Читать книгу: «Тельма», страница 4

Глава 4

Тебя насильно совращают с пути добродетели. Ты одержим дьяволом в образе жирного старика. Твой товарищ бочка, а не человек⁷.

Уильям Шекспир

Преподобный Чарльз Дайсуорси сидел в одиночестве в небольшой столовой своего дома в Боссекопе и несколько позже обычного допивал чай. Одновременно он один за другим поедал поджаренные, намазанные маслом тосты с быстротой и целеустремленностью, которые всегда проявлял при потреблении вкусных и питательных продуктов. Это был крупный, крепкого сложения мужчина старше пятидесяти лет, все тело которого заплыло жиром. Его круглое чисто выбритое лицо блестело, словно покрытое слоем масла, которое преподобный не удосужился смыть мылом. Рот его казался слишком маленьким для такого большого человека. Его нос как будто пытался спрятаться между пухлыми щеками, словно ощущая собственную никчемность и ненужность. Глаза у Чарльза Дайсуорси были маленькие, цвета красного дерева, и смотрели на мир без какого-то определенного выражения. Они больше походили на стеклянные бусины, посверкивающие из-под бесцветных ресниц. В них проглядывала не то хитрость, не то насмешка, но нельзя было определить, что именно. Волосы у преподобного имели неопределенный цвет, не темный и не светлый – оттенка запыленной картофельной кожуры, до того как ее вымоют. Впрочем, они были с дотошностью расчесаны и разделены посередине головы прямым как стрела пробором. На затылке шевелюра священника тоже делилась на две части, каждая из которых была заправлена за ухо – правое или левое. А вот придраться к рукам преподобного мистера Дайсуорси не смог бы даже самый придирчивый критик. Кисти были очень красивыми – хорошей формы, белые, полные, мягкие. Ногти тоже выглядели просто великолепно – чистые, ухоженные, розовые. Поскольку он улыбался даже во время чаепития, могло показаться, что священник – очень приятный человек. Собственно, он улыбался практически постоянно. Недоброжелатели говорили, что он растягивает губы в улыбке нарочно, стараясь сделать свой крохотный рот шире – дабы он выглядел более пропорциональным на большом круглом лице. Впрочем, подобные замечания отпускали только люди злые и завистливые, те, кому не удавалось достичь того ореола славы и популярности, который не покидал мистера Дайсуорси, где бы он ни появлялся. Он действительно был известным и уважаемым человеком – этого не мог отрицать никто. В маленьком городке в графстве Йоркшир, где он жил большую часть времени, его просто обожали женщины основанной им секты. Они собирались целыми толпами, чтобы послушать его пылкие проповеди, и, когда он заканчивал говорить, практически бились в истерике – настолько остро и глубоко их нежные души воспринимали его изобличительные публичные выступления и его учение. Мужчины проявляли большую сдержанность в выражениях своего восхищения, но даже они всегда готовы были признать, что «он прекрасный человек с добрым сердцем».

Он выработал привычку в нужный ему момент «заболевать», а лечение его недугов требовало смены обстановки. Когда это случалось, его почитатели с готовностью собирали деньги, необходимые для того, чтобы их любимый пастырь мог отдохнуть и расслабиться в выбранной им части мира. В этом году, однако, он не стал обращаться с просьбой к своим прихожанам собрать ему, как обычно, средства на очередное путешествие. Это объяснялось тем, что священник небольшого норвежского городка Боссекоп, обслуживающий местный приход, добрый, но слабый здоровьем пожилой человек, зимой застудил легкие. По этой причине ему потребовалось срочно сменить климат и как следует отдохнуть. Он лично знал Дайсуорси как ревностного последователя лютеранской веры, который к тому же в молодости прожил несколько лет в Осло, где обучился норвежскому языку. Исходя из этого, занедуживший священнослужитель пригласил Дайсуорси на время своего вынужденного отсутствия принять под свое крыло местный приход. Он предложил Дайсуорси временно поселиться в его доме, где имелась прислуга, а также пользоваться его экипажем, в который запрягали низкорослую лошадку. Кроме того, гостю обещали выплату довольно внушительной суммы за его помощь. Это предложение преподобный Чарльз охотно принял. Хотя Норвегия не была для него совершенно незнакомой страной, тот регион, где находился Альтен-фьорд, ему посещать не приходилось. Он сразу же почувствовал, хотя и не мог бы объяснить причину этого, что сам воздух этого места благотворно воздействует на его здоровье, тоже не слишком крепкое. Кроме того, мистер Дайсуорси счел, что хотя бы один раз предпринять летнее путешествие, не прося своих прихожан оплатить его поездку, будет полезно. Это будет выглядеть как весьма щедрый, почти благородный жест с его стороны.

