнаты распахнулась, и высокая, невероятно красивая девушка, одетая в белое платье, возникла на темном фоне дверного проема. Чуть помедлив, девушка, явно смущенная, бесшумно и чуть неохотно подошла к отцу. Старый бонд повернулся в своем кресле и заулыбался.

– А, вот и она! – воскликнул он. – Где ты была, моя Тельма?