Женщины из его прихода, провожая его, рыдали. До его отъезда они вязали ему носки, шерстяные кашне, теплые тапочки и прочие вещи, которые должны были сделать жизнь их обожаемого проповедника более комфортной и одновременно служить напоминанием о его почитателях, пока он будет находиться вдали от них. Однако мистер Дайсуорси, правду говоря, почти не думал об этих самозабвено любящих его людях. Ему было слишком хорошо в Боссекопе, чтобы тосковать по маленькому неказистому провинциальному городку в Йоркшире, из которого он на какое-то время уехал. Он прекрасно обжился в колоритном, красивом доме местного священника. Прислуга прилежно выполняла все пожелания нового хозяина. Предоставленный Дайсуорси фаэтон отлично вмещал его громоздкое тело, а невысокая лошадка оказалась весьма спокойной – она безропотно везла его туда, куда он ее направлял, никогда ничего не пугаясь и ни от чего не шарахаясь. Да, преподобный Дайсуорси чувствовал себя комфортно на новом месте – чего, собственно, и заслуживал такой добродетельный дородный человек, как он. Единственной работой, которой ему приходилось заниматься, были две еженедельные воскресные проповеди. Прихожане его оказались людьми простыми, спокойными, дисциплинированными. Они слушали его очень внимательно, хотя и не демонстрировали при этом проявлений восторга. Их невозмутимость, впрочем, его нисколько не огорчала – он читал проповеди ради собственного удовольствия. Ему больше всего на свете нравилось слышать звук собственного голоса, особенно когда он произносил гневные филиппики в адрес Римско-католической церкви. Сейчас, когда он наливал себе третью чашку чая, добавлял в нее сахар и сливки и размешивал их, покачивая головой, его мысли снова потекли именно в этом привычном направлении. Священник вынул из кармана у пояса какой-то небольшой блестящий предмет и положил его на стол перед собой, продолжая качать головой и улыбаться снисходительной, мудрой улыбкой с оттенком превосходства. Предмет оказался символом христианской веры – распятием, сделанным из серебра и перламутра. Казалось, однако, что оно не вызывает в душе мистера Дайсуорси никаких святых чувств. Напротив, он смотрел на него с выражением молчаливой насмешки, граничащей с презрением.

– А распятие-то католическое, – пробормотал он себе под нос, отхватив от тоста один кусок и собираясь откусить еще один. – Выходит, девушка католичка, а значит, безнадежно проклята Богом.

Священник снова улыбнулся. На этот раз улыбка получилась более мягкой, словно мысль о том, что на ком-то лежит вечное проклятие, почему-то доставляла ему удовольствие. Развернув свой смоченный дорогим одеколоном льняной носовой платок, он тщательно вытер им толстые пальцы от остатков масла с поджаренных тостов. Затем, осторожно подняв перед собой на вытянутой руке распятие с таким видом, словно оно раскалено и жжет кожу, Дайсуорси осмотрел его со всех сторон. На обратной стороне было выгравировано несколько слов. Сделав над собой усилие, преподобный Дайсуорси прочел их вслух. Надпись, выполненная на латыни, гласила: «Страсти Христовы, укрепите меня. Тельма».

Дайсуорси снова покачал головой с выражением смиренного веселья на лице.

– Безнадежно проклята, – опять пробормотал он. – Если только не…

Он так и не договорил, и соображения, которые пришли ему в голову, так и остались не высказанными вслух, так как его мысли приняли более фривольное направление. Закончив чаепитие, священник встал из-за стола, достал маленькое карманное зеркальце и с одобрительным выражением лица осмотрел свое отражение в нем. Кончиком носового платка он осторожно смахнул крошки с уголков губ, теперь уже снова сложенных благочестивым бантиком. Затем он тем же платком убрал кусочек масла, каким-то образом прилипший к кончику носа. После этого он снова, теперь с еще большим удовлетворением оглядел себя и, убрав зеркальце, позвонил в колокольчик. На зов тут же явилась высокая, крепкого сложения женщина с равнодушным, невыразительным лицом, словно вытесанным из дерева, так что трудно было даже представить на нем выражение каких-то эмоций.

– Ульрика, – мягко сказал мистер Дайсуорси, – вы можете прибрать со стола.

Ульрика, не отвечая, принялась методично собирать чайные принадлежности. При этом не было слышно ни звяканья тарелок или блюдец, ни лязганья металлических приборов. Аккуратно сложив все на поднос, женщина уже собиралась выйти из комнаты, но мистер Дайсуорси внезапно окликнул ее:

– Ульрика!

– Да, сэр?

– Вам когда-нибудь раньше доводилось видеть такую вещь? – поинтересовался он и поднес к ее лицу распятие.

Женщина вздрогнула, и в ее глазах внезапно промелькнул ужас.

– Это ведьминский амулет, – глухо проворчала она, и ее и без того бледное лицо побелело еще больше. – Сожгите его, сэр! Сожгите, и силы покинут колдунью.

Мистер Дайсуорси снисходительно рассмеялся.

– Моя дорогая, вы ошибаетесь, – вкрадчиво произнес он. – Ваша истовость в вопросах веры и праведное следование религиозным заповедям в данном случае сыграли с вами злую шутку. На свете есть тысячи заблуждающихся людей, которые поклоняются таким вещицам, как эта. Зачастую они очень мало знают о нашем великом Господе. И это печально, очень печально! И все же, хотя они, увы, не принадлежат к избранным и, что совершенно очевидно, обречены на вечные муки, их нельзя назвать ведьмами и колдунами, Ульрика.

– Она точно колдунья, – ответила собеседница, и в ее голосе прозвучали жесткие нотки. – Будь моя воля, я бы сказала ей это прямо в лицо и посмотрела бы, что с ней тогда случилось!

– Ай-ай-ай, – весьма дружелюбным тоном произнес мистер Дайсуорси. – Времена ведьм и колдунов прошли. По вам видно, Ульрика, что вы – женщина не слишком образованная, немного темная, так сказать. Вы незнакомы с последними учениями лучших богословов.

– Может быть, может быть, – сказала Ульрика и, повернувшись, пошла к двери, но затем остановилась у самого порога и пробормотала: – Есть люди, которые знают, что она ведьма, но есть и такие, кто этого не понимает.

Выйдя из комнаты, Ульрика резко захлопнула за собой дверь. Мистер Дайсуорси, оставшись в одиночестве, снова улыбнулся. Просто удивительно, насколько это вышла мягкая, беззлобная, можно сказать, отеческая улыбка! Затем он подошел к окну и выглянул на улицу. Было семь часов пополудни. В любом другом месте уже наступил бы вечер, но в Боссекопе в это время года до сих пор было светло и все вокруг выглядело как днем.

Ярко сияло солнце, и в саду перед домом священника бутоны роз оставались полностью раскрывшимися. На каждом листке и травинке сверкала капелька росы. В воздухе с каждым дыханием легкого ветерка отчетливо ощущался чудный сладкий запах фиалок. Время от времени издалека доносился крик кукушки – несмотря на расстояние, он слышался удивительно ясно.

Стоя у окна, мистер Дайсуорси мог частично видеть за деревьями главную улицу Боссекопа. Она была неширокой, застроенной невысокими домишками, непритязательными снаружи, но просторными и уютными внутри. Вдали поблескивали воды фьорда. Оттуда, с моря, дул тот самый освежающий бриз, который нес с собой цветочные ароматы. На лице мистера Дайсуорси, только что напившегося чаю и насытившегося тостами, по-прежнему оставалось довольное выражение – все, что он видел, действовало на него успокаивающе. Со вздохом удовлетворения преподобный устроил свое массивное тело в легком, но глубоком и удобном кресле и погрузился в благочестивую медитацию.

Медитировал он долго, плотно закрыв глаза и приоткрыв рот. О том, что в его голове действительно происходит мыслительный процесс, можно было судить по безудержному, с оттенком торжества, сопению, которое издавал крохотный холмик на его лице, который лишь из вежливости можно было назвать носом. Внезапно сладкие грезы преподобного прервал звук шагов нескольких человек, которые, судя по всему, медленно шли по протоптанной в саду тропинке. Привстав с кресла, священник увидел четверых мужчин, одетых в белые фланелевые костюмы. Все они были в легких соломенных шляпах, украшенных голубыми лентами. Мужчины неторопливо двигались по тропинке к двери его дома, временами ненадолго останавливаясь, чтобы полюбоваться цветами, которые попадались им на пути. Лицо мистера Дайсуорси заметно покраснело от возбуждения.

– Джентльмены с яхты, – негромко пробормотал он себе под нос и стал торопливо приводить в порядок воротничок и галстук. Затем он пригладил разделенные пробором волосы и заправил их за уши.

– Вот уж не думал, что они придут, – продолжил он рассуждать вслух. – Ну надо же! Это ведь сэр Филип Эррингтон собственной персоной! Нужно срочно раздобыть какие-нибудь закуски и напитки.

С этими словам мистер Дайсуорси торопливо покинул комнату, на ходу отдавая приказания Ульрике. Прежде, чем визитеры успели позвонить в дверь, он сам распахнул ее перед ними. Стоя у порога и вежливо улыбаясь, он горячо поприветствовал гостей, не забыв при этом особо отметить, какой честью для него является тот факт, что сам сэр Филип Эррингтон внезапно решил наведаться в его скромное жилище. Эррингтон вполне учтиво, но не без юмора дал понять, что комплименты священника чрезмерны, и позволил проводить себя и своих друзей в лучшую в доме комнату. Это была гостиная, небольшое помещение с окнами, выходящими на густо поросшую яркими цветами лужайку.

– Прекрасно, – прокомментировал Лоример, небрежно присаживаясь на подлокотник софы. – Какое уютное место. Думаю, вам здесь очень комфортно?

Радушный хозяин, обливаясь потом, легонько потер ладонью о ладонь.

– Я благодарю небеса за то, что здесь все полностью удовлетворяет мои скромные потребности, – смиренно ответил он. – Роскошь – это не то, что нужно простому служителю Господа.

– Ах вот как. Значит, вы отличаетесь от многих из тех, кто служит тому же владыке, что и вы, – заметил Дюпре с тонкой улыбкой, в которой сквозила ирония – похоже, сам дьявол подтолкнул его к этому. – Месье Бог весьма беспристрастен! Кто-то из его слуг постоянно переедает, кто-то все время голодает, но перед ним, похоже, все равны! Как вы думаете, каких священнослужителей Господь любит больше – толстых или худых?

Сэнди Макфарлейн, который был довольно-таки нетерпим к кощунствам и шуткам по поводу религии и священников, тем не менее, услышав остроту Дюпре, не смог сдержаться и разразился смехом. Однако круглое лицо мистера Дайсуорси выразило крайнюю степень ужаса.

– Сэр, – мрачно произнес он, – есть темы, на которые не следует говорить без должного почтения. Бог знает, кого выбирать себе в слуги. Он с самого начала их жизни поставил их на этот путь. Он призвал, выделив из миллионов, великого апостола реформ, Мартина Лютера…

– Весельчака и кутилу! – смеясь, перебил священника Дюпре. – Его соблазнила хорошенькая монашенка! Хотя какой мужчина устоял бы! Лично я бы нарушил постулаты какой угодно веры из существующих на свете, если бы встретил симпатичную монашенку, которая стоила бы того, чтобы за ней побегать. Нет, серьезно! Жаль вот только, что бедняга Лютер умер от обжорства. Его уход из жизни был таким недостойным!

– Заткнитесь, Дюпре, – жестко одернул его Эррингтон. – Ваши дурацкие шутки не нравятся мистеру Дайсуорси.

– О, молю вас, сэр Филип, не беспокойтесь, – негромко произнес преподобный с выражением бесконечного терпения на лице. – Мы должны уметь без гнева выслушивать мнения всех людей, даже если они заблуждаются – в противном случае мы не сможем достойно выполнить возложенный на нас долг. Однако мне горько сознавать, что на свете существует человек или люди, которые недостаточно крепки в вере для того, чтобы исполнились обетования Божьи.

– Вы должны понимать, мистер Дайсуорси, – сказал медленно и раздельно Макфарлейн, который, казалось, тщательно обдумывал каждое свое слово, – что перед вами молодой француз, который не верит ни во что, кроме собственного существования – да и то не уверен, существует ли он на самом деле или же представляет собой нечто мифическое, нематериальное. У него даже на этот счет есть сомнения, причем очень серьезные.

– Именно так! – воскликнул Дюпре и в восторге кивнул. – Наш дорогой Сэнди так замечательно все объяснил! Быть мифом – это нечто оригинальное. Быть же просто человеком – нечто тривиальное и скучное. Я верю, что может найтись какой-нибудь профессор, деятель науки, который докажет мне, что я миф, движущаяся тень, сон. Только представьте себе! Это так поэтично.

– Вы слишком много болтаете для мифа или персонажа из сна, мой дорогой, – со смехом сказал Эррингтон и, повернувшись к мистеру Дайсуорси, добавил: – Я опасаюсь, что мы вас шокируем, и вы подумаете, что мы ужасные люди. Но, боюсь, ни один из нас не отличается чрезмерной религиозностью. – Сэр Филип изо всех сил старался сохранять серьезность. – Если бы не мистер Лоример, в прошлое воскресенье мы сходили бы в церковь. Но, к сожалению, мистер Лоример был к этому не очень-то расположен.

– Да уж! – процедил упомянутый Эррингтоном джентльмен, отходя от небольшого окна. Непосредственно перед этим он, высунувшись из окна в сад, сорвал розу и вставил ее себе в петлицу. – Я был так измучен. Перед этим у меня случился запой со всеми вытекающими последствиями. Так что этим троим джентльменам в прошлое воскресенье пришлось потратить немало сил, чтобы привести меня в человеческое состояние!

– Бог мой! – Мистер Дайсуорси, похоже, собирался поподробнее расспросить мистера Лоримера о текущем состоянии его здоровья, но тут вдруг дверь открылась, и вошла Ульрика. Она держала в руках большой поднос, уставленный бутылками с вином, закусками и прочим угощением. Поставив поднос на стол, она окинула комнату быстрым настороженным взглядом, словно хотела запомнить внешность всех находившихся в гостиной молодых людей. Затем, сделав довольно неуклюжий книксен, она вышла из комнаты так же бесшумно, как и вошла. Однако она, похоже, произвела не самое приятное впечатление на Эррингтона.

– Угрюмая у вас горничная, – заметил он, глядя на священника, который старательно откупоривал одну из винных бутылок. – Не похожа на романтическую пастушку.

Мистер Дайсуорси в ответ улыбнулся.

– О нет, нет! Она вовсе не угрюмая, – сказал он елейным голосом. – Наоборот, она очень добрая и дружелюбная. Единственный ее недостаток – это то, что она, пожалуй, чересчур ретива – да, она очень ревностно отстаивает чистоту веры. На ее долю выпало много страданий. Но она прекрасная женщина, просто прекрасная! Сэр Филип, отведаете этого вина? Это «Лакрима Кристи».

– «Лакрима Кристи»! – воскликнул Дюпре. – Но разве оно есть в Норвегии?

– Это в самом деле кажется странным, – ответил мистер Дайсуорси, – но факт остается фактом – итальянские и церковные, причастные вина здесь можно встретить нередко. У священника, которого я в силу своих скромных возможностей временно заменяю, винный погреб забит ими. Все это объясняется просто. Темные, дикие итальянцы, жители страны, погрязшей в ошибках и заблуждениях, все еще живут впроголодь. Норвежские моряки поставляют им в больших количествах рыбу для их идолопоклоннических ритуалов, обменивают ее на их вино и привозят его сюда.

– Очень неплохая идея, – сказал Лоример, с видимым удовольствием прихлебывая «Лакрима Кристи». – Фил, я сомневаюсь, что ваши вина на борту «Эулалии» превосходят это.

– До этого им в самом деле далеко, – с удивлением отозвался Эррингтон, попробовав напиток в своем бокале и оценив его изумительный вкус. – Священник, которого вы временно заменяете, мистер Дайсуорси, должно быть, знаток вин. А много ли здесь других жителей, которые так же хорошо разбираются в вине?

Мистер Дайсуорси как-то двусмысленно улыбнулся.

– Есть здесь одно семейство, члены которого являются настоящими знатоками в этом вопросе, – ответил он. – Но они нечестивцы, и благонамеренные люди справедливо избегают общения с ними. По этой причине я полагаю, что мне не следует называть их имен.

– Вот как? Вы серьезно? – удивился Эррингтон, и в душе его внезапно вспыхнуло возмущение. Кровь буквально закипела в его жилах, и лицо его покраснело. – А могу я поинтересоваться …

Тут, однако, Лоример, стоявший рядом с сэром Филипом, незаметно ткнул его локтем в ребра и едва слышно произнес:

– Остыньте, старина. А что, если он как раз говорит о семье Гулдмара! Спокойнее – вам совершенно ни к чему, чтобы всем стало известно о ваших планах.

Получив это предупреждение, Филип не стал задавать никаких вопросов, а вместо этого выпил большой глоток вина, чтобы взять себя в руки, и сделал вид, что его заинтересовал разговор о повадках и капризах пчел – в разговор именно на эту тему как раз в этот момент мистер Дайсуорси вовлек Дюпре и Макфарлейна.

– Пойдемте посмотрим на моих пчелок, – с торжественными нотками в голосе сказал преподобный Чарльз. – Они – прекрасный пример трудолюбия и терпения. Ведь они собирают мед для того, чтобы им пользовались другие.

– Возможно, они не стали бы так делать, кабы знали, чем все заканчивается, – со значением заметил Сэнди.

Услышав это, мистер Дайсуорси буквально просиял.

– В том-то и дело, сэр, что они все равно стали бы собирать мед, даже если бы все знали! Потому что на то есть воля Божия. Именно ею они руководствуются, демонстрируя нам образец бескорыстия. Они работают, перелетая с цветка на цветок, чтобы затем разделить результаты своего кропотливого труда с другими, совершенно непохожими на них существами. Это прекрасный урок. Пчелы учат нас, что сладкий мед, собираемый ими, они с радостью готовы разделить с неверующими, и сама эта идея слаще любого меда.

И священник с набожным видом несколько раз покачал головой. При этом поры на его лице продолжали источать пот. Дюпре сдавленно хихикнул. Что же касается Макфарлейна, то он принял самый торжественный и благочестивый вид.

– Пойдемте же, – повторил свое приглашение преподобный, приторно улыбаясь. – Поглядите на моих пчелок – и на клубнику тоже! Буду очень рад послать на яхту корзинку ягод – сэр Филип, надеюсь, вы позволите?

Эррингтон в приличествующих случаю выражениях выразил священнику свою благодарность и тут же ухватился за представившуюся возможность откланяться.

– Надеюсь, вы извините нас, если мы отлучимся минут на двадцать или около того, – сказал он. – Но дело в том, что мы с Лоримером хотим проконсультироваться с одним человеком, живущим здесь, в Боссекопе, насчет новых рыболовных снастей. Мы ненадолго сходим к нему. Мак, вы с Дюпре подождите нас, пожалуйста, здесь. И смотрите не съешьте всю клубнику мистера Дайсуорси.

Причина отлучки сэра Филипа и Лоримера была объяснена так просто и естественно, что ее приняли без каких-либо возражений. Дюпре предвкушал возможность подразнить преподобного Чарльза атеистическими заявлениями. Макфарлейн же, который любил споры даже больше, чем виски, надеялся устроить острую дискуссию по поводу морального и физического превосходства Джона Нокса над Мартином Лютером. Поэтому, когда Эррингтон и Лоример ушли, это не вызвало у их приятелей ни малейшего подозрения. Тем более не возникли они у мистера Дайсуорси, который, если бы узнал, куда именно они отправились, не стал бы с тихой радостью рассказывать о повадках пчел, хотя всегда с огромной увлеченностью рассуждал на темы, которые были ему интересны. Идя впереди Дюпре и Макфарлейна по росистой траве, которой густо зарос сад, он первым делом отвел гостей в место, которое с мягким юмором называл «Пчелиным Метрополисом». Тем временем Эррингтон и Лоример вернулись на берег фьорда, где оставили лодку, пришвартовав ее к маленькому пирсу, корявому и неказистому. Отвязав лодку, они сели на весла и повели ее вдоль побережья, посылая суденышко вперед длинными, мощными гребками, техника которых была разработана и распространена студентами Оксфорда и Кембриджа и которой владели многие выпускники этих двух университетов. Минут через двадцать активной работы веслами Лоример взглянул на Эррингтона и, в очередной раз рассекая лопастью ярко-зеленые воды фьорда, заговорил:

– Я чувствую себя так, словно одновременно вам помогаю и подстрекаю вас к какому-то преступлению, Фил. Знаете, мое отношение ко всему этому остается прежним. Я считаю, что вам лучше отказаться от своих планов.

– Почему? – холодно поинтересовался Эррингтон.

– Клянусь жизнью, я не знаю, почему. Просто я на своем немалом опыте испытал, что бегать за женщиной – значит навлечь на себя неприятности, а то и опасности. Пусть она за вами бегает – при желании вы рано или поздно сможете этого добиться.

– Вам сначала следует взглянуть на нее. Кроме того, я вовсе не бегаю ни за какой женщиной, – с жаром возразил Филип.

– О, прошу прощения, я и забыл. Она не женщина – она солнечный ангел. Да, вы не бегаете за этим солнечным ангелом, вы гребете изо всех сил. Это верно, по крайней мере? Прекратите так дергать веслами – вы того и гляди лодку перевернете.

Эррингтон чуть сбавил темп, а затем, на секунду перестав грести, рассмеялся.

– Мною движет всего лишь любопытство, – заявил он, приподняв шляпу и откидывая назад темно-каштановые пряди волос, облепившие вспотевший лоб. – Готов побиться об заклад, что этот жирный тип Дайсуорси, говоря о нечестивцах, с которыми избегают общаться порядочные люди, имел в виду старого фермера и его дочь. Чтобы жители Боссекопа были настолько разборчивы – что за абсурд!

– Мой дорогой друг, не притворяйтесь таким ужасающе несведущим! Вы ведь прекрасно знаете, что захолустные деревеньки и крохотные городки и поселки в этом вопросе как раз куда более разборчивы, чем большие города, верно? Я бы ни за что на свете не хотел жить в такой глухой провинции. Здесь каждый житель до мельчайших деталей знал бы покрой моей одежды и был в курсе, какое количество пуговиц у меня на жилетке. Местный зеленщик стал бы копировать мои брюки, а мясник носил бы такую же трость, как у меня. Это было бы просто невыносимо. А теперь, чтобы сменить тему разговора, я хотел бы спросить у вас, знаете ли вы, куда именно мы направляемся? Мне лично кажется, что мы вот-вот налетим на ту отвратительную скалу и разобьемся. Там наверняка некуда причалить.

Эррингтон снова опустил весло в воду и, встав, принялся с интересом осматривать окрестный берег. Они с Лоримером находились вблизи скального выступа, по форме напоминавшего «шлем великана», на который им указывал Вальдемар Свенсен. Он поднимался из воды почти вертикально. С одной стороны на него налипли красивые разноцветные морские анемоны в форме звезд. Мелкие волны с приятным для слуха шумом разбивались о его ребра и выступы, превращаясь в белоснежную пену, в которой разноцветными бликами искрились солнечные лучи. Изумрудные воды фьорда под днищем лодки были настолько прозрачны, что удавалось разглядеть белое песчаное дно, усеянное ракушками, между которыми ползали другие морские обитатели разных форм и размеров. Время от времени можно было видеть проплывающих на глубине нескольких метров ярко окрашенных медуз с ритмично колеблющимися длинными щупальцами, похожими на шелковые нити пурпурного и лазурного цветов.

Стояла удивительная тишина, нарушаемая лишь криками чаек, которые кружили над водой и над массивным утесом. Время от времени некоторые из них пикировали, чтобы схватить замеченную зоркими глазами птиц вблизи поверхности неосторожную рыбу, а затем снова взмывали вверх. Грациозно взмахивая крыльями, они то и дело издавали резкие звуки, которые в таком уединенном месте звучали очень тоскливо. Эррингтон в течение нескольких минут в сомнении оглядывался по сторонам, а затем просиял. Он снова уселся на банку и взялся за весло.

– Гребите осторожно, Джордж, – сказал он. – Сильно не наваливайтесь – нам надо обойти скалу слева.

Весла погрузились в воду почти бесшумно, и суденышко двинулось вперед параллельно берегу, затем резко повернулось носом к линии прибоя – и перед друзьями открылась небольшая бухточка с пляжем из белого, сверкающего, словно серебряная пыль, песка. От пляжа в море тянулся небольшой, но крепкий на вид деревянный пирс. Он был украшен резьбой в виде фигур каких-то фантастических существ. На равных расстояниях друг от друга к пристани были приделаны металлические кольца для безопасной швартовки лодок. Одна уже находилась у пирса, и Эррингтон с восторгом узнал ее – это оказалось то самое суденышко, на котором уплыла от него вдаль таинственная девушка. Аккуратная парусная шлюпка стояла на песке, вне досягаемости волн – прилив еще не начался. На корме было написано ее название – «Валькирия».

Когда двое друзей подвели лодку к берегу и причалили, привязав ее к самому дальнему от берега кольцу пирса, они услышали доносящееся откуда-то воркование горлиц.

– Что ж, вам на этот раз все удалось, мой друг, – шепотом произнес Лоример, хотя не понимал, что заставило его понизить голос. – По всей видимости, это частная пристань старого фермера. А вот и тропинка, которая ведет куда-то. Следует ли нам пойти по ней?

Филип решительно кивнул, и друзья, двигаясь осторожно и стараясь производить как можно меньше шума, поскольку казались самим себе нарушителями, незаконно проникнувшими в чужие владения, стали подниматься по узенькой тропке, которая вела вверх по склону. Их путь лежал через густой сосновый лес. Бесшумно ступая по мягкому зеленому ковру из шелковистого зеленого мха, они миновали несколько полян, испещренных красными точками спелой земляники. Вокруг царили тишина и покой, и нигде не было видно никаких следов человеческого присутствия. Внезапно друзья услышали тихое жужжание. Эррингтон, который шел чуть впереди Лоримера, резко остановился, издал приглушенный возглас удивления, на цыпочках попятился и схватил приятели за руку.

– Господи боже! – возбужденно прошептал он. – Мы вышли прямо к окнам дома. Взгляните!

Лоример посмотрел туда, куда указывал Филип, и шутка, которую он собирался произнести, замерла у него на губах. Удивление и восхищение не дали ему сказать ни слова.